Текст книги "Смерть выходит в свет"

Автор книги: Хауэрд Энджел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Ваша хижина рядом с домиком миссис Харбисон, верно? – Дез всячески стремился перевести разговор в менее доверительное русло. – Ужасное несчастье стряслось с тем парнем. В былые времена донесения о смерти индейцев писались на особых бланках, во как! – сообщил он мне. Я попытался сделать вид, будто мне интересно, но получилось не очень достоверно. А кофе оказался пережаренным.

У очага сыновья Киппа молча и деловито уплетали пастилу. Похоже, и они воспринимали случившееся вовсе не как пикник. Рядом стояла только что вошедшая Джоан Харбисон; она наблюдала за маленьким Крисом, пастила которого вспыхнула.. Дез и Делия принялись утешать друг дружку, благодаря этому между нами выросла стена отчуждения, и я смог подойти к Джоан.

– Гарри Гловер говорит, что в среду вечером Эней ругался с Гектором возле гостиницы в Хэтчвее, – сообщила мне она.

– Значит, шьет дело брату?

– Я ничего не знаю, – ответила Джоан и взгянула на меня так, словно я огрел её дубинкой – Вчера вечером они, вроде, прекрасно ладили, – заметил я, кладя руку на плечо Джоан в надежде немного утешить её. Она выдавила болезненную улыбку и пошла к бачку с кофе.

В комнату быстрым шагом вошли Мэгги и Джордж. На Мэгги, как обычно, был пышный кафтан, а Джордж щеголял желтыми башмаками и свойственным ему полным безразличием ко всему сущему. Положив возле бачка четырехбатареечный фонарик, он налил кофе себе и матери. Джордж кивнул мне, но не слишком дружелюбно.

Мэгги и Джордж Маккорд вели себя в усадьбе (или, по крайней мере, во флигеле), как постояльцы, а не ближайшие соседи. Риммеры тоже, хотя когда-то усадьба принадлежала им. Интересно, распространяется ли гостеприимство Джоан на обитателя дома Вудворда?

Через несколько минут все полукругом уселись у огня. Замковым камнем этой арки служила Мэгги. Вскоре из темноты вынырнули Пирси. Их приход ознаменовался скрипом двустворчатой проволочной двери. Сегодня мы все были как мотыльки, которых тянет к костру. Хорошо быть живым и сидеть в тепле, среди людей.

– А у вас тут кровожадная шайка, – объявила Мэгги, озираясь по сторонам. – На ваши физиономии стоит посмотреть. Полагаю, что и на мою тоже. Горстка линчевателей, не знающих, где им взять веревку, – вот кто мы сегодня.

Ллойд засмеялся чуть громче, чем следовало, но оборвал свой хохот, как только понял, что его никто не поддержал.

– Едва ли я смогу достаточно убедительно торговаться, – продолжала Мэгги, – а посему в карты играть не буду. Извините, Сисси.

Повисло молчание, нарушить которое никто не решался. Все притихли, и тогда Мэгги взяла дело в свои руки и пришла на выручку всей компании. Точно так же человек подбадривает себя свистом, очутившись в кромешной тьме.

– Вот что мы будем делать, – молвила она. – Давайте рассказывать истории про убийства. Чем страшнее, тем лучше. Нам всем станет легче дышать. Такие истоии подействуют на нас как нюхательная соль. Ну, давайте. Полицейский уехал в Уитни. Пожалуй, первый удар по мячу должна сделать я. Так, дайте-ка сообразить. Вы знаете, что, когда вешали печально знаменитого капитана Кидда, веревка порвалась, и пришлось вешать его опять?

– Право же, Мэгги, я уверена, что вы вполне способны взбодрить нас и без юмора висельников, – сказала Джоан. На этот раз засмеялись все.

– Говорят, изобретателя гильотины и самого обезглавили этой штуковиной, – произнесли Сисси Пирси доверительным тоном, умолкая после каждого слова.

– Правосудие для всех, – нараспев вымолвил Ллойд.

– Шутить-то легко, – подал голос Уэстморленд. – Но я уверен, что он получил по заслугам.

– В конечном счете доктор Гильотен обессмертил свое имя, а Национальное собрание Франции пожаловало ему пенсию. Этот человек умер в своей постели спустя много лет после революции.

– Вот вам и справедливое возмездие, – буркнул я, покосившись на Уэстморленда.

– Ну... – не без усилия произнесла Сисси, – может, это был и не он, но какого-то изобретателя точно умертвили при помощи его же изобретения. Я читала об этом.

– Вы совершенно правы, Сисси. По-видимому, вам вспомнился лорд Мортон. Предприимчивый герцог Мортонский привез в Шотландию машину, похожую на гильотину. Он видел, как в йоркширском городе Галифаксе на ней казнили воров. Это было задолго до рождения доктора Гильотена. Машину назвали "шотландской девицей", и бедный герцог стал одной из её жертв.

Сисси улыбкой поблагодарила Мэгги за помощь, а затем улыбнулась и остальным присутствовавшим.

– Господи, да откуда вы это узнали? – спросила стоявшая у очага Джоан.

– Спросите любого шотландского школьника, и он расскажет вам эту историю. Нас водили на весьма торжественную экскурсию в эдинбургский Музей старины. "Шотландская девица" и ныне там.

– В полицейском музее Торонто тоже стоит что-то похожее на гильотину. Я сама видела, – сказала Делия Александер. – Ужасная вещь. Ее сделал человек по имени Мэлбек... Джон Мэлбек. Чтобы покончить с собой. Это было лет десять назад. В газетах писали. Жуть да и только. Он служил в канадском налоговом ведомстве.

– Достойная смерть, – бросила Мэгги и Джордж расхохотался.

– Что может толкнуть человека на такой дикий поступок? – спросил Дэвид Кипп, придвигаясь поближе к остальным, и все уставились на Делию в ожидании ответа.

– Похоже, он увлекался мистикой, принадлежал к какой-то сатанинской секте. Конечно, он был безумцем и, насколько я помню, пережил большое разочарование в любви.

Джордж прыснул.

– В Германии, в Ротенбурге, есть музей уголовников, – сообщил нам Дэвид Кипп. – Именно там выставлена "железная леди". Мы с Мишель видели её своими глазами, когда были в Германии.

– Я-то думала, "железная леди" – просто метафора, обозначающая политическое давление, – сказал Дез Уэстморленд. Несмотря на жутковатую тему беседы, она помогла Дезу и его подружке сблизиться с остальными, "влиться в коллектив": как сказал бы мой старый инструктор в лагере "Северная сосна". – Неужели эта штука и впрямь существовала?

– В древности это был деревянный срамной наряд, который насильно надевали на женщин, совершивших преступления определенного толка.

– А в заслонку забивали стальные шипы, – прошептала Сисси. Ее "с" и "ш" шипели как свернувшиеся кольцом змеи.

– Насчет шипов я ничего не знаю, – ответил Кипп, передернув плечами. На миг мне показалось, что сейчас Мэгги вновь перехватит нить беседы, однако Кипп уже успел почувствовать вкус и притягательную силу передаваемых из уст в уста журналистских баек. – Но в Париже тоже есть Музей криминалистики. Экспозиция собрана парижским полицейским управлением. Ее я тоже видел. Там представлена вся музейная чернуха и история применения закона с самых древних времен. Много документов эпохи революции, манекены в старом полицейском обмундировании; показано, как мундиры менялись с годами. Я провел там почти целый день. Потрясающе!

– Расскажи про музейную чернуху, пап, – попросил один из мальчиков, и это было ошибкой: Кипп старший тотчас выгнал сыновей из флигеля и отправил их спать, чем немного поднял настроение остальным бодрствующим.

– Жаль, что он этого не услышит, – пробормотал Дэвид. – В этом разделе вывставки полным-полно побитых ножей, кинжалов и револьверов. Полагаю, человеку, который хочет увидеть нечто особенное, это интересно, но лично я считаю, что хлебный нож, он хлебный нож и есть, и неважно, сколько крови пущено с его помощью.

– Смелое утвреждение. Интересно, согласились бы вы провести там ночь?

– Я в привидения не верю, если вы на них намекаете, Мэгги.

– Ох эти молодые трезвые умы! Уверена, что ангелы оплакивают вашу долю.

– Если где и есть привидения, так здесь, – подала голос Джоан Харбисон. – Полицейские оставили тело старателя Дика Бернерса в этой комнате на всю ночь. А три месяца спустя тут же лежал Уэйн Траск, пока его не забрали в Уитни.

– Альберт мне рассказывал, что двое лесорубов сплавляли плот по озеру и утонули. Их окоченевшие тела притащили сюда и прислонили к стене, будто бревна.

– Право слово, Мэгги, вы – истинный кладезь знаний, причем самого причудливого толка.

– Эх, чего только не напихано в голову. Не буду отрицать: там полно всякого. Но ведь у меня нет книг, вот и приходится забивать мозги чем попало.

– Что за человек был этот Траск? – спросил я Мэгги. – Насколько я слышал, не сахар.

– Не сахар, верно. Точное определение. Какое-то время полицейские думали, что его убили: здесь было немало людей, которым хотелось бы полюбоваться его трупом. Но потом от этой версии пришлось отказаться.

– Врагов у него хватало, – подала голос Сисси. – Он же был бешеный. Преследовал женщин, и местных, и приезжих. Однажды приставил дробовик к голове собственной жены, и ей пришлось голышом бежать через лес к дороге, будто сойке, и останавливать первую встречную машину.

– Он провел целый год в психушке, – добавил Ллойд, почему-то пристально глядя на меня.

– Его выжили из Корнуолла, Онтарио, за то, что приставал к жене тамошнего врача, – сказала Мэгги.

– А однажды он клеился к моей девушке, – сообщил Ллойд. – И пил беспробудно. Бывало, дорвется до бутылки, и все, не остановишь.

– Он был владельцем этой усадьбы, верно? – вновь послышался голос Деза Уэстморленда. Оказывается, он слушал внимательнее, чем я думал. Его подружка робко улыбнулась, одобряя такую любознательность.

Сисси внезапно оживилась и кивнула.

– Кроме его жены, Флоры, никто тут ничего не делал. Уэйн Траск пальцем о палец не ударил. И, когда она уехала, все здесь пришло в упадок, так что после смерти Траска усадьбу продали почти за бесценок.

– Флора была великая искусница по части вязания крючком – добавил Ллойд. – Она выделывала уютники для заварных чайников, шарфы и свитера и продвала все это постояльцам. Так ей удалось собрать немного денег, и она смогла оставить Уэйна. Поехала навестить мать и не вернулась. Из одежды взяла только то, что было на ней. Как вам это нравится?

Все захмыкали и заохали в ответ, а Ллойд хихикнул себе под нос, прекрасно понимая, что завладел вниманием слушателей.

– Старый Уэйн Траск был тот ещё фрукт, – продолжал он. – Пошел вразнос и все промотал. Бывало, заглядывал ко мне пропустить рюмочку, да так и сидел, пока все не вылакает. Я держал его на работе, хотя работы и не было. Просто из сочувтствия. Но как-то раз со мной приехал сынишка и выпил тут кока-колы, а Траск и говорит: "С тебя тридцать пять центов, расплатись, пожалуйста. Я думал, он шутит, Это была одна из наших последних встреч.

– А сколько раз мы потчевали его у себя дома, – вставила Сисси.

– Траск был старателем? – с легким смущением спросил Дэвид.

– Вы уже слышали о Дике Бернерсе. Вот кто был старателем, – сказала Джоан Харбисон. Словно почувствовав внезапный сквозняк, она взяла здоровенное березовое полено и бросила его в огонь, подняв новый фонтан искр. На минуту воцарилось молчание.

– Старый Дик был забавный малый, – сказал, наконец, сидевший возле матушки Джордж. – Старательством он и впрямь занимался, но ведь любой дурак знает, что в лесах нет никаких месторождений. Даже найди он тонну золота, добыть его все равно невозможно, потому что в парке Алгонкин запрещено разрабатывать рудники или рыть шахты.

– Мы с Альбертом частенько потешались над бедным Диком. Он свято верил, что здесь есть золото. Даже, говорят, написал в министерство недр. Но нашел только кусок кварца, точно такой же, каким Джоан подпирает дверь, чтобы не закрывалась. Он говорил, что когда-то работал горным инженером и, стало быть, знает о золоте все. Альберт был знаком со всеми, кто работал на деревообрабатывающую компанию "Доклэп", и выяснил, что встарь над Диком смеялись ничуть не меньше, чем в наши дни. Он уходил в лес и бродил там неделями, а возвратившись,утверждал, что подбирается все ближе и ближе к золоту. Наконец он бросил поиски где-то возле Хантсвилла или Халибэртона. Но Дик неплохо охотился, а охота была его основным родом занятий. И жил в довольстве, пока не заболел. Тогда-то он и вернулся. – Говоря все это, Мэгги неотрывно смотрела мне в глаза, и я заерзал в кресле.

– Старый Дик воротился сюда помирать, – подхватил Ллойд. – Тут уж сомневаться не приходится. У него был рак. Он вернулся, закрылся в своем старом стойбище и приказал долго жить.

– Да, тот ещё был персонаж, – заметил Джордж. – О его приближении предупреждала вонь. Как потянет из леса, стало быть, Дик на подходе. Вечно был вымазан золой из костра. К нему нельзя было подбираться ближе, чем на ширину вот этой поляны. Настолько крепкий дух он источал. – Джордж захихикал сквозь зубы. Образ старого Дика обретал все большую ясность, и это казалось отпрыску Мэгги забавным.

– Ну, довольно судачить о бедном Дике Бернерсе, – сказала его мать, поднося пухлую ладонь к щеке на манер королевы Виктории. – Я жалею, что начала этот разговор. Он был хорошим человеком. Уж куда лучше, чем большинство ваших знакомых.

Она не стала пояснять свою мысль. Такие высказывания обычно самодостаточны. И означают, что разговор окончен. Джоан взглянула на часы и покинула флигель.

– Почему-то никто не упомянул о происшествии, случившемся полумилей севернее, в усадьбе Вудворда. Парень едва не расстался с жизнью, и это была не авария. – Сказав это, я оглядел лица собравшихся в надежде заметить на одном из них виноватую мину, но увидел лишь изумление или прекрасную актерскую игру.

– Должно быть, его спас Всевышний, – шутливо ответила Мэгги.

– Бедняге Энею повезло меньше, – прошептала Сисси себе под нос, впервые упомянув имя человека, занимавшего наши мысли. Бедный Эней.

– Ведь ты хотел, чтобы он свозил тебя порыбачить в какое-то место к юго-востоку отсюда, верно, Ллойд?

Ллойд смущенно усмехнулся.

– Ты имеешь в виду Литтл-Краммок?

– Ага. Почему он не хотел ехать туда с тобой?

– Чертовски жаль Энея, – вставил Дэвид.

– Я слышал, он никогда не ездил на Литтл-Краммок, правда, Ллойд? моему голосу явно недоставало непринужденности. Я попытался затаить дыхание.

– Зато в другие места ездил, – ответил Ллойд.

– Но только не на Литтл-Краммок – не унимался я.

– Суеверия.

– Что за суеверия? – спросил я. Ллойд медленно подался ко мне.

– Он говорил, что не пойдет в места, где во время грозы гремит гром, а молнии не видно. Так он мне сказал. На несколько секунд повисла тишина, нарушаемая лишь ровным гулом электрогенератора. Все молчали. Шум генератора мало-помалу начал стихать, лампочки потускнели. Когда наступила темнота, у меня возникло ощущение, будто все мы погребены под многомильной толщей безмолвия.

Спустя несколько минут на небе появились звезды, причем в доселе невиданных мною количествах. Я посмотрел на север в надежде узреть Медведицу, и перед моими глазами предстали сразу четыре, правда, весьма уродливые. Несколько минут Ллойд и Сисси брели рядом со мной, понурив головы. Начавшаяся во флигеле немая сцена продолжалась и на улицею Наконец Ллойд сказал:

– С этой Мэгги надо быть поосторожнее.

– Она никому не жалает зла, – ответила Сисси.

Я удивленно взглянул на них и проговорил:

– Живописная дама.

– Да, мне нравятся её рассказы. Просто она увлекается и теряет чувство меры.

– Не понимаю. У неё богатое воображение. – Уж это как пить дать! Поймите, Бенни, она – выдумщица. Все, что говорит Мэгги,надо делить на два.

– На два? – переспросила Сисси. – Скорее, на двести. Нельзя верить ни единому её слову. Она все сочиняет.

– Начнем с того, что Мэгги – не уроженка Щотландии, хотя я готов допустить, что она там побывала.

– А как же её истории?

– Слышала или вычитала где-то много лет назад. Иногда мне кажется, что она и сама верит этим байкам.

– Неужели правда так страшна, что нужна ложь?

– Да нет, просто жизнь Мэгги была тосклива и однообразна. Как, впрочем, и наша. Но, судя по её манере говорить, в прошлом все обстояло несколько иначе. Думаю, дело в том, что она выглядит как женщина, немало повидавшая на своем веку. Это у неё такая игра.

– Она родилась в Корнуолле, Онтарио. Это, по-вашему, бурное прошлое?

– Знаете, что, – сказал я, – пойду, пожалуй, спать. Утро вечера мудренее.

10.

– О чем задумался?

У Пэттена был сердитый вид. Я выиграл у него первую партию, но вторую сдавал, потому что на ферзевом фланге у меня образовалась брешь, и ничего хорошего ждать не приходилось. Пэттен был облачен в горчичного цвета куртку "сафари" и свои неизменные драные шорты хаки. Он снял темные очки, и облик его сделался менее зловещим. Узкие глазки Пэттена, казалось, вовсе не имели век. Словно бровей было вполне достаточно для защиты этих темно-синих настороженных зрачков. При ближайшем рассмотрении оказалось, что багровый и похожий на булку кончик носа Пэттена лоснится. И нос, и тонкие губы, казалось, попали на эту широкую физиономию случайно, поскольку явно предназначались для костлявого и удлиненного лица. Но телевизионщики большие искусники. И если черты Пэттена наводили на мысль, что он толком не ел уже несколько месяцев, то на экране его лицо выглядело весьма упитанным и вполне довольным. Разумеется, сейчас это впечатление несколько портила борода, но ни один телезритель ещё не видел на экране бородатого Пэттена.

– Любопытно, что вы замышляете против моего злосчастного слона?

– Я никогда ничего не замышляю, приятель, только умышляю. – Он не стал потирать руки, хотя имел на то все основания. Я никак не ожидал, что поднесу ему победу на блюдечке.

– Здесь была провинциальная полиция? – спросил я, берясь не за ту фигуру и подставляя её точнехонько под удар Пэттеновского ферзя.

– Да, пожаловали, но мы – простые бедные туристы из Штатов, которые не видят, не слышат и не говорят ничего плохого. Капрал купился. Мы не суем нос в чужие дела. Бог дал, бог и... Шах и мат, парень! Во, черт!

Да, верно, он меня заломал. Даже быстрее, чем я рассчитывал. Пока я изучал позицию, Пэттен всячески праздновал победу, только что петухом не ходил. В конце концов я медленно покачал головой, выказывая смирение. Чистые помыслы и добродетельная жизнь снова взяли верх.

– Еще разок? – спросил я, расставляя фигуры.

– Ничего не выйдет. Раз уж я победил, позволь мне остаться победителем.

На сей раз мы играли в доме. Время было ещё не позднее. Примерно с час я делал вид, будто рыбачу возле острова, но на самом деле на моей патентованной леске даже не было крючка. Я ломал голову над двумя событиями. Оба произошли вчера, перед тем как я завалился спать. И сейчас пока Пэттен возился в тесной кухне, наливая мне и себе по стакану компота, у меня появилась возможность ещё раз поразмыслить об этих происшествиях.

Когда накануне во флигеле погас свет, компания распалась, и все отправились по своим хижинам. Или, во всяком случае, в те хижины, в которые им хотелось отправиться. А я прогулялся до кромки воды и полюбовался мерцающими огоньками поместья Риммеров, стоявшего за деревьями на противоположном берегу озера. Одновременно я прислушивался к тихому разговору привязанных к скобам весельных лодок. Потом я уселся в плетеное кресло, закурил сигарету и попытался выкинуть из головы все мысли до единой.

Я уже начинал дремать, когда вдруг услышал тихий плеск воды под чьим-то веслом. При свете звезд озеро казалось мертвым и было похоже на танцплощадку под зеркальным абажуром. Каноэ подошло поближе и вынырнуло из прибрежной тени. В нем сидела Алин Барбур. Вытащив каноэ на берег так, чтобы нос оказался на траве, она перевернула его, потом поставила в пенал весло. Казалось, девушка танцует – настолько точны и изящны были её движения. А может, мне просто нравится смотреть, как другие занимаются ручным трудом. Так или иначе, но наблюдать за ней было легко и приятно.

– Прекрасный вечер. Сегодня только веслом махать, – проговорил я, не повышая голоса, но, разумеется, так, чтобы она могла меня слышать. Алин резко обернулась, как будто я поймал её с поличным при попытке подписать чек моим именем, и спустя несколько секунд разглядела меня на причале.

– А, это вы. Ну и напугали.

На ней были джинсы вобтяжку и темная хлопковая курточка, натянутая поверх плотного пуловера. Шурша подошвами кроссовок, Алин направилась в мою сторону.

– Нельзя так подкарауливать людей.

Я скорчил невинную мину и пододвинул девушке стул. Она уселась и с улыбкой взяла предложенную мной пачку "игрока".

– Вы один?

Я кивнул в знак признания своей горькой доли, и Алин сменила тему.

– На озере сегодня холодновато.

Она прикурила сигарету от своей газовой зажигалки. В обрамлении черных волос лицо девушки, казалось, источало свет, но на самом деле это были блики пламени зажигалки. Пока оно не погасло, я успел заметить, как девушка втянула щеки. Когда она закинула ногу на ногу, я на миг вспомнил, как нынче утром Алин втирала в плечи мазь для загара. До чего же разительно меняет облик одежда. Девушка по-прежнему оставалась очень соблазнительной, но природа её привлекательности сделалась совсем другой.

Пока я разглядывал её с головы до ног, Алин так же дотошно изучала меня. Наконец она сказала:

– У вас нос обгорел.

Я провел пальцем по носу. Он и впрямь облупился.

– Вы здесь впервые?

– Да. Чудесные места, правда?

Я согласился. Мы молча курили, вслушиваясь в далекое журчание воды.

– А звезды, – продолжала Алин. Я поднял глаза и увидел млечный путь. – Ведь каждая из них – солнце. Вокруг них обращаются планеты. Как вы думаете, их обитатели знают о нас так же мало, как мы о них? Или, может, существуют какие-нибудь сети обмена сведениями, о которых нам ничего не известно? Что скажете, мистер Куперман?

– Я не специалист по летающим тарелкам и космическим путешествиям. Вы верите во все это?

– Но ведь к нам прилетали. Я называю эти пришествия "присутствиями". Наверное, я заражена манихейством. Верю в присутствие зла. Более того, оно безгранично. Добро – лишь временное изгнание зла. А вообще зло вечно, как эти звезды в небе.

Мы снова принялись вертеть головами, обозревая вселенную. Наконец Алин бросила свой окурок на причал, затоптала его и пожелала мне доброй ночи. Мне нравился её голос, хотя я понимал далеко не все из того, что она говорила. Потом мне вспомнилось, как Эней, вроде бы, сказал, что знаком с ней. Как же он выразился? Алин ушла, и я уставился на деревья, пытаясь опять вытравить из головы все мысли.

Пэттен шумно возился на кухне. Я пришел в себя и вспомнил, где нахожусь. Но все равно не сразу понял, что Пэттен распевает старый церковный гимн, который я помнил ещё со школьных времен:

"Заступник и защитник наш,

Тебя мы восхваляем И на тебя всю нашу жизнь Смиренно уповаем".

Слуха у Пэттена не было и в помине, но, похоже, он искренне наслаждался своим пением. Он не просто разливал по стаканам компот, но исполнял номер, достойный Голливуда.

Я снова перенесся в день вчерашний и очутился на причале усадьбы. Алин ушла совсем недавно. Или, может, я закемарил? Помню только, как услышал голоса. Знакомые голоса. Я узнал их, прежде чем разомкнул веки. Голоса звучали напряженно и брюзгливо, они раздражали, как хлопанье ставня под порывами ночного ветра. Поначалу я не разобрал слов. Да и можно ли уловить смысл в морзянке плохо закрепленного ставня?

– Ты валяешь дурака, Дэвид. Кто-нибудь может услышать.

– А мне плевать. Нам надо поговорить.

– Наверняка с этим можно подождать до завтра. Послушай, ты очень славный, и я не хочу. Чтобы у тебя вырвались слова, о которых ты потом пожалеешь.

– Джоан, пожалуйста, выслушай меня.

– Не буду, если ты опять заведешь старую песню. По-моему у тебя не все дома.

– У меня там вообще никого. Послушай же!

– Нет! Отпусти меня, Дэвид. Боже, Дэвид! Кто-нибудь услышит!

С моего места я не видел ничего. Разве что иногда срывалась с небосвода звезда и падала где-то за озером. Я знал, что совершу ошибку, если встану, повернусь и деликатно кашляну, а посему продолжал таращится на Большую Медведицу. Постепенно человеческие голоса стихли, и вместо них зазвучал хор лягушек-быков и сверчков, которым было безразлично, слышит их кто-нибудь или нет. Я наслаждался этой музыкой ещё с четверть часа, потом отправился спать. Придя в хижину, я не стал возиться со свечой, а просто плюхнулся на кровать и выкурилеще одну сигарету.

– Ой! Черт возьми!

Это вопил Пэттен.

Я снова вернулся в день нынешний. Вопль сопровождался шлепком – упал мешок со снедью. Потом что-то разбилось. Вероятно, стакан. Я бросился в кухню. Пэттен сосал свою пятерню. Щека его была зяляпана кровью.

– Что случилось? – спросил я, хватая руку Пэттена и подставляя её под струю холодной воды. Слава богу, сенатор позаботился оборудовать свой дом необходимыми удобствами. Похоже, Пэттен не получил серьезного увечья: дело ограничилось несколькими ссадинами на кончиках пальцев. Я повторил свой вопрос. Пэттен кивнул на порванный бумажный мешок и раскатившиеся по полу апельсины.

– Я ничего не вижу. Что-то в мешке?

И тут я заметил кровь на бурой бумаге. Поскольку Пэттен прилип к крану с водой, я решил сам заглянуть в порванный мешок. Хотел бы я иметь возможность сказать, что сделал это без страха. Но нет. На самом деле я сунул в мешок облепленную высохшими спагетти ложку с длинной деревянной ручкой. Апельсины, лимоны, парочка киви, крышка от большой бутыли то ли пива, то ли минеральной воды. Самой бутылки в мешке не было. Я понял, что все дело в крышке. Металличесике фланцы, удерживающие её на горлышке, были отогнуты, и безобидная крышечка превратилась в подлую острую "звездочку". Всякий, кто стал бы шарить по дну мешка, непременно рано или поздно образал бы пальцы. Я зацепил крышку ложкой и понюхал её. Ничего зловещего, никакого запаха горького миндаля. Но я решил, что лучше перестраховаться, и сказал:

– Вот что, прополощите-ка рот и попытайтесь блевануть.

– Что? Я просто обрезался, и это напугало меня.

– Делайте, что вам велено, иначе через десять минут окочуритесь.

Такого рода высказывания обычно оказывают поразительное действие. Не прошло и пяти секунд, как до меня донеслись звуки отрыжки.

– Выпейте воды и опять суньте два пальца в рот, а потом хорошенько вымойте щеку. – Сказал я, вспоминая всевозможные ядовитые снадобья из книг Рекса Стаута и Эллери Куина. Должно быть, я не на шутку струхнул.

– Пошли! – заорал я, хватая Пэттена за руку и вытаскивая его на стоянку перед домиком (рад сообщить, что я не забыл прихватить с собой и диковинное оружие, завернув его в посудное полотенце). Спенс и Уилф точили лясы, развалившись в шезлонгах. Между ними стояла доска для игры в криббедж.

– Что стряслось?

– Мистер Пэттен нуждается в помощи. Вы должны как можно быстрее доставить его в больницу. Ближайшая находится в Бэнкрофте. Нельзя терять ни секунды. Я думаю, его отравили.

Карты и доска тотчас полетели наземь. Спенсу понадобилось всего несколько секунд, чтобы развернуть "мерседес". До Бэнкрофта они добрались за сорок пять минут, предварительно высадив меня в Хэтчвее, чтобы я позвонил оттуда в больницу и предупредил врачей. Я рассказал старику на том конце линии о своих подозрениях и принятых мною мерах первой помощи и предупредил, чтобы он был поосторожнее с крышкой от бутылки.

Когда доктор Джеммел повесил трубку, делать мне было больше нечего, и я почувствовал себя всеми покинутым в этом городке. Вернуться в усадьбу не было никакой возможности. Я не захватил денег и не мог доехать ни до Бэнкрофта, ни до парка. Я напомнил себе, что не надо нервничать, поскольку это только усугубит ощущение одиночества, и попытался успокоиться, чтобы быть в состоянии помочь Пэттену в случае необходимости. Господи! Я же назвал его Пэттеном. Ну, все, даже если он не помрет, моя игра окончена.

11.

Я знал, что по субботам Рэй Торнтон не бывает в конторе, но для верности все же позвонил туда и, выслушав пять гудков, повесил трубку. Будь Рэй на месте, я мог бы рассказать ему о приключениях, пережитых за последние шестьдесят суматошных минут. Впорчем, я мог бы поведать все автоответчику, но у Рэя не было всего этого новомодного оборудования. Наверняка он будет последним человеком на Земле, который отступит под натиском электроники. Мысль о Рэе напомнила мне о другом отсталом представителе рода людского, и я позвонил матери в Грэнтэм.

– Алло?

– Мам, это я, Бенни.

– Уже вернулся? Но ведь ты только что уехал. Быть не может!

– Нет, я ещё на севере. Похоже, проторчу здесь не менее недели.

– Понятно. Значит, приятно проводишь время. Так, Бенни?

– У меня нос обгорел. И по стряпне твоей я совсем истосковался.

– Консервированный лосось продается в любом магазине. А я тут таю от жары. Бенни, помнишь свою последнюю поездку в леса? В лагерь "Северная сосна"?

– Смутно.

– Ты ещё притащил домой целый мешок камней.

– Мама, мне было десять лет. Чего ты ждала от десятилетнего мальчика? Чтобы он сплел мокасины? Да и не камни это были вовсе, а кристаллы кварца. Он залегает рядом с золотом.

– Да хоть рядом с бароном Ротшильдом. "Рядом" – не считается. Я едва не свалилась без чувств примысли о том, во что ты превратил одежду с моей вышивкой. Бенни, что...

– Мама, с тех пор минуло четверть века. У тебя память как у слонихи. Ты здорова?

– Здорова, и отец тоже. На этой неделе ключевое слово у нас "прекрасно". Я сделала новую прическу, и твой отец сказал: "прекрасно". Сварила борщ, остудила, подала ему со сметаной и услышала: "прекрасно". Если я заявлю, что врач нашел у меня внутри какую-нибудь гадость, твой отец наверняка опять скажет: "прекрасно". – Ты преувеличиваешь. Соскучилась по мне?

– Нет времени скучать. К тому же, ты вот-вот вернешься. Но знаешь, что? Воспоминания о том летнем лагере весьма приятны.

– Не надо, мне сейчас недосуг. Я позвонил, чтобы сообщить, что все в порядке..

– Я передам отцу. Может, он и сам спросит, поди угадай, что у него на уме. Скажу ему, что у тебя все прекрасно.

– До свидания, мама.

Я миновал "Лук репчатый", скобяную лавку и станцию техобслуживания, где чинили едва ли не все здешние лодочные моторы, и вышел на окраину городка. Отсюда мой путь лежал к старой бревенчатой лесопильне. Цепная лебедка поднимала бревна из воды и втаскивала внутрь. Циркулярная пила визжала, как рой комаров, предупреждающий отпускников о воздушной тревоге. Сквозь проем в стене я видел человека, стоявшего у похожего на трактор станка; рабочий тасовал грубо распиленные бревна, будто игральные карты. На другом агрегате делали деревянный брус. Чуть дальше работники пропускали бревна через ряд вертикальных пил, и получались доски двухдюймовой толщины.

На берегу озера двое подростков чинили причал, приколачивая доски к вертикальным брусьям и обрезая их торцы. Судя по доносившемуся из-за лодочного сарайчика стуку молотков, там тоже шел ремонт причала. Наблюдая эту кипучую деятельность, я испытывал странное удовлетворение.

Спустя полчаса я вернулся в Хэтчвей и позвонил Рэю домой. Мне повезло: сегодня он снимал трубку. Я подробно рассказал Рэю, как развлекаюсь за его счет, а он отвечал мне скупыми, но регулярными "угу", призванными убедить меня в том, что трубка до сих пор прижата к его уху.