Текст книги "Смерть выходит в свет"

Автор книги: Хауэрд Энджел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

У Пэттена было широкое плоское лицо, отороченное понизу бородой. Он имел привычку улыбаться после каждой фразы, дабы выказать дружеское расположение. Эта улыбка как бы вопрошала о чем-то. Она была широкой, белозубой, и Пэттен без колебаний пускал её в ход, общаясь со мной, особенно когда я обыгрывал его в шахматы. Не замечал, чтобы он проявлял расточительность, одаривая такими же улыбками Лорку, Спенса и остальных.

– Чем вы занимаетесь, мистер Эдгар? – спросил я в надежде проверить, надежная ли у него легенда. Вреда от этого быть не могло: я уже сообщил Пэттену, что торгую женской одеждой. Он лучезарно улыбнулся мне, а потом сказал, что пишет на религиозные темы.

– Это что-то вроде журналиста, верно?

– И да, и нет. Я написал несколько богословских трудов.

– Должно быть, они отлично расходятся. Есть места, где только их и продают, да ещё поздравительные открытки. Но религия – не моя епархия, словно оправдываясь, проговорил я.

– Религия – наша общая епархия. "Как прохладная вода страждущему дорога нам добрая весть из дальних краев".

Да, он и впрямь был проповедником. Странное дело: я как-то забыл об этом, точнее, не придавал значения. Телевизионный образ для меня – не более чем телевизионный образ. Я не думал, что Пэттен таков и в частной жизни. В конце концов, не станет же цирковой клоун и после работы сыпать шуточками. Я постарался глубокомысленно кивнуть, дабы Пэттен убедился, что его благочестивые труды не канули втуне.

– Наверное, я просто один из тех ничтожных грешников, о которых вы пишете.

– Помни, греховодник теряет всякую надежду попасть на небеса. Грех отвратителен.

– Оно, конечно, так, да только Господь бог наш остался бы без работы, будь все мы одинаковы. Возьмите, к примеру, меня, грешного. Я – заурядный человек, можно сказать, среднестатистический. Среднего роста, среднего веса. Увлечения у меня тоже самые что ни на есть обыкновенные. А если я посредственность, каким образом мне удастся стать великим грешником? Будучи посредственностью во всем, я и грешником должен быть весьма посредственным. Так что, возможно, мои дела в мире ином сложатся не так уж плачевно.

– Коль скоро господь изгнал нечестивцев с небес, стало быть, по установленному им закону, грешникам туда путь заказан. "Ибо душа грешника принадлежит сатане".

Высказавшись в таком духе, Пэттен сообщил мне, где найти эту последнюю цитату. На случай, если я вздумаю поискать её в Библии, когда в следующий раз остановлюсь в "Холидей-инн".

– Если все это так, куда нам девать Иисуса? – спросил я. – Мне всегда казалось, что он любил направлять грешников на праведную стезю. Неужели исповедь подонка, лежащего на смертном одре, стоит меньше, чем жизнь, проведенная на коленях и в молитве?

Пэттен покачал головой, выудил из кармана немного искривленную тонкую сигару и сунул её в рот.

– Как же далек ты от понимания, – посетовал он, охлопывая свои карманы. Не найдя спичек, Пэттен принялся ощупывать себя по-новой, но в конце концов прикрыл ладонью поднесенную мною спичку, которую я зажег, чиркнув ею по дюралевому борту лодки. Худо-бедно раскурив свою сигару, Пэттен добавил: – Все это довольно сложно, приятель.

– Не могу сказать, что много думал об этом.

– Тогда, как говорится, будь готов к последствиям. К вечному проклятию!

– Погодите-ка. Мне показалось, вы считаете, что Христос принял смерть за людские грехи. Что ж, вот я, грешник. И как обстоит дело? Либо да, либо нет. Если нет, значит, ничего не изменилось. Бог по-прежнему остается все тем же завхозом с разграфленной пополам книгой учета и решает, кому взойти на небеса, а кому низвергнуться в преисподнюю. Если, как вы говорите, Христос искупает наши грехи, то почему бы человеку не посвятить этому последний час жизни? Большинство людей устроила бы и последняя минута.

– Ты слеп как каменная глыба.

– Я так понимаю. Вот мы с вами сидим здесь, покуриваем и никому не делаем зла. Не вижу, что в этом плохого.

– Не видишь, хотя имеешь глаза.

– Нет, я вот о чем. Какой смысл спасать душу непьющего служителя церкви, когда можно захапать массового убийцу? Если вы говорите, что бог любит прощать грешников, нас, грешных, это вполне устраивает. Кем бы мы были друг без друга?

Эта беседа благотворно действовала на мое кровообращение. Я снова чувствовал свое колено. Лодки потихоньку сближались, но вдруг Пэттен взмахнул веслом и быстро подплыл ко мне.

– Коль скоро тебя зовут Куперман, должно быть, ты еврей, – сказал он и улыбнулся на тот случай, если обидел меня своей наблюдательностью.

– Совершенно верно. Но в таком городишке, как Грэнтэм, неизбежно вырастаешь кальвинистом, и неважно, какое определение присобачивается к этому слову. Наша синагога стоит на углу Церковной улицы и бульвара Кальвина. Едва ли можно подобраться к протестантизму ещё ближе.

– Где ты постигал богословие?

– В гостиничных номерах. А вы?

– Куперман, ты – неисправимый грешник. Я скорблю и буду молиться за тебя.

– Думаю, хуже от этого не станет, – сказал я, не сумев припомнить ни единого закона, запрещающего молиться за ближних. Я почувствовал, как мои старые пятки вплавляются в днище лодки. Нет, довольно. Я обрадовался, когда Пэттен достал из кармана шахматную доску с примагниченными к ней фигурами.

– Итак, грешник, сейчас я тебя разгромлю.

Он расставил фигуры и взял себе белые. Но это не помогло: Пэттен бросил игру после четвертого хода, когда увидел, что на пятом либо получит шах, либо потеряет ферзя.

– Ты что, Бенни, упражняешься ночи напролет? Черт возьми, меня блевать тянет от твоих уловок, почерпнутых из учебников. Думаешь, ты у нас лучше всех?

Пэттен ещё долго разглагольствовал в том же духе. Каждый его проигрыш непременно сопровождался такими проповедями. Но на сей раз Пэттен умолк довольно быстро.

Нас относило прочь от острова. Мы видели мыс Риммера и расчищенную под лагерь поляну на соседнем небольшом полуострове.

– Тут повсюду молодая поросль, – сообщил мне Пэттен. – В былые времена здешние леса казались синими, столько тут росло корабельной сосны. Когда-то на половине кораблей британского военного флота стояли мачты из сосны, срубленной в Петававе. Помню, как я заслушивался рассказами старого Альберта Маккорда о жизни в срубах.

– В чем?

– Срубы – это бараки для дровосеков. Их обитатели питались свиной солониной, фасолью и хлебом, запивая все это зеленым чаем. Едва ли мне понравилась бы такая жизнь, но в ней есть некая чарующая привлекательность.

– Думаю, что, если бы вы не уехали отсюда, то сидели бы сейчас на террасе гостиницы в Хэтчвее вместе с другими старожилами.

– Бенни, ты попал в самую точку. Именно это и снится мне в ночных кошмарах.

Пэттен рассказал мне немало интересного. В частности, что за озерами вся земля была вспахана бревнами, которые вывозили отсюда волоком. Некоторым бороздам было больше ста лет. Поведал он мне и о другом местном старожиле, лесорубе и старателе по имени Бернерс, у которого была хижина на соседнем острове.

– В войну он служил в ВВС, и ему обожгло лицо. Теперь живет отшельником. Подобно Иову, в одиночестве вкушает хлеб свой. С удовольствием навещаю его всякий раз, когда приезжаю сюда. Он мне как дальний родственник. Научил меня выживать в лесу.

У Пэттена был такой вид, словно он на миг заблудился в дебрях прошлого. Его взгляд блуждал по дальнему берегу озера. Наконец мой собеседник погрузил весло в воду.

– Загляни сегодня, сыграем в шахматы.

Заручившись моим обещанием, Пэттен молча поплыл прочь, обогнул дальнюю оконечность острова и направился к краю озера. Я проводил его глазами, а потом и сам налег на весла. Футах в десяти перед носом лодки на поверхность выскочила рыбина, но я не знал, что это было – форель или жерех.

6.

Я испытал странное чувство, когда забрался в машину и покатил к выезду из парка. Я уже привык передвигаться исключительно при помощи мускульной силы и весел, а теперь вдруг мчался с поразительной скоростью пятнадцать миль в час, трясясь на выбоинах и колдобинах мощеной бревнами дороги. Миновав один из поворотов, я угодил в ту самую лужу, о котрой говорили в усадьбе. Вода захлестнула колесные колпаки, и я тотчас смекнул, что едва ли мне стоит останавливаться и пялиться по сторонам. Есть такое старое кино про то, как водители грузовиков перевозили нитроглицерин где-то в Южной Америке. Сейчас я представлялся себе одним из этих шоферюг. Малость поелозив в грязи, я сумел миновать район затопления. Теперь передо мной лежал более-менее ровный проселок, который тянулся до границы парка и шоссе на Кингскоут-лейк. Дорога эта вначале мыслилась как двухрядная, но теперь только дурак стал бы держаться своей стороны так называемой "проезжей части", не обращая внимания на встречный транспорт. На этой дороге желающие разъехаться водители подолгу разглядывают встречные машины, прикидывая их габариты, а грузовики даже останавливаются, и шоферюги отходят в тенек на обочине, делают самокрутки и серьезно обсуджают вопрос о преимущественном праве проезда.

Примерно с милю дорога мимо Слоновьего озера тянулась вдоль кромки воды. Озеро было большое, на берегу стояли домики и лодочные сарайчики, вдалеке носились воднолыжники, влекомые моторками. Дорога была желтая, потому что её то и дело заносило мелким песком. В сотне ярдов от зеленого лодочного сарайчика с белыми углами худосочная девушка в голубом купальнике прыгнула в воду с вышки. Вы – нырнув, она снова взобралась на мостки и оправила купальник.

Если житель Грэнтэма Бенни Куперман скажет вам, что Хэтчвей маленькая деревушка, знайте: он и впрямь считает её маленькой. Хэтчвей это горстка лавчонок и пара автозаправочных станций. По такому местечку обычно ездят со скоростью пятнадцати миль в час, и кажется, что здания пулей проносятся мимо машины. Я остановился у бензоколонки какого-то гаража и велел работнику заправить машину. Он долго разглядывал незнакомую кредитную карточку, не зная, что с ней делать, а потом выполнил мои указания, да ещё проверил уровень масла. А я тем временем вошел в телефонную будку и позвонил в Грэнтэм Рэю Торнтону.

– Бенни! Тебе ещё не обрыдла жизнь за сорок пятой параллелью?

– Тут будет хорошо, когда растают льды. Ледовые черви и черные мухи разом передохнут. Слушай, Рэй, насчет нашей вечеринки. Я думаю, почетный гость дожидается, когда из Оттавы пришлют новый паспорт на вымышленное имя.

– Не может быть. Вот уже несколько лет как власти позатыкали все лазейки такого рода. Это чепуха.

– Если хочешь, я выправлю тебе паспорт на любое имя. Для этого нужна только готовность пойти на риск, но если паспорт совершенно необходим, за этим дело не станет.

– Ну ладно, ты прав. Оставайся там и не спускай с Пэттена глаз. Если он уйдет, следуй за ним и постарайся не дать покинуть страну. Сообщай обо всем.

– Это может влететь в копеечку.

– Деньги пусть тебя не волнуют. Знай себе не отставай от него.

– Ладно. Надеюсь, в тот миг, когда он навострит лыжи в аэропорт, ты окажешься рядом с телефоном.

– Не потеряй его, что бы ни случилось. Это ясно?

– Не забудь отразить мою понятливость в чеке.

– Я все записываю. Не психуй, гаденыш везучий. Я тут парюсь в раскаленных каменных джунглях, а ты стоишь по колено в прохладной водичке. Может, хочешь поменяться со мной местами? Поверь мне, Бенни, нынче на улице Святого Андрея такая влажность...

– Ты меня вконец расстроил. В следующий раз захвачу с собой более подходящую одежду. Я тут выгляжу как биржевой маклер в очереди за бесплатной похлебкой.

– Слушай, Бенни, у нас такая жара, что мои очки запотели.

– Ну ладно, ладно, постараюсь выдержать ещё несколько дней. Буду держать с тобой связь.

– Берегись солнечного удара.

– Тебе легко говорить.

– Попробуй подобраться к Пэттену поближе.

– Мы только что расстались.

Рэй ахнул и медленно выпустил воздух.

– Спи спокойно, Бенни.

– Разумеется. Как же иначе?

Покинув телефонную будку, я обнаружил, что работник бензоколонки до сих пор не заправил мою машину. Ему понадобилось ещё пять минут. Судя по его движениям, парень вообще впервые в жизни увидел автомобиль. Дожидаясь, пока меня обслужат, я осмотрел его ассортимент наклеек на бамперы, вымпелов и патентованных средств от клопов. Тут было электиричество: над смотровой ямой горели две-три грязных лампочки. Но рядом с перекрытий свисали керосиновые лампы. На всякий случай, надо полагать. Несколько минут я разглядывал набор монтировок. Судя по всему, при удачном стечении обстоятельств парень сумел бы заново обуть мою машину дней эдак за десять. В здешних лесах ни у кого наверняка не было таких высокотехнологичных железок.

На главном магазине Хэтчвея красовалась вывеска с размашистой надписью: "Лук репчатый". Подойдя поближе, можно было разобрать и примечание: "товары на каждый день". Это был большой бестолково построенный торговый зал с как попало расположенными отделами. Впрочем, магазин мог позволить себе чудачества, коль скоро он стоял на обширной пустоши и выходил тремя фасадами в никуда, а четвертым – на деревянный мост. Очутившись внутри, я снял темные очки и попытался разобраться, где тут что. Слева от меня располагался хозяйственный отдел: канализационные насосы, проволочные изгороди, краска, кровельные материалы, дверные петли, засовы, скобы, дымоходы; все это выглядело здесь куда внушительнее, чем на городских улицах. Далее следовала кухонная утварь, снятая с производства, ещё когда моя бабка была молодой. Я прошел через весь магазин, полюбовался толстыми темно-красными, зелеными и синими зимними пальто, миновал железный прилавок и приблизился к овощному отделу, где выбрал несколько вялых морковок, затем заглянул в гости к консервным банкам. На выходе из кассы девушка упаковала мою фасоль, супы в пакетиках и сардины в большую картонную коробку. Я хотел было прикупить баночку лосося, но вовремя вспомнил о содержимом холодильника, стоявшего позади моей хижины. Выходя из магазина я заприметил знакомые длинные загорелые ноги. Мимо прошествовала Лорка. Отпадные телеса с корзинкой в руке. Я подошел к витрине и увидел, как загорелые ноги несут отпадные телеса к кафе "Синяя луна". Ни "мерседеса", ни "бьюика" нигде не было. Бросив покупки в машину, я возвратился к ресторации.

"Синяя луна" была украшена пестрыми красно-белыми шторами на окнах. Вдоль противоположной стены тянулся ряд дощатых кабинок, заляпанных потеками смолы. Заказы принимала девица в таком же заляпанном переднике, после чего передавала их на кухню сквозь дырку в задней стене. Лорка сидела за столиком, устремив взор на входную дверь, поэтому начала улыбаться задолго до того, как я успел покрыть половину разделявшего нас расстояния.

– Вы одна? – осведомился я.

– Конечно. Присаживайтесь. Мальчики пошли за какими-то тяжелыми вещами. У вас есть курево?

Я сел и угостил её сигаретой.

Лорка принялась старательно вертеть и разминать её, словно собралась покурить последний раз в жизни. Наконец она прикурила, вскинула голову и отправила колечко дыма в подарок ленивому и неповоротливому вентилятору на потолке.

– Спасибо, – поблагодарила меня Лорка. – Приходится осторожничать. Норри не любит, когда я курю. Вы меня не заложите?

– Не говорите глупостей. Насколько я слышал, Норри не одобряет и возлияний.

– Это для него вроде игры. "Не смотри на вино, хоть и красное оно".

– "Ибо в конце концов оно превратится в зеленого змия" Так, кажется говорится.

– Вы что, тоже проповедник, мистер Куперман?

– Нет. Зовите меня Бенни. Просто помню это изречение.

– Вы очень забавный, – она заказала себе кофе, я последовал её примеру. Лорка бросила в свою чашку маленькую пилюлю, и кофе тихонько зашипел.

– Лорка, а кто... Что это вообще за имя такое – Лорка?

– Был такой испанский писатель, вот предки и нарекли меня. Сама-то я его никогда не читала. И мать, и отец занимались политикой и претендовали на тонкий художественный вкус. Я решила держаться подальше от всего этого. Росла в доме, где все сидели на полу, слушали Баха и пили чай без молока и сахара. У папы был единственный костюм – тот, в котором он читал лекции. Моя сестра, Морин, говорит, что предки когда-то были хиппи, но, наверное, это было ещё до того, как появились первые ростки "детей-цветов". Хиппи не носят пристежных воротничков. Я впервые увидела настоящую кровать, только когда покинула отчий дом.

– Хорошо, хорошо, извините меня, Лорка. Я не собирался выведывать вашу подноготную. Как, по вашему, долго ли вы пробудете в парке?

Чем скорее мы отсюда уберемся, тем лучше. Эта жизнь среди деревьев не по мне. Я люблю природу, и все такое, но предпочитаю познавать её по книжкам, в которых нет комаров и мошек, – она посмотрела мне в глаза, дабы придать своему высказыванию доходчивости. – Понимаете, я люблю Норри, но у меня есть свои слабости, которых он не одобряет. Например, курение. Сам-то он живет ради своих сигар, но ему можно: он особенный, а всем остальным следует бросить курить, или сделать вид, что бросили, потому что мы – не он. В Штатах мне проще втихаря потакать своим слабостям. Для Норри нет мелочей, он все воспринимает на полном серьезе.

– Разве это справедливо?

– Ничего, со временем привыкаешь. Уж такой он человек. Не похожий ни на кого другого.

Мне тоже принесли кофе, и я отпил глоток. Мы сидели и разглядывали друг друга. Ей бы не помешало побольше выходить в свет в обществе молодых людей.

– Может быть, вам не следует все время сидеть взаперти? Вы с кем-нибудь общаетесь в этой хижине?

– Не следует? Вы шутите. Норри закупорил нас так, что я иногда чувствую себя минеральной водой. Единственный наш гость – проводник индеец.

– Эней Дюфон?

– Вот именно. Позавчера он приходил к Норри. Приятно было увидеть новое лицо. Такие индейцы мне по душе. Они с Норри давно знакомы. Он... Лорка вдруг перекрыла кран, и поток сведений иссяк. Должно быть, я выказал неутомимую жажду знаний. Я решил зайти с другого бока и спросил:

– Вам нравится Европа? – вопрос был достаточно невинный и вполне мог снова открыть шлюз. – Испания! Что за чудная страна!

– Ой, да пошла она.

– Пальма. Средиземное море. Чудесный портовый городок.

– Я там просидела целый месяц на борту яхты. Норри обещал, что мне понравится, а оказалось, это сраный остров. Господи! Я тогда едва не бросила его. – Она даже не стала взмахивать рукой. Самооценка Лорки упала до такого низкого уровня, когда человек уже не верит, что его слушают. Во всяком случае, мне так казалось. Лорка склонила голову набок, наверное, увидела, как кто-то входит в кафе. Она вытащила из моей пачки ещё одну сигарету. – Это на потом, – сообщила Лорка и встала. Я оглянулся и увидел Спенса. На улице стояла машина. Я рассмотрел сквозь брешь между шторами ещё несколько физиономий с начертанным на них нетерпением.

– До встречи, – сказала Лорка, собирая свои драгоценные пожитки.

– До встречи, – откликнулся я и проводил её глазами.

Обратный путь в усадьбу занял меньше времени, хотя сначала я ещё раз заглянул в магазин, потому что забыл сделать кое-какие покупки. Надо было вложить деньги в обувную промышленность. Мне сейчас пригодились бы сапоги. В общем и целом я был удовлетворен прожитым днем. До Слоновьего озера я добрался, когда солнце уже заходило, и девушка в купальнике покинула мостки. Я увидел её на причале, она загорала, распластавшись подобно медвежьей шкуре. Совсем как Алин Барбур.

Подъезжая к сточной трубе, я увидел "хонду" Джоан с поднятой задней дверцей. Я остановился позади неё и заглушил мотор. Как и следовало ожидать, Джоан стояла посреди лужи, вода захлестывала её резиновые сапоги. Джоан пыталась достать со дна пружину от кровати. Сняв ботинки и носки, я закатал штанины. Надо было и вовсе избавиться от порток: не прошло и двух минут, как они промокли насквозь и пропитались грязью. Рэй Торнтон не запретил мне залезать в лужи, чтобы помочь даме, вот я и залез. По крайней мере, отсюда была хорошо видна дорога и все машины, едущие в усадьбу или от нее.

– Вы испортите брюки, Бенни.

– Ничего, переживу. Вы обнаружили, в чем загвоздка?

– В этих проклятых бобрах, вот в чем. Я уже вам говорила: они строят свою запруду быстрее, чем я ломаю её.

На Джоан была выцветшая серая майка, заправленная в грязные белые шорты. Загорелые ноги её почернели от грязи. Прежде мне не доводилось видеть построенных бобрами плотин. Как, впрочем, и самих бобров, разве что на пятицентовой монете. Я знал, что они возводят запруды, со страху отгрызают себе яйца и считаются промысловым зверем едва ли не во всем мире. Но этим мои познания исчерпывались. Зато мои мускулы вполне могли пригодиться.

От Джоан воняло, потому что она копалась в вонючей норе. Спустя несколько минут точно так же завоняло и от меня. В туристских путеводителях почему-то никогда не пишут, как жутко разит от нетронутой человеком природы. Увязая в грязи, я подошел к Джоан, которая стояла у края залитой водой дороги. Бревна покрывала тридцатисантиметровая толща бурой воды. Судя по направлению и завихрению потока, пружина торчала у самого жерла сливной трубы. Ее укрепили там, чтобы бобры не перегородили трубу плотиной.

– Под водой ещё две таких пружины, – сообщила мне Джоан. – Но они прижаты ко дну топляком и грязью. Если вы поможете мне сдвинуть их, мы опять поставим все три. Надеюсь, это задержит бобров, и они не возведут свою запруду раньше, чем понизится уровень воды.

Я отошел подальше от края дороги, сунул руки в грязь и принялся нашаривать пружину. Я чувствовал течение, которое деловито уносило прочь поднятую мной со дна грязь. Несколько раз я едва не упал, но в конце концов, слава богу, ухватился за пружину и стал меньше напоминать поплавок. Вместе с Джоан мы сумели вытащить пружину наверх, и теперь она была вровень с дорогой. Вместе с пружиной выплыли подточенные бобрами ветки и грязь, благоухающая гнилью и дерьмом.

– Вторая где-то здесь, – сказала Джоан, почти касаясь подбородком воды. Край её майки уже плыл по воле волн. Джоан шарила по дну, отыскивая последнюю пружину. Наконец-то она что-то нащупала и выпрямилась. Но это была вовсе не пружина. На поверхности появилась самая настоящая рука, с локтем и пальцами. Она пробыла в воде совсем недолго, и сомнений быть не могло. Джоан уставилась на раскрытую ладонь. Картина напоминала изгаженный редактором эпизод из фильма, тот самый, в котором король Артур принимал меч от владычицы озера. Только вот рука была не женская, и её не окутывал белый холст. Джоан смотрела на эту руку так, словно раздумывала, не пожать ли её (рука весьма кстати оказалась правой), потом перевела взгляд на меня. А мгновение спустя воздух наполнился звуком, гораздо более высоким, чем верещание цикад. Это был крик Джоан Харбисон.

7.

Капрал Гарри Гловер был долговязым молчаливым человеком и, подобно большинству хороших полицейских, умел слушать гораздо лучше, чем говорить. Он выгнал всех из флигеля и сунул ноги, обутые в казенные полицейские сапоги, под древний сосновый стол. Шляпу он оставил в катере, но револьвер был при нем, болтался на ремне, а записную книжку Гарри держал в руке, когда я вошел в комнату, чтобы поговорить с ним. Джоан только что покинула гостиную, пережив долгий муторный допрос, и взмахом руки показала мне, что теперь моя очередь.

Я пододвинул кухонный табурет, и Гарри поднял глаза. У него было продолговатое морщинистое лицо – весьма странно, если учесть, что Гловеру всего тридцать с небольшим. Создавалось впечатление, что его морщины подсоединены к ниточкам, которые кто-то одновременно тянет вниз. Зубы у капрала были неровные, улыбка хоть и дружелюбная, но кривая. Она явно предпочитала левый уголок рта. Длинный нос делал Гловера похожим на лиса. Воротник сорочки был расстегнут, галстук сбился набок. От сапог разило местом преступления, но мы уже привыкли к этому общему для всех духу.

– Интересно, что делает частный сыщик в Петавава-Лодж? – протяжно произнес Гловер, возвращая мне бумажник.

– То же, что и Дэвид Кипп или Ллойд Пирси. Удит рыбу. Загорает на солнышке.

– Постараюсь это запомнить. Спасибо за сведения. А теперь повторю свой вопрос. В отличие от Киппа и Пирси, вы, мистер Куперман, тут впервые. Итак, первый приезд в усадьбу. Вы здесь ровно неделю. И вдруг такое происшествие.

– Вы основываете свои выводы на весьма туманных предположениях, капрал. У вас нет никаких доказательств того, что мое присутствие здесь причиняет кому-то вред.

– Совершенно верно. Но мне приятно видеть, как вас коробит от моих вопросов. Сейчас мне глубоко плевать, зачем вы сюда приехали, но скоро это меня заинтересует, и тогда вы не отделаетесь пустым трепом.

– Что ж, это справедливо. Там, на дороге, я рассказал вам, что случилось. Сообщил, что встречался с тем человеком лишь однажды. И не имею ни малейшего понятия о том, как его запихнули в сливную трубу.

– Имя покойного – Эней Дюфон, – произнес Гловер таким тоном, будто диктовал сам себе. Он не сказал мне ничего нового: не так уж трудно было опознать в утопленнике человека, который вчера вечером советовал мне рыбачить в тенистых местах. – Что вам о нем известно?

– Ну, насколько я понимаю, он работал в усадьбе при нескольких хозяевах. Подсказывал рыболовам, где удить, чинил лодки. Но все это я знаю лишь понаслышке.

– Что еще?

– Да ничего. Слышал, что был человек по имени Траск, который не ладил с покойным.

– Вы на что-то намекаете?

– Не понимаю, о чем вы.

В прошлом апреле я сам доставал труп Траска из воды. Он чинил причал, упал с приставной лестницы и раскроил себе череп, а потом свалился в озеро и утонул. И в этом нет ничего смешного.

– А я и не говорю, что это смешно, – я взглянул на Гловера. С минуту он смотрел мне в глаза, потом сказал:

– Да, не говорите. Как вы думаете, мистер Куперман, что произошло там сегодня?

Я решил подпустить малость городской хитрости и сказал этому деревенскому парню:

– Полагаю, он поскользнулся, и его засосало в трубу. Возможно, он хотел вычистить её, как это делали мы. А может быть...

– Это только предположения. Во-первых, Эней не полез бы в воду полностью одетым. Во-вторых, у него проломлен затылок, и, значит, он купался не по своей воле. Я не врач, но до получения медицинского заключения, опровергающего мои выводы, я намерен искать убийцу. Вот почему меня интересует, что тут забыл такой субъект, как вы. Возможно, происходят какие-то события, о которых мне следовало бы знать, мистер Куперман? Я ведь все равно это выясню.

– Слушайте, капрал, я пробыл тут четверо суток и за это время успел сжечь плечи, нос и руки. Вчера я выловил форель в ярд длиной, но на причале было пусто, и никто не видел мою добычу. У всех у нас свои маленькие неприятности. Я не имею ни малейшего понятия, кому пришло в голову убить Дюфона.

– Ну что ж, если это – ваша история, черт с вами. Мне приходится опрашивать всех, и вы – не исключение.

– Знаю. Я тоже читал эту книжку. Вчера вечером я видел Энея в этой самой комнате. Он ушел вместе со всеми, а брат Энея, Гектор, – на полчаса раньше. Мы распрощались приблизительно пять минут двенадцатого. Если вас интересует, что я делал с тех пор и до обнаружения трупа, то мне придется туго. Алиби на отрезок времени с одиннадцати вечера до восьми утра у меня нет. В восемь я повстречал у причала Алин Барбур, потом отправился на рыбалку и не видел никого, кроме Джорджа Маккорда, который подплыл ко мне полюбопытствовать, хорошо ли клюет. Это было около полудня. Потом поехал в Хэтчвей, прикупил кое-что в "Луке репчатом", выпил кофе с Лоркой, подружкой мистера Эдгара. Извините, не знаю её фамилии. Затем покинул "Синюю луну" и поехал сюда. Встретил Джоан, которая пыталась изгнать из сточной трубы бобров. Вот и все.

Гловер делал пометки в книжке и кивком приветствовал каждое мое утверждение, истинность которого мог проверить.

– Если я вам больше не нужен, пойду, пожалуй, дочищу свою рыбину.

– Не гоните лошадей. Я не сказал, что наш разговор окончен. А когда из Торонто приедет следователь, может статься, вы понадобитесь ему не только для того, чтобы сказать, который час.

– Там, у канавы, вы сразу же опознали Энея. Вы были хорошо знакомы?

– При моей работе надо знать всех и каждого. В Хэтчвее он играл в футбольной команде. Увидев Энея в кузове его грузовичка, я тотчас понял, кто это. Впрочем, Гектора я знаю лучше. Он не такой дикарь и тихоня, как Эней, который всю жизнь сторонился людей.

– У вас есть ещё вопросы?

– Что? А, да, сэр, есть. Вы ходили в лес до или после того, как нашли тело?

– Нет, сиднем сидел на месте происшествия.

– А миссис Харбисон?

– Мы посидели несколько минут, потом я поехал в Уитни искать вас. Она тоже не ходила в лес, во всяком случае, пока я был с ней.

Гловер растянул губы в зловещей улыбке, но больше ни о чем не спросил, и тогда я решил предложить ему собственный вопрос.

– Если Эней был робким тихоней, как же он умудрился нажить столько врагов?

Гловер явно опешил, его физиономия вытянулась. Он не знал, что мне ответить. С минуту мы просидели в молчании. Наконец капрал сказал:

– Я не хочу, чтобы вы путались под ногами, мистер Куперман. Держитесь от меня подальше, понятно? Да и следователь наверняка попросит вас о том же.

– Я всегда оказываю властям посильную помощь.

– Берегите свой зад и не лезьте в это дело! Тут вам не угол Йонг и Блур. Частные сыщики нам без надобности. Еще заблудитесь в лесу, ищи вас потом. Или увязнете в трясине, а то и утонете. Вам все понятно?

– Угол Йонг и Блур в Торонто, а Грэнтэм находится на другом берегу Онтарио и по размерам ближе к Хантсвиллу, чем к Торонто.

– Один черт. Как бы там ни было, мне надо поговорить с остальными постояльцами, так что шли бы вы лучше отсюда. Я дам вам знать, если понадобитесь.

Я встал, скрипнув стулом, и зашагал к двери, но остановился.

– Так вы будете допрашивать всех?

– Черт, да валите отсюда! – заорал он.

Я и свалил.

Вернувшись в свою хижину, я достал из холодильника рыбину и принялся чистить её. Форель пялилась на меня громадными мертвыми глазищами, словно вопрошая, известно ли мне, как правильно свежевать рыбье отродье. Я отнес её на скамейку, поскольку видел, что и остальные постояльцы обрабатывают там свой улов, и из-под бревенчатого сруба Джоан тотчас вылезли две серые кошки. Нож для чистки рыбы был привязан к скамейке бечевой в ярд длиной. Я несколько раз провел им по боку рыбины, и воздух наполнился серебристыми чешуйками. Старательно и осторожно я ободрал сначала один бок, потом другой, уложил тушку так, чтобы сподручнее было обрезать плавники.

Тушка. Я снова стоял у дренажной трубы. Истошный крик Джоан был подобен мощному заряду статического электричества. Я заморгал, стараясь изгнать из сознания эту картину. Рыба сонно таращилась на меня. Впрочем, лучше уж видеть рыбьи зенки, чем глаза мертвого Энея. Гораздо лучше.