Текст книги "101 Рейкьявик"

Автор книги: Хатльгрим Хельгасон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

– А что ей хочется в подарок?

– Лолле? Вот это вопрос.

– Наверно, фотографию папы. Нет, твою фотографию.

– Подари ей лучше свою. Ты ей нравишься.

– Или трусы. Как ты думаешь, те, которые ты покупала в «Бонусе», у них еще остались?

– Там же были только мужские.

– Вот именно!

– Хлин!

– Берглинд!

До комнаты я добираюсь своими ногами.

Катарина – венгерка. Она живет в Будапеште. Я набрел на нее в интернете. Наша связь длится уже семь месяцев – у меня так долго ни с кем не было. Я смотрю на нее. На ее фото. Она брюнетка, по типу как Сандра Баллок (ц. 3 900 000), только нос поменьше и щеки покруглее. Она прелестная. Лестная. Милая. Прекрасная. Шикарная. Клевая. Офигенная. От нее уже три дня не было ни строчки, и вот сейчас:

«Hi Hlynur!

I am terribly sorry that I have not spoken to you for some time now. There have been examins in my school and I have been terribly buisy. But. everything went well, J hope at least, and now we have vacation soon. What are you going to do for Christmas? I will go with some friends to Vienna. Yes, I know the Ritz-club. It is not my type of bar. They play punk rock. Maybe you have friends who like this kind of music. Have you heard the new Oasis record? I like it very much. Hope you have fun on the weekend. I have to be home and study. The last examin is on monday. Until next time. – Kati»[48]48
  «Привет, Хлин! Я ужасно извиняюсь, что долго не говорила с тобой. У меня в институте экзамены, и я была ужасно занята. По все прошло хорошо, я так надеюсь, и скоро у нас будут каникулы. Что ты собираешься делать на Рождество? Я поеду с друзьями в Вену. Да, я знаю клуб „Ритц". Этот бар не в моем вкусе. Там играют панк-рок. Может, у тебя есть друзья, которым нравится такая музыка. Ты слышал новую запись „Оазиса"? Мне она очень нравится. Надеюсь, ты хороню проведешь эти выходные. Мне приходится сидеть дома и заниматься. Последний экзамен в понедельник. До следующего раза. – Кати» (англ.).


[Закрыть].

Я снова зацепляю ее фото. Я смотрю на нее. Она – просто обалдейшн. Кати предстает передо мной в чем-то таком венгерском княжеском, в комнате в старинном доме. Желтые степы, окно, может, дерево. Больше я не вижу. У меня нет воображения. Я снова поворачиваюсь на стуле, переключаю на Си-эн-эн, телетекст. Погода в Будапеште: переменная облачность, 2 °C. Выкуриваю две сигареты. Снова зависаю на ее странице, еще раз пробегаю глазами информацию: Катарина Хербциг. Род. 23.07.69. Студентка. Учится на отделении какого-то маркетинга. Живет с родителями. Катарина. Кати. Кати. Кати.

Звонит телефон. Просто, как звонит телефон.

Это Элли. Дядя Элли. Сводный брат отца. Эллинг Адольфссон. Единственный в роду случай внематочной беременности. Вопрос, как он выбрался из бабушки на свет божий. Он, бедняга, такой хилый. И еще вопрос, что это был за Адольф. Сколько я себя помню, дядя Элли всегда был шофером такси. И сколько он меня помнит. Всю жизнь за баранкой. Сам уже стал бараном. Холостяк. Табличка «Свободно» ему к лицу. Бабушка, эта царица Альцгеймера, уже давно забыла, что она его родила, и другие родственники тоже притворяются, что не помнят. А он их всех помнит. Я – последний, кого он еще терпит. Последний из могикан. И он звонит. И звонит. И он все помнит. И все знает. Он все черпает с заднего сиденья своего такси. Притом феноменально узколоб и консервативен. Взгляд на мир через зеркало заднего вида. Сегодня он, против обычного, в ударе.

– А-а, старик, как жизнь и ваще?

Он явно собирается что-то рассказать мне.

– Знаешь, брат, тут ко мне твой папаша заскочил как-то вечерком, я его повез в самый Брейдхольт[49]49
  Брейдхольт – один из окраинных районов Рейкьявика. Застроен исключительно высотными жилыми домами, что не слишком типично для исландской столицы; считается одним из наиболее «урбанистических» районов города.


[Закрыть] к этой его бабе, а он. бедолага, опять запил.

– Да, я знаю.

– И прикинь, он мне сказал такую вещь, будто твоя мамаша стала лесбиянкой. Это ваще как, похоже на правду?

– Да, мы тут на днях сменили сексуальную ориентацию.

– Чего?

– Мы с мамой. Мы недавно вместе сменили сексуальную ориентацию.

– Ага. Во-во. От этой, блин, истории несет изрядно, даже ко мне в машину просочилось.

– Что?

– Да вот это самое. И как тебе это, не тяжело? Вот Стейни – он после этого совсем конченый человек.

– Нет. Всегда полон дом девок.

– Ага. Вот ты говоришь… Вот чего. Тебе той ночью ваще повезло. Я тебя видал на Лаунгахлид, а с руки у тебя прямо свисала целая баба.

– Нет, это был кто-то другой.

– Э-э, нет, Хлинушка. Я твой нос завсегда узнаю, хотя он у тебя и короткий. А скажи, как она? Я смотрю, она у тебя такая пробивная, так и рвется в бой?

– Бой, а может, и герл…

– Чё? Ну да, бой. Слышь, а я тебе про датчанку не рассказывал? Ну, про Биргитту? Когда я еще «таунус» водил? Ну, ваще. Это, скажу я тебе, была моя самая улетная поездочка. Это было на лавовом поле, ну, туда, в общем, к югу, – короче, я на добавку еще и заплатил за нее. Я, правда, сперва хотел не брать с нее платы, раз уж так пошло, но я но жизни такой: у меня принципы. Принципы. В вождении это самая первейшая вещь. Ни в коем случае нельзя с клиентами по-личному. Это самое главное в этом деле. Слышь. А она – она была какая-то не такая, как все. Ну, короче, датчанка. Я как-то особо не углублялся в этих иностранцев, еще неизвестно, где вынырнешь, но я тогда сказал себе: наверно, ничего страшного, раз уж она датчанка. Они же когда-то входили в состав нашей республики[50]50
  Эта фраза подчеркивает крайнее невежество дяди Элли. В Исландии каждый школьник знает, что страна стала независимой республикой только в 1944 г., а до этого много веков входила в состав Датского королевства, наряду с другими датскими владениями в Северной Атлантике: Гренландией и Фарерскими островами.


[Закрыть].

Элли. Последний экземпляр вымершего вида. Из него набьют чучело.

Я сел на телефон. Следующий – Трёст. Собирается потом пришвартоваться у меня. После этой поездочки на лавовое поле возле алюминиевого завода, покрытой шоссейной пылью двадцатилетней тухлости, – я слишком выдохся, чтобы отказать. К тому же надо дописать Кати мейл, к тому же мне вдруг приспичило совершить яйцекладку в гнездо из туалетной бумаги.

Клозет. Словно английское «closet»: «to come out of the closet»[51]51
  Букв.: «выйти из шкафа» (англ.) – открыто заявить о своей нетрадиционной сексуальной ориентации.


[Закрыть]. Вот здесь у мамы этот самый «шкаф». Запираюсь. Сегодня особенно распалился, у меня встает уже при одном виде раковины. Это мамин мир. Хотя мой крем для бритья хранится где-то здесь на полке среди всякого другого мыла, ароматического, мыла для ухода за кожей, пены, шампуней, средств для ухода за волосами, средств для удаления волос, спреев для волос, расчесок, щеток, одеколонов, духов, таблеток (снотворного, болеутоляющего, закрепляющего, кровоостанавливающего), масок, теней для век, косметики и кремов для почти каждого часа суток. Мужчина – незамысловатый чурбан со щетиной: медвежонок Йоги в чаще флаконов. Сколько же всего нужно, чтобы быть женщиной! Вся эта батарея! Читаю на флаконах. Одни сплошные мужские имена: Karl Lagerfeld. Yves St. Laurent. Oscar de la Renta, Calvin Klein. Pierre Cardin. Vidal Sasoon (а такой разве есть?). Всё какие-то парижские гомики. От женщин пахнет, как от гомиков.

Женщины все время прихорашиваются, а мужчины хороши и так.

Нашел свой крем. «Gillette». Гиллитрут[52]52
  Гиллитрут – имя троллихи из исландских народных сказок.


[Закрыть]. Бреюсь… Посмотрите: вот деревенщина! Он мужчина – вот деревня! И бреется! Каждый день на лице сенокос. В раковине – отары волос. А потом унавоживать. Смотреть на всходы. Разве не противоестественно, что на лице растут волосы? С какой это стати? Каждый день прорастает семнадцать тысяч луковиц. Какие-то обезьяньи рудименты. Ну ладно, на макушке волосы и ниже пояса, но волосы на лице – это уже совсем юрский период. Приходишь в бассейн – как будто попадаешь на планету обезьян. Я в бассейн не хожу. Вода – это отстой. И люди волосатые. Старье! Каменный век. Разве в «Стар Треке» все герои не лысые? Или человечество остановилось в развитии? Я сбриваю с себя прошлое. Да… «Hair is time»[53]53
  «Волосы есть время» (англ.).


[Закрыть], как говорит Тимур. Каждый волосок из бороды – год. Я смываю в раковину семнадцать тысяч лет.

Причесываюсь, стащив у мамы спрей для укладки. Зачесываю волосы со лба назад. Знаю. Я зациклился на какой-то прическе времен нью-вейва. Она – как старая песня Stray Cats, которая крутится в моей голове, но мне она больше всего катит. Такая прическа немного поднимает мое лицо, этот плоский экран с тонированным стеклом и средней паршивости носом. Мой нос до потолка не дорос. Губы – тонкие, едва-едва обозначают, что здесь есть рот. Кому охота целовать такую нитку? Я – только лоб, щеки и подбородок. Обрамление для очков.

Вытираюсь. От полотенца пахнет мамой. Пахнет мамой невыразимо. Я зарываюсь лицом в махровую ткань.

Совсем как кожа матери. Плотная и гладкая материнская кожа. Вдруг я чувствую себя так, словно оказался во чреве матери. Клозет – это матка. Махровая матка. Я – внутри мамы. На крючке висит бюстгальтер. Чашечки вывернуты. Я смотрю внутрь бюстгальтера. Я вижу маму изнутри. Я внутри нее. Во чреве эрекция прекращается. Я возвращаюсь к яйцекладке, сажусь на стульчак в позу эмбриона. Расслабляюсь, выпускаю из себя пуповину. Пуповину наоборот. Здесь все наоборот. Я – в шкафу у мамы. Во чреве лесбиянки.

В коридоре, вдалеке, звонит телефон. Я слышу его, как если бы еще не рожденный младенец услышал звонок в роддоме, а медсестра крикнула бы в щель: «Тебя к телефону!» – и карапуз принялся бы карабкаться к выходу. «Он сейчас будет», – скажет медсестра Богу в мобильник, и Старик будет терпеливо ждать, хотя минута разговора с тем светом стоит целых тысячу двести крон. А когда карапуз наконец подойдет к телефону, Старик скажет: «Слушай, я тут забыл тебя предупредить, это насчет женщин…»

Лолла снимает трубку и стучится. Повитуха.

– Хлин! Тебя к телефону!

– А кто?

Разговор через дверь, через оболочку.

– Холмфрид.

– Скажи, что я в уборной.

Хорошо, что я оказался именно здесь. В убежище. В сохранности. Уважительная причина: еще не родился.

Пришел Трёст. Сидит на стуле. Я лежу на кровати. Мы смотрим японскую борьбу сумо. Прямую трансляцию из Осаки. Его присутствие напрягает меня. Я не люблю, когда в моей комнате посторонние, я хочу быть здесь один. Но если б с ним был Марри, было бы немного полегче. А если нас только двое, мне это в напряг. Разговаривать только с одним. Это как смотреть телевизор с одной только программой. Никакого выбора. Однако он принес пиво, и мы попиваем его, пока смотрим сумо. Выходит сам чемпион Таканохана. Трёст выдает бессмысленный комментарий:

– Ну, эти мужики и дают! Сколько они жрут ваще, а? Наверно, по целому буфету в день, не меньше.

Я молчу. Он стормозил, но пусть выкручивается сам. Через минуту:

– Ну, то есть они тянут кило на триста, если не больше.

Я ничего не говорю. Он выдает еще большую глупость:

– Вот прикинь: спать с таким – это ваще как? Они ваще что-нибудь могут?

С каждой своей фразой он опускается все глубже. Скорее всего, он и сам это понимает. Проходит еще некоторое время, и Трёст добавляет:

– Наверно, просто жуть собачья.

Он уже опустился на самое дно. Я почти слышу, как его мозг мучительно ищет выход из этого тупика. В голове бурлит. Кипящая каша из мозгов. Я бросаю на него взгляд. Он делает вид, что смотрит на экран. Вижу, как поднимается подбородок. Напряженные нервные окончания. Наконец он выдавливает из себя:

– Ну… – и выдает остальное, как из пулемета: – А сколько тут будет раундов? Там есть какие-нибудь раунды или какие у них вообще правила? Ты не знаешь?

– Нет, – отвечаю я и переключаю канал.

Чемпионат Европы среди инвалидов. Прямая трансляция из Эссена. Переключаю. Американский комедийный сериал из жизни алкашей. Переключаю. Реклама. «Вешалка» (ц. 175 000) ест французский йогурт. Переключаю. Джон Ф. Кеннеди. Переключаю. Клип. Ice Cube[54]54
  Кубик льда (англ.) – псевдоним, иод которым выступает американский реппер О'Ши Джексон (р. 1969).


[Закрыть]. Чуть-чуть задерживаюсь на нем. Рэп – музыка для реп.

Переключаю. Реклама. Немецкая служба знакомств. Переключаю. Футбольный матч в Боготе. Переключаю. Итальянское развлекательное ток-шоу. Я оставляю его на несколько минут, но заблаговременно переключаю прежде, чем Трёст успевает сказать:

– Ну, эти итальянцы и дают!

По каналу «Скай» – новости. Смотрим их.

– Ну что? Может, пойдем потусуемся? – говорю я, когда пиво выпито.

В «К-баре» сегодня полный застой. Субботний вечер – это Вечер в Пятницу-2. Римейк. Былой оригинальности уже нет. Ленни Кравитц[55]55
  Ленни (Леонард Альберт) Кравитц (р. 1964) – американский рок-певец, музыкант-мультиинструменталист и композитор, исполняет песни в своеобразном стиле ретро, в котором сочетаются элементы множества музыкальных стилей от хард-рока до регги.


[Закрыть]. Все только и говорят, что о вчерашнем вечере. Атмосфера весьма застойная, хотя за краном Кейси. Все только разговаривают и пьют. Как будто это такая работа. Как будто не они сами платили за свои стаканы, а им заплатили за то, чтоб они их выпили. Настроение как на коктейле. Tales of the Cock[56]56
  Байки хуя (англ.). Коктейль (cocktail) – в досл. переводе «петушиный хвост».


[Закрыть].

– Ну а ты как? Ты что, ночевал у Хофи?

О ноу! Трёст пытается выведать у меня подноготную. Копаться в использованных презервативах. О своих домашних заданиях он мне всегда рассказывает все до конца. О тех немногих задачках, которые ему удается решить. На следующий день он всегда сдает сочинение, а я поправляю там и тут, как учитель. Окидываю взглядом местность. Все очень средне. На какой стол ни посмотри – везде кислое мясо. Типа, исландская национальная еда: опаленные бараньи головы, под ними бараньи же яйца, заквашенные в пиздах, варенный-переваренный студень. Протухшая в спальне акула[57]57
  Тухлая акула – традиционное исландское лакомство, как правило, употребляется вместе с исландской водкой («бреннивин»). Мясо акулы закапывается в песок на взморье и выдерживается там до тех пор, пока оно не протухнет; такая обработка необходима, так как в свежем виде мясо акулы может оказаться ядовитым для человека.


[Закрыть]. Рейкьявик – как пюре из репы. Все сидят и чешут репу, после того как всю ночь толкли пюре в кровати. Все давно перетрахались со всеми. Это как в приемной кожно-венерологического диспансера. Все скованы одной цепью ДНК. Это как на встрече семьи, которая так и не создалась. Все столы связаны между собой абортами. В туалет не войти – там кишат призраки младенцев величиной с кулак. Зародыш, похожий на рыбу, плавает на уровне щиколоток. Косяками ходят привидения грудных детей.

Пришли какие-то герлы, с которыми в свое время был Трёст, и я знаю все про то, каковы они в постели. Одна плохо сосет, другая круто сосет. У одной широкая и рыгает, а у другой узкая, внизу тихо, а вверху крик. А у этой вообще наждак. А вон та все время пытается засунуть палец ему в зад. Сюда едва зайдешь – и тебе уже суют палец в зад. Впрочем, и это неплохо. Нехилое местечко. Сидим в углу. Херта Берлин сегодня что-то рано пришла. Она тащится мимо столика – семьдесят килограммов жесткого и довольно-таки неуправляемого мяса, как следует проспиртованного, – и показывает нам язык. Я слышу, как на всех обрушивается шквал Cranberries. Ну ваще. Трёст продолжает разговор о Хофи:

– Ну, и как она?

– А ты сам попробуй.

– Хе-хе…

– А ты? У тебя чем кончилось?

Он выпиливает из себя какие-то куски, но я не слушаю. «А у тебя чем кончилось?» У Трёста никогда не кончается.

Ему не предвидится окончания. (Нервные окончания не в счет.) Чем кончит такой, как он? Трёст через полвека… Вот уж явно не выставкой в отеле «Исландия». «Трёст через полвека». Нет. «Zombie»[58]58
  Название песни поп-группы Cranberries.


[Закрыть]. Он набредет на какой-нибудь номер туфель, и они вместе подыщут для себя номер телефона, а потом купят номер дома. Что-нибудь там с видом на гору Эсья[59]59
  Эсья – горный массив к северо-востоку от Рейкьявика, хорошо видимый из города.


[Закрыть]. Какое-нибудь там «Гнездышко» № 24. Халлдоре Кильяне! Вот она пришла. Хофи незахованная. На меня глядят три камешка. Я приветствую ее кивком: «Хай». Она смотрит на меня, как будто я – табло. Некоторое время медлит в ожидании дальнейшей информации, ждет, пока я не перелистну на следующее выражение лица. Но я – это просто я. За мной ничего не стоит. У меня все на лице. Перелистайте его – и что останется? Черепушка с двумя дырками и двадцатью зубами. Обычнейший неузнаваемый морской ежик, до скончания веков «посылающий миру свой смайл», как поется в песне[60]60
  Аллюзия на песню Мегаса с припевом: «Если ты пошлешь миру свой смайл, мир улыбнется тебе– в ответ» («Ef pu smaelir framan i heiminn, pa smaelir heimurinn framan i pig»).


[Закрыть], радость форева. А вот почему мертвецы все время улыбаются? Она глядит на меня, как будто я мертвец… Археологи, ау! Хватит вам копаться в старых могильниках, приходите лучше к нам в «К-бар», раскурочьте мои кости и напишите отчет на основе исследований стакана, осадочных пород и пены: «По всей видимости, он допил пиво только до половины…» Археологи мало думают о будущем. Они что, в превентивных мерах не разбираются?

Она исчезает в глубине бара. «К-бар» – только одна комната, и там в середине такая труба, а может, столб, на который всегда наталкиваешься при давке. Но он не раз выручал человека. Спасибо, столб. Столб, спасибо.

Трёст ее не видел. Повернулся спиной. Входят Рози и Гюлли и садятся. Они классные. Двое гомиков со стажем. Всегда вместе. Самый долгий из всех известных мне любовных союзов. Гюлли – «стерн», это значит «звезда», а Рози – «кранц», это значит «венец». Они так себя сами называют. Я не имею четкого понятия, что это такое.

«Наше вам с кисточкой!» – произносят они дуэтом, словно два здоровенных коня, которые говорят о самих себе. По крайней мере, у Рози на лбу такая как бы кисточка: жесткий локон, спускающийся на переносицу. У него волосы выкрашены в оранжевый цвет. Он продолжает:

– Ну что, ребята, как дела, мы не помешаем? У вас тут как – прямой эфир?

– Нет, скорее повторный показ. Трёст вспоминает вчерашний вечер, – говорю я.

Гюлли подбирает под себя полы пальто и садится – локти на стол, подперев голову, – почти носом в свечку, которая горит на середине стола эдаким полурождественским светом: до половины утопла в воске, изо всех сил тщится отзаборить от себя декабрьскую тьму, которая гонит по улице какие-то брызги (и не разберешь, что это: дождь или снег, град или морская вода, может быть, вообще просроченная газировка) над маленькими мокроглазыми домишками, которые все еще стоят здесь, в центре, причесанные на прямой пробор, или гладковолосые, или с завивкой из гофрированного железа и гребнями антенн. Гюлли быстро осматривается, потом смотрит на меня и открывает рот. Гюлли всегда открывает рот, прежде чем что-то сказать. Наверно, у гомиков так заведено. Ждать с открытым ртом, пока голос не выйдет наружу. У него пронзительный дискант:

– Ребята, вы не были на новом спектакле Бродячего театра?

Я изображаю ртом «нет».

– Да что я в самом деле говорю, Хлин, ты же в театр не ходишь. Но на это стоит посмотреть. Мы только что оттуда. Улет полный. Невменяемый спектакль.

– А какая пьеса? – спрашивает Трёст.

– «Омлет», – отвечает Рози, а Гюлли улыбается:

– Да, «Омлет», Рози, хотя, наверно, лучше было бы назвать это дело «винегретом». Такая буффонада. Ржач полный! Эти ребята, они ее сами поставили, и у них все так классно вышло…

И Гюлли принимается что-то быстро рассказывать о спектакле – галопом по европам, – а я отрубаюсь, а может, врубаюсь, – прямо ему в нос. У него довольно большой, массивный нос, такое топорное лицо. На щеках пласты лавы. Щетина на подбородке, как железная щетка. У меня почему-то всегда такое ощущение, что у гомиков лица топорные. Наверно, оттого, что все время начинаешь представлять, каково их целовать. Погружаться языком в погасшие кратеры от прыщей, высасывать пот из ложбин, прикусывать волосы в носу, вдыхать басовитую вонь из самого эпицентра лосьона, сшибаться зубами с их лошадиными резцами и ощущать в своем рту грубый конский язык. Вот именно. Как целоваться с лошадью. Гомики – это лошади. «Ржач полный». Нестись галопом. Гюлли уже проскакал галопом порядочное расстояние, когда я наконец отлипаю от его носа.

– …это, в общем, такая современная трагедия, но жутко смешная, просто обхохочешься, в таком стиле, типа: «все шито белыми нитками». Чего там только нет: и Гвюдберг Бергссон[61]61
  Гвюдберг Бергссон – современный исландский поэт и прозаик, автор многочисленных романов и рассказов о повседневной жизни страны. Наиболее известные романы: «Крадущаяся мышь» (1961) «Томас Иоунссон, бестселлер» (1966), «Лебедь» (1991), «Отец, мать и магия детства» (1997, автобиография). Перевел на исландский язык многие шедевры испанской литературы, в том числе «Дон-Кихота» Сервантеса и стихи Ф. Гарсиа Лорки. Пишет в исландские газеты памфлеты на злобу дня. Отличительные особенности стиля Гвюдберга – юмор, тяготеющий к эстетике абсурда, и тончайшая ирония.


[Закрыть], и «Гамлет», и новогодний огонек, и Тарантино, даже Эдип… Короче, такой винегрет: всего намешано…

Я и не едал тех овощей, из которых приготовлен этот винегрет (кроме, разумеется, гения криминального чтива), но придаю своему лицу такое выражение, будто блюдо мне по вкусу. Гюлли и Рози – театралы. Они парикмахеры, у них свое дело, наверно, им доводилось завивать театральных актеров. Я не был в театре со щенячьего возраста, когда тебя силком тащат в старый «Идно» на какую-нибудь «ай-ду-ду». Я бы сходил в театр, если бы там не давали только по одной пьесе зараз, если б можно было принести туда дистанционку и вращать сцену, как тебе вздумается. Трёст теребит подбородок и спрашивает Рози:

– А тебе как, понравилось?

– Да, да. Это просто мама не горюй!

Да, Рози – венец.

– А про что пьеса? – опять спрашивает Трёст.

Да, Гюлли – звезда, которая ярко сияет:

– Про что? Ну, про то, как… Да, в общем, про нас всех. Про весь этот дурдом. Короче, там семья, папа-алкаш, и мамаша, и народ из бара. Хлин, тебе туда обязательно надо сходить, и маму свою с собой приводи. Она от этого протащится. А что… А как у твоей мамы дела? Давно я с ней не виделся. Она так давно не заходила к нам в парикмахерскую… А да, мы же ее встретили на днях, в «Двоих и двух», с Лоллой. Ну, они крутые!

Так мощно начали…

– Да ну? – удивленно перебиваю я.

– Да. Твоя мама молодцом, Хлин.

– Так они вместе или как?…

– Кто? Лолла с Беггой? А-ха-ха…

Гомики разражаются своим голубым смехом. Смех гомиков, как звук автомобиля, который никак не заводится. Или нет, как смех обкуренной овцы.

– Что, Хлин, ты уже нас начал спрашивать про любовников своей матери?

– Нет, любовниц.

– Оба-на! Еще один маленький хранитель секс-традиций! Почему бы тебе тогда не устроиться на работу в бассейн? Знаешь, у тебя бы хорошо получилось обливать нас из шланга в душевой! Значит, ты считаешь, что у твоей мамы ориентация нетрадиционная? А почему ты так решил?

– Без понятия. Вам, наверно, лучше знать.

– Э, нет, Хлинчик, нет… Ты же с ней живешь, ты и должен знать, какая там у нее ориентация. Или ты у нас сам сексуально дезориентированный?

Они хохочут, как мазохисты на физзарядке. Как обкуренная овца, которую перерабатывают на фарш. Кольцо в носу Рози трясется, как овечий хвост. Татуировка, виднеющаяся из-под ворота, вытягивается. Змея распрямляется. Трёст тоже смеется. Птица на ветке.

– Нет ничего лучше, чем грудь в потемках, – говорю я, а они воют и стонут, и вот Гюлли отвечает:

– А-а, теперь понятно… Понятно, почему ты до сих пор живешь у мамы. Вот, наверно, из-за тебя она и решила переориентироваться…

Я собираюсь уточнить и переспросить: «Что она решила?» – но в приступе хохота Гюлли разбрызгивает вокруг себя децилитры слюны – такого количества хватило бы на два мощных голубых поцелуя, – и нечаянно гасит свечу. Над столиком – пахнущая воском темнота. Тора, барменша (ц. 35 000), подходит к нам и тянется за пепельницей.

– Эй, Тора, у тебя в груди молоко есть? Тут у нас за столом один недокормленный…

Так говорит Гюлли.

Игра вокруг столба идет своим чередом. Она явно включилась в нее. Она не видит меня до тех пор, пока не выходит наружу. Взгляд, превращающий снег в град. Что само по себе лучше, если ты в очках. Icicle Works[62]62
  Фабрика сосулек (англ.) – название британской неопсиходелической рок-группы 1980-х гг.; позаимствовано из фантастического рассказа Фредерика Пола «День, когда закрылась фабрика сосулек» (1960).


[Закрыть]. Тот же пикет, что и вчера, только теперь тут двое гомиков с рогами изобилия, и погода еще более мерзкая. Это вечеринка Рози и Гюлли, и они прочесывают публику, выбирая гостей, как режиссеры статистов. Пет, скорее, как два исландских Деда Мороза: Малорослик и Шалун, которые приглашают гостей в мир Грюлы[63]63
  Грюла в исландском фольклоре – безобразная старуха-троллиха, собирающая в мешок непослушных детей. Также Грюла является матерью Дедов Морозов, которых в исландской традиции тринадцать, каждый со своим особым именем, внешностью и характером. (Имена братьев: Stekkjastaur – Жерденог, Giljagaur – Шалун, Stufur – Малорослик, Pvorusleikir – Ложколиз, Pottaskefill – Котлогром, Askasleikir – Чашколиз, Huroaskellir – Дверьюхлоп, Skyrgamur – Скирохват, Bjugnakraekir – Колбасник, Gluggagaegir – Гляделка, Gattauefur – Нюхач, Ketkrokur – Мясоцап, Kertasnikir – Свечколюб.) По традиции эти тринадцать братьев изображаются одетыми в старинную крестьянскую одежду, а на головах у них колпаки (как правило, красные). Эти Деды Морозы начинают приходить в мир людей за тринадцать дней до Рождества, по одному в день, а после Рождества уходят в той же последовательности. В наше время они частично ассимилировались с Санта-Клаусом, но первоначально считалось, что эти существа приходят к людям под Рождество не дарить подарки, а проказничать (воровать еду, хлопать дверьми и тому подобное). У каждого из них есть свои излюбленные шалости; например, упоминающийся здесь Шалун задирает скотниц в овчарне, Колбасник ворует колбасы из кладовых.


[Закрыть]. Я всерьез намерен завести комбинезон потеплее.

Если мы и дальше будем торчать тут, как черточки на карте в прогнозе погоды, то уж точно не приторчим. С неба какая-то харкотина. У богов чемпионат по плевкам. В такую погоду плохой хозяин сигарету не выставит. А Трёс под кайфом. Приходил Тупик и дал всем «э», как он сказал, «ради праздника, скоро ведь Рождество». Гюлли и Рози сказали, что приберегут свои таблетки до сочельника. Мне было влом закидываться прямо сейчас, я положил таблетку в нагрудный карман.

Наверно, потому, что я и так уже много вложил в пиво. Хотя нет. Просто у меня сейчас какое-то «д». Трёст под кайфом: «Прямо как телик». И вот он стоит, как тележурналист, и вытягивает новости у себя из кишок. Последние известия из прямой кишки. Прямая трансляция из штанов. Смотреть ему в глаза – как пялиться в пустыню. О чем он думает? Один под кайфом. (Тупика уже заловили в свои силки Ёкуль и компания.) Ну так легче кого-нибудь подцепить. Но с другой стороны, его такого вряд ли кто подцепит. Один под кайфом. Гость из будущего. «Привет», – говорю я. «Наш автобус скоро?» – спрашивает он. Я на всякий случай отхожу от него. Только посмотрите. Вот сюжет для новостей. Материал для сообщения агентства «Рейтер»:

«Ignoring the arctic rainstorm of almost tropical proportions, 50 hard-jamming natives partied on well into the small hours in this city of 100 000…»[64]64
  «Несмотря на арктический ливень, по силе не уступающий тропическим, 50 круто тусующихся местных жителей успешно продолжили свою вечеринку в мертвые часы в этом городе, насчитывающем всего 100 000…» (англ.).


[Закрыть]

Мы идем по Лёйгавег, если тут уместно слово «идти». Скорее это как продираться сквозь щетки автомойки. А на луне всегда тишь да гладь да американский флаг. Хотя погода весьма нервно-паралитическая, я ощущаю обутое в туфли присутствие Холмфрид где-то рядом. (Из-за шквального ветра я не могу называть ее «Хофи»: сейчас ей необходимы все-все буквы ее имени, чтоб не улететь с порывом ветра. Хотя… Может, лучше наоборот?) Я в одной свите с Рози, Гюлли и Трёстом, и разговор состоит в основном из «а?» и «ха-ха!». Из-за ветра и из-за обмундирования Рози и каблуков Гюлли. Рози в какой-то капитанской и офицерской и охотничьей униформе. Можно сказать: капитан русского военного флота, плюс офицер армии Южных штатов в американской гражданской войне, плюс австралийский хантер из пустыни. Он так раскачивается при ходьбе, что на нем громко скрипит вся эта кожа и замша и парусина и какая-то промасленная кенгуровина. Но он заслуживает дополнительное очко за то, что вообще может во всем этом двигаться, С этими тремя континентами у себя на плечах. Ходячий скрипучий музей военного дела. Однако я делаю вид, что слушаю, и стараюсь не отстать, чтобы не оказаться в свите Хофи. Черт бы ее побрал! Это как жить в тоталитарном государстве. Стоит разок оступиться – и это висит на тебе всю жизнь. А кончится все допросом. Я заранее готовлю ответы.

Она притворяется, что не видит меня, когда просовывает свое мокрое лицо мимо меня в дверь подъезда недалеко от Хлемма[65]65
  Xлемм – название небольшой площади в Восточном районе Рейкьявика и прилегающего к ней квартала.


[Закрыть]. Что она здесь делает? Что она вообще делает в большом мире? Могла бы просто сидеть дома и греть воду в расписной грелке. А я что должен был делать? Валяться там, без пива и без сна, до полудня, с ее рукой у себя на груди? Папенькины дочурки, мечтающие о законном браке…

Заходить в гости к людям, которых знаешь, – как-то удручающе. Пока сидишь за столиком в каком-нибудь баре, степень отстоя еще терпимая, но когда входишь в самый его эпицентр, то есть в дом, то тебя от него прямо-таки шибает. Карабкаться по лестнице в какую-то одиночную камеру без решеток, за пребывание в которой к тому же еще и платят. Вонь изо рта, которая в баре была способна утопить тебя в стакане, – дома отпечаталась на стене. От взглядов, которые в баре были еще сносными, дома запотевают стекла. А вот этот усеянный пушинками затасканный пиджак, с засохшими соплями на воротнике, он из того шкафа. Там же висят три его брата. Эти желтые от курения зубы – их чистят здесь, смотрите, вот и щетка – посудный ершик, и тюбик с пастой – скомканная душа выжимает из себя последние лучи. И где-то там, в глубине зеркала, – семьсот тысяч сеансов онанизма.

Обычно я в гости хожу только в крайнем случае: когда сильно недопил, а у кого-нибудь намечается пьянка. Но Рози и Гюлли – другое дело. Это как поход в тематический парк. Коллекция костюмов, зал париков, бархатная гостиная, коллекция дискотечной музыки. Здесь ты в самом сердце Детройта. Рик Джеймс колбасится на вертушке. «Super Freak»[66]66
  «Полное невменялово» (англ.).


[Закрыть]. Обширный прококаиненный бас, мастерская пальцовка и офигенные фанковые барабаны. Как будто по крышке унитаза стучат тремя длинными черными членами. Черно-лакричная, laid-bаск[67]67
  Расслабленная, непринужденная (англ.).


[Закрыть]-пыльно-винильная атмосфера. О'кей! Причем это не CD. Это LP! Как будто пришел в гости к Деннису Хопперу из «Синего бархата». Попав сюда, ты воспрянешь. Воспрянешь духом. Поднимешься на высокие каблуки. Однако я сажусь, планирую на диван и проглатываю фразу.

Здесь нас примерно человек шестнадцать, вместе с Хофи. Она в основном обретается на кухне, ей там уютнее. Слушаю Треста. Рождество у него: «В „Крокодиле Данди", помнишь, я… короче, я – ящерица. Я – не он. Я – ящерица». Закрываю уши. Гюлли разливает виски. Рози сложил своего крокодилового хантера и офицеров на полку. Под всеми этими континентами на нем оказались красные штаны и фиолетовая футболка с надписью: «То me or not to me»[68]68
  «Мне или не мне» (англ.).


[Закрыть]. Ну да. Рози намыливается пооткровенничать, но мне влом ради него развешивать уши на диване, так что я пытаюсь переключиться на лицо поблизости. Какой-то полузнакомый фейс, который мало-помалу всплывает из недр зрительной памяти: когда-то он был диджеем в какой-то телепрограмме, рассказывал о клипах. Тип, от которого больше всего проку в промежутках между песнями. Может говорить только с интервалом в три минуты, и все, что бы он ни сказал, звучит как преамбула к песне. На стуле напротив Гудрун Георгc (ц. 5 000 с налогом на прибавочную стоимость). Промокашка из Брейдхольта. И оба-на! Тимур здесь! Сидит в углу, как будто позирует для картины. Его каким-то образом телепортировали сюда. Он взгромоздился всеми своими килограммами на кресло в углу и показывает свои татуировки двум девчонкам. Клейменая лошадка. Говорят, на нем наколоты портреты всех троих мужиков из ZZ Тор, под мышками и в паху, а бороды – настоящие. А еще говорят, он побрил все у себя внизу, когда один из них совсем оброс. Трёст подцепил одну (ц. 15 000) из тех, которые сидели в баре, и про интимную жизнь которых я знаю все. Это та, которая с пальцем. Это фергюссон. Две товарки танцуют на ковре (ц. 20 000 и 50 000). Та, которая подороже, впрочем, довольно сносная. Я смотрю то на губы, то на груди. Наверно, не мешало бы на всякий случай закинуться «э». Гюлли рассказывает, как он в Амстердаме встретил Брайана Ферри[69]69
  Брайан Ферри (р. 1945) – английский певец, музыкант, в 1970-е гг. – лидер и вокалист группы Roxy Music.


[Закрыть]. Хороший рассказ. Хорошая музыка. Хороший вид. Такая поляроидная атмосфера. Хочется сразу посмотреть, какая получится фотография. Вот только бы Рози замолчал. Он все еще несет без колес:

– А мне все-таки хочется опять заняться дизайном костюмов. То есть в дизайне волос я уже перепробовал все, что только можно, и теперь хочу покончить с волосами и начать работать в театре, может быть…

– Да, – говорю я и бросаю взгляд на теледиджея.

Подействовало. Он привык к этому у себя на телевидении. По-моему, это называется «cue». На него посмотрит кто-нибудь – и он уже знает, что настал черед что-то сказать.

– Но ведь ты уже как-то работал в театре?

Замечательно. Теперь это приняло форму интервью. Теперь Рози может начать свою исповедь. Я чихаю, как и всегда, когда при мне начинают откровенничать. Оранжевые волосы Рози. Мне вдруг захотелось сказать ему: «Рози! Фи!..» Но это было бы слишком. Так что я говорю: «Рози! Кайф!» Потому что слушать такое можно только под кайфом. Гюлли ставит новую пластинку и машет альбомом:

– Хлин, this is it[70]70
  Вот оно (англ.).


[Закрыть]. Вот песня из спектакля, про который я рассказывал. Из «Омлета». Послушай. Она хорошая. Стопудово.

М-да… сомневаюсь… Такая типично исландская лавовая гитара и голос, поцарапанный небритой щетиной. Я все же даю первым нескольким строчкам шанс, for Gullis sake[71]71
  Ради Полли (англ.).


[Закрыть]:

Гамлет курит «Принц», а живет он в Рейкья-вике

Его не прельщают девиц холеных лики.

Его мамаша – мегабейб, укуренная в дым,

Ее брательник, Эдди П., «братками» нелюбим.

– Ну как, нравится? – спрашивает Гюлли.

– Да, – говорю я, имея в виду «нет». – Только вот текст…

– Да, текст – отпад, прямо Meгас[72]72
  Me гас (наст, имя Магнус Тор Йоунссон, р 1945) – рок-поэт, основоположник исландского панк-рока; непревзойденный виртуоз слова, его тексты – одно из самых сложных и интересных явлений в современной исландской поэзии.


[Закрыть]. А вот, слушай, припев:

Быть или не быть, и куда ж нам плыть?

Вот сомненье – не вопрос. Он остается жить.

Она ему на телефон напела «I love you»,

Офелия, о нимфа, подложив ему свинью,

Гамлетушка зачах, совсем замерз на льду холодном,

Сказал: пойду-ка поищу на плахе мест свободных…

Быть или не быть…

Исландская музыка. Юрский Хин. Я протискиваюсь в сортир мимо танцующих грудей за 50 000 и незамеченным прохожу через кухню. Пиво «Egils gull» в писсуар. Но когда я иду обратно, меня поджидает Хофи. Меня поджидает Хофи.