Текст книги "101 Рейкьявик"

Автор книги: Хатльгрим Хельгасон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Нет. Просто похмелье. Типичное похмелье, когда тебе кажется, что твой мозг – это задница.

И все же мысли приходят какие-то кишечные, на зеленом моховом коврике голоногий я, и… Раз уж ничего нет, хоть куртку надену. В конце концов я прекращаю розыск штанов и зыркаю очками в поисках каких-нибудь доказательств. Маленький миленький письменный столик. Детский ластик. Девически-розовая бумага. Неисписанные страницы. И все та же пробковая доска. Расписание. Школа Граварвога. Постой-ка. У меня завтра урок труда. И где-то в глубине под геологическими слоями моей души просверкивает совесть: светлые полоски в земляном валу моей жизни – осадочная порода с задней парты в школе Восточного района. Неужели человек никогда не освободится от прошлого? Как ни пытаешься… Как ни пытаешься гасить каждую секунду, высосав из нее дым… Надо лучше научиться гасить сигареты. Хочется сигарету. Пачка сырая, как в скверном анекдоте. Черт! Я не просыхаю, даже сигареты и те намокли. На пробковой доске фотография. Моя – как светловолосая светокопия сестры Энгей. Ксерокопия, уменьшенная на шестьдесят четыре процента. И как ее звать? Видей?[182]182
  Здесь и далее в именах, которые Хлин дает семье Ингей, обыгрывается топонимика местности вокруг Рейкьявика: Видей и Энгей – островки в заливе Факсафлои, Гранди – мыс в западной части города, Эсья – гора на противоположной стороне фьорда к северо-востоку от Рейкьявика.


[Закрыть] Расписание: «Вака Робертсдоттир», Маленькая двенадцатилетняя Вака с подругами на курорте. Безгрудые сгрудились на бортике испанского бассейна. Маленькие канарейки в купальниках. Да. Грудки скорее птичьи, чем женские. Американцы зовут своих девушек «цыпочками». Мне больше нравится грудка, чем ножки. Белое мясо. Да. Что еще? Две резинки для хвостиков. Здесь живет пони. В воздухе висит половое созревание, как невидимый газ. Он лежит облаком вокруг люстры и с каждым месяцем мало-помалу оседает вниз (скоро между месяцами будет идти кровь) и наполняет комнату. Проявитель. Он превратит неясные канареечные грудки в вымя. Мое неожиданное сравнение заставило меня взглянуть на потолок. Надо побыстрее убраться отсюда, пока опять не началось половое созревание. Хватит с меня и одного раза. В конце концов прихватываю на память крошечный зонтик «всех цветов радуги» с розовой ручкой, засовываю во внутренний карман. Опять смотрю на фотографию. Вака. Ты потянешь на 100 000.

Первой из комнаты выбирается моя голова. Так надежнее. Потому что у нее есть глаза. В доме тихо. Я на голых ногах коридорюсь вон и осторожно открываю дверь супружеской спальни. На подушке волосы Энгей. И… И. (К женщинам всегда прибавляется новое «и».) Серьга Оли шевелится рядом с ней, когда я прокрадываюсь на ковер. Ремень от кожанки болтается у меня возле ляжки.

– Эй! Ты моих штанов не видел?

– Э-э… нет, – отвечает Оли.

Я ищу, хотя и безуспешно, и потом прощаюсь в дверях, на удивление бодрый:

– Адье! И спасибо за вчерашнее шоу. Ты был великолепен. Я к тебе, наверно, попозже загляну, если смогу. – Я улыбнулся и уже почти закрыл за собой дверь, но тут же открыл снова и говорю: – Но только вот что: больше разных поз. Больше разнообразия. У тебя все отлично, и скорость у тебя хорошая, только вот… больше вариаций, понятно?

– Э-э… да. О'кей.

Блин, где же я снял штаны?! Проверяю в двух других комнатах. В сортире. (Мочусь.) И снова – в сказочную страну Вакию. Даже выглядываю в окно. Да. Пейзаж ка-кой-то знакомый. В конце концов оказываюсь на кухне над тарелкой с каким-то весьма подозрительным корнфлексом. «Calvin Klein Corn Flakes». Радио, старая песня группы Flock of Seagulls[183]183
  «Стая чаек» (англ.).


[Закрыть]. Пытаюсь слушать текст сквозь хруст собственных зубов. «And I ran, and I ran so far away…»[184]184
  «И я бежал, и я бежал так далеко…» (англ.).


[Закрыть] Помню, какая у солиста была стрижка. На лбу водопад Деттифосс. И помню себя в отеле «Борг» в то время. Это было, когда я был в штанах. И в хорошем настроении. Это было в эпоху Катлы. Смотрел на нее двадцать семь выходных подряд. Ждал, когда она извергнется[185]185
  «Катла» – не только женское имя, но и название одного из наиболее часто извергающихся вулканов в Южной Исландии.


[Закрыть]. Ей уже давно было пора. Однажды я оказался рядом с ней в очереди и спросил: «Ты не дочь Гейра Хатльгримссона»[186]186
  Гейр Хатльгримссон (1925–1990) – исландский политик, член «Партии независимости», в 1959–1972 гг. мэр Рейкьявика, в 1974–1978 гг. премьер-министр Исландии.


[Закрыть]? Это было тогда, когда это было еще смешно. Она ответила: «Нет, а ты?» Я сказал: «Нет. Он мой отец». Через семь лет – следующий разговор в обувном магазине в «Крингле». Она – продавщица, угроза извержения давно миновала. Груди – и те исчезли. Какой-то карлик-футболист все из них высосал. Семь лет – и богиня всех времен и народов, обалдэйшн века – испарилась и стала просто безгубой кожанкой за прилавком. Холи Кильян! Время… Как мне не стыдно носить часы? Милая Вака, берегись! Она меня узнала, а может, нет. То есть Катла. «Да. Вот эти тебе идут». Идут. И ты иди, Катла. Своей дорогой. Теперь у тебя даже надежды на меня не осталось, не говоря уж об ином-прочем. В прихожей возня. Я вскакиваю – стая чаек – из-за стола, с кожаным ремнем и с шумом, безботиночно драпаю в коридор. Колеблюсь. Мне кажется, в закрытой прихожей возится целая семья. Заглядываю в кухню. Тарелка с недоеденным корнфлексом и включенное радио. Хлин Бьёрн в сказке про трех медведей. Ретируюсь по коридору и слышу огрызок грызни в спальне. Энгей орет: «Я с ним не спала!» Слышу крик из прихожей. Женский голос зовет: «Ау! Есть кто-нибудь дома?» От меня много шума. Заскакиваю обратно в Вакину комнату. Только это не Вакина комната. А прачечная. Может, и к счастью. Холодный каменный пол. Белье на веревках. Помню, как однажды Леттерман: Stupid human tricks[187]187
  Глупые человеческие штучки (англ.).


[Закрыть]. Чувак, который забрался в стиральную машину. Может, мне… Нет, в Америке стиральные машины больше. Углубляюсь в душистый чистый бельевой лес. Х/б. Хлин Бьёрн. Дверь.

На улице сердце бьется чаще. Я так же быстро прохожу через двор, мимо Вакиного окна, в соседний двор. Рассвет. Хотя и очень слабый. Как молоко в кофе. Маленькие космонавты бродят по своей белой от снега луне. Мальчик примерно лет шести произносит из глубин своего пуховика: «Хай! А ты к нам в гости?» – «Нет», – холодно говорю я и спешу прочь, за угол и налетаю… На сестру Эльсу с пакетом из супермаркета.

– Ой, привет! Ты здесь? Ребята, идите домой! Передача уже вот-вот начнется.

Прихожая.

– Да, я решил к вам заглянуть.

– Правда? Вот здорово!

– Неправда! Он НЕКНАМ!

А, привет, племяш!

– Да что ты, Стейни. Хлин проделал весь этот путь… а ты что, пешком, что ли, шел? – спрашивает Эльса и смотрит на мои сапоги.

– Да… около того… – «Около того». Что я имел в виду? Что я на коне въехал в горку на улице Ауртун, а остаток пути – на лыжах? Вот иногда ляпнешь…

– НЕТ! Он НЕКНАМ! Он НЕХОТЕЛ в гости! И я НЕХОЧУ его!

Рассапогаюсь в прихожей. Сапоги, скорее всего, принадлежат Роберту, Вакиному папаше. Я чертовски глубоко окунулся в гущу жизни. По колено – в жизнь другого человека. И головой – в штаны его дочери. Ставлю сапоги: склоняюсь на уровень глаз племяша. Голова вверх ногами. Он смотрит на меня так, будто мой рот – и впрямь безволосая пизда, а нос – клитор. В горле у меня плева.

– Ой, ты себе новые штаны купил? Вот здорово! Наконец-то хоть что-то цветное, – говорит по-медицински бодрая Эльса.

Черт, как же хочется закурить! Куртку не снимаю. Хватит с меня того, что на мне эти узкие красные штаны. И еще Магги. Он, кажется, собрался встать из хозяйского кресла, но я быстренько сажусь на диван, и он не поднимается. К счастью. Опять взбегемотился на кресло. Он смотрел «Евроспорт». Ему это не удается скрыть, хотя он отключил звук.

За окном темнеет. Кофе опять стал черным. До меня доходит, что прежде был не рассвет. Зимой, когда дни такие короткие, и не разберешь, где рассвет, а где закат. Старушка что-то запуталась.

Я просидел здесь в течение полупачки гипотетических сигарет и сжевал четыре конфеты из вазы на столе, как Эльса вдруг говорит:

– Ой, у тебя же сегодня день рождения! Прости, Хлин! Что же ты раньше не сказал? Поздравляю-ю-ю!

Эти три последние «ю» плывут ко мне по воздуху. Нет! Быстро несутся, как вертолеты в «Апокалипсисе сегодня», а я – как какая-нибудь деревня Май Лай с соломенной прической, на диване; для меня это такая же неожиданность, как и для нее, и, перетерпев напалм поцелуев, которых было столько же, сколько свечек на несуществующем торте, я остался сидеть, с обожженным лицом и еще более дурацким видом, чем раньше. Чтобы я прошел пешком от улицы Бергторугата до самого Граварвога, только потому, что у меня день рождения, и я надеялся на тортик от Эльсы! Теперь я совершенно конченый лузер, тридцатичетырехлетний одиночка с презервативами годичной давности в кармане. Привет Рейниру Пьетюру![188]188
  Рейнир Пьетюр Ингварссон – человек, в 1985 г. обошедший всю Исландию пешком. Целью этой акции было собрать деньги на постройку стадиона в Гримснесе; поход Рейнира Пьетюра получил подробное освещение в исландских СМИ.


[Закрыть] Здесь я – совершенно не тот человек не в том месте и абсолютно не в то время. При этом у меня день рождения. Спок! Спок на палубе Онедина на бурных волнах посреди Индийского океана. Все же я стараюсь получше обдиваниться на кожаном сиденье в кожаной же куртке, скребу кожу головы и желаю, чтоб она превратилась в кожух, но в таких узких красных штанах все это непросто. Яйца совсем замраморились.

– Ой, что это у тебя?

Маленький миленький зонтичек моей Ваки ни с того ни с сего вылез из кармана. Ярко-розовая ручка – у меня под подбородком.

– Тебе его подарили? А кто?

Я вынимаю его И показываю:

– Ну… Это она прикололась… То есть… Лолла, – говорю я, таким голосом, словно какой-нибудь контра-тенор, в штанах как у гомика, и вдруг эта разноцветная бандура взяла и раскрылась сама собой, и вот у меня день рож. – и я сижу, весь такой похмельный и бессигаретный и как бы солярный, под зонтичком, таким крошечным, что он, пожалуй, и для шестимесячного зародыша маловат. Я сижу в помещении под зонтиком. Над моей головой – несчастье всех цветов радуги.

Вот-вот. У меня день рождения. Я так и знал, что что-то нечисто. Единоличный новый год. Еще один круг. Годичное кольцо. На ауре. Круги на воде. Тридцать четыре года назад кто-то бросил в воду камень, и с каждым годом на воде – новый круг, все более нечеткий. Постепенно они совсем исчезнут.

Dental Floss[189]189
  Зубная нить (англ.).


[Закрыть]. Я отмечаю праздник, мой личный новый год, один, в Эльсином сортире, традиционным фейерверком (эрекция совсем как мрамор). Да, Катла была за 90 000. Потом чищу зубы… Маггиной щеткой? Во рту тридцать четыре свечки. Помню Новый год в этом же месте. Ищу коробочку с таблетками. Ее нет. Она поняла. Теперь прячет ее. Она отругала детей. Отругала детей за то, что они взяли таблетку из коробки. Отругала за то, что им захотелось еще одного братика или сестричку. Пятнадцать мотоциклов через мост в Риме в замедленной съемке. По дороге назад заглядываю в спальню. Вот здесь. Здесь в углу, по ту сторону стены, я вчера ночью смотрел на то, как люди любятся. Подарок от старины Бога. Самый дорогой в мире подарок. Не знаю, что на меня нашло, но я смотрю вверх и говорю: «Спасибо!» Разница всего в одну исландскую бетонную стену – и я бы наконец увидел свою сестру в постели – и Магги.

У Эльсы торта нет, и она предлагает мне пиво. Надо спрыснуть день рождения. Это значит, что мы с Магги разливаем банку «Egils Gull» на двоих. Эльса не пьет, – «и на то есть причина. Мама тебе не говорила?»

– Нет.

Моя сестра смотрит на своего Магги. Своего благоверного в скрипящем кресле со спинкой, которую можно поднимать и опускать. Жующего конфету. И с улыбкой говорит:

– Да. Я в положении.

Беременна. На сносях. Тяжелая. Брюхатая. С пузом. Залетела. Ждет ребенка. Готовится стать матерью. Ожидает прибавления в семье. Имеет во чреве. Плывет кораблем. Жарит в животике яичко. Проявляет фотопленку. На солененькое потянуло. Сколько для этого разных слов! И все эти слова так легко словить. Но смысл слова «в положении» до меня не доходит.

– В каком? – спрашиваю я, как идиот.

– Как – в каком? – смеется Эльса. – Мне в роддом.

И мы смеемся над этим вместе, как милое семейство.

– Ты что, беременна?

– Ага. Как ни странно. Это у меня было не запланировано. Вообще, это такое как бы чудо.

– Правда?

– Да. Это, по идее, невозможно. Мы на это и не надеялись…

– Ну? Разве…

Я уже готов был сказать «Магги» и «импотент», но вовремя прикусил язык. Вовремя наступил ему на горло. Потом, конечно лее, вспомнил про таблетку, которая теперь, я надеюсь, надежно хранится в моем домашнем музее, побыстрее принял невинное выражение лица и закончил фразу, как мне показалось, с удачной небрежностью. Поскольку Магги пьет свое пиво и пузырчатая растительность на дне стакана быстро плывет к нему в глотку, я говорю:

– Разве… Это было зачатие в пробирке?

– Не-е, – смеется Эльса. – Ты почему так решил?

Моя рожа становится беременной, чувствую, что слегка покраснел.

– Да нет, я просто так сказал. Решил, что ты у себя в больнице случайно отхлебнула не из той посуды…

У них есть чувство юмора. У Магги с Эльсой. Они чудесные. Весело смотреть, как Магнус смеется всем телом. Как он лежит на своем кресле в горизонтальном положении, и смех пробирается по нему вниз, электрический разряд по салу убитого быка, и добирается до пальцев ног, он изображает волну пальцами ног в своих психологических носках, в то время как по «Евроспорту» показывают бег с препятствиями на крытом стадионе. (Меня охватывает резкая депрессия, как и всегда, когда я вижу мужчину в носках.) Потом он тянется за конфеткой, переключив скорость и развернув кресло – инвалидное кресло. По-моему, я в последний раз видел его стоящим на ногах года два назад. Засим следуют прения о зачатии в пробирке и других новинках из области размножения рода человеческого. Эльса рассказывает о новых абортных таблетках, и я думаю: вот бы достать такую и подбросить Холмфрид. Под конец Эльса признается, что принимала противозачаточные таблетки. Поэтому ее беременность – чудо. Я был с презервативом, она принимала таблетки… Наверно, мы – какое-то святое семейство. Не хватало только, чтоб мама сделала ребенка Лолле. Смотрю на горизонтально лежащего Магги в кресле. Он смог. Хотя по нему не скажешь, – он лежит, как бегемот, которому вкололи антибиотик. Да. Медсестре, скорее всего, сперва пришлось его усыпить, чтоб взять пробу спермы. Прямо из левого яйца. Да. Магги надо,… Эй! «Эй!» – думаю я, когда мне в голову приходит идея, которой невозможно противостоять. Пока Магги медленно тянется за следующей конфеткой, в моей голове – небольшой ядерный взрыв. В вазе осталось три конфеты. Да. Другие три сожрал Магги. Эльса к ним не притронулась. Беременная – и худеет? Я беру одну из них и шебуршу оберткой, пока Эльса рассказывает о том, какая это надежная таблетка. Потом я притворяюсь, что мне приспичило, и удаляюсь в сортир. С конфетой.

Во внешнем нагрудном кармане кожанки, застегнутом на молнию, лежит рождественский подарок двухмесячной давности – от Тупика. Оранжевая таблетка магнила под названием «экстази». Для меня она – эдакая таблетка Бонда: чтобы проглотить, если попадешься в лапы врагов, и сдохнуть до того, как разболтаешь им all the secrets[190]190
  Все тайны (англ.).


[Закрыть]. Но если честно, то я, наверно, просто трусил ее принимать. Я – лузер. В моем кармане – презервативы годичной давности и экстази двухмесячной давности. Когда я начну жить? Наверно, тогда, когда я стану справлять собственный день рождения в другом месте, а не в туалете у своей (медицинской) сестры и ее мужа – психолога. Когда я пересплю с какими-нибудь другими 50 000 кронами, кроме возлюбленной своей матери. Через семь месяцев родится Йоун Пауль. Но, как бы то ни было, я в красных штанах. Да. В этом есть какой-то лайф. Чьи они? У Энгей есть старший брат? Как его зовут, Гранди? Однако скорее всего это штаны мамы Эсьи. Очищаю конфетку от обертки, медленно, как в кино, – да, я сейчас в кино, здесь экшн, я живу, об этом говорит пот на лбу, – это такой шоколадный домик, снизу гладкий. Близлежащей ватной палочкой я протыкаю в нем дырку и запихиваю в нее оранжевую таблетку под названием «экстази». Вот и отлично! Высасываю из ваты сладкий мозг и снова заворачиваю конфетку. Она выглядит так естественно, что по окончании процесса я смотрюсь в зеркало и говорю: «Bjorn. My паше is Bjorn. Hlynur Bjorn»[191]191
  «Бьёрн. Меня зовут Бьёрн. Хлин Бьёрн» (англ.) – аллюзия на знаменитую фразу Джеймса Бонда.


[Закрыть]. И пусть на мне нет смокинга – я профессионально вхожу обратно в гостиную. Ваза. Осталось две конфетки. Они увеличили звук телевизора. «Детский час». Раннвейг и Вороненок[192]192
  Ведущие исландской детской передачи в 1990-х гг. (Вороненок – кукла).


[Закрыть]. Вороненок подрос. Достаточно, чтоб все замолчали на час. Пробил мой детский час. Я бальдур-бьярнссоновским[193]193
  Бальдур Бьярнссон – известный исландский фокусник, находился в зените славы в 1975–1985 гг.


[Закрыть] движением подбрасываю экстазийную конфету в вазу и забираю две остальные. Гром и молния под моими пальцами, когда я разворачиваю одну из них. Целлофан отчаянно шелестит. Нервно запихиваю ее в рот. Ко второй пристает пот с моих ладоней. Успеваю сунуть ее в карман кожанки. Магги. Дорогой Магги. Скоро ты восстанешь. Зонтик лежит на столе. Кайф в вазе. У меня день рождения. Эльса беременна. Детский час. Передача для карликов. Магги смеется. Маленький племяш оборачивается. Смотрит на меня. Я смотрю на экран. Племяш встает. Племяш заглядывает в вазу. Племяш протягивает ручонку. Я мысленно вызываю на подмогу целую пожарную бригаду. Они уже включили брандспойты, у меня на лбу проступает пот. Шестилетний на экстази! Это его убьет. И-ууу, и-ууу! Я резко бросаюсь с дивана и сцапываю конфету из-под пальчиков племяша. Пытаюсь задиристо хохотать. Шестилетние глазенки, один взгляд. И: «Мама! Он заблал! Заблал конфетку! Ма-ма-а-а-а-а, э-э-э-э… я хочу… э-э-э!» Ничего себе! Он хочет «э». «Ну, ну…» – утешает Эльса. Я притворно дразню его, держу наркотик за обертку и машу им перед ним. Карапуз с плачем пытается дотянуться до нее. «Ну, Стейни! Успокойся! Другую возьмешь». Точно: Стейни. Его зовут Хавстейнн. В честь папы. Дедушки. Маленький зеленоглазый Седобородый. И где-то на беговой дорожке четыре тысячи сто шестьдесят бутылок виски поджидают, пока он наденет алкашиный костюм c рекламой «J amp;B» и «Джонни Уокера» и побежит свой непросыхаемый марафон, а вдоль дорожки уже выстроились столы, и бармен подает ему бутылку… которую он хватает на бегу… (Четыре бутылки в неделю за двадцать лет равно четыре тысячи сто шестьдесят, а потом – лечиться.) На днях смотрел такую передачу: сейчас нашли алкоголический ген, и его можно выявлять в детях. Превентивная мера. Детский садик Объединения по борьбе с алкоголизмом. На Воге. Для него это близко. «Не-е-е-е… э-э-э… он взял после… э-эдню-ю-ю…» Мне предоставляется время, чтобы нащупать пальцами в кармане другую конфетку, и я, как фокусник, машу уже ею. Я находчивый. «Да ничего, я просто дразню его». Стейни дерзко сцапывает ее и смотрит на меня изнасилованным взглядом: «Говнитель!» Неплохо. Не неправильно. Говнитель… Родитель говна? Вот у Мегаса в одной песне была такая строчка: «По ребенку рожает он в день, и всех – в унитаз»[194]194
  Цитата из песни Мегаса «Старая бензозаправка па Хлемме» с альбома «Взад вперед по тупику» («Fram og aftur blindgotuma») (1976), в которой описываются различные чудаки, которых герой встречает в окрестностях площади Хлемм в восточном районе Рейкьявика.


[Закрыть]. «Стейни! Нехорошо так говорить своему дяде!» Я: «Нет такого ругательства – „говнитель". Есть ругательство „говнюк"». Магги смотрит. Стейни: «Нет! Ты – говнитель!» Даже если ты боишься женщин, до детей им далеко. Уж они загнут так загнут. Умеют выбить из седла. Женщины и дети. От них лучше держаться подальше. Кажется, Эльса с Магги так же напуганы и беззащитны. Вот если дети захватят власть… Если они будут всем править… Да они и так всем правят. Своим автоматическим пулеметным плачем. Берут нас в заложники. Я быстро проверяю, нет ли у него переговорного устройства. Шоколадная конфетка. Тампон, чтобы затыкать детей. Всё кон. Слезки у Стейни высохли. Он опять садится на пол. Конфетка-«э» все еще у меня в левой руке. Бомба с часовым механизмом тикает в доме милого семейства. Делать или не делать, вот в чем вопрос. Миг – и Эльса встает и выходит на кухню. Шанс: я незаметно подбрасываю конфету в вазу. Отхлебываю пиво. Это – как хороший боевик. Пять сек. Затем: Магги подгребает голову к своему стакану. Краем глаза вижу, что он заметил конфету. Йесс! Не хватает только старого доброго спортивного комментатора Самуэля Эрна:

«И вот он тянется к стакану, нет, он полным ходом устремляется к вазе, и… Это последняя конфета. ПОСЛЕДНЯЯ КОНФЕТА! В вазе только одна конфета, и он берет ее. ОН БЕРЕТ ЕЕ! Хороший маневр! Молодец, Магнус Видар! Он разворачивает конфету. Но что это? Что такое? Эльса стремительно бежит по краю поля, из кухни, и говорит: «Как, разве еще одна осталась?» И Магнус… МЯЧ У МАГНУСА ВИДАРА ВАГНССОНА, ОН ГОВОРИТ: «Ага. Дать тебе?» И ЧТО ЖЕ? ЭЛЬСА ХАВСТЕЙНСДОТТИР, ЭЛЬСА ХАВСТЕЙНСДОТТИР В ЦЕНТРЕ ПОЛЯ, ОНА ГОВОРИТ: «давай!» И МАГНУС… НЕУЖЕЛИ ОН ЕЕ ОТДАСТ?…» – тут я ненадолго прерываю спортивный репортаж из-за технических накладок, я сейчас наложу, я… я… Очки сползают с носа. Нос мокрый. Что я скажу? Ага, вот:

– Знаешь, а беременным шоколад нельзя.

– Ой, правда?

– Да. Я про это недавно передачу смотрел. В шоколаде содержатся какие-то вещества, которые вредны… вредны для… короче, из-за этого кости не сформируются как надо, там бел… белок, образуется слишком много белка.

– Правда? – спрашивает Магнус.

– С каких это пор ты стал разбираться в эмбр… – говорит Эльса и направляется к столу, к Магги и конфете.

– Нет, правда, я по телевизору видел. Если, конечно, ты не хочешь, чтоб у тебя родился какой-нибудь Стивен Хокинг…[195]195
  Стивен Уильям Хокинг (р. 1942) – английский астрофизик, автор основополагающих работ в области исследований космоса и теории относительности, в том числе изучения черных дыр. С. Хокинг парализован и не может говорить, но это не помешало ему в свое время стать профессором в Кембридже.


[Закрыть]

Хорошо. Хорошо сыграно. Но – Магги:

– Ну и что? Ему же вроде дали Нобеля?

Нет. Эльса подошла, стоит рядом с супругом, сидящим в кресле… нет… Она… Может, ей захотелось «э»? В ней сидит бесенок. Точнее, сидел. Прятала от меня журналы «Goal», а потом и «Bravo», выставляла дистанционку за окно. Курила. Кажется. На вечеринках пробовала косяки. А потом сестра удалила все это из себя медицинским путем и стала правильной. Может, ей действительно захотелось «э»? Но ребенок! Думаю я. Ребенок! Беременная под колесами? Нет! Она тянется за конфеткой. Магги поднимает глаза, и… Больше не могу. Переключаюсь опять на Самуэля Эрна:

«И ВОТ ВСЁ ДОШЛО ДО ТОЧКИ КИПЕНИЯ! ЗРИТЕЛИ НАВЕРНЯКА ОЦЕНЯТ… СТРАСТИ НАКАЛИЛИСЬ ДО ПРЕДЕЛА. СЕЙЧАС КРЫША СТАДИОНА БУКВАЛЬНО ТРЕСНЕТ… ЧТО ПРОИСХОДИТ? Трудно рассмотреть. Но вот: Эльса Хавстейнсдоттир заняла пустующее место. А конфета все еще у Магнуса Видара. Он поднимает ее, и… Отличная игра Магнуса Видара Вагнссона, он пробует передать пасс Эльсе Хавстейнсдоттир… Нет! На трибуне крик. Тренер гриндавикской комнады… Нет, это Хлин Бьёрн Хавстейнссон. Он говорит: „А еще от этого увеличивается риск выкидыша". И. Магнус Видар. Ему приходится нелегко, но ЭЛЬСА ХАВСТЕЙНСДОТТИР подошла прямо к воротам. ПРЯМО К ВОРОТАМ. НЕУЖЕЛИ МАГНУС ВИДАР ЕЕ ОТДАСТ? ОН МОЖЕТ ОТДАТЬ ЕЕ. НЕТ. И ВСЁ ЖЕ. ДА. ОН СМОТРИТ НА ЭЛЬСУ. ГОВОРИТ: «Правда ведь?» И НЕТ. ДА. ОН УХОДИТ. ОН ПРОРЫВАЕТСЯ. КАКО-О-ОЙ БРОСОК! МОЛОДЕЦ, МАГНУС ВИДАР ВАГНССОН! ОН БУКВАЛЬНО ВПИХИВАЕТ ЕГО В ВОРОТА! ОБАЛДЕТЬ! КАКОЙ ПРОРЫВ! КАКОЙ ГОЛ! ПОСМОТРИМ НА ЭТО ЕЩЕ РАЗ. В ЗАМЕДЛЕННОЙ СЪЕМКЕ».

Нижеподписавшийся измотан, страдает похмельным синдромом, двенадцать часов ничего не курил, шестьдесят часов не смотрел телевизор, сорок шесть часов не видел маму, тысяча четыреста шестьдесят семь часов ни с кем не спал, одет в красные штаны незнакомой худощавой женщины и сапоги Роберта, которые ему малы, с неприятным привкусом шоколада во рту и большой нуждой в прямой кишке (в основном состоящей из корнфлекса «Келвин Кляйн» напополам с душой хофийской хозяйки), стал персоной нонграта в «К-баре», вечно ненавидим незнакомой голой девушкой, разрушил красивую любовь подростков в Граварвоге, перевернул с ног на голову понятия милого зубоврачебного семейства из Гардабайра о формах сожительства, двое суток с тех пор, как мама сменила ориентацию, жду ребенка от Хофи, которая меня ненавидит, сделал ребенка Эльсе и… постепенно прихожу в себя после самых тяжелых секунд в моей жизни.

И это я – который предпочитает спокойно сидеть дома с дистанционкой!

Я сижу на переднем сиденье, как Стивен Хокинг unplugged[196]196
  В акустике (англ.); зд. с выключенным синтезатором речи.


[Закрыть]. Эльса за рулем. Белая «тойота». Эльса везет меня из школы, домой, к маме. Эльса забрала меня из школы, а меня оттуда только что выгнали. Я подложил учителю на стул ВИЧ-инфицированный шприц и подменил капсулы с рыбьим жиром таблетками экстази. Никто ничего не понял. Пока на следующий день я не пришел в школу один из всего класса. Эльса забрала меня. Не хочу домой. Лолла. Мне больше всего хочется провести остаток жизни здесь, связанным ремнями безопасности, с медсестрой за рулем. И я больше ничего не делаю. Она останавливается у ларька, для меня. Сигареты. Белоснежная пышущая здоровьем «тойота»; и я выхожу. И Эльса за рулем. «Эльса, милая Эльса». Сестра моя. Что я сделал? А что сделал, то и сделал. И это я – который ничего не делает. Эльса. Хотел бы я быть таким, как ты. Хотел бы я быть тобой. Правильным. Ухаживать за больными. Проявлять участие. Готовить и все такое. Я хочу быть тобой. Или Магги. Магги. Сейчас Магги на горе Ульварсфетль танцует техно. С желтым плеером в ушах, радио настроено на канал «Икс». И вот Магги уже на Эсье, в кромешной тьме, танцует техно. И вот Магги вернулся домой: косить. Заснеженную лужайку – газонокосилкой. Вот Магги дома танцует техно с детьми. Магги протанцует всю ночь. В гостиной. Вот Магги сунул голову в микроволновку. Чтобы охладиться. Вот Магги зашел к соседям и скачет на юной Ваке до утра. Вот Магги в тюрьме. Вот Магги на дне. Он больше не сидит и не выслушивает своих пациентов. Он теперь сам все время говорит. Теперь он щупает своих больных. Вот его положили в больницу. Вот Магги в приемном покое. Целый день у своей Эльсы.

Но нет. На него стоило взглянуть – как он экстазировал в хозяйском кресле, переключал скорости туда-сюда, а потом вскочил и помчался в сортир, вышел оттуда бледный и теребящий пальцы и вдруг весь «ожил», принес еще пива, но не сел, а подошел к окну, поносочкался перед ним вверх-вниз и сказал:

– Какая гора красивая!

– Что? – (Эльса.)

– Гора красивая. Мы на эту гору никогда не лазали. На Ульварсфетль. Ульварсфетль. – Потом обернулся, взглянул на экран и, на удивление громко, рассмеялся, глядя на дикторшу Рагнхейд Клаусен (ц. 20 000). – Она прелесть! Она прелесть!

– Магги?

– Правда ведь? Прелесть! Рагнхейд Клаусен. Просто прелесть! Эльса, где альпинистские ботинки? Я собрался на Ульварсфетль.

Детки – глазами на своего отца под кайфом.

– Ребятки, вы со мной не хотите на прогулку?

– Магги, мы сейчас будем ужинать!

Небольшой напряг, который кончается тем, что Магги скрывается в чулане: искать альпинистские ботинки, а я собираюсь уходить, а Эльса решает подвезти меня. Она уже ошубилась, и я тоже готов, как вдруг в прихожей показывается Магги с какими-то космическими ботинками в руках:

– Вы куда? Решили выйти поразвлечься? Эльса и Хлин! Отлично! Молодцы!

– Магги! Никуда не уходи! Я подвезу его домой и вернусь.

– Тогда я возьму детей с собой.

– На Ульварсфетль?! Но скоро стемнеет.

Скоро стемнеет. Уже стемнело. Белая «тойота» заезжает на тротуар на Бергторугата, и Эльса говорит: «Ну ладно», – и переключает на нейтралку. «Рада была тебя видеть. Здорово, что ты заглянул». – «Ага». – «И поздравляю еще раз с днем рождения, только жаль, что я ничего тебе не подарила…» – «Ничего страшного. Ты беременна. Это и есть подарок». – «Да, может, и так; у нас сегодня большой день, и Магги… я не знаю, что на него нашло, отчего ему прямо сейчас приспичило полезть на гору. Обычно его из дому не вытащишь, разве только на гольф или на рыбалку…» – «Да уж. Как-то он весь воспрял». – «Да…» Молчание. Отстегиваю ремень. Мы смотрим друг другу в глаза. «Спасибо, что подвезла меня». – «Не стоит, Хлин; рада тебя видеть, передай привет маме…» – «О'кей. Передам». – «А так у вас все нормально?» – «Да, да…» – «Слушай, давай я к вам, что ли, загляну ненадолго, раз уж я здесь». – «А она знает про беременность?» – «Что я беременна? Разве нет? Я тогда так удивилась, что она тебе не сказала». – «Да, точно. Просто я с ней как-то мало виделся в последнее время», – говорю я, а Эльса тем временем выключает зажигание. Мне становится как-то легче от мысли, что я наконец вернусь к себе в комнату, и я наклоняюсь вперед и чувствую… да, чувствую, что наткнулся на дверную ручку, и когда она, отстегивая ремень, спрашивает: «Как ты думаешь, она дома?» – бодро отвечаю: «Да, конечно, они обе наверняка дома, и мы можем отметить все это дело. Три причины». – «Ну? Что-то еще?» Мы смотрим друг другу в глаза, у обоих руки на дверных ручках. «Да. Мама тоже… Ну, ты знаешь». – «Нет. Погоди… Ее в должности повысили?» – спрашивает Эльса, бодро и возбужденно. «Ну, можно сказать и так. Да ты, наверно, знаешь. Она у нас поменяла кое-что». – «Ой, а что?» – «Одну важную вещь». – «Какую?» – «Подсказываю: „о…"» – «„О"? Окна, что ли, поменяла? Или обои? Господи, зачем, у вас же в квартире и так нормально было!» – «Нет, это другое „о". Ориентация». – «Ориентация? И что? Прямо не знаешь, к чему ты клонишь!» – «Эльса!.. Хотя нет, она тебе уже, наверно, все рассказала…» – «Нет. О чем?» – «Нет. Пусть она сама все тебе расскажет». – «Да ладно! Давай ты!» – «А я думал, ты знаешь», – «Что?» – «А ты ее сама спроси!» – «Ориентация… Не понимаю…» – «Подсказываю: сексуальная». – «Мама… Ориентация… Поменяла… Сменила сексуальную ориентацию?» – «Йесс!» – «Ну, Хлин! Мама? Тебе бы все шутить!» – «Нет. Я серьезно. Serious». – «Да, да, почему бы нет…» – «Честное слово». – «С тобой прямо не знаешь, когда ты шутишь, а когда серьезно. Это ты меня разыгрываешь, как тогда, когда ты сказал, что беременным шоколад нельзя?» – «Нет. Тогда я прикололся. А это…» – «Как? Прикололся? А мне показалось, ты так серьезно…» – «Правда?» – «Да. Я тебя до сих пор не знаю как следует, а я была твоей сестрой целых тридцать…» – «Тридцать четыре». – «Да, тридцать четыре года. Сколько вообще нужно времени, чтоб тебя как следует узнать?» – «Да, наверно, еще лет пять. Пять лет интенсива. Тогда все получится». – «Ха-ха… А это… Ты тогда себя так странно вел». – «Правда?» – «Да». – «Ну, не знаю. Наверно, просто потому что мама…» – «Мама сменила сексуальную ориентацию? Ну ты меня и разыграл!» – «О'кей. Я НЕ ШУЧУ. Наша мама лесбиянка». – «Так ты серьезно?» – «Йесс. И это Лолла». – «Лолла?» – «Да-с. Чистая любовь. Я уже давно их подозревал. Ну, она, конечно, живет у нас с самого Рождества и раньше тоже к нам все время таскалась, каждый день приходила на обед. А потом, видимо, был какой-то десерт, который мне попробовать не давали». – «Да что ты говоришь!» – «Ага». – «И что, и как ты догадался?» – «Она мне сама сказала. В четверг вечером». – «И что?» – «Ну, сказала, и все. Точнее, я за нее сам сказал. Ей самой было трудно… Она даже плакала». – «Да? Как ты к этому отнесся?» – «Я? А никак. Ей показалось, что хорошо. То есть, конечно, это хорошо, для нее лучше, что она с этим разобралась». – «Ага». – «То есть я считаю, она у нас молодец». Молчание. Эльса глядит перед собой. Мимо нее фары. Звук: шины-по-мокрому-асфальту. Красные габаритные огни. Атмосфера воскресного вечера. Усталость в фонарных столбах и пресыщенность в домах. И ка-кая-то скука в том, как припаркованы машины, и вообще такой настрой, типа: «выходные кончились». Мы сидим. Про переднюю дверь пока забыли. Она: «Ну, я прямо… то есть я… то есть это так неожиданно… она… ее… ей же столько лет… я прямо… я прямо не пойму». Она смотрит на меня. На лице одна мысль. Четырнадцать чемоданов по конвейеру заезжают в самолет «TWA» в аэропорту Амстердама. «Это у нее такой период. Кризис. Человек меняется. Только она дошла до конца. Сменила пол», – говорю я, чтобы разрядить атмосферу в машине, но на лице сестры все еще густой снегопад. Я дальше: «Ну и что. Ничего страшного. Ее же, в конце концов, не лавиной завалило. Всего-навсего сменила сексуальную ориентацию». – «Да… Только я не пойму, почему она мне не сказала». – «Да? А я почему-то думал, что сказала». Молчание. Она опять смотрит на улицу.