Текст книги "101 Рейкьявик"

Автор книги: Хатльгрим Хельгасон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Они идут за мной до самых открытых дверей Анниной квартиры. Она все еще висит на телефоне, а в остальном там все спокойно. Я переступаю порог. Они стоят у дверей. Один из них спрашивает: «Это вы здесь нарушали тишину?» Я говорю: «Нет. Я же вам сказал, мы даже еще толком не начали. Мне надо было спуститься и захватить… ну, вы знаете». Полицейский говорит: «Не нарушайте тишину. Уже четыре часа утра». Я отвечаю: «Нет-нет. Лично я в постели всегда веду себя тихо, правда, не знаю, как она. Мы только сегодня познакомились. Ну, в первый раз». Полицейский говорит: «Не думаю, чтоб от нее было много шума, когда у тебя все вот так» – и смотрит на мой презерватив. Мой взгляд, сопровождаемый полицейским конвоем, скользит вниз по телу. Пустой кончик презерватива свободно болтается на нем. Я поднимаю глаза и говорю: «Да, действительно». Они прощаются и уходят, с ухмылкой на губах, а я закрываю дверь. Анна все еще болтает по телефону. Только позу сменила. Теперь она лежит на диване на животе. Она поднимает глаза и прикрывает трубку рукой. Анна спрашивает: «Что такое?» Я отвечаю: «Да, какие-то гомики приходили в маскарадных костюмах». Она спрашивает: «И ты их пригласил к нам?» Я отвечаю: «Нет. Он их не впечатлил». Она улыбается и продолжает говорить по телефону, очевидно с отцом своего ребенка. Я захожу в туалет. Снимаю презерватив. Пытаюсь вздрочить саботажника, согласно предписаниям полиции города Рейкьявика. Кажется, я тогда был прав: чтобы он встал в полный рост, требуется несколько лет. Я думаю о Лолле дома на ковре. Слышу, что Анна все еще говорит по телефону. В конце концов я выхожу из туалета – с эрекцией. Эрекция такая, что ее можно сопроводить гарантией на год. Он – как плотно набитое чучело птицы. Глупыша. Потому что он тоже выблевывает на противника содержимое своих внутренностей. Я безмерно доволен этой эрекцией и радостно подхожу к дивану. Анна улыбается и садится. А я стою, точнее, мы с ним стоим перед ней. Она тормошит своего знакомого – хорошего знакомого полиции – ногой. Я сажусь рядом с Анной, а она все еще говорит по телефону по-французски. Улыбается мне. Я просовываю руку ей между ног. Она говорит в телефон фразу, прикрывает трубку рукой и просит меня: «Побудь за Мауни. Поговори с ним таким детским голоском». Она смеется. Она говорит в телефон: «Уй. Иль э ля»[256]256
  Oui, il est lа (фр.) – да, вот он.


[Закрыть]. И туда же, язык называется! Она протягивает мне трубку телефона. От трубки сильный запах пизды. Я слышу голос. Голос говорит: «Мани? Мани?» Я отвечаю идиотским писклявым голоском: «Папоська! Это папоська?» Из трубки раздается поток непонятных слов. Анна смеется. Затем следует пауза, и я говорю своим обычным голосом: «А вот наш Мауни уже вырос!» Анна забирает у меня трубку. Она говорит серьезным голосом. Анна смотрит на меня серьезным взглядом. Я поправляю очки на носу. Анна говорит в телефон: «Чао!» Кладет трубку. Смотрит на меня и говорит: «Зачем ты это сделал?» Я говорю: «А кто это был?» Она говорит: «Жиль». И туда же, имя называется! Я спрашиваю: «Ну и что?» Она молчит. И я молчу. Мы сидим на диване. Гарантия – год, как я сказал. Она небрежно берет его в руку, оттягивает и отпускает. Когда стоящий член шлепает мне по животу, звук такой же, как… как когда стоящий член шлепает по животу. Я не знаю этого человека. На меня это действует как «рука божия». Вот так она обращается с папской эрекцией. Один щелчок – и готово.

Стыдно. Я смотрю на Анну и говорю: «Давай шлепнем?» Она: «Шлепнем?» Я: «Ага. Вот так» – и опять хлопаю им по животу. Удивительно, до какой степени ты доверяешь людям. Разве можно совать свое единственное имущество – аккуратно свернутое – в рот постороннему человеку? Анна некоторое время надраивает его. Как дверную ручку. Но дверь не открывается. Между ног у меня женская голова, которая движется вверх-вниз. Только и всего. Но для девушки это, наверно, развлечение. Я замечаю рядом с собой на диване телефонный справочник. Листаю его. В него не мешало бы добавить побольше имен. Но минетом этому не поможешь. Пока она сосет у меня, я читаю телефонный справочник. Я уже успел забыть, чем она там занимается, как Анна выныривает из-под копны собственных волос и улыбается мне. Садится рядом со мной. Я откладываю телефонный справочник в сторону. Анна начинает мастурбировать. Я оказываю ей помощь в этом нелегком деле. Son of a dyke. То есть я пытаюсь оказать помощь. Я не так хорошо разбираюсь в географии пизд, чтобы сразу найти клитор. Это все равно что вслепую погрузить руку в тепловатую рисовую кашу с миндалем и пытаться нащупать в ней целый миндальный орех одним указательным пальцем. Анна помогает мне искать свой миндальный орех, направляя мою руку в нужное место. Мне кажется, она собирается что-то сказать, но мне удается зажать ей рот поцелуем. У нас мало слюны. Нам надоедает целоваться, и она говорит: «За минет языком» Я падаю на колени, а она на диване раздвигает ноги. Я принимаюсь пастись. Все тот же старый добрый запах и вкус. Клубники здесь нет. Я толком не знаю, что мне делать, просто вожу языком по этой медузе взад и вперед. На верном ли я пути – без понятия. Это все равно как открывать кодовый замок. Методом научного тыка – пока не наткнешься на правильные числа. Анна совсем затихла, молчит. Могла бы хоть меня проинструктировать, что ли… Трёст как-то назвал пизду «Банановой республикой». А еще я слышал: «Пещера тампаксов» и «Незапечатываемый источник». Но, по-моему, самое удачное название подобрал Марри: «Пряностная». Прошло уже минут двадцать точно, у меня вся челюсть затекла. Она берет меня рукой за затылок и прижимает мое лицо к клитору и его окрестностям. Я трусь обо все это носом и представляю себе, что я просто сморкаюсь. Она начинает двигаться вместе со мной. Плюх-плюх. Шлеп-шлеп. Постепенно дело принимает такой оборот, что она начинает тереться о мое лицо. Аннина пизда шлепает по моему лицу, как тряпка, теплая, мокрая, старая вонючая половая тряпка. Не хочу, чтоб мое лицо насиловали. Поднимаюсь – все лицо мокро, – тянусь за презервативом в кармане куртки, утягиваю куртку на пол, надеваю презерватив и внедряюсь в нее. Я заваливаю ее на полу, погружаюсь во что-то такое жаркое. Жаркое. Да, в сущности, это все равно что жевать татуированное жаркое. Это могло бы быть чье угодно тело. Тем временем рассветает. После 3700 попыток выжать семя из себя в нее (100 в минуту, 37 минут. – Прим. автора) я сдаюсь и выхожу из нее. Никогда не был фанатом физического труда. Поднимаюсь и подхожу к окну. Там есть балкон. Я открываю дверь и выхожу на балкон. Оттуда открывается вид на Рейкьявик в окружении гор. За ними виднеется солнце, словно лысина плешивого человека у женщины между ног. Облизывает новый день. Мне стало холодно, и я снова вхожу. Включаю телевизор. Анна все еще лежит на полу. Она спрашивает: «Ты почему прекратил?» Я отвечаю: «Надоело». Сажусь на диван, закуриваю и переключаю дистанционкой на видеоканал. Стучу ею по своей пластиковой эрекции в то время, как на экране исчезают титры. Анна просит у меня закурить. Я зажигаю сигарету и кидаю ей. Она приземляется у нее на грудь, а потом падает на пол, Анна говорит: «Эй!», а потом подбирает сигарету. Я спрашиваю: «Что это за фильм?» Она отвечает: «А, не помню. Я его уже смотрела». Она ворочается на полу. К заднице пристали хлопья пыли. Сзади она мне больше нравится. Мне вдруг захотелось взять ее сзади. Я кладу сигарету в пепельницу, встаю с дивана, отряхиваю пыль с ее зада, ложусь на нее и снова ввожу, предварительно немного поискав вход в иной мир. Она опирается на локти, смотрит телевизор и курит. Фильм – «Правдивая ложь».

Шварценеггер на банкете в Швейцарии. Я верхом на Анне. Она тянется своей сигаретой по направлению к пепельнице на столике. Не дотягивается. Она говорит: «Давай чуть-чуть подвинемся». Я пытаюсь членом подтолкнуть ее к столику. Она стряхивает пепел в пепельницу. Я продолжаю. Она говорит: «Я этот фильм уже видела. Пошли в постель». Когда мы входим в спальню, в телевизоре взрывы. Я совсем забыл про водяной матрас. Часы на ночном столике показывают половину восьмого. Мы ныряем. В гостиной грохот, под нами журчание. Я этот фильм смотрел дважды. Я помню весь сюжет. Анна терпеливо покачивается взад и вперед на матрасе. Похоже, я в ближайшее время вряд ли кончу. Развлекаюсь тем, что по звуку из телевизора пытаюсь представить себе видеоряд. (Здесь я пропускаю 90 минут.) Когда кассета заканчивается, меня переполняет какая-то пустота. Анна смотрит мне в глаза. Я отвожу взгляд. Я продолжаю ее трахать. Мне это надоело – сил нет!

С эрекцией ничего не происходит. Я сказал, гарантия – год. Уже десять часов утра. Я все еще продолжаю трахать ее. Все же лучше, чем разговаривать с ней. Звонок в дверь. Эта ее татуировка меня достала. Еще один звонок в дверь. Анна выкарабкивается из-под меня и из постели, надевает халат и оставляет меня одною качаться на волнах матраса.

Судя по голосам, это пришли ее мама и маленький Мауни. Теперь я знаю, чем мне заняться. Вопрос только в том, окажется ли Мауни достаточно узким для того, чтоб я наконец кончил. Судя по голосу, да. Судя по всему, им пользовались всего четыре года. В смысле, голосом. Мауни входит в спальню. Кожа у него темная. Он говорит: «Хай!» Я отвечаю: «Хай!» Он подходит к постели, глядит испытующим взглядом. Из гостиной доносятся голоса Анны и ее мамы. Увидев презерватив, Мауни останавливается. Он спрашивает: «А сто это у тебя?» Я тяну за презерватив и говорю: «Это? Это презерватив». Он говорит; «Призирвати-ив?» Я говорю: «Да». Он спрашивает: «А засем он тебе?» Я отвечаю: «Ну, чтоб у тебя случайно не завелся братик или еще чего-нибудь…» Анна входит в спальню, замечает Мауни и берет его на руки. Ее мама заходит на порог. Мама (ц. 45 000) миловиднее, чем Анна В ее распоряжении было больше лет для того, чтобы стать миловиднее, чем Анна. Анна уводит Мауни и закрывает двери. Я остаюсь лежать. На водяном матрасе в западном районе столицы. Son of a dyke. Сбрасываю с себя одеяло и презерватив. Дрочу. Один в открытом море. Слабая качка. Рыбак в лодке. С ручным шнуром. Пока дрочу, думаю о маме в гостиной. Вижу, как передо мной покачивается ее лицо. Вижу густую красную помаду вокруг желтых, как слоновая кость, зубов. Представляю себе, как помада обхватывает мой член. Может, у старушки лучше выйдет? Так же, как яблочные пироги у нее выходят лучше? Я хочу маму. Billy Don't Be А Неro[257]257
  Билли, не геройствуй (англ.) – название антивоенной песни Митча Мюррея и Питера Калландера; в 1974 г. стала хитом номер один в исполнении Paper Lace (в Англии) и Во Donaldson and the Heywoods (в США)


[Закрыть]. Я встаю, выхожу в гостиную и ложусь на маму, сидящую на диване в своей юбке, жакете и шали.

Когда я наконец добрался до места, похороны уже начались. Это называют «капеллой», но на самом деле это бывшая больничная палата, из которой убрали кровати, чтобы сэкономить на системе здравоохранения. Умирать дешевле, чем рождаться. При этом экономится кислород.

Мама, Лолла, Эльса, Магги, мальчики, папа со своей Сарой, Ваг(о)н со своей Тележкой, бабушка, а еще Эльсина подруга (ц. 60 000), которой я не знаю. Уже тут. Мама оборачивается и смотрит мне в глаза, не меняя выражения лица. У нее на лице это непоколебимое материнское выражение, неизменное, как почерк в записке на обороте конверта, которая ждала меня на кухонном столе, когда я пришел домой:

«Мы уехали на похороны. Начало в два часа, Крещенская капелла в Центральной больнице. Вход через родильное отделение. Б. С.».

Мой кайф кончился. Было клёво, стало блёво. Я сел в предпоследний ряд. Они все впереди. Хорошо, что я надел эту куртку. Гробик стоит на столе перед алтарем. Ишь ты, до чего дошли: таких – и хоронить: безымянных, нерожденных. Носишко едва наметился – а уже имеют право на персональные похороны, гроб и крест. Гробик не больше среднего аквариума. Полного околоплодной жидкости. Хотя нет… «Вход через родильное отделение». Что-то в этом есть…

Эта капелла – бывшая больничная палата. Здесь умирали люди. Разве в церкви умирают? Нет, в церкви никто не умирает, но все умершие отправляются в церковь. Дядя Элли сказал: «Я в церкви не покажусь до тех пор, пока меня туда не понесут». В смысле: пока тебя не заставят за это платить. Лиза Лиза (ц. 2 000 000) and the Cult Jam[258]258
  Lisa Lisa and the Cult Jam – нью-йоркская группа (1985–1991), исполнявшая музыку в стиле «latin freestyle». После распада группы ее солистка Лиза Лиза (наст, имя Лиза Белее) стала заниматься сольными проектами.


[Закрыть]. Она была католичка. У них самые роскошные груди.

Теперь здесь кровь не течет по жилам, а пьется из чаш, и все из того же человека. Никто не вышивает крестиком, зато все крестятся. Вместо наркоза – молитва. Где подкачали врачи – как следует раскачались попы. Белый халат, черная ряса. «Первый исландский душеносец вернулся на родину после успешно проведенной операции в Гётеборге». Откуда эта фраза?

У меня до сих пор та же эрекция, что и ночью на Рекагранди. Оттого, что я лег на маму, она не исчезла. Напротив. Похоже, тогда я первый раз в жизни сделал то, что хотел. Я лег на женщину, ощутил ее шаль, материю на юбке, уткнулся лицом в ее шею. От нее так приятно пахло! Еще пара таких моментов – и можно спокойно помереть. «Ты загляни под тяжелую крышку: всех моих бед и обломов не счесть»[259]259
  Переделка первой строки песни на слова Пауля Олавссона «Залог верности»: «Ты загляни под тяжелую крышку: платьев моих и сокровищ не счесть». Современным исландцам, впрочем, больше известен не сам этот текст, а переделка Мегаса. В тексте Пауля Олавссона речь идет о крышке сундука, где герой хранит одежду, а также письма покинувшей его возлюбленной; у Мегаса – о крышке гроба, где лежит мертвец, от чьего лица поется песня.


[Закрыть]. Кто умирает на экстази, тот кончает на рейверской вечеринке в аду, которая продолжается целую вечность. Так что с этим надо поосторожнее.

Черноволосая Эльсина подруга сидит в углу на первом ряду. Она похожа на Крисси Хайнд (ц. 150 000) из Pretenders. С такими по-дурацки тощими рокерскими ляжками, про которые все ошибочно считают, что они сексапильные. Женщина с электрогитарой! Гив ас э брейк![260]260
  Give us a break! (англ.) – прибл. Не смешите!


[Закрыть] Все равно как мужик со щипцами для завивки. И все же в ней что-то есть. Женщинам, у которых волосы застилают глаза, следует опасаться самого худшего. Pretenders была клевая группа. Гитариста звали Ханиман-Скотт. Джеймс Ханиман-Скотт. А басиста – Пит Фарндон. Оба померли от передоза в один и тот же год. Это их похороны, и Крисси Хайнд с волосами на глазах – в первом ряду.

Поп тянет килограммов эдак на восемьдесят семь. Освященное мясо. Эльса в окружении волос. Мама смотрит на нее, точнее, на ее руку. Во всем какая-то скорбь. И все же как-то наигранно. Эта «помощь в шоковых ситуациях» слишком далеко зашла. Хоронят тех, кто еще даже не родился. Что же нам после этого – каждое семяизвержение оплакивать? Похороны зародыша. Значит, крещение я пропустил? А некрещеных хоронить можно? «Каким именем должны были наречь младенца?» От всех здесь прямо-таки разит «пониманием», просто жуть! Души, прополосканные шампунем. Всего-навсего невареная кровяная колбаса с едва-едва наметившимися глазками, – и вот все должны ее оплакивать. А виной всему я. Я… Господи Боже мой, Отче всего, что ни есть, скажи мне, – в таких случаях говорят: «Сорри»? Наверно, эрекция на похоронах – как раз в тему, такой намек на восстание плоти, воскресение плоти. Когда мы все встаем, у меня стоит навытяжку, как солдат, отдающий честь. My name is Gump. Forest Gump[261]261
  Меня зовут Гамп. Форест Гамп (англ.).


[Закрыть].

Мне не помешало бы пойти в туалет и выблевать весь кайф, но я не решаюсь спросить, где тут уборная, потому что мне вдруг кажется, что гробик отнесут именно туда и попросту спустят все содержимое в унитаз. Хочу большую грудь. Больше, чем у Анны. Папа смотрит на меня. Не смотри на меня, папа! Не надо! Не смотри на меня! Я смотрю на Сару. Мне вдруг хочется пройтись с ней вдоль скалистых утесов, щека к щеке, идти долго-долго, пока с ее щеки, которая прижимается к моей, не сотрется вся косметика. И идти с ней дальше и дальше до тех пор, пока духи тоже не выветрятся. Но закончится все, конечно же, какой-нибудь пустошью.

Папа спрашивает:

– Ты на кладбище собираешься?

– Ну, когда-нибудь мы все там будем, – отвечаю я.

Сара спрашивает:

– А разве такое на кладбище хоронят?

Лолла говорит:

– В Фоссвоге для таких отвели специальный участок.

Ну ты, со своим пузом! Не пытайся въехать в нашу семью на одном языке, раздуваясь какой-то притворной, точнее, рукотворной беременностью! Эльса смотрит мне в глаза. Прости, думаю я. Прости меня, сестра! Я – не то, что я есть, а то, чем я стал.

Я стою на краю могилы. Да, именно это лучше всего передает мое состояние. После семнадцати часов на экстази. Мое «э» скоро отнимет у меня всю «нергию». Вещество мало-помалу растворяется в теле, но не исчезает. Оно всегда будет во мне. Да, да, с наркотиками, будь они неладны, именно так. Поэтому после них похмелья не бывает. Иное дело – алкоголь. Там все испаряется из тебя, да еще с такой жуткой голово-ломкой. А наркотики никуда не испаряются. Поэтому у кокаинщиков с годами лица становятся как будто присыпанные мукой. Поэтому у коноплистов глаза такие продымленные. Поэтому от героинщиков так воняет: они своими шприцами проткнули в душе столько дырок, что она стала как решето, и через него сливается вся дрянь, которая течет сквозь мир, и из дырок исходит вонь. И поэтому наш брат – экстазийщики, иод конец становимся такими монолитными. Но я еще не нашпигован до отказа. Это всего лишь таблетка номер семь или восемь.

На самом деле вся наша семья стоит на краю могилы. Мы все стоим перед открытой могилой, только могила не свежая. Они раскопали дедушкин гроб. Магнус Хавстейнссон, рабочий, 1909–1984. Пардон, дедушка. Просим прощения за беспокойство. У нас тут накладочка вышла… Смотрю на бабушку. Это как час свидания с тем светом. Мама ей уже объяснила, что это могила дедушки и что есть такой обычай – хоронить мертворожденных в могилах ближайших родственников. Бабушка смотрит в могилу, морщит лоб и говорит:

– Ну вот, он почил с миром. – Потом она повернулась к маме: – Вы со Стейни не подвезете меня домой пораньше? Мне надо приготовить кофе для поминок.

И все же, думаю я, в альцгеймере есть что-то на удивление притягательное. Жить в собственном старом мирке, где время – объезженный конь, который слушается шпор и узды, а не несется вперед мощным галопом. Бабушке удалось то, о чем ученые в течение многих веков только мечтали. Ей удалось победить время. Она стоит здесь – все еще крепкая благоуханная вдова, все еще прощается со своим мужем, а ее Стейни и Берглинд все еще вместе, еще не произошло никаких судьбоносных (точнее, суть поносных) событий, на горизонте нет никаких лесбиянок, реющих над головой, как крачки. Дата: 1984 – только что высечена на камне, и я – все еще двадцатидвухлетний студент, изучающий английский язык, не оскверненный экстази и прочим срамом нашего века. Хорошо бы, вместо таблеток «э» изобрели бы таблетку «а». Чтоб можно было закидываться Альцгеймером.

Вот они. Мать моя – лесбиянка и отец мой – алкаш. А кто тогда я? Потомок алкаша и лесбиянки. Смотрю на них внимательнее. Вдруг мне кажется, что они – птицы двух разных видов. Алкаш и лесбиянка.

Оператор британского телевидения панорамит какой-то типично исландский ландшафт. За кадром голос диктора – Оскара Ингимарссона:

«Алкаш – водоплавающая птица, обитает в основном вблизи рек и озер. Он отличается тяжеловесностью, и для того, чтобы взлететь, ему требуется хороший разбег, но он вынослив и способен к чрезвычайно долгим полетам. Иногда он не спускается на землю неделями. В промежутках между полетами алкаш затаивается и становится очень агрессивным, особенно в первые дни после приземления.

Лесбиянка – относительно новый вид в исландской фауне. Зимовать в Исландии она стала только в последние годы, исключительно на юго-западе острова. Считается, что этот вид был завезен в страну из Скандинавии, главным образом из Дании, а также с Британских островов. Лесбиянка – маленькая птичка, но бойкая и сильная. Ее отличительная черта – голова, покрытая редким пухом и напоминающая бритую налысо человеческую голову. У этого вида только каждая вторая самка откладывает яйцо, а другая самка берет на себя роль самца, строя гнездо и добывая корм. Единственный контакт самки с самцом происходит во время спаривания. Самец лесбиянки намного тяжелее самки. В последние годы участились случаи нелетающих самцов, и ученые продолжают внимательно следить за этим развитием».

Как и Алкаш, и Лесбиянка, Хлин относится к отряду голенастых, но он крупнее и тяжелее, с высокими ногами, длинной шеей и клювом. Хлин – оседлая птица, он роет норы в земле и песке и зимует в них, по одной птице в каждой норе. Его среда обитания – исключительно окраины городов, вблизи от резервуаров с водой. От других птиц хлина легко отличить по белой горловине и черному оперению. Яйца хлина – одни из самых крупных в исландской фауне. Каждая птица этого вида откладывает только одно яйцо. Птенец хлина развивается необычайно медленно. Он встает на крыло только к концу лета и первые три года жизни неразлучен с матерью. Самец не принимает участия ни в добыче корма, ни в строительстве гнезда. Хлин известен тем, что подолгу сидит возле человеческого жилья, и по этой причине пользуется нелюбовью горожан, особенно в последние годы, так как все чаще садится на балконах жилых домов. Многие городские жители связывают это сидение самцов хлина со временем вещания телеканалов, и среди жителей хлин получил прозвище „телептичка". Хлин может вести себя агрессивно, но он безобиден».

Лолла каким-то образом возбухает рядом со мной – фюльгья![262]262
  Фюльгья – в исландской народной традиции, уходящей корнями в эпоху саг, – дух – двойник человека, неотлучно следующий за ним (само слово происходит от глагола fylgja – «следовать за кем-либо») и являющийся воплощением его судьбы. (В древнеисландской традиции фюльгья невидима, и увидеть ее человек может только перед своей смертью.).


[Закрыть] – как всегда, со своей большой опухолью на животе, то есть с моей опухолью. Борьба с инфляцией. Если б ямка в земле была побольше, я бы столкнул Лоллу туда. Это бы разрешило все мои экономические проблемы. Даже если бы ей удалось вылоллиться из могилы обратно, цепляясь ногтями, ее зародышу все равно пришла бы хана. «Выкидыш в открытую могилу». Полная крейза! Бывшие и будущие журналисты – сотрудники «DV»! Знаменитые на всю страну спецы по насилию в семье пишут репортажи о своих коллегах. Я смотрю на то, как Эльса провожает глазами гробик. Крисси Хайнд behind[263]263
  Позади (англ.).


[Закрыть]. Да. Она тянет на 60 000. Хотел бы я целоваться с Крисси на заднем сиденье лимузина, когда она вся мокрая и потная после концерта. Хотя нет… Представляю себе всю эту рок-вонь. Она была и с Рэем Дэвисом, и с Джимом Керром[264]264
  Рэй Дэви с – лидер группы The Kinks, Джим Керр – лидер Simple Minds.


[Закрыть]. Вот бы им обеим объединиться и создать свою группу. «Однопостельницы»: The Belly In-Laws. Вот зародыш исчезает в могиле. Станет ничем, ибо ничем и не был. Прах еси, и ко праху отыдеши… Вот гробик опускается в эту могилу. Бабушка говорит:

– Что-то гроб как-то маловат…

Нерожденный племянник опущен в могилу. Мне хочется туда же. И я говорю, почти неслышно и ни к кому не обращаясь:

– А можно, я тоже?

– Да, ты тоже поедешь с нами, – говорит Мама.

Reykjavik. May 20th, 1996

Hi Kati.

Yesterday was the funeral of my uncle[265]265
  Funeral of my uncle: разумеется, должно быть: «племянник». Хлин Бьёрн путает эти английские слова, так как в исландском языке понятия «дядя» и «племянник» обозначаются одним и тем же, более широким термином родства: «fraendi» (букв.: «родич»).


[Закрыть]. I didn't know him. I never saw him. My mother saw him. She said he didn't look good. But still I was his godfather. He died inside my sister. He was buried before he was born. Maybe he was lucky. Everybody was very sad and I tried to be too. The weather was very good. Sunshine on sadness is kind of weird. Everything else is fine. Not much news. My mother is enjoing lesbianity and now they are pregnant. I mean her girlfriend is pregnant. I sometimes wonder how they did it. I went out last night and tried to meet some girl even though I would much more like to meet you. Hope you are fine. – Bi. – HB.

P. S. Could you describe your body? (Since I have only seen your face.)[266]266
  Рейкьявик, 20 мая 1996
  Привет, Кати!
  Вчера были похороны моего дяди. Я его не знал. Я его никогда не видел. Его видела моя мама. Она сказала, что он выглядел не очень хорошо. А я был его крестным. Он умер в утробе моей сестры. Его похоронили до того, как он родился. Наверно, ему повезло. Все печалились – и я тоже попытался. Погода была очень хорошая. Солнце со скорбью – это что-то причудливое. В остальном у нас все хорошо. Новостей мало. Моя мама наслаждается своим лесбиянством, и теперь они беременны. То есть ее возлюбленная беременна. Я иногда удивляюсь, как у них это получилось. Вчера вечером я пытался встречаться с одной девушкой, хотя я с большим удовольствием встретился бы с тобой. Надеюсь, у тебя все хорошо. Пока. – ХБ.
  P. S. Ты не могла бы описать свое тело? (Потому что я видел только твое лицо.).


[Закрыть]

Я лежу в кровати, зверски мучим эрекцией, как вдруг звонит телефон. Мой ответчик:

«Хлин Бьёрн слушает. Пожалуйста, повесьте трубку после звукового сигнала».

– Э-э… ну… Хлин… У тебя это, с автоответчиком фигня какая-то… Я вот…

Это дядя Элли.

Я:

– Алло!

– А, привет. Я думал, у тебя с автоответчиком что-то не то… Ты, парень, чего вытворяешь, а?

– Я? Ничего. Вот, сижу тут в интернете.

– Ну-ну… Слушай, друг, что это вообще такое, а? Не дали мне ни о чем знать! Можно подумать, я вам не родной! Или это из-за того, что я вожу? Вы там небось думаете, что я совсем откололся от семьи, если я все эти годы только и сижу за баранкой? А?

– А?

– Вот именно.

– Что?

– Что ты себе позволяешь, милый мой?

– Я? Да я сам все узнал только в последний момент, когда все уже началось. Я сам туда пришел с опозданием.

– Опоздал на похороны? А ты знаешь, что это значит?

– Нет. А что?

– Значит, ты на свои собственные придешь слишком рано.

– То есть? Это вообще возможно?

– Ну, друг… Рано или поздно, понимаешь ли… хе-хе-хе… А так вообще, скажи, это сколько весило?

– Ты хочешь сказать, что я приду раньше… Что я умру раньше, чем придет моя смерть?

– Хлин, ты вот этот стих помнишь?

Что значит жить? Снимать

Тело, как хибарку.

А буду помирать -

небу станет жарко.

– Я в рифмы не врубаюсь.

– То есть как это не врубаешься?

– Слова, которые звучат одинаково и значат одно и то же.

– Ну что за бред?!.

– Из-за рифмы слова теряют смысл. Тогда вместо осмысленных слов получается пустой звук.

– Пустой, да не простой: там же выходит совершенно новый смысл, ну, вот, как когда «снимать» рифмуется с «помирать», вот тогда выходит совсем новый смысл, в который, может, и не сразу врубишься, но вот, тогда получается… ну, вот, по-датски такое слово было: «poesi»…

– А-а, ну, значит, это что-то датское…

– Ага, датское…

– Как капли датского короля… А ты откуда звонишь?

– Я на Большом проспекте. На светофоре стою.

– И как у тебя сегодня, много дел?

– Да почти ни фига. Так что я, в принципе, мог бы туда заскочить. Но вот не судьба. Хотя, наверно, любопытно было бы взглянуть, я такого раньше никогда не видел. Хотя… Почему, спрашивается, я должен участвовать в таком бреде? Ну, бывает, ну, скинула баба, так что же, всем из-за этого на ушах стоять? Куда катится страна?!.

– А вот в Голландии, говорят, начали хоронить браки.

– Браки?

– Ну, это потому что развод – это всегда шок. И вот придумали специальный ритуал, чтобы людям было легче его пережить. Обручальные кольца закапывают в землю, на специальном «кладбище браков», а потом люди туда приходят и кладут цветы на свои старые семейные ссоры.

– Вот черт! Ну, у нас еще до этого не дошло, тьфу-тьфу-тьфу, по крайней мере, насколько лично я знаю эту страну, а я ее знаю, вон, вожу ее каждый божий день в своей машине. Они-то еще не начали хоронить… хе-хе-хе… А ты сам-то это видел?

– Нет. Я же опоздал.

– Да? Ну-ну… Значит, не видел этого, как его…

– Зародыша? Нет. Положение во гроб я пропустил. Мама говорила, там уже и глаза образовались, и все…

– Ага, значит, что-то такое уже вырисовывалось?

– Да. Наверно, что-то похожее на Магги.

– Правда? И как ты думаешь, сколько это весило?

– Шестимесячный зародыш… Наверно, где-то килограмм…

– Килограмм, значит…

– Да, такой комок кровавого цвета.

– Ага. Надо же, такая ерунда, а все ж родня!

Вот как было дело. На следующий день: репортаж на последней странице «DV»:

ГОЛЫЙ МУЖЧИНА ЛЕГ НА ЖЕНЩИНУ

Голый мужчина, гостивший в одном из домов Западного района, лег на пожилую женщину около полудня в воскресенье. Мужчина в возрасте примерно тридцати лет неожиданно появился из спальни и набросился на женщину, сидевшую на диване. Мужчина, по-видимому, находился в состоянии наркотического опьянения и не предпринимал попыток к изнасилованию, но оторвать его от женщины оказалось нелегким делом. Мужчина скрылся в неизвестном направлении до приезда полиции. Пострадавшая, находившаяся в гостях у своей дочери, отделалась легким испугом. Свидетелем происшествия оказался ее четырехлетний внук.

Дочь пострадавшей сообщила корреспондентам «DV», что накануне вечером она привела мужчину к себе домой после похода в увеселительное заведение. Мать и дочь собираются предъявить ему обвинение в сексуальном домогательстве. – Э. Г.

Я звоню в редакцию «DV», прошу соединить меня с Э. Г., представляюсь: «Я – голый мужчина» – и спрашиваю, не собираются ли они напечатать мою фотографию. Она увиливает от прямого ответа. Я предлагаю им взять у меня интервью. На первой полосе воскресного выпуска. С заголовком: «Всю жизнь мечтал так сделать». Она бросает трубку. Журналисты – как дети. Если ты подашь им новость на блюдечке, им ее не хочется, а если спрячешь под столом в комнате, они радостно поднесут ее тебе, с идиотской улыбкой во всю первую полосу. Я – слабак! Даже если я выйду на сцену голым, все равно успех мне не светит.

* * *

Тимур живет в «К-баре». Тимур – надежный парень. Отвязная душа. Тимур пьет чай с ромом. «Потому что ученые доказали, что с рома похмелья не бывает». Не знаю, бывало ли у него когда-нибудь время на похмелье. Разве что на пути из бара, когда ему надо пройти пару кварталов. Он вечно пьян, а в то же время нет. Уже дошел до того порога, до которого каждый дойдет, если семь лет подряд не просыхать. Кайфа больше нет. Даже после шестнадцати двойных чашек, которые он выпивает с часу дня до часу ночи. Как сказал мне Кейси.

Помимо рома Тимур еще посвящает свою жизнь каким-то духовным опытам. Какой-то медитации и нетрадиционным методам лечения, а может, и колдовству. Его иногда так и кличут – Колдун. У него всегда что-то такое жутко замороченное и глубокое. Он опрыскивает тебя с ног до головы из своего философского баллончика и при этом без конца ссылается на какого-то «Вальдорфа», какого-то гуру на Гималайщине. Тимур постоянно входит с ним в контакт, отрубается прямо за столом, на стуле, пялится в окно и держит в руке коктейльную трубочку из своей чашки. Когда его веки начинают трепетать, как крылья бабочки, значит, он вошел в астрал. А когда он оттуда выходит, дрожание прекращается. «Ну, ребята. Я был на маунтейне. Сообщение таково: Пусть свечи горят. Пусть свечи горят» – вот примерно так он говорит. Фактически он – Магги навыворот. Он говорит о «внешней гармонии» и о «мучении», а не «лечении», как тот. «Вот в чем соль, ребята. Если вас что-то мучит, вы это поймете. Потому что тогда – что произойдет? Да, только тогда что-то и начнет происходить». А сам он, судя по всему, уже домучайся до того, что посеял где-то все свои карточки, кроме одной кредитки, которую оставил в залог в баре.

«Я замучился, совсем замучился», – говорит он, но не смеется. Он смеется только наедине с самим собой, когда сидит за своим столиком у окна на стуле, который он сам обил тканью по своему вкусу, это лучший стул во всем «К-баре». Он багровеет, если его место занимает какая-нибудь «пони», когда ему случится выскочить в сортир. Что вообще бывает очень редко. У него какой-то буддистский мочевой пузырь, он сам утверждает, что его хватит на то, чтоб полить всю Сахару. Правда, я что-то не слышал, чтоб в пустыне много мочились. И все же… В одиночестве он смеется всеми своими килограммами, каким-то особенным смехом. В нем что-то пищит. По сравнению с его обычным голосом, очень тоненько, жир слегка вздрагивает. Слегка поскрипывает, как старый раздолбанный холодильник, который трясется в хвосте концертного автобуса на скорости сто километров в час по разбитому асфальту по дороге в «Вола»[267]267
  «Вол» («Uxi») – название популярного в годы написания романа клуба в округе Скафтафельссисла в Южной Исландии, места проведения рок-концертов и наркоманских сборищ.


[Закрыть].

Тимур – «бодист», это, стало быть, такая телесная версия буддизма. Отягощен мудростью. Сто сорок шесть килограммов девяносто граммов. «До седьмого дзена всего десять граммов недобрал. То есть сегодня. Потому что сегодня у Кейси выходной. А у нее чай какой-то жиденький, у этой, как ее…»