Текст книги "Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944"

Автор книги: Хассо Стахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Партизанская война, одна из самых ужасных категорий любой войны, была составной частью советского способа ведения боевых действий. Еще в 1914 году Ленин написал: «Война наших дней – народная война». Традиции партизанских акций 1905 года, опыт борьбы красных партизан в тылу Белой армии Колчака и Деникина в 1918 году не были забыты. Спровоцировать оккупантов на жестокие методы в отношении безвинных людей и тем самым разрушить любое примирение и любое взаимное доверие – этот метод оправдал себя также и в 1941 году.

В одном из призывов, подпольно распространяемом в немецком тылу, говорится: «Не пропускайте ни одного немецкого эшелона, идущего на фронт. Взрывайте поезда и железнодорожное полотно. Разрушайте мосты, производственные объекты, водонапорные станции. Уничтожайте продовольственные склады. Перерезайте линии связи. Бейте фашистов любым способом!»

Железнодорожное сообщение между фронтом под Ленинградом, на Волхове, южнее озера Ильмень и тыловыми районами подвергается постоянной опасности. Солдаты в переполненных вагонах уже давно перестали удивляться опорным пунктам на железнодорожных насыпях, сплошным заборам, в которых оставлено лишь место для амбразур, наблюдательным вышкам и проволочным заграждениям. Они, правда, ругаются, когда ночью и в снежную метель им приходится спрыгивать в качестве дежурной смены при остановке поезда на рельсы в конце вагона и осматривать пространство под ним и по обе стороны от него. Но кому же хочется взлетать на воздух от взрывчатки, напиханной под переполненный вагон? Партизаны крадутся вдоль перелеска, вырубленного немцами для лучшего обзора, прячутся за зеленью деревьев или в снежных ямах. Потом они запрыгивают в вагоны.

Группы подрывников насчитывают от трех до десяти человек. Они применяют мины ударного и контактного типов, мины со спусковым взрывателем и противоднищевые мины, взрыватель которых реагирует, как только тонкий штырь будет сдвинут с места. В это время остальные партизаны открывают огонь по поезду. Немцы пускают впереди и позади локомотива пустые платформы, а перед головным вагоном устанавливают дугообразный железный наконечник, который, подобно щупальцу, обследует путь на предмет наличия противоднищевых мин. Поезда следуют со скоростью 20 км в час, чтобы держать под контролем все обозреваемое пространство. Немцы оборудуют открытые платформы пулеметами и зенитными орудиями, обложив их мешками с песком. На особо опасных участках патрулируют бронепоезда. Часовые выстреливают один за другим пулеметные диски во все подозрительное, что окружает движущийся военный транспорт. И тем не менее все больше локомотивов превращается в металлолом, ржавеет рядом с железнодорожными путями, сойдя с рельсов.

«Колеса должны мчать нас к победе!» – так написано на бортах локомотивных тендеров. Эти слова только раззадоривают партизан, которые нападают на все, что движется на колесах в их страну. Их добычей становятся отпускники, раненые, горючее, боеприпасы, военная техника, продовольствие. Насилие порождает насилие. Обе стороны сеют ужас и страх. Гессе пишет: «Осознание того, что любое проявление милосердия к партизанам может стоить жизни боевых товарищей, оказалось достаточно сильным, чтобы солдаты смогли оправдать необходимость террора». То же самое, но с противоположной позиции мог бы написать также и советский историограф.

Вопрос о том, нашли бы вообще опору и поддержку партизаны среди местного населения при гуманной оккупационной политике, может быть здесь рассмотрен лишь вскользь. В 1941 году Сталин мог опереться лишь на малую толику действительно надежных элементов: мелких крестьян, жизнь которых стала лучше прежней благодаря коллективизации, технических специалистов, работников государственной администрации и верных режиму академиков. Прочное ядро составляли члены партии и комсомольцы. Основная масса занимала выжидательную позицию. Многие уповали в начале немецкой оккупации на то, что теперь удастся без прежнего партийного нажима реализовать национальные идеи в рамках независимых республик. Лишь когда стало ясно, что не приходится ожидать ничего иного, как эксплуатации и порабощения, тогда Советский Союз превратился в «монолитный блок», о котором с восторгом вещал Сталин.

Вернер фон Бломберг, бывший военный министр и главнокомандующий вермахта, вел во время Нюрнбергского процесса до сих пор неопубликованный дневник. В нем он дает меткую оценку немецкой оккупационной политике: «Дрожь пробирает, когда… задумываешься о том, что концепции и планы Гитлера вынашивались при отсутствии знаний об окружающем мире. Наш образ мышления и поступки являлись гнусным самодовольством и были оторваны от жизни».

Гитлер пресекал любую попытку создать с восточными странами основу взаимоуважительных межчеловеческих отношений. Насколько тяжело оккупантам строить правильное взаимоуважительное отношение с теми, кто воспринимает их как врагов и готов сопротивляться любой ценой, на этот счет во всем мире и по сей день имеется достаточное количество всем известных примеров.

Немецкие акции по борьбе с партизанами не находили поддержки у местного населения из-за нередко бесчеловечной оккупационной политики. Немцы отыгрывались на крестьянах за партизанские набеги и засады, так как самих зачинщиков им редко удавалось схватить. Тот, кто носил гражданскую одежду, сразу же попадал под подозрение. С другой стороны, партизаны всяческим шантажом и угрозами смертной казни заставляли местное население оказывать им всяческие услуги. Многие тысячи безвинных людей погибли таким образом. В партизанской войне обе стороны считали все средства борьбы законными. Как сообщает Гессе, уже осенью 1941 года немецкому 10-му армейскому корпусу южнее Озера Ильмень был представлен доклад одного из специалистов по борьбе с партизанами, в котором был проанализирован весь опыт действий в этом направлении. Там есть интересные наблюдения как, например, это: «Партизан почти всегда дает противнику возможность беспрепятственно пройти мимо себя. Спасаясь, он никогда не уходит на большое расстояние… Убежище для себя старается выбрать среди открытого пространства, забираясь в стог сена или накрываясь досками. В глухой местности он стремится спрятаться на удалении не более десяти метров… С косой за плечами или работая в поле, он старается держаться вблизи деревень». Мы узнаем, что партизанские лошади подкованы по-особому, что конные партизаны открывают огонь уже с сорока метров и на скаку прячутся за холку лошади, и что немецкие карательные отряды заставляют пойманных животных возвращаться на длинном поводке назад в партизанский лагерь, чтобы данным образом вычислить его местонахождение. Партизан, говорится в документе, скачет на лошади всегда в двух-трех метрах справа и слева от дороги. В качестве лагерных стоянок партизаны предпочитают островки среди болот. Там они стелят гать под водой. Они сооружают пункты наблюдения, спиливая дерево так, что оно своей кроной, падая, накрывает другое дерево, которое валится в свою очередь. Сучья накладываются друг на друга. В них партизан оборудует свое убежище. Если же партизан во время уличного боя прячется в доме в погребе, то изнутри он ставит щеколду, чтобы никто не мог предположить, что доски пола можно поднять.

Солдаты 28-й легкопехотной дивизии, рассказывая о своем пребывании в волховских лесах, вспоминают, что были вынуждены изменить маршрут движения, так как прямо перед ними партизаны разобрали до последнего гвоздика деревянный мост, который затем унесли с собой. Одна из боевых групп выходит в конце концов к оставленному партизанами лесному лагерю. «Убеждаешься, – говорится в донесении, – в каких ужасных условиях вынуждены жить партизаны». Разгадка хитроумных партизанских уловок стоит немцам много крови. А партизаны не церемонятся. Самые ужасные формы принимает их так называемая борьба, когда немцы вынуждены начать всеобъемлющее по территории и количеству войск отступление, как это происходит после катастрофы групп армий «Центр» и «Южная Украина» в 1944 году, имеющей еще более удручающий масштаб, чем разгром под Сталинградом. Разбитые немецкие части, мелкие группы заблудившихся солдат, одиночные военнослужащие, потерявшие свои подразделения, попадают обессиленными, голодными, ранеными и больными в руки «охотников за фашистами». Их зверски избивают, привязывают по несколько человек в ряд к гусеницам танков и расплющивают. Эти свидетельства очевидцев, которые не были сотворены на ядовитых кухнях аппарата по психологическому ведению войны, запротоколированы на бумаге. Доктор Рольф Хинце собрал их в книгу рассказов участников отступления, которым удалось избежать советского плена, и тех, кто вернулся домой после лагерей в России. Изобретательность, которая свойственна человеку, чтобы приготовить себе подобному мученическую гибель, ужасает своей жестокостью.

Часть массовых убийств раненых немецких солдат, совершенных большей частью в полевых госпиталях, может быть, впрочем, отнесена и на счет регулярных войск, утративших воинскую дисциплину. Эти зверства были одной из причин того, что многие немецкие солдаты были решительно настроены, даже в последний год войны, не сдаваться в самой безнадежной ситуации и продолжали сражаться до последнего патрона, чтобы избежать плена.

Разумеется, в то время не было недостатка в суждениях о том, что специфика партизанской войны подтверждает тезис о коварстве славяно-азиатских масс и воздействии их еврейско-большевистской идеологии. Те, кто этим сильнее всего возмущались, как раз и составляли наиболее злостную часть карательных отрядов. Старые офицеры пытаются смягчить варварский характер оккупационного режима, поддерживая в своем окружении честь рыцарства, порядочность и дисциплину. Они придерживаются взгляда, что во всеобщей народной войне именно военное ремесло попадает в плохие руки. Они, скорее всего, не стали бы все так упрощать, если бы задумались над тем, что в 1813 году добровольческий корпус Лютцева был привлечен к ведению, дословно, «бандитской войны» в тылу французов. А прусский родоначальник реформы сухопутных войск Герхард фон Шарнхорст был как раз тем, кто подготовил инструкции для действий этого добровольческого корпуса. Частично она была отражена позднее в советских правилах ведения партизанской войны. Кроме того, те, кто возмущались партизанскими действиями, не читали своего соотечественника – Гнайзенау.

Август граф Найдхардт фон Гнайзенау, один из легендарных прусских создателей военной реформы, впервые явился на свет истории, когда в 1807 году вместе с Йоахимом Нетгельбеком сражался против французских оккупантов при обороне крепости Кольберг. В 1813 году он доказал наличие полководческого таланта в Битве народов под Лейпцигом, а в 1815-м отличился, будучи начальником Генерального штаба Блюхера под Ватерлоо. Пищу для размышлений может дать его докладная записка под названием «План по подготовке народного восстания», которую Гнайзенау представил своему королю Фридриху Вильгельму III.

Гнайзенау исследует, что может быть предпринято в случае угрозы вторжения в Пруссию, и может предложить только то, что мы сегодня обозначаем термином «партизанская война». Он называет своих партизан вспомогательными войсками, характеризует их как своего рода народное ополчение, а борьбу против оккупационной власти считает народным восстанием. Его он и хочет организовать. Гнайзенау описывает, как подбираются командиры и подготавливаются к участию в восстании, при этом, из соображений конспирации, ничего не ведая друг о друге. Он тщательно перечисляет аргументы, исходя из которых, можно одержать победу над противником, предлагает лиц для вербовки и описывает, по какому организационному принципу должны строиться отряды. Благодаря ему мы узнаем то, что через 130 лет станет основой организационной структуры советских партизан.

Король педантичен. Он ставит вопрос на полях: почему Гнайзенау планирует состав роты в 80 человек? Ответ Гнайзенау: «Для таких сырых, новообразованных войсковых единиц хорошо, что они малочисленны, так как в них все люди на виду, и это также облегчает выполнение приказов». Правда, Гнайзенау намерен одеть в военную форму такое народное ополчение, но сам способ ведения ими боевых действий хочет сделать преимущественно скрытным. Он говорит: «Ополчение обороняет свой и соседний районы от набегов карательных отрядов французов. Оно препятствует вывозу врагом из страны продовольствия, денег, домашнего скота и т. д. Ни одно из вражеских предписаний на вывоз не должно выполняться. Тот из государственных служащих, кто выполнит подобное распоряжение врага, подлежит смертной казни. Никто не имеет права делать поставки противнику до тех пор, пока вражеский солдат не окажется у его дверей. Лишь в этом случае он может уступить насилию». Гнайзенау дальше развивает свою мысль: «Если же враг установит постоянную охрану или введет на продолжительное время свои карательные отряды в главные населенные пункты данного района, то ополченцы объявляют сбор, чтобы атаковать и уничтожить врага. В том случае, если враг окажется слишком сильным, следует уходить в близлежащие леса, чтобы оттуда нападать на места расположения оккупантов. Если же отряду угрожает опасность быть уничтоженным, то он рассеивается, прячет свое оружие, обмундирование (шапки, шарфы) и появляется уже в обличии обычных гражданских жителей своей страны». Это выглядит как пособие, на основе которого был подготовлен советский справочник по ведению партизанских действий.

«Легионы (отряды. – Ю. Л.), – говорится далее у Гнайзенау, – отправляются в леса, горы, болотистую местность и т. д., и оттуда засылают своих разведчиков. Когда противник захватывает район, то, как правило, днем ополченцы отсиживаются в удаленных безопасных местах, а ночью… совершают марш к пункту сбора, чтобы оттуда напасть на врага… или обеспечить себя провиантом. Из разных отдаленных мест своего размещения несколько легионов собираются вместе, чтобы напасть на врага, когда тот совершает переход или находится на постое».

Фридриха Вильгельма III, однако, трудно убедить. Он полагает, что ополчение разбежится из-за нехватки продовольствия, недостаточной выносливости, отсутствия военного опыта. Поэтому противнику достаточно будет нескольких выстрелов из ружей и пушек, чтобы разогнать его. Гнайзенау в ответ: «Только на войне можно научиться военному делу. И поскольку она нам навязана, то нужно использовать любые средства, чтобы создать врагу невыносимые условия».

Гнайзенау просит короля задуматься над тем, что противнику придется в этом случае самому все доставать на оккупированной территории. Он должен будет защищать собранное и быть готовым к тому, что в любую минуту может его лишиться. Поэтому он постоянно будет настороже, и это его должно изматывать, так как он вынужден пребывать в постоянном напряжении.

Король приводит все новые доводы в пользу своих сомнений, но Гнайзенау разбивает их один за другим. Он выдвигает новые аргументы. В том случае, когда ополченцы действуют вблизи противника, то они, «во-первых, двигаются только ночью, избегая мостов и больших трасс и предпочитая полевые дороги и пешеходные тропы. Во-вторых, днем они скрываются в лесах, каменоломнях или заброшенных домах. В-третьих, в одном и том же месте они не должны задерживаться дольше суток, то есть им следует находиться в постоянном движении, сохраняя в тайне направление следующего ночного маршрута». Местному проводнику, который ведет отряд, запрещено под страхом смерти выдавать численность ополченцев и маршрут их движения.

Гнайзенау полагает, что командиры подпольных ополченских отрядов должны поддерживать контакты с благожелательно настроенными местными жителями, бургомистрами, священниками различных конфессий, не информируя их при этом о своей численности и местах размещения. Для церковных проповедей он заготовил целый ряд цитат, которые должны поднимать повстанческий дух прихожан.

Гнайзенау все более четко определяет тактику боевых действий. Он предлагает создание отрядов, которые располагаются на удалении суточного перехода от больших дорог или речных переправ и постоянно находятся в движении. «Эти отряды выставляют наблюдателей из числа местных крестьян, контролирующих дороги и переправы. Когда обоз противника, карательный отряд или его курьеры приближаются к этим местам, ополченцы нападают и уничтожают их. Каждый отряд выставляет нескольких наблюдателей. Те, однако, никогда не знают места расположения отряда. Они передают сведения на второй пункт наблюдения, где находится конный ополченец, переодетый в военную форму противника. Наблюдатели располагаются на постоялых дворах у сельских дорог или вблизи небольших городов. Они пасут лошадей или занимаются еще чем-либо подобным. При них всегда либо конь, либо повозка с лошадьми, чтобы они могли быстро и незаметно передавать дальше свои сведения».

Гнайзенау знает свое дело, а также слабые и сильные стороны человеческой натуры. В том числе и своего короля. Его докладные записки и письма подтверждают, что это образованный человек, обладающий даром воображения. Король скорее обделен этим, и к тому же упрям. Он не любит свой народ, всецело полагается на свою абсолютную власть монарха и удручающе нерешителен. Даже его супруге, королеве Луизе, имевшей мужество противостоять в Тильзите с глазу на глаз тирану Наполеону I, не удается уговорить короля начать борьбу против корсиканского «бога войны». Когда же он, наконец, проявит решительность, то сделает это непродуманно, согласившись на позорный мирный Тильзитский договор.

Король пытается, несмотря на свое предубеждение, добросовестно и по-деловому оценить докладную записку Гнайзенау, чье судьбоносное значение станет ясным лишь через сто лет. Но между строк в его примечаниях на полях прослеживается раздражение в отношении своего увещевателя. Сомнения в целесообразности такого способа ведения боевых действий, который позднее будет повергать в ужас стратегов Второй мировой войны, перемешиваются с нелестными замечаниями о соотечественниках. Но Гнайзенау доверяет королю Пруссии свои еще более сокровенные мысли. В своих предложениях он идет еще дальше. «В церквях необходимо призывать прихожан после богослужения присягать на верность королю, внушать им мысль о необходимости соглашаться на проведение оборонительных мероприятий. Следует потребовать от них дать клятву, что только насилие может их заставить поставлять врагу продовольствие». Данный акт надо наполнить особой торжественностью, – подчеркивает Гнайзенау. Это сильно смахивает на партизанскую клятву, заканчивавшуюся словами: «Если же я по собственной слабости, трусости или злому умыслу нарушу эту мою клятву и …предам мой народ, то пусть меня покарает смертью рука моих товарищей».

Пометки на полях, которые Фридрих Вильгельм III посвящает пламенным словам Гнайзенау об истоках народного восстания, оскорбительны: «Хорошо с точки зрения поэзии»!

На это Гнайзенау дает своему королю ответ, достойный свободомыслящего человека, сохраняя при этом полное уважение к нему: «Тот, кто руководствуется лишь холодным расчетом, является упрямым эгоистом. На поэзии основывается безопасность трона. Тот из нас, кто с печалью смотрит на шатающийся трон, мог бы найти себе спокойное, счастливое положение, отрешившись от всего, что его окружает… Но это в том случае, …если он вместо чувств в основу возьмет расчет».

Пятая глава
НОЖНИЦЫ МЕЖДУ ДИСЦИПЛИНОЙ И СОВЕСТЬЮ

Оставим партизан в лесах Пруссии и Ингерманландии. Обратим наш взор на регулярные войска. Имеют ли вообще дивизии группы армий «Север» этой зимой и весной 1942 года какие-либо шансы на выживание? Немцы не только возлагают надежду на это, они даже верят в победу. Они не знают, что их фюрер играет ва-банк, все еще рассчитывая на неожиданный удар с целью овладения Ленинградом. Он смиряется с окружением 96 000 немцев под Демянском, так как полагает, что сможет изменить ситуацию. По его мнению, удар из этого котла обещает хорошую перспективу для продвижения в глубь территории России. Немецкие солдаты не знают, что военно-воздушные силы Германа Геринга по своим боевым возможностям рассчитаны лишь на четверо суток непрерывных боев. Они не знают, что получают обморожение конечностей из-за того, что на фоне, казалось бы, уже одержанной быстрой победы над Советским Союзом было отдано распоряжение о частичной демобилизации германской армии. Поэтому Генеральный штаб не позаботился о поставке на фронт в сухопутные войска достаточного количества теплых вещей. Когда же зима проявила себя с неожиданной силой, то сразу же сказались просчеты в снабжении. Немецкие солдаты не могут себе представить, что отмороженные уши, носы, конечности не входят в сферу геостратегических планов их военачальников.

Советы уже в 1939 году искали признаки закупок немцами на мировом рынке овечьей шерсти для зимнего обмундирования. Советские разведчики проверяли тряпье из мусорных баков у немецких казарм, думая обнаружить на них следы от зимней ружейной и моторной смазки. Лишь при наличии этого, как они полагали, Гитлер мог бы начать войну с Россией. Но никаких следов такого рода они не обнаружили. Русские не могли себе представить, что Гитлер и его полководцы даже не забивали этим свои головы. Немецкому руководству было приятнее думать о том, как пройдет парад победы в Москве.

Немцы не отдавали себе отчета, насколько велик объем их ошибок, неправильных расчетов, смертельно опасной для них смеси высокомерия, заносчивости и мелкобуржуазной мании величия. Но самое главное, что они не представляли реальной силы и неукротимой жизнеспособности советского противника.

28 декабря 1941 года генерал-лейтенант Герберт Лох сразу же после своего назначения командиром 28-го армейского корпуса посылает докладную записку с грифом «Совершенно секретно» командованию 18-й армии. Она касается позиций в районе «Бутылочного горла» (Шлиссельбургско-Синявинский выступ. – Ю. Л.), простирающегося по фронту на 15 км и в глубину на 20 км, захватывая с севера побережье Ладожского озера, с запада берег Невы и проходя с востока через густую сеть болот и лесов. Докладная записка в сжатой и конкретной форме предлагает отвести войска до железнодорожной линии, ведущей к железнодорожному узлу Мга, так как «эти позиции не блокируют Петербург и не в состоянии противостоять крупному наступлению противника. Мы воюем ведь не ради поддержания нашего престижа, – пишет генерал и тем самым свидетельствует, как мало он знает своего верховного главнокомандующего. Он продолжает: – Поэтому не следует также подвергать себя риску иметь тяжелые потери и, как следствие, крупные неудачи».

Это сказано достаточно ясно. Немцы почти полностью блокировали Ленинград. Но они сами попали в такую ситуацию, которая стала для них чрезвычайно опасной, как только они захотели сделать блокаду долговременной. В этом смысле предложение генерала является исключительно логичным. Трасса, проходившая по льду замерзшего Ладожского озера, по которой доставлялись промышленная продукция, войска и население, имела протяженность 30 километров. «Она, – пишет генерал Лох, – лучше, чем полевые дороги, петляющие вдоль озера. Какой тогда смысл оборонять эти дороги? То, что не удастся удержать в случае крупного подготовленного наступления выступ, выпирающий в сторону противника на 15 км по фронту и 20 км в глубину, – говорит генерал, – не требует каких-либо доказательств. Русские, в отличие от нас, имеют полную свободу действий. Они могут неделями готовиться к крупному наступлению с тем, чтобы затем начать его одновременно с востока, севера и запада. В случае концентрированного удара на Мгу, – высказывает опасение генерал, – по меньшей мере три немецкие дивизии со всем вооружением и техникой будут выведены из строя». Насколько близок провидец к истине, подтвердится позднее. Генерал предлагает заблаговременно подготовить будущие позиции и разъясняет их целесообразность. Он рекомендует как можно быстрее подготовиться к отходу.

Что говорит командующий 18-й армией фон Кюхлер по поводу этого трезвого и взвешенного предложения, соотнося его с иллюзорной стратегией и безрассудностью Гитлера? Мы знаем, что в это время немецкие армии отступают от Москвы в метель и при температуре минус 35 градусов.

По обеим сторонам дорог все забито телами убитых солдат, неподвижно застывшими автомобилями и взорванными орудиями. Гитлер издал приказ, в котором требует: «В обороне сражаться за каждую пядь земли и до последних сил. Лишь таким образом мы сможем нанести противнику тяжелые кровопролитные потери, ослабить его моральный дух и добиться полного превосходства немецких солдат».

Если сказанные Гитлером слова положить на музыку Вагнера, то тогда уже точно создастся впечатление, что слова корпусного генерала, отважившегося посоветовать скорейший добровольный отход на стабильный участок фронта, попахивают предательством.

Но фон Кюхлер слывет благоразумным человеком. Он воспринимает докладную записку как деловой документ и высказывает на оригинале жирными буквами свое мнение: «Сдача „Бутылочного горла“ по представленным причинам рассматривалась и мною», – говорится в его резолюции. Но затем приходит черед слову «однако», которое является примером решения удерживать в эти дни все, что только можно удержать. И это решение меньше всего увязывается с разглагольствованиями Гитлера под звуки угодных ему фанфар. Кюхлер преподает конкретный урок своему генералу, говоря, что его предложение может быть реализовано только тогда, когда действительно будут оборудованы долговременные оборонительные позиции. Нельзя так просто размещать солдат в открытом поле. «В этом случае, – пишет далее Кюхлер, – войска понесут большие потери не от врага, а из-за погодных условий, особенностей местности и обморожений. Несмотря на отправленные заявки, в армии пока ощущается большая нехватка саперов и военных строителей». Эта ссылка на отправленные заявки, скорее всего, свидетельствует о том, насколько Кюхлеру претит самоубийственная стратегия Гитлера.

Генералу Лоху хочется несколько ослабить удавку вокруг Ленинграда, чтобы дать передышку своим дивизиям и уменьшить потери. Это всегда отвечало традициям прусского офицерства. Генерал не видит какой-либо причины сдавать Мгу. Она является для немцев стратегически важным пунктом. Но и для ленинградцев это название является магическим, открывающим путь к свободе. Отличительным знаком Мги является неуклюжее строение водонапорной башни, посеченное осколками снарядов. Мга – больше, чем деревня, но и не город. Этот поселок расположен у коричневой от торфа реки одноименного названия, что петляет через сотни болот в окрестных лесах. Из Мги можно добраться по Кировской железной дороге до портов с базами снабжения, какими являются Мурманск и Архангельск на севере страны. Из Мги дорога идет также в Свердловск на Урале, Ярославль на Волге, на Гатчину по пути в Псков и Кёнигсберг. В 1942 году она является важнейшим железнодорожным узлом в «Бутылочном горле». Мга как раз и становится основной целью наступления советской армии под Ленинградом. Для немцев Мга представляется кошмаром, огромным кладбищем с бесконечными рядами березовых крестов, чей вид заставляет притихнуть даже самых невозмутимых и опытных бойцов.

Спустя семь месяцев 6-й советский гвардейской стрелковый корпус перейдет в наступление на Мгу во время Первой Ладожской битвы (немецкое обозначение военной операции в Приладожье 27.8–2.10.1942 г. – Ю. Л.), положив тем самым начало многомесячному сражению за «Бутылочное горло».

Немецкие части, сражающиеся на огромном пространстве между Кронштадтской бухтой и озером Ильмень, постоянно испытывают нехватку в личном составе и боевой технике, из-за чего не в состоянии в полной мере выполнять поставленные перед ними задачи. Самой напряженной для немецкого командования является «работа по латанию прорех». Оно вынуждено оголять боевые порядки в одном месте, чтобы заделывать возникшие дыры в других местах. Оно растягивает боевые позиции так, что солдаты едва могут видеть друг друга. Приданные другим дивизиям подразделения перетасовываются, поспешно вводятся в бой, затем так же быстро перебрасываются на другую позицию. Некоторые дивизии смогли доложить о восстановлении своего штатного боевого состава лишь через несколько месяцев после таких боевых действий. В таких немыслимых условиях однажды один из батальонов ночью перебрасывается при диком морозе на автомобилях на 100-километровое расстояние. Когда он прибывает к месту назначения, то почти половина его состава уже небоеспособна из-за обморожений. В довершение выясняется, что из-за ошибки при доведении приказа туда был послан не тот батальон.

Для некоторых немецких командиров частей все более ощутим разрыв между дисциплиной и совестью. Под впечатлением быстрой победы в 1940 году над Францией, считавшейся заклятым врагом, многие старые высокопоставленные офицеры, служившие еще солдатами в Первую мировую войну, полагали свести таким образом счеты за постыдный для них Версальский мирный договор и, как следствие, отомстить французам, оккупировав их территорию. Поэтому их недовольство Гитлером уменьшилось. А если оно и выражалось, то в силу родословного высокомерия, а не из-за моральной или деловой оценки фюрера.

Вновь зарождающиеся сомнения имеют более глубокие корни. Один из молодых офицеров, граф фон Штауффенберг также все больше начинает задумываться над происходящим. Будучи кавалеристом, он, несмотря на свое выдающееся военное дарование, был определен закостеневшей бюрократической военной машиной заниматься выездкой лошадей. Позднее ему была поручена, хотя и ответственная, но все же рутинная работа. В качестве офицера штаба главного командования сухопутных войск он все глубже начинает заглядывать за кулисы происходивших событий. Уже 13 ноября 1941 года собравшиеся в Орше начальники штабов групп армий, самих армий и танковых групп высказали сильную озабоченность нехваткой личного состава и военного имущества, надежных транспортных средств и подготовленных дорог. К тому же наступала суровая зима, да и противник наращивал свое сопротивление. Начальник штаба сухопутных войск Гальдер посетовал: «Перед началом похода на Россию мы считали, что у русских может быть самое большее 19 000 орудий. А сейчас нами уже захвачено 24 000 орудий». Затем он добавил: «Самое прекрасное время наших военных действий осталось позади». Это в точности его слова. По итогам этого совещания господа с красными лампасами сделали такой вывод: «Никаких больше наступательных операций до следующей весны».