Текст книги "Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944"

Автор книги: Хассо Стахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

При этом о Гитлере никто и не вспомнил. А он намерен передвинуть линию фронта на 600 километров вперед. Гитлер считает невозможным с точки зрения технических возможностей оборонной промышленности комплектование Сталиным новых армий на Урале и Волге. Поэтому и не верит такого рода донесениям. Более того, он даже отводит с центрального участка Восточного фронта четыре дивизии. Немного позже командующий 3-й танковой группой Райнхардт, с которым мы уже встречались под Ленинградом, оценит совокупную боеспособность своих восьми дивизий как равную семи ротам. А генерал Гудериан заявит после того, как осознает масштабность катастрофы под Москвой: «У нас боеспособны лишь части тылового обеспечения, которые медленно откатываются назад».

Через несколько дней после знаменательного совещания в Орше Гитлер доверительно признается датскому министру иностранных дела Скавениусу, что немецкий народ будет уничтожен советской властью, если не проявит стойкости и готовности к самопожертвованию. В эти дни офицер отдела личного состава прилагает к папке с документами для доклада начальнику Управления военной экономики и вооружения сухопутных войск копию одного из писем, на которой делает пометку: «Написано в совершенно трезвом состоянии»! В письме сообщается: «Дорогой Г.! Среди приближенных Розенберга (рейхсминистр по вопросам оккупированных восточных территорий. – Ю. Л.) обсуждается следующий вопрос: Немцы не в состоянии заселиться на всем Восточном пространстве. В целях селекции они должны быть поделены на людей типа „А“ и „О“. Тип „A“ (alt. – Ю. Л.) предназначен для старого Рейха. Тип „О“ (ost. – Ю. Л.) – для Восточного пространства. Путем отбора должен быть выведен новый сорт людей. Из людей типа „О“ будет сформирован „особый класс“, который заселится на крайних точках Восточного пространства (Крым и Ингерманландия). От этих крайних точек „ковром“ пойдет заселение людей типа „О“ в направлении Германии. Могу ли я Вас в предварительном порядке занести в список тех людей типа „О“, которые определены для „коврового покрытия“ в направлении Германии? Или же Вы предпочитаете быть причисленным к людям „особого класса“ „О“ в Ингерманландии (район Ленинграда. – Ю. Л.)?»

Ироническое отношение к данному документу представителя военного командования и расовая идеология окружения Розенберга представляют собой две грани внутреннего мира правящих слоев Германии.

Советское руководство тем временем вводит в бой семь новых полностью вооруженных армий, о которых немцы не имеют никакого представления. Из всех 162 германских дивизий, действующих на Восточном фронте, лишь восемь являются полностью готовыми к ведению наступательных действий и 47 – ограниченно готовы к этому. 104 дивизии могут вести лишь оборонительные бои. Зато детально проработан и готов план проведения парада победы Гитлера в Москве.

Гитлер заявил: «Автомобиль способен на все!» Однако из его 500 000 автомобилей 100 000 полностью выведены из строя и еще 250 000 находятся в ремонте. А 210 000 лошадей, часть из которых была уничтожена противником, должны быть списаны из-за нехватки фуража и истощения. В такой ситуации руководство вермахта просто не в состоянии было приступить к строительству оборонительных позиций и оборудованию зимних укрытий. Поэтому ничего не оставалось, как продолжать отдавать приказ: «Держаться до последнего солдата».

Вольфганг Фенор отмечает в своей захватывающей книге о Штауффенберге дату 20 января 1942 года как отход 36-летнего графа от кошмарных стратегических планов Гитлера. Будущий участник покушения к тому времени уже разрабатывал собственную концепцию действий, несмотря на свой 15-часовой рабочий день. Он начинает постигать, какому безумному воздействию подвергается его народ.

В то время как в застывших от ледяного холода лесах вгрызаются друг в друга в смертельной злобе десятки тысяч молодых солдат, Штауффенбергом все больше овладевает ярость. Он осуждает аппарат власти, частичкой которого является сам, и становится на сторону жертв гитлеровского режима. «Эти люди, не задумываясь, решились на самые высокие поступки, – напишет он позже, в то время как фюрер и его подражатели делили между собой сферу влияния. Эти люди смогли отстаивать свои взгляды и убеждения во имя спасения десятков тысяч других жизней». Такого рода слова многие бывшие офицеры даже сегодня воспринимают не очень охотно. В том числе и испытавший многое глуховатый артиллерийский командир, не желающий ничего слышать о том, что обязательства могут быть взаимными, также как и верность присяге. Он не хотел также слышать и об ответственности командира за своих подчиненных. Буркнув, он прервал разговор на эту тему словами: «Присяга, есть присяга. И баста!» Хотя интересно, как бы он истолковал фразу генерал-фельдмаршала фон Манштейна, заявившего: «Гитлеру было чуждо чувство добропорядочности в отношении немецких солдат». Или слова Теодора Фонтане (немецкий поэт и философ XIX века. – Ю. Л.): «Если первое лицо государства нарушает данную им клятву из-за своего безумия, или из-за совершенного им преступления, или еще по каким-либо причинам, то почему я не могу позволить себе сделать то же самое».

К началу войны у Красной Армии на вооружении были 23 000 танков, из них 14 700 в полной боевой готовности. К маю 1942 года она потеряла 26 500 боевых машин, включая те, что были произведены за это время. Но в это же самое время непрерывным потоком с конвейера сходят все новые колоссы. Только за 1942 год их произведено 25 000 единиц. За этот же период немцы выпускают 10 000 танков. Русская армия теперь насчитывает 5 миллионов человек, а немецкая – чуть более 1,5 миллиона. Русские имеют лишь один фронт боевых действий, немцы ввязались в войну на огромном пространстве: от мыса Норд Кап до Эль-Аламайн и от Нарвика до Черного моря. С этой точки зрения самопожертвование, ведущее к массовой гибели русских и немцев под Ленинградом, имеет некоторый оттенок безумия. Этим объясняется также, почему высокопоставленные, опытные и верные долгу немецкие офицеры намерены устранить своего верховного главнокомандующего Гитлера, несмотря на риск заслужить репутацию предателей, объявленных вне закона. Они не хотят быть соучастниками убийств миллионов людей, поняв, сколько жертв еще может быть принесено ради проигранного дела. Акцентируя внимание на то, что Сталин уничтожал в массовом количестве и без зазрения совести народы Советского Союза, мы зачастую закрываем глаза на то, что подобные действия Гитлер совершал и со своим народом.

Один из тюремных надзирателей попытался высмеять генерал-майора Штифа, одного из заговорщиков покушения на Гитлера 20 июля 1944 года, за его вид в полосатой робе заключенного, которую тот должен был теперь носить вместо брюк с генеральскими лампасами. В ответ Штиф пробурчал: «Разве вам дано понять, какую одежду сегодня почетнее носить»? Штиф был убит по приказу Гитлера в тюрьме Плетцензее.

Нет ничего удивительного в том, что в то время большинство военнослужащих вермахта не были готовы оправдать заговор. Солдат, заряженный на выполнение своего долга и не имеющий дополнительной информации, не в состоянии видеть взаимосвязанных факторов. Бесчинства соотечественников в военной форме истолковывались лишь как отдельные «свинские поступки» и не могли быть тогда приписаны системе. Часто это выражалось следующими словами: «Если бы об этом знал фюрер». Поэтому ни обер-ефрейтор, ни боевой генерал не видят смысла сопротивляться действующему режиму. Слишком близко находились они от линии фронта, чтобы позволять себе думать о том, что могло бы ослабить их боевой дух. Их служба продолжается без перерыва днем и ночью. У них просто нет времени на то, чтобы, уютно устроившись с рюмкой коньяка и сигарой, вести беседу о целесообразности заговора и критиковать командование, находящееся на удалении тысячи километров от них. Они востребованы в данном месте и слишком далеки от центральных властей. Но это не оправдывает хвастунов в генеральской форме и совсем непонятно с перспективы сегодняшнего дня, когда речь заходит о «самовыражении» и о «переоценке ценностей».

О том, насколько уже измотаны боями немецкие части на северном участке фронта, свидетельствует докладная записка генерала Зигфрида Томашки, командира восточно-прусской 11-й пехотной дивизии – элитного соединения вермахта. Она направляется служебным порядком с грифом «Совершенно секретно».

«Любовь к Отечеству, воля к победе, чувство долга и повиновение вдохновляют войска идти на самые большие жертвы, – говорится в ней. – Но эта готовность жертвовать собой не гарантирует успеха, если для этого больше не остается боеспособных сил… Фронтовики, отличившиеся в боях, сомневаются в компетенции немецкого командования. Они не понимают, почему больше не соблюдается принцип, прививаемый каждому офицеру, что восстановление истраченных сил является предпосылкой к достижению успехов». Томашки выражается еще конкретнее: «Конечно, с помощью пропагандистской работы можно кое-чего добиться. Но ею ни в коем случае не удастся вновь сделать солдата боеспособным, если он выведен из строя из-за перенапряжения своих сил». Записка заканчивается судьбоносной фразой: «Это закончится катастрофой, но при надлежащем руководстве ее можно избежать». При этом слово «надлежащем» выделено особо. Эти слова хотя и мужественные, но воздействия они не имеют. Хождение по инстанциям всегда длительно. Часто этот путь заканчивается корзиной для мусора.

Сегодня нам уже известно то, что тогда лишь предвидели такие генералы, как Томашки: смертельная битва для Третьего рейха, стоившая миллионов человеческих жизней, уже началась. Гальдер записывает в марте 1942 года в своем дневнике о том, что потери вермахта на Восточном фронте достигли к этому времени 1 073 066 человек. Трем немецким пехотинцам противостоят теперь десять красноармейцев, на один немецкий танк приходится десять советских. У русских в три раза больше самолетов всех типов, чем у немцев. Гитлер объявил войну США. Он замышляет планы вторжения в Иран, Ирак и Египет. Командующий сухопутными войсками фон Браухич отправлен в отставку, несмотря на то что он глядел в рот своему фюреру, повторяя за ним слова о том, что «война ведется между расами с необходимым для этого ожесточением».

Судьбоносный вопрос о том, удался бы вообще упорядоченный отход при отсутствии отсечных позиций, подъездных дорог, транспортных средств и с учетом безжалостно преследовавшего противника – этот вопрос унесут с собой в могилу последние из оставшихся в живых фронтовиков. Он стал предметом уже известного нам острого диалога между генералом Лохом и Кюхлером, он же привел в те месяцы к отставке всех трех командующих группами армий, к смене танкового генерала Гудериана, к увольнению из армии Эриха Гёпнера и к спорам между «ястребами и голубями» в руководстве вермахта. Даже некоторые советские маршалы считали правильным приказ Гитлера «держаться до последнего».

То, что методы ведения войны Гитлером выливаются во все большую проблему, не в состоянии были признать многие из тех, кто в силу своего кругозора и занимаемой должности, по крайней мере, могли бы способствовать некоторым изменениям. А те немногие, кто, действительно, решались сказать правду в глаза, лишь изредка встречали понимание со стороны своего верховного главнокомандующего.

Насколько мало у берегов Волхова вспоминают немецкие обороняющиеся части о Гитлере, настолько же мало думают наступающие дивизии «красных» о Сталине. Немецкие части, занявшие оборону на флангах прорыва советских войск и в местах окружения, вонзаются своими клиньями подобно болезненным занозам во вражеские позиции. Поэтому Вторая ударная армия генерал-лейтенанта Клыкова намерена в первую очередь расширить участок своего наступления. Она отходит от первоначально разработанного плана и стремится направить основной удар на Чудово, железнодорожный узел у изгиба шоссе, расположенный вблизи Волхова. Помимо этого, русские включают в свою игру новый фактор: 54-ю армию генерал-майора Федюнинского. Она должна прорвать с северо-востока немецкую линию обороны у Погостья, а затем соединиться со Второй ударной армией в районе шоссе между Ленинградом и Чудово. Такими клещами должен быть отсечен весь немецкий северо-восточный фронт и большая часть немецких позиций в районе Волхова.

Погостье – это неприметная железнодорожная станция посреди болот. Отныне она становится еще одним источником ужасных слухов, которые распространяются в немецких войсках и, в первую очередь, в 18-й армии. Это относится также к Киришскому плацдарму, Гайтолово, Просеке с линией электропередач, Синявинским высотам, Мге, Городку, Дубровке (Невский пятачок. – Ю. Л.), Колпино, Званке, Дымно, Просеке «Эрика» («Долина смерти». – Ю. Л.). Каждый уцелевший солдат сохраняет в памяти эти названия, сопоставляя их с незабываемым кошмаром.

Погостье – это всего лишь несколько домов барачного типа. Оно тянется вдоль железнодорожной линии, ведущей из Мги на юго-восток к немецкому плацдарму у деревни Кириши, что находится в 50 километрах от нее у прямой как стрела железнодорожной насыпи, которая большей частью не выше человеческого роста. Эта насыпь служит немцам основной линией боевых действий, окруженной с обеих сторон болотистым мелколесьем. К нему подступают заросли из тростника, переходящие в трясину с молодой порослью деревьев. Затем начинается лес, состоящий из берез, ольхи, дубов, елей и сосен. Между ними простираются бездонные топи. Эта местность абсолютно чужда немцам из-за своего бездорожья. Но русские могут в ней бесшумно и быстро передвигаться, а также ловко маскироваться.

Только к середине 1941 года в руки офицеров немецкого генерального штаба попадает документ под названием «Военно-географические сведения о европейской части России». В нем имеются такие интересные наблюдения, как, например: «Покрытая густым лесом Ленинградская область… дает хорошие возможности для укрытий, но существенно затрудняет обзор. В лесной местности очень трудно ориентироваться при передвижении на большие расстояния из-за кустарников и однообразия ландшафта». Мы узнаем из этого документа, что климат совершенно не подходит для проведения военных операций. Лучшее время для использования пригодных дорог – это лето, но оно очень короткое. Сухой период продолжается немногим более трех месяцев. Весна и осень обозначаются в документе как «время бездорожья». Зимний период приносит с собой длинные, темные ночи, сильный мороз, высокий снежный покров, особенно начиная с января, снежные заносы и так далее. Все это чаще всего затрудняет продвижение войск, осложняет их питание, размещение и снабжение. Мы читаем о дорожной сети, которая «на большом пространстве непригодна для использования современных средств передвижения. В труднопроходимых лесах и болотистой местности Ленинградской области немногие пригодные шоссейные и проселочные дороги дают возможность обороняющейся стороне из-за своей малой ширины создавать любые виды заграждений».

Это звучит совсем по-другому, чем восторженное описание талантливым писателем Владимиром Набоковым окрестностей его родного города. Но это лишь кажущееся противоречие.

Немцы вступают на русскую землю как захватчики. Для них любая милая полянка, каждая опушка леса грозит гибелью, или, по меньшей мере, тяготами бессонных ночей на посту под проливным дождем, или же боями пехотных подразделений при лютом морозе.

Набоков, напротив, возвращает нас после летней охоты за бабочками и зимних прогулок в санях в уют своего поместья с просторным холлом, широкими лестницами, салонами и пятью ванными комнатами. Зимой 1905 года у него, шестилетнего мальчика, нет никаких других забот, как только ждать предстоящей встречи с новой гувернанткой, которую привезет с близлежащей станции Сиверская кучер Захар на санях, запряженных вороными лошадьми Зойкой и Зинкой. А за ней в это время будут следовать другие сани с багажом мадмуазель, включая ее шляпные коробки.

Есть люди, которые приписывают трудности с доставкой и снабжением в группе армий «Север» и роковую неповоротливость немецких войск недостаткам инфраструктуры в раю советских трудящихся. Это слабый аргумент, диктуемый высокомерным пренебрежением. Не нужно было быть, как свидетельствуют документы, провидцем, чтобы своевременно организовать снабжение. И остается загадкой, почему немецкие офицеры службы военных сообщений лишь теперь открывают для себя, что их грузовые автомобили не могут тащить за собой прицепы, так как этого не позволяют русские ухабистые дороги.

Но вернемся в болотистые леса, окружающие Погостье. Здесь, как и ранее на Волхове, просочились сквозь тонкую немецкую оборонительную линию и между опорными пунктами целые батальоны красноармейцев. Немцы направляют против них специально созданные отряды по борьбе с диверсантами. Но тем не удается выследить «группы призраков», и они вынуждены довольствоваться лишь несколькими окруженными сибиряками, которые надеялись примкнуть к передовым отрядам советских войск. Немцы слышат команды русских офицеров и сержантов, рев танковых двигателей и лязг их гусениц, выдвигающихся на рубеж атаки, откуда они прорубают выстрелами своих пушек «огневую просеку». Дым из выхлопных труб стелется по деревьям, заставляя немцев зажимать нос. Русские усердно валят деревья, не обращая внимания на обстрел, обтесывают их для будущих блиндажей и окопов. Они высылают к железнодорожной насыпи посты подслушивания, а в это же время немцы вблизи передовой позиции оборудуют наблюдательные пункты и ДОСы (долговременные огневые сооружения. – Ю. Л.). В воздухе пахнет грозой.

В то время как противники здесь еще лишь прощупывают друг друга, на юго-востоке через Волхов начинает перекатываться огненный вал Второй ударной армии. Несколько дней спустя морзянка немецких радистов стрекочет и в районе Погостья: «Срочно! Противник открыл огонь на всем участке фронта и переходит в наступление!» 54-я армия генерал-майора Федюнинского штурмует железнодорожную насыпь у Погостья.

Полки 225-й гамбургской пехотной дивизии сейчас растянуты по всей линии фронта, находясь в районе боевых действий на большом расстоянии друг от друга. 333-й пехотный полк так и не сумел подготовиться к боям в зимних условиях. Одетый в серо-зеленые шинели, сапоги с короткими голенищами и без маскировочных белых халатов, он занял оборону у железнодорожной насыпи Погостья. Давно уже забыты теплые постели в казармах Восточной Пруссии.

Для этой дивизии, так же, впрочем, как и для всех других, выдержавших натиск противника под Ленинградом, подходят слова из хроники 215-й пехотной дивизии, которая уже прочно втянута в водоворот советского прорыва через Волхов: «Немецкое военное командование было повинно не только в том, что не позаботилось своевременно обеспечить войска теплым обмундированием. Оно вообще не подумало о зимней одежде, необходимой для этого времени года. Возникающие по вине командования огромные трудности в снабжении и осознание беспомощности, когда нельзя уменьшить страдания заболевших однополчан, вызывали в войсках горькое разочарование. Это не способствовало поднятию боевого духа. Тем удивительнее было то, что солдаты сохраняли чувство верности своему долгу, которое позволило им выстоять до конца, несмотря на самые большие для них лишения».

Житель Пфальца (округ в федеральной земле Рейнланд-Пфальц. – Ю. Л.) Гейнц Тюфферс был назначен в эти страшные дни передовым артиллерийским наблюдателем у Погостья. В своем дневнике он сделал такую запись: «Русские непрерывно атакуют нашу слабую оборонительную линию с опорными пунктами у железнодорожной насыпи. Три русских танка, преодолевшие насыпь, беспорядочно ведут огонь по убегающим немецким солдатам. Ужасное зрелище!»

Немецкие солдаты, спасающиеся паническим бегством? Тот, кто в то время безоговорочно верил немецкой кинохронике, изображавшей молодцеватых солдат-фронтовиков, которые стремительно неслись вперед под звуки победных маршей, тот может воспринимать подобное описание как советскую пропаганду. И тем не менее многие немецкие и русские солдаты пережили нечто подобное. Повидавшие всякое на своем веку знатоки военного ремесла давно уже научились своевременно оставлять свои позиции, независимо от того, имелся на это приказ или нет. «Меняю железный крест на кроссовки», – так это звучало тогда на солдатском жаргоне. Отмеченные высокими наградами мастера рукопашного боя стремглав, подобно зайцам, бежали, подхватив оружие и набив карманы патронами. Но они точно знали, когда должны остановиться и, взяв себя в руки, вновь оказать сопротивление. Затем они переходили в контратаку до того, как красноармейцы закреплялись на отвоеванной ими позиции.

Но было и другое: безудержное бегство, паника по принципу «Спасайся, кто может». Оставленные на произвол судьбы раненые и контуженые солдаты, брошенное боеготовое стрелковое оружие и пушки, изготовленные к стрельбе новенькие минометы, забытые и даже еще включенные радиостанции. Все это действительно имело место. Не всегда дисциплина одерживает верх над стадным чувством.

Когда в группу из тридцати солдат, среди которых каждый в отдельности чувствует себя в безопасности, попадает снаряд и в живых остаются лишь шесть человек, а остальные падают на землю, разорванные и обезображенные до неузнаваемости, когда истекающие кровью раненые корчатся в муках, крича и моля о помощи, тогда слова «решительность», «осмотрительность», «стойкость» звучат как чистая издевка. Священный трепет любви к Отечеству не в силах восполнить способность к сопротивлению.

Некоторые из солдат, бежавших с поля боя, попадают затем в руки полевой жандармерии и предстают перед военным трибуналом. Офицеры, оказавшиеся в момент боя вдруг в тыловом штабе, направляются затем, если их не расстреливают, в штрафной батальон. Об этом, в частности, свидетельствует донесение одной из немецких дивизий под Ленинградом: «Доложено, что офицеры не выполняли отданные им важные приказания, отказывались вести свои подразделения в бой и отсиживались в тылу. А в это время их подчиненные в ходе ожесточенного боя с врагом… бросали оружие, как это было с 7-й ротой, и оставляли свои позиции».

В это же самое время один из полковых командиров раздраженно вертит перед собой лист бумаги, сидя у себя в блиндаже на северном участке Волховского котла. Его адъютант смахнул песок, попавший во время последней бомбежки на карту обстановки, расстеленную на столе, и с подчеркнуто безразличным видом подал этот листок полковнику. «Старик» пробегает глазами сообщение, затем сжимает зубы и бормочет: «Они все сошли с ума». Затем он читает вслух: «Командиры отвечают за то, чтобы охота в занятых войсками районах осуществлялась, – голос полковника срывается на фальцет, – согласно инструкциям, определенным главным охотоведом рейха. Право на охоту имеют лишь обладатели охотничьего билета, полученного в этом году или еще перед войной. Командиры уполномочены сами выдавать такие охотничьи билеты. Необходимо строго соблюдать в местных охотничьих угодьях сроки запрета на отстрел диких животных, действующие на территории Германии». И так далее.

Полковник и его адъютант молча смотрят друг на друга. Оба знают, что думают одинаково: «Тысячи наших парней гибнут в эти дни. Всего лишь несколько минут назад о своем возвращении доложили ротный командир и его унтер-офицер. Это все, что осталось от роты, которая неделю назад ушла выполнять здание, имея десять унтер-офицеров и 54 солдата. У каждого командира, посылающего в бой своих людей, сердце при этом обливается кровью. А у какого-то безмозглого бюрократа вдруг находится время отдавать распоряжения, запрещающие отстрел зайцев. Он даже приказывает выделять полевую жандармерию для контроля. И это в то время, как у нас не хватает людей для занятия позиций и отражения атак красноармейцев. Нам надлежит изучить правила охоты на этот сезон применительно к прилагаемому образцу, в то время как танки противника гонят наших солдат по полям, как зайцев. В довершение всего рекомендуется применять практику сохранения поголовья зверей, как это принято в Германии. А в это же самое время русские, запертые в котле, едят своих последних лошадей или даже отрезают куски мяса от своих погибших однополчан, чтобы самим не умереть с голода».

Свой гнев полковник выплескивает в виде самых отборных ругательств. И это настолько заводит его, что он отпихивает в сторону другие бумаги с пометкой «Командиру», которые подготовил для него адъютант. Среди них находится дивизионный приказ № 29. В нем сообщается следующее: «Рядовой Маркус Л. приговорен 26 февраля 1942 года военно-полевым судом дивизии к смертной казни за умышленное членовредительство. Осужденный, находясь на посту, выстрелил из пистолета себе в левое предплечье, чтобы покинуть фронт. По причине тяжести ранения ему пришлось ампутировать всю руку. Приговор утвержден командующим 18-й армией и приведен в исполнение 04.03.1942 года в 06 часов 22 минуты».

Случайно адъютант оказался в соседнем полку как раз в тот момент, когда Маркус Л., чей самострел уже был обнаружен, перевозился после ампутации к месту казни. После всего увиденного молодой офицер, погруженный в свои мысли, садится в автомобиль, чтобы возвратиться домой. Перед разбитым мостом машина застревает в пробке. Саперы с полным напряжением сил пытаются исправить повреждение. Автомобиль продолжает стоять, зажатый в колонне между другими машинами. Холод пробирает до костей. «А что Вы думаете об этом самостреле?» – спрашивает адъютант водителя, который сидит рядом с ним, скрючившись и подняв ворот шинели. «Бедный парень, господин обер-лейтенант. В здравом рассудке ведь этого не сделаешь». «А что бы Вы с ним сделали?» «Я бы не хотел быть судьей. Но он подвел своих товарищей» «Ну и дальше?». «Ну что сказать? Вместе с ним мы потеряли еще одного солдата. А нас, промерзших насквозь горемык, и так тут, на Волхове, осталось немного. Теперь другие вынуждены за него отдуваться: стрелять, стоять на посту, переносить раненых. Такого ему не сможет простить ни один из его однополчан. Все это очень грустно».

«У русских на той стороне все то же самое», – размышляет адъютант. Совсем недавно он прочитал протокол допроса одного из военнопленных. В нем красноармеец Василий Исаев сообщал об одном солдате, подобравшем немецкую листовку и прострелившем себе на посту левую руку. «Военнослужащий был приговорен военным трибуналом к смертной казни», – так говорилось в протоколе. «Приговор был приведен в исполнение в расположении роты. После того как она была построена, был выведен осужденный. Скомандовав „Смирно“, военный прокурор зачитал приговор. Два представителя НКВД тотчас же после этого расстреляли солдата из автоматов. Затем прокурор объявил, что так поступят с каждым предателем. Его семья также будет ликвидирована».

Машина двигалась рывками. Из колонны поднимались клубы выхлопных газов. «Но если по вине кого-то одного калечится целая армия, – продолжал размышлять адъютант, – если он не может нормально одеть солдат и дать им надлежащее вооружение, если он бросает их непрестанно в бой против заведомо более сильного противника, то ему ведь, пожалуй, тоже придется предстать перед расстрельной командой в один из серых рассветов в 06 часов 22 минуты?» Обер-лейтенант ужасается своим мыслям и выпрямляется на сиденье. Он молод, он идеалист. Ему просто хочется верить в то, что фюрер наверняка наведет везде порядок.

Конечно, возникали такие моменты, когда важнее было стабилизировать фронт и ограничить развитие катастрофической ситуации, чем наказывать отдельных проштрафившихся солдат. Ситуации, когда командиры приводили в чувство бегущих бойцов чаще всего угрозами и даже применяя оружие. После чего подразделения вновь были готовы к обороне или к переходу в атаку. К числу тех, кого мы сегодня осознанно представляем себе не с оружием, готовым к применению, а скорее с пальмовой веткой в руке, относится, как это подтверждает документ из Фрайбургского военного архива, капитан Рихард фон Вайцзеккер (президент Германии в середине 90-х годов. – Ю. Л.). Мы встречаемся с ним как с адъютантом 9-го гренадерского полка в конце марта 1945 года, когда он с остатками своей части попал в окружение в районе Фришской Косы (Курляндия. – Ю. Л.). Плотно сбившись в кучу, солдаты из нескольких частей ждут под сильным обстрелом советской артиллерии погрузки на корабли, чтобы избежать своей гибели. Когда русские переходят в наступление с целью взять штурмом плацдарм, то положение приобретает угрожающий характер. Капитан фон Вайцзеккер выстраивает оборону в виде полукольца, затем, собрав всех гренадеров, прорывает позицию противника на глубину полутора километров и захватывает господствующую высоту. Оттуда через некоторое время он начинает организованный отход, обеспечив предварительное прикрытие.

Его командир предлагает внести имя фон Вайцзеккера в «Почетный список немецких сухопутных войск». Обосновывая свое предложение, он пишет: «…прорывался все дальше с последними из солдат своего полка, увлекая их своим примером и решительными действиями… Этот достойный подражания смелый поступок особо ценен тем, что… основная часть солдат и многие командиры уже не имели достаточных сил, чтобы самостоятельно поддерживать свой боевой дух».

А что же происходит тем временем в Погостье? Четыре недели шли кровавые бои, после чего красноармейцам 54-й армии удалось, наконец, прорваться через железнодорожную насыпь. Теперь клещи начинают сжиматься с севера и юга. Вторая ударная армия продвинулась от берегов Волхова наиболее глубоко в западном и северном направлениях. Она стоит уже в 20 километрах от штаба 18-й армии, находившегося в Сиверской, где проходит железная дорога от Ленинграда через Гатчину и Лугу на Псков. Всем соединениям и частям немецкой 18-й армии, находящимся под Ленинградом, угрожает опасность получить удар с тыла. К тому же ширина прорыва на позициях вдоль железнодорожного полотна у Погостья, который осуществляет в южном направлении 54-я советская армия, достигла восьми километров. Повсюду воронки от снарядов заполнены до краев телами солдат, уничтоживших друг друга в рукопашных схватках.

Уже в конце декабря 1941 года немцы и русские схлестнулись друг с другом севернее железнодорожной насыпи. Части немецких дивизий, откатившихся после неудачного прорыва к Волховстрою и берегу Ладожского озера, оказались теперь окруженными в застывших от мороза лесах. В те дни в район северо-восточнее Тосно, что находится вдоль шоссе Ленинград – Чудово, прибыла 269-я пехотная дивизия, местом расквартирования которой в мирное время был Гамбург.