Текст книги "Смерть экс-любовника"

Автор книги: Харли Джейн Козак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Харли Джейн Козак
Смерть экс-любовника

Дэниелу Кори Ренеру, который оставил нас раньше, чем нам бы хотелось

Никто не хочет быть музой;

В конце концов все хотят быть Орфеем.

Луиза Глюк. Песня лютни

Глава 1

По опыту знаю, что мужчинам не нравится, когда во время занятия сексом звонит телефон. Полагаю, это справедливо и по отношению к женщинам. Во всяком случае, по отношению ко мне, и потому в моей спальне никогда не было телефонов.

Но тогда, в конце декабря, у меня не было и спальни. Я жила в квартире своего парня, его имя Саймон Александер. В нашем распоряжении было два сотовых телефона, два автоответчика, городской телефон, компьютер, телевизор, стереосистема, таймер, принтер, факс, дымовая пожарная сигнализация – и все это портило романтические моменты совместной жизни. Правда, не всегда, а лишь когда кто-то из нас задевал пульт дистанционного управления.

Был у нас и пистолет. Он лежал на столике рядом с кроватью. Кажется, он никому не мешал, хотя не уверена, ибо прожила я у Саймона всего пару недель.

Саймон – агент ФБР.

В ту пятницу, ранним вечером, дело было в самом разгаре: мы неистово сжимали друг друга в страстных объятиях, – когда щелчок, раздавшийся в противоположном конце комнаты, напомнил мне, что я выключила у телефона звонок. Рука Саймона на моем теле дрогнула.

– Уолли! – заговорил автоответчик. – Уолли, возьми трубку!

Хватка Саймона ослабла – звонок не имел отношения к национальной катастрофе. Несмотря на свою техническую искушенность, Саймон предпочитал автоответчик голосовой почте из-за возможности услышать, кто звонил, прежде чем он снимет трубку.

– Саймон, мне нужно поговорить с Уолли! Уолли, ответь мне, пожалуйста!

Это была Джо. Моя подруга. Несмотря на мужское имя, как и у меня, Джо, как и я, женщина. Думаю, при данных обстоятельствах она не будет против, если я ее проигнорирую.

– Ну хорошо, тебя нет дома. – Голос Джо звучал надтреснуто и отрывисто. – Мне отвратительно сознавать, что я говорю это автоответчику, но все равно ты узнаешь об этом из «Новостей»… Дэвид мертв! Дэвид Зетракис. Наш Дэвид.

– Дэвид? – Я вырвалась из объятий Саймона и, пошатываясь, дотащилась к телефону. – Наш Дэвид? – переспросила я. Но в ответ услышала лишь гудки – Джо положила трубку.

Саймон провел рукой по моему бедру, потом сжал его.

– У тебя все нормально?

– Что? Да… – Я не шелохнулась. Через какое-то время я почувствовала, что на меня набросили одеяло.

Саймон встал. Его рост шесть футов пять дюймов – он был высокий (в разумных пределах), то есть не выглядел как баскетболист. Хотя он тоже был в отличной физической форме, что, впрочем, не редкость в Лос-Анджелесе, где членство в фитнес-клубах столь же обычное явление, как страхование автомобилей. Но для мужчины, чей возраст приближается к пятидесяти, Саймон выглядел впечатляюще. Наши отношения – роман, связь, как ни назови – начались не так давно, и вид его обнаженного тела все еще мог отвлечь меня от чего угодно. Даже от смерти бывшего бойфренда.

– Кто-то близкий? – Саймон изучал сообщения на одном из сотовых телефонов.

– Очень близкий. Когда-то… – Я взяла свой сотовый, чтобы позвонить Джо.

Саймон наклонился, отбросил мои волосы и поцеловал в плечо.

– До встречи, красавица. – По-прежнему обнаженный, он направился в ванную.

– Джо, – сказала я автоответчику. – Это очень… печально. Ты как?

Дэвид когда-то был не только моим бойфрендом, но и Джо, причем их отношения были более длительными и серьезными. Джо взяла трубку, я услышала, что она плачет. Джо Рафферти Хоровиц была крепким орешком, поэтому я хоть и молчала, но ощущала беспокойство. Наконец я спросила:

– Что с ним случилось?

– У него был рак… – ответила она. – Поджелудочной железы. Ужасно. Он был обречен.

Я попыталась сказать что-то небанальное, но мне это не удалось.

– Боже, какой кошмар! Даже не предполагала, что он болел. – Я дизайнер открыток, и вы могли бы ожидать от меня большего, но когда дело касается смерти, я, как и все, теряюсь. – Такой молодой, – добавила я.

– Пятьдесят один. – Джо высморкалась. – Это показатель того, как мы стареем, раз пятьдесят один для нас – еще молодость.

– Он умер в больнице?

– Дома, в Толука-Лейк.

Меня вдруг пробил озноб. Я завернулась в одеяло и подошла к окну. Саймон жил в пентхаусе на бульваре Уилшир, в очень большом и внушающем почтение доме с высокими потолками и огромными окнами, которые изнутри мыла приходящая уборщица, а снаружи – профессиональная команда. Из окна открывался вид на океан. Район Толука-Лейк располагался к северо-востоку, за горами, так что дом Дэвида не попадал в поле моего зрения, но, может, я увижу, как его дух парит над Тихим океаном.

– Когда ты в последний раз видела Дэвида? – спросила я. Джо ничего не ответила.

Я стояла и смотрела на закат. Дело было между Рождеством и Новым годом, когда подсчитывают доходы за последний квартал, чтобы расплатиться по налогам, доедают пряничных человечков и допивают коньяк со взбитыми желтками, сахаром и сливками, давая себе обещание завязать с Нового года со сладким, углеводами и алкоголем. Небо над Лос-Анджелесом темнело, и скоро смог нельзя было отличить от водной поверхности. В ванной с шумом лилась вода, и я решила присоединиться к Саймону; в душ он ходил без оружия, и потому я без риска для жизни могла устроить ему засаду.

Щелчок в трубке указал на то, что Джо все еще была на линии. Но она молчала.

– Джо?

– Я просто… боюсь. Уолли, ты останешься моей подругой, если…

– Да. Если что?

– Если… да так, ничего. Ты идешь сегодня на коктейль к Рексу и Трише?

– Придется. Ты ведь там будешь? – Я подождала ответа. Его не последовало. – Джо, в чем дело?

– Боже, я превращаю свою жизнь в полный хаос! – воскликнула Джо.

Мне показалось, она пьяна.

– Солнышко, Дэвид умер от рака. Твоей вины тут нет.

– Я не говорила, что он умер от рака, – возразила Джо. – Он был болен раком, но скончался от пулевого ранения в голову.

Глава 2

«Пулевое ранение в голову».

Полицейский жаргон был привычен Джо – половина ее семьи служила в правоохранительных органах, а сама она скопила деньги на учебу в колледже, работая в морге. Но не проще было бы сказать: «Он покончил жизнь самоубийством»? Теперь, думая о Дэвиде, я видела его с обезображенным лицом. Мне пришла в голову мысль, что это было нечто иное, нежели самоубийство. Скажем, убийство. Но я тут же отбросила эту мысль. Кому понадобилось убивать смертельно больного продюсера мыльных опер?

Итак, самоубийство. Какой печальный конец! И почему Джо ведет себя так странно? Понятно, что она переживает, но… чего ей бояться? Джо не так-то легко напугать, и она не склонна впадать в отчаяние. Я хотела было перезвонить ей, но тут из огромного шкафа появился Саймон.

Одетый, он был почти так же неотразим, как и обнаженный. Одевался он не как агенты ФБР на телеэкране, а словно для похода в ресторан «Поло лондж». Сегодня на нем были коричневые брюки и рубашка цвета бургундского вина, что очень подошло бы для коктеильной вечеринки, куда я должна была идти, вот только он туда не собирался. И я понятия не имела, чем он намерен заниматься.

– Работа, – сказал он, и это могло означать что угодно: от наблюдения за кем-либо до игры «Лейкерс». В тот день он уходил «на работу» уже во второй раз.

Я лежала и наблюдала, как он застегивает ремень.

– Самоубийство – это преступление? – спросила я.

– Именно это сделал твой друг?

– Очевидно. Ты можешь разузнать подробности?

Саймон взглянул на меня. Глаза у него были поразительные – цвета льда.

– Зачем?

– Не знаю. Просто… Джо так тяжело переносит это, и…

– Нет.

– Что ты имеешь в виду под «нет»?

– Я имею в виду, что ФБР не имеет к этому никакого отношения, а если даже и имеет, у полицейских нет никаких причин объясняться со мной. Я не могу обсуждать этот вопрос. – Он начал завязывать галстук.

Я подошла к нему, просунула пальцы под ремень и притянула его к себе. Он не сопротивлялся.

– Какой смысл спать с федералами, – сказала я, – если все равно не получишь секретной информации?

– И со сколькими федералами ты спишь?

– В твоем отделе или в масштабе страны?

Саймон погладил меня по лицу и накрыл мои губы своими, так что я не могла дышать. Я не возражала. Когда он, отпустив меня, выпрямился, я подошла поближе, обняла его за талию и упала на кровать, потянув его за собой. Я не обладаю особой силой, но сработал эффект неожиданности.

Того, чем мы занимались потом, вряд ли можно было ожидать от девушки, только что получившей дурные известия, но, как говорит мой дядя Тео, в горе мы способны на весьма неожиданные поступки. Когда мы закончили, Саймону пришлось повторить все сначала – душ, другая одежда… соответствующее выражение лица. Работа!

Саймон находился на том этапе карьеры, когда агенты переходят от оперативной работы к руководящим должностям, но ему нравилось быть оперативником, работать на улице, раз в несколько месяцев участвовать в новой операции. Этим он отличался от меня, мечтающей о сидячем образе жизни. Я не состояла на службе в ФБР, хотя работала на них целых пять минут. По пять минут я работала практически на всех. В промежутках между дизайном открыток. Жизнь заключается для меня в рисовании линий. Некоторые люди слышат голоса – например мой брат Пи-Би, когда не принимает лекарства, – и я их слышу время от времени, но большей частью вижу образы. Как-то, застряв в пробке, вместо машины впереди я увидела картинку с надписью «Фольксваген на валиуме». Такое приходит в голову само собой. Затем образу придается контекст, и все выражается на бумаге, но это скорее забава, чем рутина. У меня есть набор нестандартных поздравительных открыток под названием «Черт побери мисс Уолли». Все это позволяет платить за квартиру, однако мне еще нужна еда, бензин и время от времени пара туфель. Вот я и повышаю свои доходы самыми разными способами, одни из них кажутся очень странными, другие – не очень. В то время я охотилась за новой необычной работой, но перспектив никаких не видела. Что касается достижений, то с покупками к Рождеству было покончено до следующего года.

Саймон ушел, а я стала одеваться на вечеринку. По крайней мере я попыталась сделать это, но в основном топталась около шкафа, придерживая на себе одеяло. Не люблю всякие сборища – в толпе незнакомых людей я тушуюсь, – сейчас же мысли о смерти вытеснили все мысли о нарядах. С Дэвидом, который непродолжительное время был моим бойфрендом, мы дружили вот уже десять лет, хотя порой я не видела его месяцами. Он всегда был полон энергии, и потому мне было трудно представить, что он покинул эту землю, и практически невозможно поверить, что он пустил себе пулю в лоб.

И что происходит с Джо? Почему самоубийство Дэвида испугало ее?

Одеяло сползло с моих плеч, и по телу пробежали мурашки. Пора одеваться.

Мои вещи были распиханы по чемоданам. Шкафы Саймона – мне был предоставлен один из них целиком – были достаточно большими, чтобы служить гаражами, но я сомневалась, стоит ли занимать их, поскольку речь о моем переезде сюда не шла и я удостоилась лишь неясного приглашения «Оставайся здесь, сколько тебе нужно». Строго говоря, особой нужды в этом у меня не было, но моя западноголливудская съемная квартира понадобилась ее законному владельцу несколько недель назад, а я была слишком занята всякой романтикой, чтобы искать новое жилье. Саймон старался поддерживать в квартире порядок, поэтому я посчитала, что не стоит забивать моими вещами его шкафы. Почистив зубы, я высушивала зубную щетку и убирала обратно в чемодан; засовывала в пакет использованную зубную нить, чтобы не пользоваться для этой цели корзиной для мусора, стоящей в люцитовой ванной комнате. Я ежедневно начищала душ «Виндексом», обделяя работой приходящую три раза в неделю уборщицу по имени Илзе. Может, все это чересчур, но я была влюблена и не хотела устраивать беспорядок.

Моя записная книжка лежала в одном из чемоданов поверх косметички, и я, последовав внезапному импульсу, нашла телефон Пита Жемански, человека, с которым мы некогда почти что встречались, он работал в полицейском участке в Уэст-Валли.

Я позвонила Питу. Оставаясь на линии, я примеряла одежду, стараясь найти подходящее сочетание праздничного, по-голливудски сексуального и «мой-друг-мертв» консервативного, пока не выбрала черную бархатную юбку и белую шелковую блузку. К ним прекрасно подошла нитка жемчуга, которую Саймон подарил мне на Рождество сорок восемь часов назад. Но я чувствовала бы себя красавицей и в больничной ночной рубашке – счастливый побочный эффект ежедневного секса, к тому же многоразового. Это было чувство и положение дел, которые не продлятся долго, потому что так не бывает, но тем не менее я получала от них наслаждение.

– Уолли, – сказал Жемански, – мне понравилась твоя рождественская открытка. Что случилось?

Слишком многое для короткого разговора.

– Пит, – спросила я, – самоубийство является преступлением?

– Э… наверное, грехом. Преступлением? Нет. А почему ты задаешь такой вопрос?

Я начала рассказывать ему о своем друге Дэвиде, но он оборвал меня:

– Зетракис? Продюсер? Это не было самоубийством.

– Ты уверен?

– Я говорил с полицейским, который выезжал на место по звонку человека, ведущего его хозяйство.

– И?.. Он сказал, что это не самоубийство, судя по положению тела?

– Он судил по оружию. Его там не оказалось. Парни, которые вышибают себе мозги, обычно не прячут пистолеты после содеянного. Будет репортаж в «Новостях», а может, уже прошел.

– Итак, это было…

– Да. Слово на букву «у». Убийство.

Убийство. Я повесила трубку и прошла по говорившему о том, что его хозяин мужчина, достойному звания произведения искусства, черно-серому пентхаусу, мои каблуки громко стучали в пустых комнатах. «Дэвид убит, Дэвид убит», – чеканили они, пока я не вышла на лестничную площадку и не заперла за собой дверь на два оборота.

Глава 3

Рекс и Триша недавно поженились и жили в Шерман-Окс, в двадцати минутах к северу от Уэствуда, если на дороге нет пробок. Но пробки почти всегда были. Интересно, каково жить в месте, где «если нету пробок» не встречаются в каждом предложении, когда речь идет о пространстве и времени, где знание коротких и объездных путей не насущно необходимо для выживания? В Лос-Анджелесе вместо погоды люди болтают о дорожном движении. Дэвид, к примеру, считал делом чести добираться от собственного дома до телестудии, где работал, не более чем за шесть минут. Я родилась и росла здесь, но никогда не любила водить машину. В своих мечтах я жила в городе тротуаров.

Движение было умеренным, то есть четыреста пятое шоссе двигалось, хотя и со скоростью бегуна трусцой средних лет. Парковщик открыл дверцу моей машины и смотрел, как я медленно из нее выбираюсь: каблуки у меня высокие, ноги длинные, а моя старая «интегра» приземиста. Парковщик – обычная примета любого сборища в некоторых районах, на котором присутствуют более дюжины, и говорящая о том, что вам предложат не только сырные шарики и крекеры. То, на чем вы приехали, может повлиять на мнение о вас.

– Уолли! Ты выключила мобильный? Я целый час пытаюсь до тебя дозвониться! – Это Фредрик, еще одна моя лучшая подруга; она махала мне с противоположной стороны подъездной дорожки.

– Bay! – отозвалась я. – Посмотри на себя. Ты выглядишь…

Фредрик красовалась в многослойном одеянии из полупрозрачной ткани и с тюрбаном на голове.

– …как африканец, – подхватила она. – Но почему ты вырядилась монахиней?

– Эту блузку мы покупали вместе с тобой. Именно ты уговорила меня сделать это.

– А, тогда ладно. – Она погладила меня по волосам, словно я ее ребенок, затем расстегнула на моей блузке несколько пуговиц, чтобы видна была ложбинка между грудями. А поскольку грудью я не обделена, ложбинка была глубокой. – Так-то лучше. Это же не водолазка! А где Саймон?

– Работает.

– Это не должно мешать вечеринкам. Вы оба находитесь на стадии дофаминов. Новая любовь, у вас бушуют гормоны – вам надо как можно больше бывать вместе.

– Мы так и делаем. – Я понизила голос. – Ты слышала о Дэвиде Зетракисе?

– То, что он умер? – не сбавляя тона, уточнила Фредрик. – Что у него был рак легких и он застрелился, испугавшись химиотерапии?

– Я слышала, у него был рак поджелудочной железы, – сказала я. – И он не покончил жизнь самоубийством. Его убили.

– Откуда такие сведения? Рак легких. Он курил лечебную марихуану словно маньяк. Но я слышала, что курил он еще до болезни, причем марихуана была самой обыкновенной. Он делал это, когда вы с ним встречались? Джо говорит, что курил. Она и Эллиот еще не приехали. Светским людям положено опаздывать.

Мы подошли к невероятно большим двойным дверям особняка, сейчас открытым, чтобы просматривался холл, утопающий в свете свечей, и я моментально отвлеклась от мыслей о Дэвиде.

У меня имелся собственнический интерес к дому Рекса и Триши, я видела, как его достраивали, и не была готова к тому, что теперь он выглядит совершенно иначе, заполненный не малярами, а совсем другими людьми. Мебели было мало, поскольку Рекс и Триша лишь недавно вернулись с Гавайев, где провели медовый месяц. В гостиной доминировало пианино, отполированное до такого блеска, что, глядя в него, можно было подкрасить губы. Одетый в смокинг пианист играл главную тему фильма «Крестный отец». Одетые в смокинги официанты мелькали между гостями, предлагая закуски. Мы с Фредрик последовали на кухню за подносом с помидорами-черри, завернутыми в ветчину.

– Здесь все говорят о Дэвиде, – заметила Фредрик. – Большая мыльная толпа.

Дэвид был продюсером мыльной оперы «Под конец дня», которую я пыталась смотреть, когда встречалась с ним, к тому же в ней играла Джо. Но у меня никогда не было интереса к мылу, и в конце концов я бросила это занятие, после того как Джо призналась, что она сама на себя не смотрит. Дэвид начинал как актер, затем поставил несколько серий, а спустя какое-то время перестал играть и стал продюсером. Это не было обычной карьерой, равно как и уникальной. Актер-режиссер-продюсер: Дэвид был, как говорят в Голливуде, многогранником.

Мы нашли Рекса, хозяина, и тот заключил меня в медвежьи объятия. Здоровенный, высокий, как Саймон, общительный переселенец из Техаса. Затем он обнял Фредрик, сдвинув набок ее тюрбан, и потому не видел, как я пялюсь на стены.

Я провела на этой кухне несколько недель, расписывая ее лягушками. Теперь стены были белыми. Кто-то закрасил мою работу.

Я почувствовала себя больной и схватилась за черную гранитную столешницу, гадая, может ли меня вырвать прямо на стоящий передо мной поднос с картофельными оладьями и икрой. Рекс и Триша заплатили мне за лягушек, а затем замазали их белой краской. Нужно вернуть деньги. Сейчас я уйду, а утром пошлю им милую записку, приложив к ней чек. Я собиралась вцепиться во Фредрик и объяснить, почему мне нужно идти, прежде чем она поднимет глаза и спросит: «А где же чертовы лягушки?» – но тут парень в бейсболке сунул мне в руку стеклянную кружку.

– Грэг.

– Прошу прощения? – удивилась я.

– Грэг. Осторожно, он горячий.

– Вы имеете в виду грог?

– Да, наверное. Триша сказала, его все должны попробовать. – Он показал на невероятно большую посудину с пуншем: – Хотите того, что там плавает?

– А что это?

Парень пожал плечами:

– Чернослив с чем-то. Триша сама делала. Ну, так она сказала. Возможно, имела в виду, что этим занимался кто-то из слуг. – Я взглянула ему в лицо. Парнишка был совсем молод – не больше двадцати – и невероятно хорош собой. Должно быть, снимается в мыльных операх. Триша сама в них играет. Наверное, все здесь, кроме меня и Фредрик, имеют к ним отношение.

Не успела я попробовать напиток, как меня охватила волна «Опиума». Две тонких руки, звенящие браслетами на запястьях, обвились вокруг моей талии, и я оказалась в объятиях совершенно незнакомой мне женщины – маленькой, худой, сильно надушенной, обвешанной украшениями.

– Уолли! – воскликнула она мелодичным голосом. – Скажи мне, ведь ты Уолли?!

– Я Уолли, – послушно подтвердила я.

– Уолли, моя лягушечка! Это я. Триша. Твой патрон. – Она продолжала держать меня, но вытянула руки, словно говоря: «Дай, я погляжу на тебя». – Ой, да ты высокая! – Она бросила взгляд на мои ноги. – А, каблуки, но все равно. В тебе, должно быть, шесть футов, не меньше. Я права? Ее рост не меньше шести футов, правда, Трей?

Красивый ребенок посмотрел на меня.

– Во мне шесть футов, – согласилась я. – Поверь на слово.

– Тебе не мешало бы поделиться со мной. Во мне всего пять футов и два дюйма. Рядом с Рексом я смотрюсь ученицей начальной школы. Рекс! – позвала она. – Здесь Уолли!

– Знаю, дорогая. Я уже обнимал ее шею.

– Боже, правда, он забавный? – Триша повернулась ко мне спиной. – Люблю, когда он говорит как техасец. Теперь я дам тебе выпить, как большой девочке, и ты расскажешь мне все о себе. Видела снимки, которые мы сделали во время медового месяца? Их показывают на экране в студии. И ты должна попробовать говяжье соте – Рекс называет его «крошево из коровы», – а презентация начнется в семь тридцать. И, да, ты слышала о бедном Дэвиде Зетракисе? Ты его знала?

– Я с ним спала. – Понятия не имею, что заставило меня признаться в этом.

Триша кивнула:

– Я тоже. Задолго до того, как он заболел раком, разумеется. Он должен был прийти сюда сегодня. Никто не знает, самоубийство это или убийство, но у нас здесь новостной корреспондент Энджел Рамирес, и как только прессе станет что-нибудь известно, мы также окажемся в курсе. Энджел все время говорит по телефону. Сейчас она у бассейна – там связь лучше. Впрочем, Уолли, я хочу все о тебе знать.

– Ну!.. – начала я, но тут Триша ринулась прочь, вскрикивая:

– Тони! Дженни! – Браслеты зазвенели: она вытянула руки, чтобы приветствовать других гостей.

Является ли убийство менее ужасным преступлением, если жертва смертельно больна? Мне хотелось обсудить это с Фредрик, и я пошла к бассейну искать ее. Около дюжины гостей слонялись но патио, причем две трети из них разговаривали по мобильникам.

– Вы ведь Уолли Шелли, правда? – спросила меня какая-то женщина возле коктейльного столика. Она курила, хотя на многих вечеринках в Лос-Анджелесе, а также в ресторанах это разрешается только на улице. – А я Джен Ким, продюсер «Под конец дня» и «Мыла и грязи».

– Извините… как вы сказали?

– «Мыло и грязь» – это шоу Триши.

– Я думала, Триша участвует в мыльных операх. Как актриса.

Джен Ким кивнула, выпустив из ноздрей дым. Она была симпатичной азиаткой и выглядела слишком молодо для продюсера.

– Триша играет главную роль в «Под конец дня» с понедельника по четверг. В пятницу она записывает «Мыло и грязь». Вы должны посмотреть эту передачу, потому что…

– Дамы! Господа! – В дверях стоял здоровенный парень с мегафоном. – До презентации осталось пять минут. Пожалуйста, пройдите на кухню. – Он, прихрамывая, вошел в дом.

– …потому что я ищу кого-нибудь. – Джен Ким достала из сумочки от Кейт Спейд визитку и вручила мне. – Я думаю, вы подойдете. Можете дать мне свою?

Я всегда ношу с собой визитные карточки, я протянула одну Джен, та затушила сигарету, попрощалась и пошла за мужчиной в красной водолазке.

Вся эта вечеринка – большая ошибка, решила я, направляясь в дом вместе с другими гостями. Я пришла сюда только из уважения к Рексу, который дал мне работу, когда я в ней нуждалась. Здесь нет ни одного знакомого лица, кроме Фредрик, которую могу видеть когда захочу; меня все принимали за женщину, с которой меня перепутала и Джен Ким; я печалилась о Дэвиде; расстроилась из-за своих лягушек; мне нужно, наконец, хорошенько выспаться, ведь мы с Саймоном не давали друг другу такой возможности уже несколько недель. Попробую ускользнуть и окликнуть Фредрик из машины, чтобы объяснить свой скорый отъезд.

Я вышла из парадной двери и дала парковщику корешок от квитанции. В ожидании машины набрала номер Саймона и стала писать сообщение, в котором предлагала заняться сексом, но тут человек с мегафоном подошел ко мне, встал рядом и спросил:

– Уолли, вы ведь не покидаете нас?

Откуда всем известно мое имя? Или у меня на спине табличка, где оно указано?

– Мы знакомы? – удивилась я.

– Макс Фройнд. – Он сердечно пожал мне руку. – Я работаю с Тришей. На этой вечеринке мне досталась роль помощника режиссера, и потому я собираю исполнителей и гостей. На презентацию.

– Я собиралась уезжать – что-то неважно себя чувствую. И думала исчезнуть по-тихому, но догадываюсь…

– Вы не можете потерпеть еще десять минут? Спасибо. Жаль, что вам нехорошо.

– Мне плохо не физически. Сегодня умер мой друг.

– Дэвид Зетракис? – Я кивнула, он обнял меня. – Я знал его двадцать семь лет. Мы вместе занимались бизнесом, делали карьеру. Он играл, я был помощником режиссера. Он ставил, я был помощником режиссера. Он заделался продюсером, я оставался помощником режиссера. Почти все здесь знали Дэвида. Представьте, что это поминки по нему.

Вряд ли эти слова пришлись бы по душе Трише.

– Пойдемте лучше на презентацию. Семь минут назад вы объявили о ней. А кстати, что будут представлять?

Грубое лицо Макса осветила теплая улыбка.

– А вы не знаете? Тогда я не буду портить вам удовольствие. Но без нас они не начнут. Ведь я как-никак помощник режиссера. А вы, моя дорогая, самая настоящая звезда.

Когда мы проходили гостиную, Макс показал мегафоном в сторону пианиста. От «Канона» Пачелбела тот перешел к «Возрадуйся, мир!» в версии «Фри дог найт» с начальными словами «Иеремия был лягушкой-быком», которую пианист исполнял оперным голосом.

Под вялые аплодисменты мы вошли в кухню. Отсюда была видна столовая. Я не умею произносить речи, Рекс же стоял на стуле посреди кухни.

– Уолли, минуту назад я поведал миру о том, что ты та самая девушка, которая дала мне прозвище Рекс Стетсон, и оно превратилось в мое имя, когда я переехал сюда. Триша никогда не стала бы встречаться со мной, останься я Морисом.

– Правильно! – кивнула Триша, которая приходилась по пояс возвышающемуся надо всеми Рексу. Она как должное выслушала смех, наслаждаясь им, и ни с того ни с сего напомнила мне пуделя. В моей голове тут же родилась идея поздравительной открытки: собака и ее тренер на дог-шоу в «Уэстминстер кеннел клаб»… Но Рекс снова заговорил и показал на стену позади себя.

Я увидела, что она, в отличие от других, задрапирована.

– Вы все знаете Тришу гораздо дольше, чем меня, – начал Рекс, – и все являетесь членами ее мыльной семьи. Вам известно, какие чувства она испытывает к лягушкам. Ее гардеробная в студии, где она жила прежде, словно взята из журнала «Нэшнл джиографик», и мне очень хочется, чтобы она чувствовала себя здесь дома, точно так же как и там. Вы можете увидеть пять самых настоящих лягушек в солярии, но вот эти две – мои самые любимые. Дамы и господа… портреты Рекса и Триши!

Белая драпировка поднялась, и все увидели лягушек. Первая отличалась размерами Гаргантюа, причиной чему послужила ошибка в расчетах, другая была маленькой и симпатичной: синей с черными пятнами. Вместе они составляли очень странную пару, и, работая, я чуть было не закрасила их. Но они оказались единственными, кто выжил, и под ними золотыми буквами с завитками значилось «Рекс и Триша». Толпа начала охать, ахать, смеяться, все кинулись меня поздравлять. Я не собиралась доносить до зрителей, что Рекс с Тришей столь разновелики и напоминают западноафриканского голиафа и голубого древолаза, и не имела намерения высмеивать их, но именно так обстоит дело с искусством: ты делаешь что задумал, а люди видят в этом то, что хотят видеть. Разумеется, подпись – это все; никто не знает этого лучше, чем художник, рисующий открытки.

– Шедевр, – заявил стоящий рядом со мной мужчина. – Единственная ценная вещь в этом ужасном доме. Который построил Рекс. Кто художник?

Шедевр? Что, я оказалась в собственном рекламном ролике?

– Я художник, – сказала я и представилась. Мужчина ответил тем же, его звали Шеффо Корминьяк.

Шеффо было по меньшей мере семьдесят, выглядел он маленьким и хрупким, а неряшливость вполне могла свидетельствовать о бедности, если бы не перекинутый через руку ценителя искусства пиджак – судя по ярлыку, от Армани.

– Что вы знали о лягушках до того, как взялись за это произведение?

– Абсолютно ничего.

Он бросил на меня изучающий взгляд.

– А скажите-ка, вам известно что-нибудь о греческой мифологии?

– Только то, что мы изучали в школе на уроках истории.

Шеффо смотрел на меня слишком пристально, а это необычно для знакомств на коктейльных вечеринках.

– Да, – прошептал он. – Это вы. Получится просто замечательно. – Затем живо продолжил: – Я хочу предложить вам работу, Уилли.

– Уолли, – поправила я. – В каком качестве?

– Художника, разумеется. В вашем рабочем расписании найдутся окна?

У меня не было ничего, кроме окон, мое расписание состояло сплошь из дыр, но зачем признаваться в этом Слагго? Нет, Шеффо. Я открыла сумочку.

– Вот моя визитка. Вас интересуют лягушки?

– Боги, женщина. Боги, полубоги, цари. И простые смертные, ставшие героями, – греки, жившие около двенадцатого века до нашей эры. А сам я живу на Олимпе.

– Хм… – Я поняла, что он пьян. И, возможно, бредит. Но я провела немало времени с душевнобольными, и бредом меня не испугать.

– Электра-драйв перед Геркулесом. Знаете, где это? У меня есть стена.

– О! – Я быстро порылась в памяти. Маунт-Олимпус – название района среди холмов над Голливудским бульваром. Я видела указатель, когда стояла в пробке у Лорел-каньона, и еще подумала, действительно ли там все построено в древнегреческом стиле и напоминает руины. – А вас не заботит то, что о греках я почти ничего не знаю?

– Невежество! – воскликнул он. – Да! От латинского слова «ignorare». До сих пор вы игнорировали греков, но теперь вы обратитесь к ним и у вас откроется зрение оракула. Боги общаются с простыми и невежественными людьми, равно как и с могущественными. Ваши лягушки изумительно примитивны.

– О! Спасибо.

Он похлопал меня по руке.

– Очаровательное отсутствие тщеславия. Давайте пройдем в дом. И обсудим условия вашей работы.

Мы договорились завтра встретиться.

– Обратите внимание, – прошептал Шеффо. – Теперь вы начнете везде видеть греков. С вами разговаривают боги. Они окружают нас. Смотрите. Слушайте. – Шеффо отошел, чтобы взять еще один бокал вина, а ко мне присоединилась Фредрик.

– Видела это болото? Ой, извини, солярий. Говорят, он обошелся Трише в двадцать штук. Лягушек доставили из экзотических стран первым классом. Наводит на мысль о том, что надо дважды подумать, прежде чем поздороваться с ней за руку. Ну как, слышала какие-нибудь сплетни о самоубийстве Дэвида?

Я поправила ей тюрбан.

– Это не самоубийство. А убийство. Я случайно узнала…