Текст книги "Журнал «Если», 1997 № 07"

Автор книги: Харлан Эллисон

Соавторы: Джин Родман Вулф,Владимир Гаков,Нэнси (Ненси) Кресс,Евгений Харитонов,Сергей Кудрявцев,Джеймс Блэйлок,Арсений Иванов,Василий Горчаков,Евгений Зуенко,Владимир Губарев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Ревекка ФРУМКИНА,
_{доктор филологических наук}
«Я НИКОМУ НЕ ЖЕЛАЮ ЗЛА»

*********************************************************************************************

Читатели, естественно, уже поняли, какую разрушительную силу имеет в виду Харлан Эллисон.

О том чувстве, которое и заставляет «вибрировать электроны», следует поговорить особо. Мы предложили прокомментировать рассказ известному ученому, автору многих книг, связанных с психологией личности, ведущему научному сотруднику Лаборатории психолингвистики Института языкознания РАН. Однако автор предпочла сугубо личный материал, посчитав, что судьба, которую она наблюдала, скажет читателю гораздо больше, поскольку в ней проявлены все этапы зарождения и развития этого разрушительного чувства.

*********************************************************************************************

Много лет назад мы с Агнессой сидели за одной партой в школе около площади Маяковского. В этой же школе она провела еще долгие годы, но уже у доски, преподавая литературу. Жила Агнесса рядом со школой, в громадном старом доме на Тверской. В нем могло бы поместиться население небольшого поселка, поэтому неудивительно, что соседями Агнессы были вначале наши соученицы, позже – ее ученики, а потом уже и родители бывших учеников.

Когда в конце 60-х дом начали расселять, Агнессе предложили квартирку без телефона в Узком. Она отказалась – ведь это означало бы потерять целый мир, а не только уйти из своей школы. Комната в двухкомнатной квартире с телефоном в соседнем доме представлялась неплохим выходом из положения, тем более, что соседкой должна была стать Инга, знакомая «девочка» из того же дома. У Инги были свои причины согласиться на жизнь в коммуналке: она одна растила Аню, желанного, но позднего ребенка, и полностью зависела от своего могущественного Института, находившегося в Центре.

Соседи виделись мало. Инга была геологом и много месяцев проводила в экспедициях. Агнесса ездила с учениками в дальние турпоходы. Анька – вяловатая беленькая девочка – была то в летнем лагере, то в лесной школе, к 8 марта дарила «тете Агнессе» забавные рисунки и ловко перешивала себе мамины платья. Шли годы, началась перестройка, Анька – уже не беленькая девочка, а рыжеволосая и весьма миловидная девица, – без чьей-либо помощи и как-то мимоходом поступила не куда-нибудь, а в архитектурный. Агнесса перешла в школе на полставки, а Инга поклялась, что едет в экспедицию в последний раз, во что никто не поверил. Домой она вернулась на носилках и без перспективы встать.

Казалось бы, случившееся не могло так уж близко коснуться Агнессы – все же они были только соседками. Агнесса жалела Ингу и Аньку и помогала, чем могла, но ей и в голову не могло прийти, что ее собственная жизнь может как-то измениться.

По-настоящему ситуацию увидела лишь Анька. Осознав, что ее мать обречена на жизнь в инвалидной коляске, она, как архитектор, быстро поняла и то, что в России даже лучшая коляска не въедет ни в туалет, ни в лифт, ни на тротуар. И тогда Анька вспомнила, что ее бабушка (которую она уже не застала в живых) была еврейкой, а значит, Инга тоже могла считаться еврейкой и имела право на израильское гражданство. Остальное было делом техники.

Как каждая коренная москвичка, Инга не мыслила себя без Консерватории и Тверского бульвара, но отныне от всей Москвы ей остались только дереве и кусок неба. И уж совсем невыносимой была перспектива стать камнем на шее дочери. Анька же видела себя дипломированным архитектором и вовсе не собиралась мести в Иерусалиме улицы. Поэтому в Израиль, где уже было обеспечено место в санатории-пансионате, Инга уехала одна. Агнесса и Анька остались в квартире вдвоем.

С неделю Анька ходила зареванная, потом успокоилась. Как-то вечером Агнесса застала на кухне Аньку в обществе скромного молодого человека. Они пили чай, а потом ушли в комнату. Агнесса легла спать, а они все что-то тихо обсуждали, шуршали, ходили по квартире. И тут Агнесса впервые подумала о том, что теперь, когда Инга далеко, любой парень может остаться здесь за стеной хоть на месяц, хоть навсегда. Эта банальная мысль оказалась настолько тягостной, что уснула Агнесса на рассвете. Назавтра, презирая себя, Агнесса спросила Аньку, кто к ней приходил. Анька пожала плечами.

Однажды утром тот же молодой человек явился опять, и они вместе с Анькой буквально распотрошили всю комнату. Агнесса пыталась уговорить себя, что это уже не комната Инги, но напрасно. Когда молодые люди вытащили на улицу старый письменный стол (такой же, как ее собственный – других ведь не продавали), то у Агнессы появилось чувство, что она вчуже присутствует на собственных похоронах. Это было ужасно. Теперь почти каждый день Анька выносила на помойку что-нибудь из довольно убогого скарба – то вытертый коврик, то старые занавески, то какие-то пыльные папки и книги. И всякий раз Агнесса думала о том, что однажды Анька вот так же будет выносить вещи из ее собственной комнаты, хотя, по правде сказать, для таких мыслей не было никаких оснований. И именно потому, что для них не было оснований, эти мысли становились неотвязными.

Анька, Аня, Анна Михайловна Беленькая, энергичная молодая женщина, раздражала Агнессу всем – молодостью, быстротой движений, какой-то уклончивой уверенностью в себе.

По-моему, испытываемое Агнессой постоянное и беспричинное раздражение заслуживало уже какого-то другого имени – оно не исчезало ни тогда, когда Анька пропадала на работе, ни тогда, когда Агнесса гостила у нас на даче.

Выходило, что Анька «сплавила» мать – но куда девалась прежде свойственная Агнессе трезвость оценок? Анька все время что-то покупала в дом – то коврик в прихожую, то зеркало в ванную. Последней такой покупкой была новая кухонная плита с духовкой и грилем, но это тоже было дурно, потому что очень дорого. Получалось, что Анька стала главным, что мешало Агнессе жить – при том, что чуть ли не двадцать лет Агнесса ее почти не замечала.

Самое время было мне взглянуть на все это собственными глазами. И хотя Агнесса почему-то перестала звать к себе в гости, на праздник я к ней напросилась. Аньку я застать не надеялась, однако же она была дома. Обстановка праздника давала мне возможность заглянуть к ней без особого повода. Я постучалась, вошла – и остолбенела. Залитая солнцем комната была практически пуста и выглядела неожиданно большой. Молодая женщина с рыжей гривой, безжалостно собранной в «конский хвост», одетая во что-то черное в обтяжку, сидела за подрамником. «Здравствуйте, Аня», – сказала я и, надеясь хотя бы на краткую светскую беседу, поинтересовалась, над чем она работает. Она лаконично ответила, что у нее срочный заказ. Я удалилась, пожелав ей удачи, с четким ощущением нереальности происходящего.

Покуда мы с Агнессой пили чай с куличами, к чувству нереальности от увиденного добавилось чувство полного абсурда от услышанного. В любых поступках Аньки – а Агнесса наблюдала ее только в быту – мне предлагалось видеть второй, третий и четвертый смыслы. Насколько я могла понять, главная «вина» Аньки заключалась в том, что она была другая. Она спала на полу в спальном мешке, ее платья висели в пластиковом футляре на стене, всякие принадлежности для работы она держала в картонных ящиках из-под бананов и в пластиковых корзинках из-под пива. Зато ее шкафчик в ванной был набит дорогой косметикой и прочими неизвестными нашему поколению «штучками», а в кухне с некоторых пор красовалась довольно дорогая кофеварка.

– Она все время что-то покупает, – говорила Агнесса. – Это ужасно! И откуда у нее такие деньги? Вообще мне надоело ее лицемерие – «тетя Агнесса…» – я ей не тетя!

Тут я не нашлась, что ответить. Я тоже чувствовала, что Аня – другая. Но мне казалось, что Агнесса более всех психологически подготовлена к этому ощущению инаковости следующих за нами поколений. Разновозрастные ученики и соседи годами толклись у Агнессы дома, знакомили со своими избранниками и избранницами, изливали душу, приносили цветы и книги, а потом, как водится, уходили, одни – надолго, иные – навсегда. Агнесса принимала этот круговорот как естественную часть судьбы учителя, примиряясь с неизбежными потерями.

Теперь рядом со мной в облике старинной подруги оказался совершенно иной персонаж. Даже внешне Агнесса как-то изменилась – не то, чтобы она постарела, но исчезла так красившая ее смешливость. Еще бы: смешливость плохо уживается с ненавистью – наконец я поняла, как следовало именовать владевшее Агнессой чувство.

Честно говоря, я испугалась. Ненависть эта была тем более ужасна, что не имела сколько-нибудь внятной причины. Агнесса была достаточно тонким человеком, чтобы в глубине души понимать, что Аня заслуживает, по крайней мере, понимания и сочувствия: в двадцать с небольшим лет она вынуждена была принять крайне трудное решение. Все, чем Аня располагала, – это комната и профессия архитектора, в сегодняшних российских условиях сугубо мужская.

Я думаю, что если бы Аня попросила Агнессу о помощи, то есть обнаружила бы свою зависимость и незащищенность, то Агнесса немедленно бы бросилась ей навстречу. Но Аня справлялась, и потому Агнесса завидовала, и чем больше завидовала, тем больше ненавидела – не только Аню, но прежде всего себя за эти недостойные эмоции.

Ненависть всегда саморазрушительна. Как ни парадоксально, ненависть уничтожает не объект, на который направлена, а самого «носителя». Мне случалось испытывать приступы ненависти, которые про себя я называла «белый гнев», – в эти моменты вокруг меня все как бы начинало светиться. Поняв, что в этот миг я теряю контроль над собой, я однажды попыталась последовательно проанализировать, кто (или что) такие приступы вызывает. Оказалось, что источником моей ненависти почти всегда является чувство унижения. Но ведь унизить меня может только равный и притом намеренно. Если задуматься, это, скорее, редкое сочетание: друзья и коллеги обычно не имеют столь дурных намерений, а если говорят или пишут нечто обидное, то чаще по неведению. Что до чиновников любого уровня или лиц случайных, каковыми оказываются, например, представители сферы услуг, то ведь они потому и хамят, что втайне считают себя ниже.

Так я научилась прогнозировать ситуации, которые могли бы вызвать у меня «белый гнев» – и все же я стараюсь их избегать, потому что боюсь себя.

Есть однако и другой род ненависти. Эта ненависть порождается чувством униженности от собственного бессилия. Эта ненависть страшнее всего – она накрывает мир черным покрывалом, не оставляя в нем места для островков света и правоты. Такова бывает ненависть «обиженных судьбой». Я поставила это выражение в кавычки, потому что людей, полагающих себя обиженными судьбой (и оттого агрессивных), много больше, чем тех, у кого для этого есть действительные основания. В этой связи мне вспоминается одна поразившая меня история.

Таня М., дочь известного московского врача, родилась горбатой, и, как следствие, у нее развилась болезнь легких. Тем не менее она была очень светлым человеком – до поры. Я не знаю, когда и в какой связи она решила во что бы то ни стало родить ребенка. Проведя несколько месяцев в клинике, она вышла оттуда с маленьким Мишкой. Когда Мишке было три года, Таня покончила с собой. Следователь вызвал ее ближайшую подругу и показал приобщенный к делу дневник. Там было написано, что ребенок отнимает у нее последние силы и не приносит ей никакого удовлетворения. Таниных душевных сил хватило на то, чтобы обратить агрессию на саму себя.

Чаще же ненависть от собственного бессилия изливается на ближайшее окружение. Такова ненависть, порождаемая ревностью и завистью. Как только Анна Каренина осознает, что, будучи невенчанной женой Вронского, навсегда заперта в золотой клетке, она начинает завидовать мужской свободе Вронского и ненавидеть его именно в силу разницы в их положении, которое бессильна изменить.

Тяжелее всего переживается униженность бессилием в семьях и вообще в так называемых «малых группах», где люди вообще-то не имеют друг к другу особых претензий, но то, что они так или иначе связаны, может быть источником как силы, так и уязвимости.

Принято считать, что униженность бессилием и провоцируемая ею ненависть – удел слабых. Этот стереотип справедлив лишь отчасти, потому что ахиллесова пята у каждого своя. Главный редактор одного известного журнала, давний мой знакомый по прозвищу «Бум», долго пытался остаться при своих идеалах. Более молодые сотрудники Бума совсем иначе понимали жизненный успех и потому с некоторых пор стали халтурить и искать заработков на стороне, бестрепетно рассматривая журнал как «крышу». Это не мешало им искренне любить Бума – всегдашнего покровителя их прежних экстравагантных начинаний. И какая же ненависть была им ответом – я и не подозревала, что Бум на такое способен. Гром «свыше», то есть от чужих, будь то хоть администрация самого Президента, не уязвил бы Бума так, как это смог сделать безобидный компьютерщик Митя, который теперь за доллары где-то верстал роскошные рекламные проспекты.

Когда я увидела, что редакционное чаепитие – ритуал, на котором держится любое наше учреждение, – происходит без Бума, я поняла, что Буму надо уходить, и поскорее, пока он не схлопотал инфаркт. Но ведь уйдя, он унес бы с собой и свою ненависть – ее не оставишь, как пальто на вешалке! И тут Буму повезло: его «втравили» в некое новое издательское дело. Бум уехал в Германию, оставив свою ненависть вместе с пожелтевшими гранками пылиться в прежнем кабинете.

Бывает ли ненависть продуктивной? Я думаю, что нет. Да и вообще в обыденной жизни, как бы тяжела она ни была, не так много причин для подлинной ненависти. Другое дело – неприязнь, в том числе малопонятная и часто вовсе беспричинная. Но даже стойкая неприязнь – чувство довольно-таки поверхностное. И от нас самих зависит не обратить эту неприязнь в ненависть.

Ненависть захватывает нас целиком и забирает всю нашу энергию – нельзя ведь слегка ненавидеть. В таком случае, стоит ли тратить столько энергии на ненависть к соседской собаке? К случайно толкнувшему вас в метро человеку, которого вы никогда больше не увидите? К женщине в норковой шубе до пят, которая, скорее всего, все детство проходила в штопаных колготках и не выстроила себе иного идеала счастья, чем всего-навсего не самый удобный в наших условиях вид верхней одежды? Да и откуда нам знать, счастлива ли она? Много лет назад у меня была шуба из искусственного меха, выделанного под серо-голубую норку. Однажды я ехала в метро в состоянии крайней подавленности и поймала на себе откровенно завистливый взгляд какой-то молодой женщины. Она-то видела только шубу, а вовсе не ее владелицу!

Но как же слова Тиля Уленшпигеля «Пепел Клааса стучит в мое сердце», призывающие помнить и ненавидеть? Но то война…

А потом наши выжженные ненавистью сердца будут возвращать к жизни другие люди – те, кто сумеет нас полюбить. И это будут только те, в чье сердце не стучит ничей пепел.

Я никому но желаю зла. Не умею. Я просто не знаю, как это делается.

Януш Корчак. Дневники

Факты

*********************************************************************************************

На подходе – японское стерео-ТВ!

Перспективная телевизионная система разработана Sanio Electric Со. и Nippon Television Network Corp. за весьма короткий срок: о совместных намерениях компании объявили в январе 1996-го, а в марте 1997-го уже продемонстрировали избранной публике эффектные возможности своей уникальной технологии, рассчитанной на передачу трехмерного изображения. Правда, чтобы оценить их в полной мере, владельцу телеприемника придется прикупить особый декодер и по паре спецочков для каждого члена семьи. Правда, о широком коммерческом внедрении системы речь пока и не идет.

Сообщения о том, что стерео-ТВ вот-вот ворвется в наши дома, регулярно появляются в течение последних 20 лет. Но какой-то барьер мешает осуществить этот рывок. Вполне вероятно, что это барьер психологический. Объемные фигуры, бегающие, прыгающие и стреляющие в вашей уютной комнате, – это уж слишком!

Аспирин – против рака

Новые свойства знаменитого аспирина были открыты недавно американскими исследователями. Если до сих пор он успешно использовался как жаропонижающее и болеутоляющее, то теперь препарат сумеет помочь в борьбе против рака. Ученые из университета штата Огайо обследовали 511 пациентов, больных раком молочной железы, и 1534 здоровых женщин. Было установлено, что среди женщин, которые в течение 5 лет регулярно принимали по таблетке аспирина (0,5 г), по меньшей мере, три раза в неделю, риск заболеваемости рака молочной железы снижался на 30 %. Такая же динамика была обнаружена и по отношению к раку толстой кишки. Интересно, что подобными свойствами обладает аналог аспирина – ибупрофен, а также другие нестероидные противоспалительные препараты. Эпидемиолог Карин Мишель и ее коллеги из Национального института рака США считают описанные исследования обнадеживающими и многообещающими.

Самая полная библиотека

Знаменитый английский политик и писатель XIX в. Бенджамин Дизраэли любил повторять: «Не читайте исторических книг – только биографические; биография – это подлинная жизнь». Что ж, ровно через 99 лет после его кончины пользователи Internet получили возможность всласть порыться во «Всемирном биографическом архиве», который включает в себя более 8,5 млн жизнеописаний 4,5 млн выдающихся людей, оставивших заметный след в мировой истории. Найти информацию об интересующей вас персоне можно по имени (разночтения в транскрипции полностью учтены), по датам рождения и смерти, роду занятий и местопроживанию искомого деятеля. Ну а благодарить за сию гигантскую работу следует известное мюнхенское издательство K.G.Zauer Verlag. Интересно, а когда компьютерные мистификаторы догадаются внедрить в архив биографии виртуальных знаменитостей?

Джин Вулф
ЗИККУРАТ

В половине второго пошел снег. Эмери Бейнбридж немного постоял на крыльце хижины, а потом вернулся к дневнику.

«13.38. Сильный снегопад, бесшумный, как крыло филина. По радио объявили, что если у вас нет привода на все четыре колеса, то лучше остаться дома. А значит, Брука не будет».

Он положил шариковую ручку, красную, словно губная помада, потом посмотрел на нее. Этой ручкой… Ему следует вычеркнуть «Брук» и написать «Джен».

– Ну, и черт с ним, – в пустой хижине голос Эмери прозвучал слишком громко. – Что написал, то и написал. Quod scripsi ¹² 12
  Лат. «Еже писах – писах!» Евангельское выражение (Иоанн. XIX. 22): ответ Пилата на просьбу переменить надпись над головой распятого Иисуса. (Здесь и далее прим. переводчиков).


[Закрыть], что бы это ни значило.

«Вот что бывает, когда долго живешь один, – сказал он себе. – Предполагается, что ты должен отдохнуть и успокоиться. А ты начинаешь разговаривать сам с собой».

– Как какой-то псих, – добавил Эмери вслух.

Приедет Джен и привезет Брука. И Эйлин с Элайной. «На сегодняшний день Эйлин и Элайна такие же мои дети, как и Брук», – твердо сказал он себе.

Если Джен не сможет выбраться завтра, то через несколько дней уж наверняка, должны же власти округа когда-нибудь расчистить проселочные дороги. Весьма вероятно, что ее следует ждать, как и планировалось. У Джен была такая черта характера – не то чтобы упрямство или решительность, а некая вера в собственную правоту; раз уж она считает, что Эмери должен подписать бумаги, значит, ее линкольн сможет преодолеть любые препятствия не хуже джипа.

Брук, конечно, будет только рад. Когда ему было девять, он попытался пересечь Атлантику на пенополистироловом динозавре; мальчик все дальше и дальше удалялся от берега, пока девушка-спасатель не бросилась за ним вдогонку на маленьком катамаране и не привезла его обратно, оставив динозавра плавать в море.

«Вот что происходит повсюду, – подумал Эмери, – мальчиков и мужчин привозят на берег женщины, хотя на протяжении тысяч лет именно мужская отвага помогала человечеству выжить».

Он надел двойную красную куртку в клетку, самую теплую шапку и вынес на крыльцо кресло, чтобы посидеть и полюбоваться на снег.

И вдруг Эмери понял, что дело тут не в… Он забыл слово, которое использовал ранее. Дело тут не в том, чем обладают мужчины. А в том, чем обладают женщины. Или думают, что обладают. Вероятнее всего, этого качества нет ни у кого.

Он представил себе Джен, пристально вглядывающуюся в метель, с перекошенным лицом. Она направляет линкольн в снег, через первый холм. На ее лице появляется выражение мрачного триумфа, когда машина переваливает через вершину. Джен в легких туфельках может оказаться в трудном положении в этой безмолвной глуши. Возможно, эта черта ее характера вовсе не вера в собственную непогрешимость, а мужество или нечто очень близкое к нему по значимости, некий вид экзистенциального безрассудства. Маленькие розовощекие девицы частенько заставляют вас думать: истинно все, что вам хочется, – если только вы будете с достаточным пылом стоять на своем.

За ним наблюдали.

– Господи, да это же тот самый койот, – громко проговорил Эмери и по тембру собственного голоса понял, что лжет.

Это были глаза человека. Эмери прищурился, вглядываясь вдаль сквозь падающий снег, снял очки, рассеянно протер стекла носовым платком и снова посмотрел.

По другую сторону маленькой долины вздымался высокий холм с крутыми склонами, поросшими соснами. Вершину венчали обдуваемые свирепыми ветрами бледно-желтые камни. Где-то там прятался наблюдатель. Молчаливый и внимательный, он следил за Эмери сквозь густые ветви сосен.

– Спускайтесь! – позвал он. – Хотите кофе?

Ответа не последовало.

– Вы заблудились? Вам следует обогреться, заходите в гости!

Эмери казалось, что его слова тонут в снежном безмолвии. Он кричал довольно громко, но не был уверен, что его услышали. Тогда Эмери встал и помахал рукой:

– Идите сюда!

За соснами возникла бесцветная вспышка. Она была такой быстрой и слабой, что Эмери засомневался: видел ли он ее на самом деле. Кто-то подавал сигналы зеркалом – только вот небо над заснеженными склонами давно приобрело тусклый свинцовый оттенок, и солнце невозможно было разглядеть.

– Спускайтесь! – снова позвал он, но наблюдатель исчез.

«Деревенские жители с подозрением относятся к чужакам», – подумал Эмери.

Впрочем, он прекрасно знал, что в радиусе десяти миль не было никаких деревенских жителей: пара охотничьих домиков и несколько хижин, вроде его собственной; сейчас, когда сезон охоты на оленей закончился, здесь никто не жил.

Он сошел с крыльца. Снег доходил ему до колен и с каждой минутой валил все сильнее и сильнее. Поросший соснами склон холма был уже практически не виден.

Поленница под южным карнизом (когда Эмери приехал сюда, она казалась весьма внушительной) заметно уменьшилась. Пришла пора заняться заготовкой дров. Пожалуй, он уже упустил момент. Завтра нужно взять бензопилу, топор, кувалду и клинья, а может, и джип, если на нем можно будет добраться до места, и притащить бревна.

Он отбросил мысли о дровах. Скоро приедет Джен и привезет Брука, который останется с Эмери. И близняшки поживут у него несколько дней, если дорогу совсем завалит снегом.

Койот поднялся по ступенькам заднего крыльца!

Через пару секунд Эмери сообразил, что ухмыляется, как дурак, поэтому стер улыбку с лица и заставил себя внимательно изучить ступеньки.

Следов найти не удалось. Вероятно, койот все съел еще до того, как повалил снег, потому что миска была вылизана дочиста. Придет время, и очень скоро, когда Эмери коснется желтовато-серой головы, койот оближет ему пальцы, а потом уснет перед маленьким камином.

Довольный, он подергал ручку задней двери, но потом вспомнил, что запер ее вчера вечером. Точнее, он запер обе двери – им двигал какой-то непонятный ужас.

«Медведи», – подумал он, пытаясь убедить себя, что, в отличие от Джен, не подвержен иррациональным страхам.

Здесь они и в самом деле водились. По большей части это были маленькие черные медведи. Но попадались и крупные звери, забывшие страх перед человеком, готовые бродить где угодно и нередко нападавшие на людей. На них охотились каждый год осенью, когда они нагуливали сало для долгой спячки. Приходила зима, медведи устраивались в пещерах, дуплах больших деревьев и густых зарослях кустарника. Тихонько посапывая, они лежали неподвижно, как снег, и видели медвежьи сны о далеких временах, когда проселочные дороги снова зарастут деревьями, а ружья рассыплются в прах.

И все же Эмери чего-то боялся.

Он вернулся к переднему крыльцу, взял кресло и тут заметил на потертой спинке черное пятно, которого раньше не было. Оно оставило след на пальце, но Эмери легко соскреб его лезвием небольшого перочинного ножа.

Пожав плечами, он занес кресло в дом. В кладовой было полно ирландской тушенки; сегодня он приготовит ее на обед, а потом намажет соусом ломоть хлеба и оставит его для койота на том же месте, на ступеньках заднего крыльца. Нельзя (так говорят знающие люди) каждый день понемногу переставлять миску. Это будет слишком быстро и страшно для любого дикого существа. Можно перемещать угощение не чаще одного раза в неделю; миска койота мелкими шажками уже пропутешествовала от самого берега ручья, где Эмери в первый раз увидел зверя, до ступеней заднего крыльца.

Джен, Брук и близняшки наверняка отпугнут койота. Жаль, конечно, но тут ничего не поделаешь; может, его не кормить, пока Джен и близняшки не уедут.

Эмери вряд ли смог бы объяснить, как он понял, что за ним кто-то следит – он был просто в этом уверен, точно так же он не сомневался, что Джен удастся разозлить его и изменить реальность в соответствии с собственными желаниями.

Эмери взял метлу и подмел хижину. Пока он был уверен, что она приедет, его совершенно не волновало, как выглядит дом, но теперь, когда приезд Джен стал проблематичным, он понял, что этот вопрос начал его сильно беспокоить.

Джен займет вторую нижнюю койку, близняшки лягут вместе на верхней (можно не сомневаться, что будет много визга, воплей и хохота), а Брук залезет на верхнюю койку, которая расположена над кроватью Эмери.

Так впервые наступит неизбежное и окончательное размежевание: Сибберлинги займут и всегда будут занимать одну часть хижины, а Бейнбриджи – другую; мальчики здесь, девочки – там. Судебное разбирательство затянется на годы, потребуются десятки тысяч долларов, но результат будет достигнут именно такой.

Мальчики здесь.

Девочки там, все дальше и дальше. Когда он качал и целовал Эйлин и Элайну, когда покупал подарки на Рождество и день рождения, сидел на глупых торжественных собраниях с довольными учителями, он никогда не чувствовал себя отцом близняшек. А теперь ситуация изменилась. Эл Сибберлинг наделил девочек красотой и смуглой кожей, а потом исчез. Он, Эмери Бейнбридж, подобрал их, как заброшенных и забытых кукол, после того как Джен оказалась по уши в долгах. Называл себя их отцом и знал, что лжет.

И речи не могло идти о том, чтобы спать вместе с Джен, как бы долго она здесь ни оставалась. Именно поэтому она и взяла с собой близнецов – Эмери сразу все понял, как только она сообщила ему об этом.

Он постелил чистые простыни на койку Джен, а сверху положил стеганое одеяло и три толстых шерстяных пледа.

Провожая Джен домой после спектаклей или танцев, он научился прислушиваться к их голосам; тишина означала, что он может вернуться и навестить постель Джен после того, как отвезет домой няню. Сейчас Джен боялась, что он захочет поторговаться – его подпись на бумагах в обмен на дополнительные удовольствия, еще одна маленькая порция любви перед тем, как они расстанутся навсегда. И хотя она хотела, чтобы Эмери все подписал, ее желание было не настолько сильным. Девочки там, мальчики здесь. Неужели он стал таким отталкивающим?

Он поменял наволочку на подушке Джен.

К этому моменту она наверное нашла себе кого-нибудь из деловой части города – и будет сохранять ему верность, как он сохранял верность Джен, пока в глазах закона являлся мужем Памелы.

Мысль о глазах напомнила ему о наблюдателе с холма.

«14.12. Кто-то забрался на холм за ручьем. У него имеется сигнальное устройство».

«Создается впечатление, что я потихоньку схожу с ума, – подумал Эмери. – Что если Джен тоже увидит вспышки?» Впрочем, в это он не верил.

С колпачка красной ручки ему улыбался лев, и Эмери подошел к окну, чтобы в сером свете дня прочитать надпись: «Отель красного льва. Сан-Хосе». Превосходный отель. Если у него хватит духу написать письмо Джен и Бруку, он воспользуется именно этой ручкой.

«14.15. Койот съел все, что я ему оставил, похоже, сразу после завтрака. Сегодня я оставлю еще. А завтра чуть приоткрою заднюю дверь.

Пожалуй, поднимусь на холм, осмотрю окрестности».

Он не догадывался о своих намерениях, пока не написал этих слов.

Склон холма показался ему слишком крутым, ноги скользили по снегу. Отяжелевшие ветви сосен низко свисали, а когда Эмери задевал их, распрямлялись, сердито швыряя ему в лицо пригоршни снега. Большую часть следов, оставленных невидимым наблюдателем, должно быть, уже засыпал свежевыпавший снег, однако под соснами наверняка можно будет что-нибудь обнаружить.

Эмери почти добрался до скалистой вершины, когда нашел первый след, но и он был сильно припорошен снегом. Он встал на колени и подул на снежинки – ему иногда удавалось таким способом расчистить следы зверей. Здесь кто-то прошел в очень необычном ботинке с подковкой, напоминающей раздвоенное копыто лося. Он измерил его ладонью – получилось, что весь отпечаток помещается между мизинцем и вытянутым большим пальцем. Маленькая нога, размер шестой, не больше.

Мальчик.

Рядом Эмери нашел еще один след, меньше первого. А чуть дальше – неясный отпечаток, который мог быть оставлен рукой в перчатке. Здесь мальчик сидел на корточках с зеркальцем или фонариком.

Эмери снова опустился на колени и отвел в сторону ветви сосны, загораживающие хижину. Две маленькие темные фигурки поднялись на крыльцо, он едва мог их разглядеть сквозь падающий снег. Первый держал в руках его топор, второй – его ружье.

Он вскочил на ноги и принялся размахивать зажженным фонарем.

– Эй, вы там!

Тот, что держал ружье, поднял его и, не целясь, выстрелил. Все произошло так быстро, что Эмери даже не успел пригнуться. Грохот выстрела, несмотря на снег, гулким эхом прокатился по склону.

Эмери попытался отскочить в сторону, поскользнулся и упал в мягкий снег.

«Слишком поздно, – сказал он себе. – Надо же, чтобы такое случилось со мной. – А потом добавил: – Лучше уж не подниматься, вдруг снова начнут стрелять».

Воздух напоминал охлажденное вино. Снег, пушистый и чистый, был невозможно прекрасным. Чуть отодвинув рукав, Эмери посмотрел на часы, он решил подождать десять минут – чтобы максимально исключить риск.