Текст книги "Всего лишь скрипач"
Автор книги: Ханс Кристиан Андерсен
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Процессия двинулась в путь. Лед вокруг трещал. Много раз им приходилось ехать в объезд, чтобы не попасть в зияющую щель; в других местах надо льдом стояла вода, которую надо было переходить вброд. Наоми от страха зажмурила глаза.
– Мы утонем, – шепнула она Кристиану, который поместился на заднем сиденье.
– О нет, Бог не допустит нашей смерти, – ответил он.
Сани накренялись, лед как будто качался. Лошади поднимали тучу брызг, и тогда Наоми сжимала обеими ладонями руку Кристиана. Гувернантка наклонялась в другую сторону, чтобы выровнять сани. Наконец они выехали на более ровный и крепкий лед.
– Ну, вот мы и снова на проселочной дороге, – сказал Петер Вик. – Никто не напишет о нас скорбную песнь, если только я не сочиню ее сам, но это не мой хлеб. Я лишь один раз занимался писаниной, и мое сочинение украсило надгробье моего закадычного друга на кладбище в Хольмене: «В 1801 году он встал на ноги и устоял, в 1807 году он слег и с тех пор лежит».
– Ты совсем не помнишь меня? – шепотом спросил Кристиан у Наоми, завидев церковь в Амагере, где им предстояло расстаться.
– Помню, – ответила Наоми, но так же тихо, и ее бледные щеки порозовели. – Это ведь ты вошел к нам в зал в мой день рождения.
– А в Свеннборге?… – начал он.
– Ах, тогда! – сказала она. – Это я помню очень хороню. – Она вдруг повернулась к гувернантке: – Скоро приедем! – И снова Кристиану: – Не разговаривай со мной. – И снова гувернантке: – Какой холод! – И Наоми крепче стянула платок вокруг лица.
Кристиан слез и пошел за санями. Сам не зная почему, он был удручен; ему хотелось лечь на лед и проспать много лет, как семеро юношей из легенды[18]18
Существует легенда о том, что в III веке, во время преследований христиан, семеро юношей были замурованы в пещере и проспали 200 лет.
[Закрыть].
Теперь они уже видели людей на берегу, и скоро всем страхам пришел конец. Когда путники достигли суши, граф предложил Петеру Вику деньги.
– Нет, сударь, – ответил тот, – ведь не я перевозил вас на своей шхуне, и если уж кому и платить, так это мне и моему парнишке за честь побывать в таком высокопоставленном обществе.
Гувернантка протянула шкиперу руку, то же сделал граф, и Наоми последовала их примеру. Кристиан, сняв шляпу, второй раз в жизни смотрел, как подруга его детских игр важно катит по белу свету, покидая его.
– Мы поедем немного позже, на собственных подметках, – сказал Петер Вик.
II
Только в последние годы наш глаз привык видеть на скачках прекрасное зрелище – лошадей в их естественной красоте. Таким образом мы можем отчетливее представить себе их вольный бег в родных степях. Наиболее наглядное описание этих животных мы находим в «Путешествии в прерии» Вашингтона Ирвинга. Он ведет нас в вековые леса, лозы дикого винограда, перекидываясь с дерева на дерево, образуют там изгородь длиною в много миль, а за ней мы можем видеть бесконечные равнины, где волнуются, как море, высокие травы и большие табуны диких лошадей с развевающимися гривами и сверкающими глазами смело скачут по равнине. Пусть бы всегда они пребывали в этом состоянии гордой свободы! Но охотники накидывают лассо на свободное, гордое животное, и оно встает на дыбы, изо всех сил стараясь вырваться из пут, но руки, которые держат веревку, сильнее; удар кнута обрушивается на спину лошади, и, взмыленная, с пеной на губах, она последний раз пытается напрячь все силы, но тщетно; она бросается на землю, притворяясь мертвой; еще один удар кнута – и она безропотно встает и следует на привязи за вьючной лошадью. Царица степей стала рабыней.
Есть нечто бесконечно грустное в этой метаморфозе. Между дикой лошадью в степи и жалкой рабочей клячей, впряженной в крестьянскую телегу, неизмеримое расстояние, но они из одного племени, и при самом блестящем начале возможен такой конец. Ни одно животное не имеет так много общего с человеком в переменчивости судьбы. Конь, носивший короля, привыкший к холе и ласке, если ему не повезет, становится собственностью простого драгуна, а кончает телегой живодера.
К размышлениям на эту тему особенно располагает в ясный морозный день, когда крепкий снежный наст сверкает и искрится, или вечером, в лунном свете, большая площадь в Копенгагене, носящая имя Конгенс Нюторв. Вокруг конной статуи короля, окруженного огромными бронзовыми фигурами, мчится ряд саней, которые здесь выдаются напрокат. Уличные мальчишки и самый простой люд отдают по два скиллинга, чтобы сделать два круга – объехать короля, как это здесь называется. Сани обычно старые и имеют самый жалкий вид, но еще более плачевно выглядят лошади: когда хозяин уже не может использовать их для работы, он впрягает их в эти сани для бедняков. И под ударами кнута изнуренная кляча трогает с места, а возвратившись, стоит, взмыленная и забрызганная грязью, на жгучем морозе, пока очередной седок снова не пустит ее в галоп. Часто кончается тем, что лошадь падает, и это, безусловно, большое счастье для нее.
Был ужё поздний вечер; упомянутые сани мчались вокруг бронзового коня, звенели бубенчики, щелкали кнуты, раздавались ликующие возгласы мальчишек-возниц. Большинство прохожих делали большой крюк, лишь немногие решались пересечь площадь; эти смельчаки зорко следили за санями и быстро лавировали между ними.
Среди смельчаков был господин в широком плаще – знакомый нам граф. Он легко проскользнул перед несколькими санями; приближались еще одни – в них сидели два развеселых матроса и мальчик; граф остановился, чтобы пропустить их, но поздно: они повернули и покатили прямо на него. Лошадь была так близко, что обрызгала его пеной, но вдруг покачнулась и упала, а сани, резко остановившись, опрокинулись на бок. Несчастная коняга раз-другой вздохнула, выкатила полные муки глаза и испустила дух. Сбежался парод, подоспели с кнутами в руках несколько хозяев, сдающих сани внаем.
– А, это Чудачка сдохла! – говорили они. – Ну, ей-то давно пора на покой.
Чудачка – эта кличка вызвала в душе графа воспоминания о прошедших временах; он живо представил себе старинную родовую усадьбу в маленьком городке, свою сиятельную матушку, обожавшую Лафонтена[20]20
Лафонтен Август (1759–1831) – немецкий беллетрист.
[Закрыть], и потому назвавшую красивую кобылку в честь героя его романа «Чудак». Кобылку подарили юному графу на день рождения; это было гордое животное дивной красоты; когда граф проезжал верхом по улицам Свеннборга, горожане сбегались к окнам, любуясь и лошадью, и всадником. Прекрасная Сара, дочь еврея, трепала Чудачку по холке своей тонкой рукой, целовала в голову, и та отвечала громким ржанием. Лошадь очень любила гувернантку, как ее называли в усадьбе. Но еще больше любил смуглую красавицу всадник, и потому ее уволили – печальная была история! А юного графа услали за границу; тогда закатилась и счастливая звезда Чудачки – ее продали на ярмарке в Оденсе.
Возможно – нет, точно, это была та самая изнуренная, замученная кляча, которая сейчас издохла у его ног. Волна мыслей и воспоминаний нахлынула на графа при имени Чудачка – единственном, что осталось у лошади от лучших дней. Поэтому он задержался на площади дольше, чем сделал бы при иных обстоятельствах, и по той же причине не заметил другого, более важного несчастного случая, происшедшего здесь же: мальчик, сидевший в санях, очевидно, пострадал и его внесли к цирюльнику.
Теперь мы вместе с графом покинем холодную вечернюю улицу и войдем в его уютный дом, перед которым стоит шхуна с покрытыми снегом снастями. Теплый воздух, пряный от курений, окутывает входящего. Восковые свечи в серебряных канделябрах освещают комнату, пол которой устлан пестрыми коврами, такими мягкими, что нога утопает в них. Картины Юля и Гебауэра украшают стены. Гипсовые слепки «Умирающего гладиатора» и «Римского мальчика, вынимающего занозу из стопы» стоят по обе стороны книжного шкафа из красного дерева; в этом шкафу проживают только серьезные писатели – Гёте, Расин, Свифт, но ни единой датской книги здесь не найти; это характерно для домашней библиотеки так называемого высшего класса и свидетельствует о хорошем вкусе, но обладают ли таковым их владельцы, выясняется только в разговоре. Тот факт, что целую полку занимают «карманные издания», заставляет в этом усомниться. В соседнюю комнату ведет не дверь, а арка, занавешенная, по восточному обычаю, пестрыми шелковыми тканями, которые нужно сдвинуть в сторону. Эта вторая комната – поменьше; вьющиеся растения свисают с пирамидок между камчатными шторами. Голубые и розовые колокольчики гиацинтов звенят благозвучием ароматов. За чайным столом, где хозяйничает гувернантка, сидят Наоми и пожилой господин. Это камергер, он ведет речь о Торвальдсене, который как раз в это время стал приобретать европейскую известность.
– …Я был с ним знаком, – говорил камергер. – Я тогда был камер-юнкером, а он – никем; но у него есть талант, и о нем пишут в газетах. Да, видит Бог, я встречал его имя даже в «Журналь де деба»! Этот человек стал знаменит, но к королевскому столу его все равно не допускают, потому что у него нет чина статского советника.
На столе лежали изысканные гравюры и цветные рекламные картинки – виды Италии, где побывал граф.
– Magnifique! Magnifique![21]21
Великолепно (фр.).
[Закрыть] – воскликнул камергер. – Это Генуя! Я был в этом городе двадцать семь лет назад. Там прелестные женщины. И в Болонье – ах, женщины Болоньи! Какие глаза… – Гувернантка опустила свои. Камергер понизил голос: – Красивые женщины! Ведь ради них мы и путешествуем.
Граф за чаем рассказал, как его в этот вечер чуть не переехали сани, и вспомнил, что при этом, очевидно, пострадал мальчик.
– Кажется, тот самый маленький музыкант, – добавил он.
– Он давал концерт в нашем доме, – улыбаясь, сказала Наоми. – Слуги затащили его к себе, он играл, и они аплодировали ему, однако Ханс, кучер, решил пошутить и приколол ему на грудь, как орден, трефового валета. Он понял, что кучер хотел посмеяться над ним, и чуть не заплакал, но тут пришла Элиза, – Наоми показала на гувернантку, – и должное уважение было восстановлено.
– Бедняжка, – сказал граф, – теперь он попадет в больницу.
– Но я, кажется, слышу его скрипку, – заметила гувернантка. – Это та же музыка, что и всегда.
Позвали слугу.
– Узнай, кто там играет, – приказал граф. – Спроси, не случилось ли чего с юнгой во время катания на санях.
Слуга скоро вернулся и сообщил, что юнга действительно вывихнул ногу, но ему вправили ее, и теперь он стоит за дверью со скрипкой, которую слуга велел ему принести с собой.
– Но я совсем не этого хотел, – сказал граф. – Впрочем, хорошо, что он цел и невредим.
– Может быть, посмотрим на это маленькое чудо? – предложил камергер. – Прекрасные глаза фрёкен Наоми говорят, что она не прочь поощрить юного артиста.
Граф улыбнулся, и в следующий миг Кристиан без башмаков, в одних чулках, пряча скрипку за спиной, уже стоял в освещенной комнате. Как тепло и ароматно, как богато и красиво было все, что его окружало! Цветы и Наоми, совсем как тогда, когда он пробрался сквозь дыру в стене в сад еврея. Они хотят послушать его игру! Мальчик трепетал от радости.
И тут вошел высокий худой господин с недовольным суровым лицом. Мрачно и вопросительно взглянул он на Кристиана, словно недоумевая, что делает здесь этот голодранец.
– Он талантливый юный музыкант, – сказал граф и в двух словах поведал историю их знакомства.
Серьезный господин посмотрел на мальчика еще суровее, и граф тут же спровадил Кристиана, сказав, что послушает его в другой раз; мальчику сунули в руку серебряный далер, но это послужило для него слабым утешением, когда пришлось покинуть великолепные хоромы.
Слуга повел его в комнатку горничной, и тут, как и вчера, ему пришлось играть перед челядью. Над ним подшучивали, но все же его тщеславие было польщено. Здесь ему тоже дали денег, и уходил он вполне довольный. На лестнице ему встретился давешний серьезный господин с суровым взглядом.
– Они же смеются над тобой, – вот и все, что он сказал, но это была большая ложка дегтя в Кристиановой бочке меда.
Петер Вик встретил его на борту не менее сурово.
– Какого черта ты шляешься туда? – спросил он. – Ты что, стал придворным музыкантом? Пиликай сколько хочешь внизу, у себя в каюте, но не наверху для этих лизоблюдов, а не то получишь оплеуху. Вот что думает об этом Петер Вик!
Понурясь, Кристиан тихонько спустился к себе и лег на узкую койку.
III
Б л у м.
Так здесь она?
Б р а н д.
О да! Царица фей, сама царица!
И.М.Р. ЛенцСтрадающая женщина
Молись за дев, обет принявших,
За узников во мгле темниц,
И помолись за женщин падших,
Любовь предавших плоти жриц.
В. Гюго
Крайности как круги на воде – дальше всего от центра они сходятся. Именно у гроба любимого человека мы как никогда верим в бессмертие.
Вот и Кристиан теперь, когда действительность, казалось бы, разрушила все мыльные пузыри его надежд, крепче всего верил в свое будущее. Артисты, о которых рассказывал ему граф на Сальтхольме, не шли у него из ума.
За эту зиму оп прочитал две книги: «Альберта Юлиуса» и Ветхий Завет; обе он считал непреложной истиной, и в обеих борьба и испытания вознаграждались счастливым концом. Альберт Юлиус находил счастье на своем скалистом острове; библейские истории – а ведь они были словом самого Господа – тоже всегда хорошо кончались. Бедный пастушонок Давид становился царем Израилевым, к Иову возвращались здоровье и богатство, злого Амана повесили, а Эсфирь царь Артаксеркс сделал царицею.
«Истинный талант всегда пробьет себе дорогу», – сказал граф. «Господи! – молился Кристиан, доверчивый, как ребенок. – Дай мне истинный талант, я употреблю его лишь во славу Твою».
Звездными вечерами он по многу часов с благоговением и надеждой смотрел на небо. Когда-то астрологи полагали, что звезды влияют на судьбы людей, живущих под ними. Теперь эта вера утрачена: мы знаем, что такой силой обладают только звезды на груди у человека. Кристиан ждал помощи и от звезд на небе, и от графа, звезда которого сверкала так же великолепно, но увы! Помощь не приходила ни с той, ни с другой стороны.
Однажды вечером, размышляя обо всем этом в темной каюте, он заснул, и ему на удивление живо привиделась та, о ком мы уже почти забыли, а многие, верно, хотели бы забыть, – Стефаиова Карета. Она вела его за руку по иссохшей пустыне, где земля растрескалась так, что на каждом шагу им грозила опасность упасть в глубокую щель, но в конце концов они пришли в чудесный цветущий сад, воплощение музыки и радости. Стефаиова Карета дала ему серебряную скрипку, и, когда смычок заскользил по струнам, его пению стали вторить тысячи других инструментов; от их громких звуков он проснулся с радостью и умиротворением в душе: женщина, чей образ вытеснил граф, явилась ему снова, как добрый ангел. Она, правда, не давала ему денег, как граф, зато от всего сердца пожимала ему руку и нежно смотрела в глаза. И, как ни удивительно, в этот самый миг с трапа, ведущего в кубрик, донесся голос, очень похожий на ее. Значит, она все-таки пришла, как добрая и могущественная фея, чтобы повести его к славе и счастью! Кристиаи хотел броситься ей навстречу, но она была не одна – за нею шел матрос. «Есть там кто-нибудь?» – раздался его громкий окрик, но необъяснимый страх лишил Кристиана дара речи.
– Что ты хочешь мне сказать? – спросил матрос женщину.
– От тебя зависит, – ответила она, – отправится ли мое тело в выгребную яму, а душа – в геенну огненную.
– С каких это пор ты стала святошей? – засмеялся матрос.
– Я должна высказать тебе все, что у меня на сердце, – жалобно проговорила женщина.
Кристиан прислушался, хотя было ясно, что речь пойдет не о нем.
Мы не будем отворачиваться, да это и не нужно. Когда мы видим на садовой дорожке уродливую большую склизкую жабу, она нам противна, но если, преследуемая или мучимая, она издает свой монотонный крик, нам становится ее жаль, отвращение переходит в сострадание; так насколько же сильнее должны быть эти два противоположных чувства, когда речь идет о человеке – о таком же существе, как мы с вами. Не отворачивайся от этой женщины, хотя я показываю ее тебе не среди танцующих одалисок, под сенью пальм, на берегах полноводного Ганга. Не отворачивайся, хотя ты видишь ее под низким потолком кубрика на маленьком суденышке, а не при блестящем дворе, где графы и герцоги добиваются благосклонного взгляда королевской фаворитки. Здесь порок стоит на своей низшей ступени, потому что его одеяние – бедность; не в золоте и шелках он предстает тебе, а в нищете; ты видишь его подобным василиску, посмотревшему на себя в зеркало, от чего разрывается каждый его нерв. Есть нечто трагически-волнующее в человеке, опустившемся на уровень животного и в своем падении осознавшем, что он был создан по образу и подобию Божию. Блажен тот, у кого был дом, где его воспитали в стыдливости и научили эту стыдливость сохранить. У Стефановой Кареты такого дома не было. Сладкие слова мужчины вливают яд в женскую душу, и она соглашается на бесчестье. Если бы ты восемнадцать лет назад увидел стройную четырнадцатилетнюю девочку с чистыми и ясными жизнерадостными глазами, ты бы вспомнил миф о Семеле – она пожелала, чтобы Юпитер явился к ней во всем своем величии, и ее возлюбленный явился – но не теплым солнцем, а жгучим огнем, и в его объятиях она превратилась в пепел. В пепел, в прах обращается земная красота.
Мы больше не верим в привидения, не верим, что в полночь мертвецы, одетые в белые саваны, витают среди нас, живых. Но в больших городах мы их видим. В лунном свете, когда метет поземка и мы поплотнее закутываемся в плащи, нам встречаются существа женского пола в белых, по-летнему легких одеждах; проходя, они делают нам знак. Они дышат на нас ядовитым могильным смрадом; не верьте здоровому румянцу на их щеках – мертвые головы раскрашены; они улыбаются, но с отчаянием или потому, что пьяны. Эти создания мертвы, но более страшной смертью, чем обычные покойники. Они похоронили душу, а тело ходит по земле, как привидение; как вампиры, они питаются человеческой кровью, потому-то и цепляются за уличную пьянь, за таких подонков, от которых тошнит даже мужчин. Это очень несчастные призраки, потому что с рассветом они не успокаиваются в своих могилах – нет, тогда к ним приходят сны отчаяния, их мучают кошмары и не дают покоя мысли о презрении окружающих, о более достойной жизни. Слезы текут по размалеванным щекам, и, чтобы прогнать эти думы, женщины хватаются за рюмку; ядовитое клеймо смерти становится еще заметнее на следующий вечер, когда они снова бродят как привидения. «Спаси меня! Я еще не умерла, лишь впала в летаргию, во мне еще живет душа!» – молит несчастная, но люди, услышав голос из могилы, в испуге, убегают, а у нее нет сил поднять крышку гроба – сложившиеся обстоятельства, и тяжелую землю – грехи, которые давят на нее.
– Спаси меня! – таковы были и первые слова, услышанные Кристианом от той, кого он считал богатой, знатной дамой, до сих пор знакомой нам как одно из его светлых видений. – Я утопаю в трясине. Все меня презирают. Я сама себя презираю. Спаси меня, Сёрен! Я честно отдавала тебе часть своих денег. У меня еще осталось сорок далеров. Женись на мне! Забери меня из этого проклятого заведения, увези в такое место, где меня никто не знает, где ты не будешь стыдиться меня! Я буду работать до кровавых мозолей. О, возьми меня с собой! Еще год – и будет поздно.
– Ты хочешь, чтобы тебя я привел к своим престарелым родителям? – усмехнулся матрос.
– Я буду целовать им ноги, пусть бьют меня, я готова покорно сносить побои. Я уже немолода, мне скоро двадцать восемь, но ведь я и прошу тебя не о любви, а о милосердии! Больше мне просить некого. Если этого не сделаешь ты, мне останется лишь пить, покуда у меня не начнет трещать голова и я не забуду, до какого жалкого состояния сама себя довела.
Она ухватилась за грязную матросскую робу.
– Это и есть та важная вещь, которую ты хотела мне сказать? – фыркнул Сёрен и оттолкнул женщину.
Ее слезы, душераздирающие вздохи и слова, полные отчаяния, пронзили сердце Кристиана; исчезла картина, созданная мечтой, и он увидел изнанку действительности.
Он снова был один.
Через несколько дней надо было прорубать фарватер. Матросы и Кристиан вгоняли топоры глубоко в крепкий лед, и он трескался на большие плиты. В ледяную массу вмерзла белая тряпка. Матросы расширили трещину и нашли там женщину, одетую в белое, как на бал; на шее у нее были янтарные бусы, в ушах золотые серьги, а скрещенные руки примерзли к груди. Это была Стефанова Карета.
Кристиан не мог забыть это зрелище – заключительную сцепу пьесы, начавшейся в тот памятный вечер. Чему учил его крестный во время их последней встречи в Свеннборге? «Пользуйся радостями жизни, пока можешь, чтобы в старости не плакать от того, что у тебя нет грехов! Лучше наслаждаться жизнью слишком необузданно, чем потом в одиночестве вздыхать о том, что ты не насладился ею, пока мог!» Кристиан понял теперь, что слова эти были от дьявола. Он обратился к Господу и прочитал молитву «Избави нас от лукавого».
В тот вечер, уйдя от Сёрена, молодая женщина проскользнула в воду между ледяным полем и корпусом шхуны. Холодное течение погасило пожар отчаяния. Кристиан больше не надеялся, что сбудутся его мечты. Феи бывают только в сказках, но не в реальной жизни.
