Текст книги "Всего лишь скрипач"
Автор книги: Ханс Кристиан Андерсен
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
С глубочайшим почтением и дружбой,
Йордсак, фельдфебель».
X
Надежды прочь!
На плахе страх сумел я превозмочь
И с твердостью встречаю ночь.
А. Шамиссо
«Смерть» – целый мир боли заключается в этом коротком словце. Это раздвоенный меч, который, убивая то, что дорого нашему сердцу, одновременно проникает в грудь и к нам, так, что у нас чернеет в глазах и мир кажется нам темным, хотя миллионам счастливцев светит солнце. Только одно слово, такое же короткое, дает нам силы подняться, вдыхает в нас надежду, только одно слово – «Бог».
– Что ж, я была к этому готова, – сказала Мария, но готова она не была.
Мрачное, слякотное предзимье давило, как гробовая доска, особенно на тех, кто и так был убит горем. Небо было серое, дождь и мокрый снег падали на грязные улицы. Мрак снаружи и мрак внутри, в мыслях.
– Не плачь, матушка, – сказал Кристиан, – а не то заболеешь, и тоже умрешь, и оставишь меня одного. Ты можешь стирать и гладить, я – играть на скрипке, мне будут платить деньги, и как-нибудь мы проживем.
– Ангел ты мой, – сказала Мария, – дай я поцелую твои глазки и твои сладкие губы. Ради тебя мне придется жить, иначе что будет с тобой?
Никогда еще Рождество не приближалось так тихо и так грустно, как в эту зиму.
– Хозяин усадьбы в Эрбеке все-таки порядочный человек. Он прислал мне хлеба, и масла, и гуся на Рождество. Вот только не имеет ли он на меня виды? Нет, этого шага я не сделаю больше ни в жизнь. На Рождество я приглашу твоего крестного, хоть я его и не люблю, но ради тебя пойду на это. Может, когда ты станешь постарше, он помянет тебя в своем завещании.
Стол был накрыт. Сердце Кристиана исполнилось рождественской радости. Мария достала книгу псалмов.
– У вас есть голос, – сказала она крестному. – Вы пойте, а мы будем вам подтягивать.
– Я не знаю ни одного псалма, – ответил он. – Эта книга послужит нам для другого: мы раскроем ее наугад и она предскажет нам судьбу. В этом что-то есть! Все, что должно с нами случиться, записано в этой большой книге, так же как в нашей крови и нашей душе.
Мария открыла книгу.
– Свадебный псалом! – воскликнула она. – На этот раз гаданье не получилось. Я больше не выйду замуж. Я хочу одного: видеть моего мальчика здоровым и сильным и помочь ему добиться успеха в жизни.
– Это зависит от его звезды, – сказал крестный. – Мы можем сделать что-то сами, но не слишком много. Коли в нем заложено, что он будет воровать или бегать за женщинами, изменить это нельзя. Пусть его воспитывают самые порядочные люди, пусть внушают ему самые благородные мысли – все равно, ежели зло сидит в нем, оно выйдет наружу. Его можно попридержать, но только до определенной черты: наступит час, наступит возраст, когда оно вырвется с тем большей силой. Дикий зверь сидит в каждом, у одного это прожорливый волк, у другого змея, которая умеет ползать на брюхе и лизать пыль. Зверь внутри нас неистребим: все дело только в том, кто сильнее – он или мы, а сила человека никогда не зависит от него самого.
– Господи, избави нас от лукавого, – прошептала Мария, опустив глаза.
Ей показалось, что злой дух, которого она боялась, сидит с ней за одним столом. Речи, которые она слышала, были вроде эльфов: спереди они казались реальными и красивыми, но сзади у них была пустота – признак того безбожного мира, к которому они принадлежали.
– Я много читал, – продолжал крестный, – читал о чужеземных народах. На земле живет много народов, и все они разные. То, что мы считаем грехом, другие находят правильным. Дикарь съедает своего врага, и тамошний священник говорит ему: теперь ты попадешь на небо! У турка много жен, и его Бог обещает ему еще больше жен в раю. Генерал получает ордена и славу, воюя на службе у короля, хотя война эта несправедливая, в то время как кто-то другой, столь же умный и находчивый, становится вором. Все дело в обычаях, и кто сказал нам, что мы следуем лучшим обычаям, если поступаем как все? Кто знает, быть может, зверь внутри имеет больше прав, чем человек, исполняющий законы, которым его научили? Разве это не правда?
– Правда, – сказала Мария, – но это дурные мысли. – Она со страхом отложила книгу псалмов, разрезала гуся и перевела разговор на другую тему: – Лишь бы мой милый Кристиан поправился! Я, впрочем, знаю одно средство, мне говорили о нем многие, но слишком уж это жутко! Выпить горячей крови…
– Только не это! – воскликнул крестный. – Я сроду не мог видеть, как отрубают голову курице! Я знаю более невинное средство – так называемую магию, и именно в такой святой вечер, как сегодня, следует ею заниматься. Я произнесу несколько сокровенных тайных слов, и мальчик выпьет ледяной воды из моей горсти.
Мария отпрянула:
– Вы были на войне? Вы убили человека?
Лицо крестного побелело как мел.
– Типун вам на язык! – буркнул он, отводя глаза.
– Однажды у нашего причала стояло шведское судно; я говорила со шкипером о болезни моего мальчика и советовалась, как ее излечить; я рассказала о средстве, которое известно у нас в стране: выклянчить у кого-нибудь глиняный горшок, набрать в него крови преступника на месте казни и чтобы больной выпил эту кровь. Тогда шкипер сказал, что у них в Скопе бытует такое же поверье, но есть и другое: если в помощи нуждается ребенок, то достаточно, чтобы он выпил холодной воды из руки, которая пролила человеческую кровь, это подействует не хуже. Поэтому, сказал шкипер, я бы обратился к какому-нибудь солдату, побывавшему на войне, или даже к самому палачу. Эти слова и те, что вы произнесли только что…
– Похожи, – перебил ее крестный. – Да, вы правы. Но что сказали бы вы, если бы я дал вам горсть цветочных семян, целый род прекрасных цветов, а вы взяли бы их и они лежали бы у вас, пока не потеряли бы свою силу? Не было ли бы это то же самое, что вытоптать целый цветочный луг? У нас в Норвегии есть предание о девушке, которая боялась рожать детей и потому в вечер своей свадьбы, в свадебном венце и фате, отправилась на водяную мельницу, где жила ведьма; она попросила ведьму сделать так, чтобы у нее никогда не рождались дети, и ведьма дала ей двенадцать зерен, которые невеста должна была бросить под колесо; девушка сделала это, не задумываясь, но каждое зернышко, упавшее в воду, издавало диковинный звук, похожий на вздох: это разрывалось сердце ребенка. Девушка вышла замуж, но детей не имела и, только став седой старухой, испугалась содеянного. На ее руках не было крови, и все же она была убийцей. И душа ее мучилась, как будто она кого-то убила. Однажды в полночь она пришла в церковь, чтобы замолить свой грех, и там увидела у алтаря своих двенадцать нерожденных сыновей, а позади них – их нерожденных детей, целый род, они заполняли все коридоры церкви, и тогда она опустилась на колени и стала молиться – она, убийца целого рода[10]10
Заканчивается легенда так. Пастор, разгневанный грехом женщины, не раз говорил ей: «Я не прощаю тебя, и Господь тоже не простит! Скорее розы вырастут из нашего каменного пола!» Той ночью, о которой идет речь, пастору приснилось то же самое, что увидела женщина в церкви, а наутро оказалось, что каменный пол растрескался и из щелей выросли двенадцать прекрасных роз: это были двенадцать ее нерожденных сыновей. «Теперь ваша мать – покойница», – сказал пастор. Пошел искать ее и нашел мертвой перед алтарем. (Примеч. автора.)
[Закрыть]…
Вы понимаете смысл этого предания? Таких убийц – убийц целого рода – много бродит по свету. Таков и я, таким и останусь. В моей крови живет отвращение к физической близости с женщиной. Со спокойной совестью разрешите мальчику испить из моей руки. Хоть на ней и не видно крови, на самом деле она по локоть ею обагрена.
Он задержал дыхание, чтобы скрыть глубокий вздох.
– Не иначе как вы больны, – сказала Мария и посмотрела на него со страхом.
Когда крестный ушел и Мария с Кристианом укладывались спать, она сказала:
– Никогда больше не буду приглашать твоего крестного к нам. Как будто сам дьявол побывал у нас в гостях. Сложи-ка руки и помолись на ночь. Я научу тебя одной молитве, из моего молитвенника, она как раз подходит к этому случаю.
«Солнце на лето, зима на мороз», – гласит старая пословица. В новом году выдалось много дней, когда царил пронизывающий холод. В комнате было совсем темно, и замерзшие окна приходилось оттаивать при помощи горшка с горящими углями.
– Теперь проселочная дорога стала гладкой, как пол в комнате, трескучий мороз пошел ей на пользу, – сказал крестьянин из Эрбека однажды, когда приехал в гости к Марии. – Вам надо взбодриться! Поедемте ко мне! Возьмите с собой мальчика, я жду вас в фургоне.
– Я буду рада доставить ребенку удовольствие, – ответила она.
И если она сделает глупость и второй раз выйдет замуж, то это будет тоже только ради ребенка, но этого она в жизни не сделает… и все же не успела трава в ближайший год превратиться в солому, как Мария стала колебаться между «да» и «нет».
– Я пошла на это только ради тебя, мое дорогое дитя, – сказала она.
Кристиан плакал; новый отец совсем не был ни добрым, ни веселым. Он бранил скрипку и называл его игру надоедливым пиликаньем.
– Мария! Ты знаешь, что всегда была мне по вкусу. Тем не менее ты вышла за другого, я тоже женился на другой, но теперь мы оба свободны, мне нужна хозяйка в моем доме, мать для моего сына. Я мог бы жениться на Ане Птичнице, она красивая женщина! У нее двое детей, за каждого она будет получать десять риксдалеров в год в течение десяти лет; это целый капитал, из-за одного этого стоит подумать о женитьбе. У тебя пет ничего, и еще мальчишка в придачу, но я тебя люблю, и если ты согласна, то в это воскресенье пастор огласит наш брак.
Мария протянула ему руку.
– Да, это ради тебя, дитя мое, – повторила она, и зеленые луга, усадьба и скотина весело промелькнули в ее мыслях, заслонив мужчину, целый год занимавшего их, хотя он любил странствия больше, чем свою жену и дом.
Чем горше ты плачешь, тем скорее выплачешь свое горе. Из вдовьего. покрывала шьется свадебная фата, и над этим смеются венки из цветов – тот, что на голове у невесты, и тот, что на челе у покойника. Да, он смеется даже в гробу и своими пестрыми красками рассказывает мертвецу: горе и ты сам позабудетесь, позабудетесь, словно история, которую прочли в книге и над которой пролили несколько слезинок. Да, вот что рассказывают покойнику смеющиеся цветы, пока сами не поблекнут и не рассыплются в прах, и тогда скелет в гробу посмеется над тем, что вот и они тоже навеки умолкли, как он.
– Ну, вот и пришел конец нашей игре на скрипке, – сказал крестный. – Я думал, все будет по-другому, но человек предполагает, а Бог располагает. Теперь тебе предстоит не играть на скрипке, а ходить за плугом. Ты пойдешь по другой дороге, а может быть, просто сделаешь крюк. Этого нельзя знать заранее. Но старую скрипку я тебе подарю. Нотную тетрадь с маленькими пьесками тоже. И книжку с картинками про хитрого Лиса, ведь ты так любишь ее. Бери, бери! Я люблю тебя, а ты меня. Верно? Не плачь, малыш! Только поцелуй меня! Да, так, и еще раз! Обними меня за шею. Запомни навсегда то, что я тебе сейчас скажу. Перебесись в юности, чтобы к зрелым годам пресытиться необузданностью и буйством. Грехи юности люди прощают, зрелого человека они судят более сурово. Лови радость, пока молод, чтобы в старости не плакать о том, что у тебя нет грехов; грехи в жизни необходимы, как соль в пище. Лучше взять от жизни слишком много, чем потом в одиночестве вздыхать о том, что не наслаждался ею, покуда мог. Такую запись я делаю в твоем альбоме.
Бог или дьявол – в чей полк ты определен служить – да будет тебе добрым господином.
Крестный протянул Кристиану скрипку и книги.
Больше мальчик не ходил на Хульгаде.
XI
Канун свадьбы – нелегкий день для невесты в крестьянской среде; ее наряжают, и в первый, а может быть, единственный раз в жизни она должна показаться на люди с непокрытой головой; ей моют голову щелоком, от чего волосы становятся жесткими и непослушными, и сооружение прически делается еще мучительнее; зачастую невеста падает в обморок во время этой процедуры. Но с Марией этого не случилось. «Волосы у нее, как тончайший шелк», – сказал кто-то в группе зрителей, вместе с которыми мы наблюдаем за процессией, отправившейся в церковь. Как вдова Мария не обязана была венчаться с непокрытой головой, но ей хотелось покрасоваться своими роскошными волосами, и люди сочли это проявлением гордыни. Вся женихова родня вообще была настроена против нее, потому что она не принесла в дом ничего, кроме долговязого подростка.
На пути была сооружена арка почета, кумовья, как их называли, гарцевали на лошадях взад-вперед по дороге. Первой ехала невеста со своими подружками; их большие свадебные букеты торчали из повозки, как маршальские жезлы, звенящие бубенчики и маленькие зеркальца были скрыты среди цветов – мир еще не видел свадебных букетов роскошнее. Трубы и скрипки звучали даже в притворе церкви, заглушая орган. Церковь была украшена зеленью и всем, что создает «шик-блеск», как выражается простой народ: тут был и король на коне, изображенный на монете в четыре скиллинга, и цветной рецепт вместе с бутылочкой, на которой еще можно было прочитать «на шесть скиллингов можжевеловых капель», и старая красная шелковая муфта, и много других вещей, одна другой краше, висели среди зеленых веток и венков. Ни одна крестьянская свадьба, если ее хотели сделать по-настоящему великолепной, не обходилась без этих ребяческих украшений.
Среди приглашенных женщин, сидящих в переднем ряду, две нам знакомы – это мать и бабушка, которых мы встречали у источника, дочь Люция тоже с ними. Никакого страха или путаницы в мыслях нельзя больше заметить в ее выразительных голубых глазах. Тихо и набожно сидит она среди гостей. Как гроза в ту ночь, буря в ее душе улеглась. Кристиан, место которого было по другую сторону, среди мужчин, сразу узнал ее; она же, напротив, смотрела на него, как на незнакомого, и звонким голосом пела псалом.
Жених и невеста подошли к алтарю, их свита остановилась позади. Две паши знакомые шептались:
– Следи внимательно за женихом и невестой, кто первым пошевельнется, тот раньше и умрет.
– Смотри, она шевельнулась!
– А я слыхала другую примету, – сказала младшая. – И в ту я больше верю. Она всегда сбывалась. Угадать, кто раньше умрет, можно по имени жениха и невесты. Надо подсчитать буквы и сказать: «Адам умирает! Ева умирает!» – это то же самое, что сказать: он умирает, она умирает; у кого имя длиннее, тот умрет первым. Но ее зовут Мария, это пять букв, если писать через одно «р», а его «Петер», тоже пять букв, получается десять – четное число, а при четном числе первой умирает Ева.
– Его зовут Пер, а не Петер, – поправила старшая.
– Но как его нарекли при крещении? – спросила вторая. – Если Пер, он умрет первым, а если Петер, то она, и это совпадает с тем, что она первая шевельнулась.
Их прервала небольшая стычка, которая, хоть if проходила в полном молчании, нарушила молитвенное благоговение. Сын жениха Нильс, двенадцатилетний парень с плоским злобным лицом, весьма недружелюбно оттолкнул в сторону своего новоиспеченного брата Кристиана, чтобы самому протиснуться вперед. Тот неохотно отступил, обе женщины нахмурились, безмолвно призывая к тишине, и Кристиан смущенно опустил глаза на свои ослепительно белые чулки, но в этот самый миг Нильс наступил ему на ногу своим намазанным ваксой башмаком, да так, что у Кристиана на глазах выступили слезы. Люция осуждающе посмотрела на Нильса.
Венчание было закончено. Как в день Страшного суда вострубили трубы в притворе. Жених поспешил уехать, ему не терпелось попасть домой. Там в сенях выстроились музыканты. Тут же молодожены встречали гостей, и каждый клал на стоявшую перед ними тарелку свой свадебный подарок; тот, кто дарил ассигнацию покрупнее, не забывал ее расправить, чтобы, когда у него самого или у его родни будет свадьба, сегодняшний хозяин дома не остался в долгу. Потом ели, пели псалмы, и распорядители в танце привели новобрачную в объятия мужа.
Люция, хоть и была немного постарше Кристиана, уделяла все свое внимание только ему; они танцевали и прогуливались вместе, а все вокруг называли ее красивой учительской дочкой.
На второй день праздника они сидели в саду, где цвели крупные гвоздики, и девочка рассказывала Кристиану про своего двоюродного деда Петера Вика, которого называла дядюшкой, – у него был чудесный корабль, он носил имя «Люция», то есть был ее тезкой. «Люция» плавала по морю в Германию и в Копенгаген.
Ах, дядюшка такой добрый и веселый; один раз каждым летом корабль заходил в Свеннборг, и дядюшка навещал их; он подарил ей книгу о терпеливой Елене, которая, как говорилось в книге, была «очень забавна, но подавала дурной пример». Тогда Кристиан принес свою книгу про Лиса, подаренную ему крестным. Они вместе рассматривали гравюры, Люция читала заголовки, и дети хорошо понимали, как Лис обманул медведя и других зверей.
Но тут появился Нильс. Он тихонько подкрался сзади, пинком вышиб книгу у них из рук и послал ее высоко в воздух, откуда она упала в кусты крыжовника. Кристиан заплакал, а Люция стала бранить Нильса и сказала ему, что он, как Лис в книге, злое животное.
Парень обратил к пей свое плоское лицо.
– Полоумная Люция, – был весь его ответ.
Румянец сбежал со щек девочки. Нильс глубоко задел ее, намекнув на ее прежнее жалкое состояние, от которого теперь не осталось и следа. Она обиженно взглянула на него и ушла в дом, где царило веселье.
На третий день праздника Люция и Кристиан танцевали, и Нильс был вместе с ними в хороводе. Детские ссоры не длятся дольше одного дня. Гости прощались с хозяевами, произнося вошедшее в обычай присловье: «Вот и веселью конец!»
Ни для кого эти слова не были столь пророческими, как для Кристиана. В первые педели новый дом, сад и поля немного разнообразили жизнь и развлекали, но он не чувствовал себя дома, как в Свеннборге. Отчиму не правилось, когда он играл на скрипке, и поэтому Мария повесила инструмент высоко над дверью, откуда его не так просто было достать. Нильс презирал городского мальчика, который боялся скотины, не отличал быка от коровы и не мог усидеть на спине у спокойной старой клячи, когда она шла на водопой. Ухмыляясь, он рассказывал об этом отцу и работникам, и те обидно для Кристиана смеялись. Единственное, в чем оба мальчика сходились, была книга с картинками. Животные интересовали Нильса, но он считал большим недостатком, что они черно-белые. Так что вовсе не по злобе он однажды в отсутствие Кристиана вытащил книгу и, уверенный, что делает как лучше, раскрасил все гравюры пронзительно-яркими красными и желтыми красками. Ведь и раньше отец и работники говорили ему, что у пего есть способности к рисованию. На всех воротах и дверях красовались его наброски людей и животных, но при всем внешнем сходстве было в них что-то глупое и даже непристойное. Несколькими штрихами и добавлениями Нильс придал такой же характер гравюрам в книге о Лисе и сам посмеялся, довольный своей изобретательностью.
– А что я тебе сейчас покажу! – сказал он Кристиану, когда тот пришел. – Вот теперь книга – просто загляденье!
– Ты испортил всю книгу! – воскликнул Кристиан и так огорчился, что в нем вспыхнул неистовый гнев, вообще-то чуждый его природе. Он кинулся на Нильса с кулаками, но тот мгновенно сбил его с йог.
– Обоих бы вас выпороть как следует, – сказала подоспевшая Мария. – Нильса я не трону, но ты мой родной сын, тебя я имею право наказать.
И Кристиана наказали за двоих.
Отец тоже считал, что книга стала гораздо лучше, и пошлые добавления ему понравились: «Этот парень, черт его подери, понимает, что к чему».
Предоставленный самому себе и своим мыслям, Кристиан, никому не нужный, бродил по округе. День ото дня он становился все более тихим и замкнутым. Правда, иногда мать бурно выражала ему свою любовь, особенно если в доме что-то было ей сильно не по душе или если она слышала, как мужнина родня бранила ее за то, что она ничего не принесла в хозяйство. Тогда она решалась дать сыну скрипку, и он играл пьесы из нотной тетради – сокровища, которое берег больше всего на свете; и все же он его не сберег.
Однажды над домом взвился чудесный бумажный змей, Нильс смастерил его из старых газет и нотной тетради, которая для него не представляла никакой ценности. Змей взлетел высоко в воздух: мальчишки не смогли удержать его, полет становился все быстрее, и змей исчез над торфяным болотом.
Наступила зима… и прошла. И вот уже снова лето. Настал черед Кристиана тоже приносить пользу в хозяйстве. На лугу, там, где ручей бежал среди ольховника, он по очереди с Нильсом пас гусей; надо сказать, что делал он это охотно: ему нравилось уединение. На большом пне, рядом с тем местом, где ручей образовывал небольшую тихую заводь – ее можно было назвать прудом, – в тени больших кустов, сидел он, погруженный в мечтания, и смотрел на небо, отраженное в воде. Там, внизу, плыли облака, принимавшие разные образы, летали птицы с распростертыми крылышками, как раз на такой же глубине, на какой высоте они парили над поверхностью воды. Деревья, растущие вокруг, виделись ему кронами вниз, корнями вверх. Так же вверх тормашками отражался он сам; теперь он понимал, как все выглядит по другую сторону земли. Пузырьки, там и сям поднимавшиеся из воды, он называл своими водяными падающими звездами. Сама поверхность воды была для него океаном; стрекозы, проносившиеся над нею, – пиратами. Ну и мчались же они! По сравнению с ними водяные растения становились огромными, как деревья в тропическом лесу. Ряска была зелеными плавучими островами, а проплывавшая лягушка – чудовищем вроде тех, о которых рассказывалось в «Тысяче и одной ночи». Там, где сидел Кристиан, вода плескалась у самых пней и заходила под торчащие корни; в этих углублениях было мрачно и таинственно; ни один рыбак не воображает себе большего, проплывая мимо гротов в скалах у Капри, чем Кристиан при виде черных пещер между корнями и кусками дерна, которые нависали над водой, не касаясь ее. Ударом палки мальчик мог привести в волнение целый океан, и он видел длинные океанские волны, отливы и приливы, при которых углубления на берегу скрывались или, наоборот, увеличивались. Он думал, что крестьянские дети знают то же самое, что знал он из рассказов отца или крестного, думал, что они видят в воде и окружающей зелени то же, что видит он; и он говорил с ними об этом, как о чем-то реальном. Они ничего не понимали, слушали его с удивлением и любопытством: то ли он был умнее их, то ли просто помешанный.
– Ну конечно, он помешанный, – сказал Нильс.
И все поверили ему.
Мальчишки будто только и ждали этого сигнала, чтобы наброситься всем скопом на Кристиана. Один привязал зеленой вязкой берестой длинную ветку вербы сзади к его шейному платку, другие кололи его гвоздями, а Нильс свистел и кричал: «Да здравствует помешанный Кристиан!»
В отчаянии мальчик, как затравленный зверек, пустился наутек через поле, а все остальные с криком бежали за ним и бросали в него шапками и деревянными башмаками. Он добежал до сада, перепрыгнул через канаву; крестьянские мальчишки преследовали его по пятам, и он закричал, призывая на помощь мать. Мария была в саду. Кристиан подбежал к ней, а Нильс и другие мальчишки оставались по ту сторону канавы.
– Ну что у тебя опять случилось? – спросила Мария. – Ты не можешь играть с ними? Сейчас я тебя научу!
Он убежал в дом, чтобы не слушать, как мальчишки насмехались над ним.
Однажды Кристиан гулял один в поле и придумал такую игру: складывал цветы и листья таким образом, что получалось нечто вроде человеческих фигурок. Маленький листик щавеля был пышной блузкой дамы, длинные красные цветы – руками, дикая роза – лицом; у мужчин же ноги и руки были из остей, а зеленые куртки – из подорожника. Да, на это стоило посмотреть! он поставил их всех вокруг дерева и стал любоваться своей чудесной компанией.
За этой игрой его застала мудрая женщина из Кверндрупа, та самая, что была его пророчицей и излечила его, – она пришла сюда собирать трифоль и нарезать дягиля.
– Ай, что это такое ты сотворил? – спросила она, взглянув на кукол. – Это же привидения! Они совсем как люди, но дать им душу ты не смог. Что ты скажешь в Судный день, когда придется отвечать за то, что по твоей милости они стали телами без души?
Женщина покачала головой и покинула его; но ее слова: «Они потребуют от тебя, чтобы ты дал им душу» глубоко запали в его воображение.
Чем дольше он смотрел на своих кукол, тем ему становилось страшнее; не осмелившись разодрать их на части, он поднял кусок дерна, выкопал яму, положил их всех туда и прикрыл дерном. Теперь они были похоронены. Но всю ночь видел их во сне, ему казалось, что маленькие цветочные мужчины и женщины окружают его постель, забираются на нее и говорят: «Ты должен дать нам душу». Сон казался ему явью, но он не смел никому в этом признаться. На следующий день Кристиан пошел к тому куску дерна и поднял его. Цветы завяли и свернулись, он вынул их, расправил, насколько это получилось, положил на большой лист щавеля, прочитал над ними «Отче наш» и пустил вниз по ручью, чтобы зеленый корабль смерти никогда не смог вернуться.
