Текст книги "Всего лишь скрипач"

Автор книги: Ханс Кристиан Андерсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

IX

О, в этой жизни мы вечно отказываем се6 e во всем – а во имя чего? Быть может, во имя иллюзии? Носим терновый венец во имя веры, быть может, ошибочной? Что, если все, что вы думаете, вы, бледные человечки, всего лишь жестокий каприз дурного сна? О, простите мне эти жестокие сомнения!

К. Гуцков

Человеческие характеры

Смотрит аист на луга и нивы:

С кровли даль широкая видна.

День грядет чудесный и красивый.

Ты пришла, желанная весна!

Б.С. Ингеманн

В Дании у себя в усадьбе сидела старая графиня в окружении пузырьков и аптечных склянок, такая же умирающая, как двенадцать лет назад. «Ну и живучая! – говорили о ней люди. – Даже лекарства ей нипочем!» На деревенской церкви сделали новый шпиль и построили новую школу; ослепительно белые занавески в классах были видны через окна. У двери играли два малыша; они втыкали в землю сухие веточки и воображали, будто это цветущий сад. На пороге сидела женщина за тридцать с шитьем на коленях, ласково кивала, когда малыши спрашивали ее о чем-нибудь, но прикладывала палец к губам, потому что муж читал ей вслух газету. Это были Люция и ее семья.

– Ведь правда, завтра воскресенье? – спросил младший парнишка, в отличие от брата, хорошенький, с живыми карими глазенками. – Завтра воскресенье, завтра придет скрипач и принесет нам белый хлеб или картинки! В прошлое воскресенье его не было.

– Да, завтра придет Кристиан, – ответил отец, откладывая газету. – Хорошо бы он приходил каждое воскресенье, слушал проповедь и не посещал бы эти их молитвенные собрания. Недавно у меня был разговор о них с господином Патерманном. Церковные власти это запрещают. Святоши сходятся в доме у Пера Хансена, и Кристиан читает им вслух из Библии. Они творят всякие непотребства! Говорят, они держат в горшке щенка и целуют его, чтобы показать свое уничижение.

– Это злые наговоры! – сказала Люция. – Раз туда ходит Кристиан, я точно знаю: не могут они заниматься такими глупостями. Хорошо бы все были такие добрые христиане, как он! Я говорила с ним об этом, и он признался мне как на духу, что силу жить ему дают Библия и общение с набожными людьми. Если даже среди двенадцати апостолов нашелся Иуда, то неужели не найдутся в маленькой христианской общине несколько ему подобных, которые могут дать повод для дурной молвы? Лучше переусердствовать в вере, чем верить недостаточно. Человека, которому тяжело пришлось в жизни, могло потянуть к распутству, так уж лучше пусть его тянет к Библии и к слову Божьему.

– А чем уж так тяжело пришлось Кристиану в жизни? – спросил ее благоверный. – Ну да, он был из бедной семьи. Зато твой дядя заменил ему отца. Если ему пришлось подтянуть пояс в Копенгагене, то это приходится делать многим, а то, что он взял к себе мать, было неразумно и с его, и с ее стороны. Твой дядя рассказывал мне, как он нашел там их обоих в нужде и бедности. Но теперь с этим покончено! Твой дядя забрал их сюда, и ни одна пирушка не обходится без скрипки Кристиана; тому, кто чему-то научился в жизни, не о чем жалеть. В каждой господской усадьбе он дирижирует любительским оркестром, ни одна свадьба не обходится без него. Он получает отличный доход!

– Но в этом мире для человека важнее не то, что его окружает, а то, что у него внутри, – возразила Люция. – Для Кристиана не в этом было счастье. Он мечтал стать знаменитым, объездить весь мир, но не нашлось никого, кто бы помог ему, а без посторонней помощи это невозможно. Быть сельским музыкантом – не к этому он стремился. Но я думаю, что теперь он успокоился. Когда земная надежда обманула его, он обратил свои взоры к небесной.

– Да, но в жизни он смыслит так же мало, – заметил муж. – Ему надо жениться, стал бы другим человеком; холостяк – всегда бедолага; славная женушка вроде тебя, Люция, научила бы его радоваться жизни, а то ведь он все равно несчастлив, по крайней мере, часто ходит, повесив нос. Раньше я его недолюбливал, думал, он имеет на тебя виды. Петер Вик нередко подшучивал на эту тему. Уж очень хотелось твоему дядюшке, чтобы вы с Кристианом поженились!

– В этом смысле я для Кристиана была все равно что пустое место; еще мальчишкой он любил маленькую Наоми, ну а когда она стала взрослой барышней, и вовсе потерял от нее голову. Но они не были созданы друг для друга! Красивой она и вправду была, и он от этого просто ума лишился. Я рассказала ему, какая про нее ходит молва – и тут люди не лгут, – будто она убежала за границу с цирковым наездником. Он был так потрясен, что впредь запретил мне говорить о ней и сам тоже никогда не упоминает ее имени; но я голову дам на отсечение, он до сих пор о ней думает.

– Но теперь про нее говорят, – сказал муж, – что она во Франции и стала там знатной дамой. Я своими ушами слышал это в господской усадьбе; там говорили, что будущим летом она приедет в гости. Значит, тот, прежний слух был все-таки ложный… А может быть, этот наездник был из эмигрантской семьи, которая бежала из страны во время революции, а теперь вернулась в прежнем блеске и великолепии; это вполне могло быть, и таким образом получается, что оба слуха верны и связаны между собой.

Наступило воскресенье. Пришел Кристиан – скрипач, как его здесь называли; он целовал детей, особенно младшего, хорошенького темноглазого мальчугана.

Не раз задумывался он о несправедливости жизни: отчего внешность больше всего говорит нашим чувствам? «Был бы я красив, как ты, – думал он, – вся моя жизнь сложилась бы иначе. Даже самый благородный, самый хороший человек восхищается красотой. О, какой Божий дар, какой источник удовлетворения заключается в красоте! Для мира красота – олицетворение рая. Каждый встречает красивого собрата по человечеству с улыбкой на устах, его всегда окружает толпа. Если лицо его так прекрасно, он и сам должен быть совершенен! Лицо не может обмануть, а на нем написан высокий дух и добрая душа. О, красота на земле – более счастливый дар, чем гений или высокий дух!» И, думая так, он целовал того из детей Люции, что был красивее; ему Кристиан подарил лучшую картинку и отрезал самый большой кусок принесенного пирога.

– А твой аист не передавал нам привет? – спросил мальчуган.

– Ну конечно, передавал, тысячи приветов, – ответил Кристиан. – Теперь к нему вернулись здоровье и сила, и он наверняка может лететь наперегонки с другими. Потому-то я и боюсь, что, когда все аисты соберутся в теплые края, он улетит от меня. Аисты и ласточки – добрые птицы, поэтому им дано улетать в дальние страны, в то время как чибисы и воробьи остаются мерзнуть здесь. Я рассказывал тебе историю про аиста и ласточку? Дело было в Страстную пятницу, Спаситель висел на кресте, и над ним пролетали три птицы. Чибис сказал: «А ну его в болото», – и теперь сам обречен жить на болоте. Вторая птичка воскликнула: «Хоть бы кто-нибудь приласкал его!» – и за это ее зовут ласточкой. Аист защелкал клювом, как будто бил в барабан, и сказал: «Смелее! Господь даст тебе силы!» – и потому эти птицы приносят людям детей, и ни один человек никогда не обидит аиста.

Рассказывая, Кристиан думал об аистах, которые удивительным образом сопровождали его всю его жизнь: аист на крыше у еврея, аист на лугу, соблазнивший его выйти в широкий мир, и вот теперь аист, поселившийся у него дома, единственное живое существо, скрашивавшее его одиночество. Прошлой осенью, когда стаи улетали в теплые края, Кристиан услышал однажды вечером странный звук в трубе: оказалось, туда упал аист и при падении сломал ногу. Кристиан перевязал его как умел, выходил, и за зиму они стали такими добрыми друзьями, что теперь, когда другие аисты вернулись, птица не покинула Кристиана и каждый вечер, прихрамывая, возвращалась в торфяной сарай, где устроила гнездо.

Дети Люции взяли Кристиана за руки и потащили его на луг, где он сделал им гренадерские шапки из тростинка; еще одну шапку он сплел для их матери и, загнув верхний конец, наполнил ее красивыми полевыми цветами – получился рог изобилия, настолько восхитительный, что Люция повесила его над зеркалом.

Стол был накрыт к обеду, скатерть сверкала белизной, и дети знали, что сегодня их ждет какое-то необыкновенное и очень вкусное блюдо: раз в две недели, когда к ним приходил в гости скрипач, мать всегда стряпала что-то особенное. Дети считали, что скрипач мог бы приходить и каждое воскресенье, ведь идти-то было всего две мили.

С детьми Кристиан сам возвращался в детство и, как послушный ребенок, терпеливо сносил нотации учителя, в которых, однако, было зерно истины.

– Ты разбогател, – говорил учитель. – Наверняка кое-что у тебя и прикоплено. Негоже человеку быть одному; женись, а не то кому достанется твоя кубышка? Уж не сборищу ли святош, которые хотят ввести у нас в стране католичество?

Тут учитель сел на своего конька и начал витийствовать против папы и духовенства упомянутой конфессии.

– Католичество сделало много добра, – возразил Кристиан. – Теперь посеянное им принесло урожай, он питает нас и дает нам силу; во времена варварства только оно охраняло науки и искусства; оно родило прекрасную идею большого человеческого сообщества, оно поставило духовное начало выше грубой силы!

– Но теперь оно выродилось, – не сдавался учитель, – и превратилось в гонителя духа и свободы.

– Я думаю, – сказал Кристиан, – вернее будет рассматривать его как теплицу, которая помогла человечеству пережить суровую зиму средневековья. В монастырях, укрытые за их стенами от грубой силы, которая правила бал в миру, пышно расцветали науки; они развивались в ожидании будущего лета. Теперь лето пришло: для духа и свободы всюду светит солнце, все вокруг цветет и зеленеет гораздо ярче, чем в католической теплице; теперь мы чувствуем, что тепло там искусственное, воздух спертый, а цвет зелени нездоровый; теперь снаружи лучше: все сделало успехи, продвинулось вперед, в теплице же все осталось как прежде, там стало даже меньше благородных деревьев, потому что они теперь растут на воле, под солнцем.

– Опять свару затеяли! – шутливо заметила Люция.

– Он хвалит католичество, – ответил ее муж. – С ним просто сладу нет.

– Я просто хочу, чтобы над всеми верующими, в какую бы церковь они ни ходили, простерлось бы единое покрывало любви, – сказал Кристиан. – Когда-нибудь я сыграю вам католический гимн – слова и музыку я узнал от одного итальянца, у него на родине этот гимн поют на Пасху крестьяне в горах. Он дышит истинным христианством, совсем как наши старые псалмы.

Солнце уже зашло, а детей уложили в постель, когда Кристиан тронулся в обратный путь; в двух милях отсюда ждал его одинокий дом. Был один из тех прекрасных лунных вечеров, которые художник старается запомнить и запечатлеть на холсте, а_л поэт вдохнуть в себя, чтобы его стихи стали красивее и больше трогали бы душу. На Кристиана тоже подействовал аромат красоты, разлитый в этом вечере; в такие минуты он все еще чувствовал, что внутри у него спрятано великое сокровище духа; казалось, стоит только дождаться благоприятного полуночного часа, и он сумеет поднять этот клад – но вдруг все гасло, и оставалась лишь надежда, что время придет в другом мире, мире духов.

Он не прошел еще и полпути, как спокойствие и радость, навеянные прекрасной природой, покинули его. А ведь он должен быть счастлив! Ему не довелось пережить измены и разлуки с женщиной, когда-то безраздельно любившей его. К нему хорошо относятся, он свободен от заботы о завтрашнем дне. Он не обязан успехом могущественному покровителю и не должен из благодарности вечно унижаться перед ним, зная, что на самом-то деле он – полное ничтожество. Ему не приходится ежедневно видеть, как ту, кого он любит, целует другой, как она мечтает о другом, в то время как с ним, Кристианом, всего лишь добра и любезна. Ему не нужно за улыбкой скрывать свои муки. В его жизни не было больших потрясений и катастроф; над его могилой пастор скажет: «Спокойно и счастливо текли его дни. Ни разу грозовая туча, тяжелая и сверкающая молниями, не нависала над его головой!» Нет, небо над ним было серым, всегда ровного серого цвета, так что, если долго смотреть на него, оно начинало казаться голубым.

Дома некому было порадоваться его приходу. Он был пуст – Кристиан всю жизнь прожил таким же одиноким, какими все остальные люди будут в могиле. Он зажег свечу, сделал кое-что по хозяйству, закрыл ставни, которые были в доме изнутри, и заглянул в торфяной сарай, где жил аист. Птица спала. Тогда Кристиан раскрыл большой выкрашенный синей краской сундук и достал из потайного отделения два тяжелых мешочка. Он осторожно высыпал их содержимое на стол, пересчитал блестящие серебряные монеты, разложил их столбиками и улыбнулся такой же улыбкой, какой улыбался детям Люции.

«Вот как много я успел скопить, – подумал он. – Все это для нее. Да, когда ей будет уж совсем невмоготу, она вернется сюда; другие и знать ее не захотят, но я буду ей братом. Больше ей не придется страдать!» И Кристиан снова улыбнулся: ведь он думал о Наоми.

Легкомыслие молодости толкнуло ее в большой мир; разумеется, это не могло хорошо кончиться. Рано или поздно она вернется сюда с какой-нибудь бродячей труппой, бедная и больная. Он видел это во сне и не сомневался, что сон был вещий. Сколько раз, услышав, что в трактире или в соседней деревне дают представление бродячие комедианты, он ходил туда в надежде отыскать Наоми; это для нее он копил блестящее серебро.

Библия, скрипка и аист – это были его три друга. Птица, прихрамывая, без страха заходила через дверь в комнату, порой, улетала в рощицу по ту сторону луга, но всегда возвращалась.

– Ах, если бы ты перезимовал у меня, – вздыхал Кристиан, – если бы не улетал в теплые края со своими собратьями! Нет, лети! Раз уж ты умеешь летать… Я тоже когда-то мечтал о далеких краях, но остался здесь, и мне уж не суждено вырваться… Лети, может быть, ты увидишь Наоми! Может быть, ты пролетишь над могилой моего отца…

С этими словами Кристиан взял красную ленточку, написал на ней «Привет из Дании», привязал ленточку к ноге аиста и сказал:

– Лети себе с остальными, но обязательно возвращайся весной!.. Уже тринадцать лет я не видел Наоми! В моей памяти она осталась молодой и красивой, с гордым взглядом. Ах, если бы я был так же хорош собой, как тот наездник!

И мысли его умчались далеко-далеко…

Часто дети, будь то мальчики или девочки, в свои самые ранние годы кажутся нам прямо-таки безобразными, но вот проходит несколько лет, черты и формы развиваются, и мы видим красоту там, где прежде ее не замечали, и не можем не любить за нее этих детей. Так и после смерти, в потустороннем мире тот, чью внешность мы здесь находили отталкивающей, меняется, его чересчур резкие черты смягчаются, обретая красоту, и он завоевывает наше сердце, заставляя нас любить его. Ведь человеческая внешность – это всего лишь личина; стоит лишь упасть лохмотьям, и оборванный нищий станет красив, как аристократ. Вот о чем думал, о чем втайне мечтал Кристиан…

Наступил сентябрь – время роскошного расцвета датской природы; однажды Кристиану приснилась Наоми, причем в таких удивительных обстоятельствах… Все это как живое стояло у него перед глазами, когда он внезапно проснулся среди ночи; но утром он уже ничего не помнил, кроме того, что она положила голову ему на грудь и сказала: «Я умираю, похорони меня в своем садике».

Сон привел его в душевное смятение; он прочитал псалом и стал искать слово утешения в Библии.

Выйдя днем прогуляться, Кристиан услышал где-то впереди звуки трубы, веселые призывы и крики крестьянских ребятишек. У одной изгороди стояли, глядя на дорогу, несколько старух.

– В чем там дело? – спросил он.

– Комедианты едут, хотят дать представление на постоялом дворе.

Тут и Кристиан увидел человека в костюме паяца, но бедном и грязном; он ехал верхом на чахлой лошаденке, а впереди него сидела девочка с красивыми темными глазами и тамбурином в руках. Паяц громким голосом зазывал зрителей: дескать, в послеобеденное время на постоялом дворе будет показана удивительная комедия с участием марионеток, а кроме того, в высшей степени диковинные фокусы. Лицо у паяца было раскрашено белой краской, и он корчил причудливые гримасы. Девочка выглядела болезненной; всякий раз, когда отец дудел в трубу, она била в тамбурин.

Кристиан вспомнил свой сон, вспомнил Наоми – быть может, это ее муж, ее ребенок?

Он пошел на постоялый двор и сразу увидел крытый фургон комедиантов; сверху была выложена для просушки старая перина. Внутри во всю длину стояла убогая сцена с занавесом, куклы в оборванных и грязных нарядах висели и лежали как попало. Толстая простоволосая брюнетка с проседью в черных волосах держала на руках младенца; неопрятная одежда была расстегнута – она кормила его грудью. Другая женщина, помоложе, пришивала бумажную звезду к платью большой куклы. Кристиан заговорил с ними; голос его дрожал, пока он» не убедился, что Наоми среди них не было.

Такое бывало с ним часто – он разочаровывался и все же был рад. Вид этих людей вкупе с воспоминанием о давешнем сне глубоко взволновал его.

Вернувшись домой, Кристиан не застал аиста. «Ну ничего, придет, – подумал он и оставил дверь в торфяной сарай открытой. – Впрочем, кто знает, возможно, он уже летит сейчас с остальными над соленым морем. Листья-то совсем пожелтели!»

Ночью Кристиан спал неспокойно; на рассвете он оделся и вышел в свой маленький сад, тот самый, где в его сне Наоми просила похоронить ее. Внезапно он услышал диковинные звуки, доносившиеся с большого луга, и увидел сотни аистов – птицы взлетали и сшибались друг с другом. Крестьяне говорят, что так они пробуют силы для перелета. Несколько аистов оказались побежденными, и другие заклевали их до смерти своими крепкими клювами. Затем большая стая поднялась в воздух и улетела, хлопая крыльями.

Кристиан пошел на луг; там лежали семь мертвых аистов, их вырванные перья еще кружились в воздухе.

– Природа не наделила вас силой и тем самым обрекла на смерть. Ваши собратья не взяли вас с собою в теплые края! Бедные птицы!

С этими словами Кристиан нагнулся над убитыми и увидел у одного на ноге красную ленточку. Кристиан взял птицу на руки – она была еще теплая, белые перья запятнаны кровью, длинная шея безжизненно повисла. Это был его аист. Кристиан прижал птицу к груди.

– Вот так исполнился мой сон! Тебя, а не ее держу я мертвым в своих объятиях. Я похороню тебя под цветами в саду.

Он поцеловал мертвую птицу, выдернув из ее крыльев черное и белое перо, укрепил их над зеркалом, а затем вырыл могилу, обложил ее зелеными листьями и похоронил в ней аиста. Куст шиповника с желто-зелеными плодами рос у изголовья могилы.

– Итак, я снова один! – вздохнул Кристиан. – Ты не прилетишь ко мне весной. Ты мертв. Все умрут. Мы всех потеряем. Так будем же ловить мгновение, будем счастливы! Полной грудью буду я вдыхать последние солнечные лучи этого года, я буду наслаждаться ясной морозной зимой и грядущей повой весной!

Но зима принесла только слякоть, снег с дождем и серые дни; деревья в лесу стояли мокрые, черные ветки в тумане казались опутанными паутиной; вся природа, казалось, закуталась в кокон, который лишь через много месяцев лопнет под солнечными лучами.

Кристиан прихварывал, но все же, как и прежде, неизменно посещал Люцию, у которой всегда был желанным гостем. Однако это бывало лишь раз в две недели, по воскресеньям, поэтому Люция очень удивилась, увидев его однажды в будний день; он был бледнее обычного.

– Нет, со мной ничего не случилось, – сказал Кристиан, – просто мне сегодня нечего было делать, и я очень соскучился по детишкам, вот и решил прийти.

Кроме того, он слышал новость, но не торопился ее выложить. Лишь позднее он рассказал, что узнал от графского садовника: этой весной господа ждут гостей – французского дворянина с супругой, и это якобы не кто иная, как Наоми; она уже много лет замужем за ним и стала богатой и важной дамой.

Глаза Кристиана наполнились слезами.

– Все же я сегодня нездоров, – сказал он. – Малейший пустяк так волнует меня!

Люция сжала ему руку.

Ах, как одиноко стало у него в доме! Раньше он часто пересчитывал свое сокровище с мыслью о Наоми, теперь же больше не раскрывал сундук и не складывал столбиками блестящее серебро.

Зима была такой длинной, такой серой – правда, ее называли сиротской зимой, доброй к беднякам, которые не слишком мерзли; но до чего же она была слякотной и до чего серой, бесконечно серой! Эта зима походила на осень, которая незаметно перетекла в весну.

Была середина мая, первый чудесный солнечный денек, но дети Люции стояли опечаленные у кровати Кристиана: он хворал и Люция ходила за ним.

– Благодарствуй за всю твою любовь, Люция! – сказал Кристиан. – Все же этот мир прекрасен и люди такие добрые! Я хорошо помню, как ты много лет назад сказала мне: самые обычные дары Божьи нам, смертным, так велики, что просто грешно желать еще большего. Тот, кто стоит высоко, стоит на самом ветру, а нас, стоящих внизу, он не так пробирает. Ты помнишь чудесный псалом: «Розы растут в долине – там мы и встретимся с Иисусом»? Выдающийся человек стоит в пересечении лучей, но лучи сжигают его. Мы можем позавидовать ему, потому что он полнее воспринимает все вокруг себя, но при этом он больше, чем мы, чувствует и разрушительную силу окружающего. Он отдает с горячей душой то, что мы, простые смертные, принимаем нашими холодными душами, он приглашает нас к себе на пир, и мы приходим, как гарпии, злые птицы, о которых я читал, приходим, чтобы все загадить.

Сам того не замечая, Кристиан теперь хулил человечество, которое несколько минут назад называл добрым и полным любви.

– Наши мысли тщеславны, наши деяния ничтожны, – продолжал он. – То, что мы называем великим и бессмертным, когда-нибудь для других поколений будет чем-то вроде надписей углем на стенах тюремной камеры, которые теперь читают любопытные… Когда я умру, дай детям мою Библию. В ней спрятан ключ к сокровищу, которое не источит ни моль, ни ржа! Я увижу Наоми, прежде чем умереть, – вдруг добавил он, и глаза его просветлели, – да, я чувствую, что увижу ее!

– Не говори о смерти, – ответила Люция. – Ты не умрешь, мы еще много лет проживем все вместе.

Ласточки вернулись; аист сидел в своем гнезде; датчанин вновь гордился своими зелеными лесами; в эту пору Люция сложила руки покойного на груди, закрыла ему глаза и приказала детям в последний раз взглянуть на дорогого Кристиана. Малыши плакали.

– Ему теперь хорошо, – сказала Люция, – по-настоящему хорошо, как никогда не было на этом свете.

Приколотили крышку, и соседи вынесли неказистый гроб из дома; Люция с мужем и детьми шли за ними. Дорога на кладбище была узкая; вдруг навстречу вылетела господская карета, запряженная четверкой лошадей. Это были гости из усадьбы, французский маркиз и ее светлость Наоми.

Пропуская важных господ, крестьяне со своей ношей сошли в канаву на обочине. Они обнажили головы, а ее светлость Наоми с неизменно гордым взглядом и прелестной улыбкой высунулась из окна и помахала им. Покойник был бедным человеком. Всего лишь скрипачом.