Текст книги "Если он грешен"
Автор книги: Ханна Хауэлл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)
Глава 20
«Две недели – это очень долго, безумно долго», – думала Пенелопа, сидя за завтраком. Она едва замечала, что именно ест, и совершенно не обращала внимания на тревожные взгляды мальчиков. В последнее время настроение у нее слишком уж часто и необъяснимо менялось, но ей казалось, что для этого имелись весьма веские причины. Мужчина, которого она любила, помог ей с переездом в более просторный и лучше обставленный дом – теперь он снова назывался Уэрлок-Хаус, – а затем оставил ее, чтобы «привести в порядок кое-какие дела». Но ведь две недели – вполне достаточный срок, чтобы привести в порядок дела, какие бы они ни были? Так где же он? Почему не приходит?
Ее уверенность в чувствах к ней любимого мужчины сильно поколебалась, после того как за всю первую неделю она не получила от него ни одной записки. Еще одна неделя его молчания окончательно убедила бы ее в том, что он ее разлюбил, если бы не визиты его родственников. Мать Эштона и сестры уверяли ее, что он очень много работает. «Работает над чем?» – хотелось ей спросить, но она считала, что такой вопрос был бы бестактным.
В качестве нотариуса кузена Пенелопа наняла своего Андраса, и они много часов провели, разбирая документы, которые хранились у Чарлза, а также документы, что оставили ее родители. Кларисса осталась совершенно без средств, но теперь она жила в Йоркшире, далеко от Лондона. Она до неприличия поспешно вышла замуж за престарелого графа. «Могла бы немного повременить, чтобы сохранить лицо», – подумала Пенелопа и едва не улыбнулась при этой мысли.
Вне всяких сомнений, Кларисса думала, что выходит замуж за старика, которым будет с легкостью манипулировать, но просчиталась. Теперь ей пришлось безвыездно жить в отдаленном поместье, где, по слухам, немолодой уже супруг упорно трудился, стараясь обзавестись наследником – он в нем очень нуждался. Добсон заверил Пенелопу, что ее сводную сестру крепко держит в руках старый, но сильный, как буйвол, граф, который, пожалуй, проживет еще лет двадцать. Добсон также рассказал, что у него с графом состоялась довольно долгая беседа, во время которой старик заявил, что не позволит своей молодой жене покидать поместье, а также не позволит ей распоряжаться деньгами по своему усмотрению – особенно с учетом того, что деньги должны были достаться тем детям, которых она ему родит. То есть этой женщине предстоит провести в Йоркшире все годы, отпущенные ей природой для продолжения рода.
Что же касается «Хижины Уэрлока», то теперь это была не ее, Пенелопы, забота. Мальчики жили вместе с ней в Уэрлок-Хаусе, и дядя Аргус старался вернуть дому былую красоту. Кроме того, дядя купил Петтибоун-Хаус, находившийся по соседству, и вел переговоры о покупке еще двух домов в этом же районе. Пенелопа нисколько не сомневалась, что Уэрлоки и Боны, объединив усилия, сумеют вернуть всему кварталу былую респектабельность.
То есть все складывалось наилучшим образом, если не считать ее отношений с Эштоном. В данный момент у нее вообще не было с ним никаких отношений. Долгие часы, лежа в постели без сна, она думала об Эштоне, и в какой-то момент ее тоска стала перерастать в раздражение. «По крайней мере мог бы объяснить, почему бросил меня», – думала Пенелопа.
– Все будет хорошо, Пен.
Пенелопа подняла глаза от тарелки и увидела стоявшего рядом с ней Пола.
– Будет хорошо? Ты это видел или просто надеешься?..
– Я это знаю. – Пол похлопал ее по плечу. – Знаю, вот и все. И Олуэн тоже знает.
Пенелопа посмотрела на Олуэна, стоявшего по другую сторону от нее. В руках мальчик держал рисунок.
– У тебя было видение? – спросила она.
Олуэн кивнул:
– Да, было. Вот видишь? – Он протянул Пенелопе рисунок.
Едва взглянув на листок, Пенелопа отметила, что Олуэн в последнее время стал рисовать гораздо лучше. На сей раз он изобразил огромный и величественный особняк в английском стиле, а на широкой лужайке перед особняком – всех воспитанников Пен. У окна же – высокого, от пола до потолка – стояли мужчина и женщина, наблюдавшие за детьми, играющими на лужайке. Мужчина определенно был Эштон, а женщина – Пенелопа. И у нее был очень большой живот.
– Ты действительно это видел? – спросила Пенелопа.
Сердце ее радостно подпрыгнуло в груди, а голова закружилась от счастья.
Олуэн тут же кивнул:
– Да-да, конечно, видел. Можешь не сомневаться. Думаю, что потом я добавлю к этому рисунку еще кое-что. Только мне надо немного поупражняться в рисовании. Здесь должны быть также Белинда, а с ней – мужчина в очень красивом офицерском мундире. И почти все Радмуры. А видишь того человека? Вот здесь…
В тени деревьев стоял высокий мужчина.
– Да, это Брант. О Боже, он так одинок! Я это чувствую.
Олуэн снова кивнул:
– Так и будет. Но это не навсегда. Ему надо залечить рану. Так что не беспокойся, все будет хорошо.
– Очень надеюсь, – ответила Пенелопа. Она вздрогнула, когда чья-то рука легла ей на живот. – Делмар, ты что-то хочешь мне сказать?
Мальчик с улыбкой закивал:
– Да-да, кое-что скажу. Так вот, Пен, ты должна просто сидеть и ждать Эштона. Потому что он обязательно придет. Но ты могла бы и сама его найти и дать хорошего пинка. Ведь детям нужен отец.
– Детям? – Пенелопа откашлялась. – Каким детям?
– Мальчику и девочке. Им нужен отец. Конечно, Эштон непременно к тебе придет, но я думаю, ты могла бы его поторопить.
Пенелопа несколько минут сидела, прижав ладони к животу. Она подозревала, что беременна – все признаки были налицо, – но старалась не думать об этом. А теперь она уже не могла делать вид, что не догадывается о своем состоянии, и предсказаниям Пола и Олуэна всецело доверяла. Если они считали, что ей и Эштону предстоит стать мужем и женой, то так и будет. И конечно же, она приложит все силы, чтобы это предсказание сбылось.
Пенелопа взглянула на братьев, смотревших на нее вопросительно. Похоже, они тоже верили в то, что сказали Пол и Олуэн, но право принимать решение оставляли за ней. Улыбнувшись мальчикам, Пенелопа молча встала из-за стола и пошла к себе в комнату, чтобы переодеться. Ей следовало как можно тщательнее выбрать наряд, ведь она отправлялась к мужчине, предназначенному ей судьбой. За спиной у нее раздался смех мальчишек, но она сделала вид, что не слышит их.
Эштону никак не удавалось унять дрожь; его трясло от волнения и восторга – ведь он теперь был богат, сказочно богат, как ему казалось. Оказалось, что втайне от него друзья собрали достаточно денег, чтобы удвоить инвестиции, а просили его лишь о том, чтобы он вернул им изначальный взнос. Гордость едва не заставила его отказаться, но он решил забыть о гордости. Друзья сделали ему подарок, помогли ему единственным доступным им способом, и Эштон не стал оскорблять их отказом. Он горячо поблагодарил их и вернул им ту сумму, которую они просили.
Окинув взглядом приятелей, виконт заявил:
– Теперь-то я смогу расплатиться с Пенелопой за эти векселя.
Корнелл решительно покачал головой:
– Нет, Эштон. Ведь она сожгла их потому, что хотела сделать тебе подарок. Рассматривай этот ее поступок как жест благодарности за все, что ты для нее сделал. Хотя я думаю, что ее вдохновила на это не одна лишь благодарность.
– Да, наверное, ты прав, – согласился Эштон и, улыбнувшись, добавил: – Да-да, конечно же, не одна благодарность.
– И она определенно не нуждается в деньгах, – продолжал Корнелл. – Потому что эта леди – наследница немалого состояния. Об этом уже говорят в свете.
Эштон положил на стол бумаги, которые держал в руке, и невольно нахмурился. Было ясно, что очень скоро вокруг богатой наследницы, словно рои пчел, начнут кружить мужчины. И эти мужчины изо всех сил будут стараться завоевать благосклонность Пенелопы, его Пенелопы. Этого нельзя допустить! Эштон почувствовал, как в нем закипает ярость. Виктор тут же сунул ему в руку бокал сбренди.
– Вот, выпей, – сказал он. – Выпей за наш успех!
Все пятеро подняли бокалы и выпили. И Эштон почувствовал, что успокаивается. Конечно же, у него не было никаких причин для ревности. К тому же за Пенелопой пока что никто не ухаживал. Но вот он сам… Эштон вдруг вспомнил, что за две недели ни разу не послал ей даже записку. И оставалось лишь надеяться, что она не очень на него сердится.
– Так когда же ты женишься на ней? – спросил Брант.
– Как можно скорее, – ответил Эштон без колебаний. – Как только она захочет со мной разговаривать, – добавил он со вздохом. – Я только сейчас осознал, что не написал ей ни строчки, после того как она с мальчиками перебралась в Уэрлок-Хаус. Так уж получилось… Я все думал, что вскоре смогу с ней увидеться и поговорить. Это же лучше, чем писать записки, верно?
– Лучше, конечно, – согласился Корнелл. – Но все-таки тебе не следовало исчезать на две недели. Так что теперь тебе придется за ней поухаживать. Цветы… и прочее в том же роде. Возможно – шоколадные конфеты. Хотя подозреваю, что все конфеты съедят дети. Да, а как же дети? Придется тебе взять и их вместе с ней, если ты на ней женишься.
– Да, знаю. И я ничего не имею против. Западное крыло в моем поместье уже почти готово их принять.
– Какой ты самоуверенный…
– Был таким до самого последнего времени. А теперь мне придется ей все объяснить и выпросить у нее прощения. Думаю, что она еще не завела себе любовника, потому что…
– Какой же ты дурак! – перебил Корнелл. – Она ведь тебя любит.
– Что ж, возможно. Только сама она об этом не говорила.
– И все же ты подготовил целое крыло дома для ее детей, – заметил Виктор.
Эштон со вздохом пожал плечами:
– Просто я надеялся, что… – Он умолк, услышав, что к двери кто-то подходит.
В следующее мгновение раздался голос Марстона – причем в голосе его звучали нотки раздражения, – а затем дверь кабинета распахнулась и Эштон замер, в изумлении уставившись на Пенелопу, стоявшую у порога. А из-за ее плеча с виноватым выражением на лице выглядывал дворецкий.
– Все в порядке, Марстон, – сказал виконт, и дворецкий вздохнул с облегчением.
Эштон смотрел на Пенелопу и глазам своим не верил. Она была одета так красиво и изысканно, как никогда не одевалась. Очевидно, уже успела приобрести кое-что из дорогих нарядов. Зеленый цвет платья выгодно подчеркивал зеленоватый оттенок ее глаз и нежный розовато-кремовый оттенок кожи. Но, на взгляд Эштона, декольте было слишком глубоким. Слишком – потому что и другие мужчины могли видеть ее роскошную грудь. Тут Брант ударил ногой по ножке его стула, чем привел Эштона в чувство.
– Пенелопа, я могу тебе чем-нибудь помочь? – спросил виконт, вскакивая на ноги.
Корнелл хмыкнул и закатил глаза, но Эштон не обратил на него внимания.
– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала Пенелопа и в смущении покосилась на его друзей.
Теперь она уже не чувствовала прежней уверенности. Более того, ей казалось, что еще немного – и она окончательно струсит. И тогда ей останется только развернуться и убежать.
Но друзья Эштона, очевидно, догадавшись, что происходит с Пенелопой, заторопились уходить. И каждый из них перед уходом поклонился ей и, пожелав удачи, поцеловал руку. Прощаясь с Брантом, Пенелопа заглянула в его сумрачные глаза. «Да, Олуэн был прав, – подумала она. – Потребуется время, чтобы рана затянулась».
– Олуэн говорит, что все у вас будет хорошо, – прошептала Пенелопа и тут же покраснела, стыдясь своей неуклюжей попытки поддержать этого человека, хотя ее об этом никто не просил.
– Он действительно так говорит?
– Да, поверьте мне. И я подумала, что вам, возможно, станет легче, если вы будете об этом знать.
– Как странно… – пробормотал Брант. – Хотя я не могу сказать, что верю… во все эти чудеса, но мне действительно стало легче. – Он наклонился и поцеловал Пенелопу в щеку. – Не дуйтесь на Эштона слишком долго, дорогая.
Пенелопа молча кивнула, чувствуя, что вся горит от смущения. Эштон же прошел мимо нее к двери и закрыл ее за своими друзьями. Она услышала, что он что-то шепнул Марстону, перед тем как закрыл дверь. А потом… Ей показалось – или действительно в замке повернулся ключ?
Пенелопа повернулась лицом к Эштону – и все заранее заготовленные слова вылетели у нее из головы. Он был так красив… И улыбался ей так, словно был счастлив увидеть ее. Пенелопа внезапно нахмурилась. «Но если он действительно хотел меня видеть, то мог бы прийти в Уэрлок-Хаус. Я-то от него не пряталась», – подумала она.
Эштон увидел, как нежность вдруг исчезла из ее взгляда. И цвет глаз тотчас же изменился – теперь они были скорее зелеными, чем голубыми. «Надо было поцеловать ее, когда она смотрела на меня иначе, – подумал он, тихо вздохнув. – Впрочем, нет – сначала все-таки надо поговорить. А потом можно и поцеловаться».
Эштон опустил в карман ключ, которым только что запер дверь. Он намеревался держать Пенелопу в своем кабинете столько времени, сколько потребуется, чтобы она простила его. А потом он будет долго-долго ее целовать… И не только целовать.
– Я очень соскучился, – сказал он.
– Ты знал, где меня найти! – Пенелопа старалась не растерять свой гнев и не броситься ему на шею, хотя ей ужасно этого хотелось.
– Дорогая, у мужчины тоже есть гордость. – Эштон вдруг уставился на нее с удивлением: – Неужели ты только что закричала на меня?
Она действительно на него закричала, однако признаваться в этом не собиралась.
– Не говори глупости. Леди не кричат, а разговаривают. Ты, кажется, собирался что-то рассказать мне о мужской гордости?
– Видишь ли, гордость иногда заставляет мужчину вести себя глупо. Впрочем, не знаю, насколько глупо, но я внезапно осознал, что ты очень богата. И деньги, и земли, и все прочее… Вот я и захотел хотя бы расплатиться с долгами, прежде чем приду к тебе.
– Ты не был так щепетилен, когда ухаживал за Клариссой. Чем мои деньги отличаются от ее денег?
– Деньги всегда остаются всего лишь деньгами. Но мне не все равно, что ты обо мне думаешь. – Эштон откашлялся. – Мне не все равно, каким ты меня видишь. Я больше не хочу быть в твоих глазах жалким охотником за приданым. При мысли о том, что я ищу богатую невесту, мне всегда становилось не по себе. Когда же я встретил тебя, мне стало ужасно стыдно. Потом ты сожгла те векселя – и с моих плеч словно гора свалилась. Но уже через несколько секунд мне стало ясно, что я в долгу перед тобой, и тогда… Тогда я понял, что должен что-то предпринять.
– Привести в порядок кое-какие дела? Кажется, именно так ты выразился.
– Да. Я решил расплатиться с оставшимися долгами и найти деньги, чтобы отдать тебе за те векселя.
– Но я не хочу, чтобы ты расплачивался со мной за долги своего отца. Это был мой подарок тебе. Из-за этих векселей ты связался с Клариссой и Чарлзом, и я хотела, чтобы ты наконец почувствовал себя свободным. И уж конечно, я не хотела повязать тебя этими долгами.
Эштон шагнул к Пенелопе и положил ладони ей на плечи.
– Теперь я это знаю. Всего несколько минут назад я еще собирался отдать тебе долг, но друзья вразумили меня. Иногда надо просто уметь принять подарок. – Он прикоснулся губами к ее губам. – Спасибо тебе, Пенелопа.
– Пожалуйста. Значит, все дело было в них? В векселях?
– Нет, не только. Я сделал кое-какие инвестиции и ждал результатов. И результаты превзошли все ожидания. – Он улыбнулся. – Теперь я богат.
– Тогда тебе не нужна богатая невеста.
– Да, верно, мне не нужна богатая невеста, но мне нужна ты. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Я знаю, что ты не вполне меня понимаешь, но мне хотелось освободиться от долгов и хоть что-то положить себе в карман, прежде чем сделать тебе предложение.
– Тетя Олимпия так мне и объяснила. И меня это объяснение озадачило. Я не могла понять, почему ты по отношению ко мне не можешь вести себя так же, как…
– Потому что ты – другая, – перебил ее Эштон. – Во всех остальных женщинах я видел лишь приданое, не более того. Конечно, я знал, что буду хорошим мужем, верным и добрым, но полюбить тех, за кем когда-то ухаживал, я не мог. И уж конечно, у меня не было никаких чувств к Клариссе. Если бы не эти векселя, я бы давно от нее отвернулся. Но с тобой все не так. Мне казалась невыносимой сама мысль о том, что я презренный охотник за приданым. Я хотел с полным кошельком начать жизнь с женщиной, которую люблю. Хотел, чтобы весь мир знал: я выбрал ее вовсе не из-за денег, но лишь потому, что она та единственная, которая мне нужна. – Он заглянул в ее блестящие от слез глаза и с тревогой в голосе спросил: – Почему ты плачешь?
– Значит, ты любишь меня? – прошептала Пенелопа, бросаясь в его объятия.
– Да, конечно, люблю. – Он крепко обнял ее. – И я собирался прийти к тебе, вымаливать у тебя прощение, ухаживать за тобой…
– О, в том нет нужды. Я тебя прощаю. Может, я не до конца все это понимаю, поскольку мужская логика для меня остается непостижимой загадкой, но я прощаю тебя. И еще… я люблю тебя. Люблю так сильно, что не выразить словами.
– Тогда покажи мне, как ты меня любишь, Пенелопа Уэрлок, – пробормотал он, уткнувшись в ее шею.
– Дверь, – шепнула она, когда он начал расстегивать ее платье.
– Заперта.
– Какой ты самонадеянный…
– Да, ужасно самонадеянный. В следующее мгновение губы их слились в страстном поцелуе. Когда же поцелуй прервался, они направились в сторону кушетки, на ходу срывая с себя одежду. Пенелопа дрожала от желания, и по телу Эштона тоже пробегала дрожь. В тот момент, когда они упали на кушетку, на Пенелопе не осталось ничего, кроме чулок.
Эштон смотрел на нее, задыхаясь от желания, – словно пробежал без остановки много миль. Из груди Пенелопы вырвалось такое же шумное дыхание, а потом, когда он вошел в нее, она протяжно застонала. «Но почему же он делает это так медленно?!» – мысленно закричала она. Ведь ей хотелось огненной страсти, слепой и бурной, как пожар.
– Эштон, хватит играть со мной, – прошептала она, проведя ступнями по его ногам.
– Мне нравится с тобой играть. – Он не знал, сколько еще времени сможет выдержать, однако заставлял себя сдерживаться.
– Эштон, ну что же ты?
Она провела ноготками по его спине, затем по ягодицам. Он задрожал, и на лбу у него выступила испарина. Пенелопа мысленно улыбнулась и скользнула рукой к тому месту, где соединялись их тела. Эштон вздрогнул и громко застонал. Пенелопа снова коснулась пальцами его возбужденной плоти, и из груди Эштона вырвался хриплый крик. Не в силах более сдерживаться, он наконец дал ей то, что она просила – необузданную и яростную страсть. Раз за разом он яростно вонзался в нее – до тех пор пока оба не закричали в экстазе.
А когда они отдышались, Эштон спросил:
– Может, ты читала кое-что из тех книжек, про которые я тебе когда-то говорил?
Пенелопа весело засмеялась.
– Знаешь, в библиотеке Уэрлок-Хауса таких книг оказалось не так уж мало. Естественно, мне приходится их прятать, чтобы мальчики не смогли найти эти… э… пиратские сокровища.
– В самом деле? В Уэрлок-Хаусе есть неприличные книжки? – Эштон ухмыльнулся. – И ты действительно их читаешь?
– Ну… не скажу, чтобы от корки до корки. Так, пролистала кое-что. – Она густо покраснела. – Думаю, что тот, кто их писал и делал иллюстрации, имеет весьма преувеличенные представления о размерах и возможностях мужчин. Прости мне мою откровенность, Эштон, но кое-что из того, что я видела в этих книгах, просто невозможно выполнить, даже на картинки смотреть смешно.
– Согласен со всем, кроме мужских размеров. – Он засмеялся, когда она шлепнула его по плечу. – Ах, Пенелопа, я действительно тебя люблю.
Она провела губами по его губам.
– Я тоже люблю тебя. Знаешь, Эштон…
Он прижал палец к ее губам.
– И я люблю наших мальчиков. Я уже начал перестраивать крыло в Радмур-Мэноре – чтобы у каждого из них была там своя комната. – Он нахмурился, увидев слезы в ее глазах. – Ты снова собралась плакать?
– Я и раньше не плакала. Мне пылинка в глаз попала. Прикажи горничной лучше вытирать пыль.
– И еще должен сказать, что у меня остались некоторые сомнения относительно твоих родственников… От некоторых их трюков у меня мурашки по спине пробегают. А в присутствии твоего дяди Аргуса мне становится не по себе. Впрочем, меня это не пугает, так что не волнуйся. Ты ведь об этом хотела сказать, верно?
– Да, об этом. – Пенелопа провела ладонью по его щеке, – Спасибо, Эштон. И не переживай по поводу того, что твои сомнения могут меня обидеть. Меня – или кого-нибудь еще из наших. Мы прекрасно знаем, что людям иногда трудно нас понять. Одно лишь нас огорчает и всегда огорчало… Все эти перешептывания о колдунах и ведьмах за нашими спинами – вот что по-настоящему задевает.
– Меня это нисколько не удивляет. – Он провел пальцами по ее груди и с улыбкой добавил: – Я мечтаю все ночи и все дни проводить с тобой в постели, но, боюсь, моя мать захочет, чтобы ты находилась рядом с ней, пока она будет заниматься приготовлениями к свадьбе.
– И сколько времени обычно занимают эти приготовления?
– Надеюсь, что мне удастся ограничить ее тремя неделями с момента оглашения.
– А это может занять больше времени?
– Вполне. – Он заглянул ей в лицо и улыбнулся: – Торопишься?
Она бы предпочла сообщить ему об этом при иных обстоятельствах. И все же, если она не скажет сейчас, то может их обоих поставить в весьма двусмысленное положение. И не только их двоих. Три недели – не так уж плохо, поскольку она носила близнецов, а близнецы, как известно, часто рождаются раньше срока. Но если затянуть со свадьбой еще хотя бы на неделю, то непременно поползут слухи, которые никому из них не нужны.
– Три недели, не больше, – заявила Пенелопа.
Он в растерянности заморгал, потом с усмешкой заметил:
– Я вижу, ты весьма решительно настроена. Что ж, поговорю с матерью, если ты настаиваешь.
– Эштон, мне бы хотелось устроить шикарную и многолюдную свадьбу. И я была бы рада как можно дольше заниматься всевозможными приготовлениями, поскольку знаю, как твоей матери нравятся поездки по магазинам, например, и прочее… Но если пройдет больше чем три недели, то я не влезу ни в одно свадебное платье, которое сошьют сейчас.
Эштон поднялся и уставился на нее с удивлением. Потом взглянул на ее плоский живот, после чего снова посмотрел в лицо:
– Ты уже носишь моего ребенка? Я правильно понимаю?
– Да, правильно. – Она взвизгнула, когда он слишком сильно сжал ее в объятиях. – Но поверь, я искренне сожалею о том, что разрушила мечту твоей матери о большой свадьбе.
– Ох, не надо говорить о сожалении. – Он поцеловал ее, вложив в этот поцелуй всю свою радость и всю любовь. Затем провел ладонью по ее животу и спросил: – Как ты себя чувствуешь?
– Все время есть хочется. – Она расплылась в улыбке. – Я дралась с Артемисом за последний кусок яблочного пирога вчера вечером, и он проиграл.
Эштон засмеялся, а Пенелопа снова улыбнулась, услышав радость в его смехе.
– Но больной ты себя не чувствуешь?
– Нет, конечно. Немного подташнивает по вечерам, но если я съем печенье или кусочек хлеба с маслом, а потом сразу лягу, то это проходит. Я только вчера вечером точно узнала, что беременна. И раньше, конечно, догадывалась, но старалась не думать об этом. В доме столько дел, ты же знаешь…
– Скажи, ты не была уверена во мне? Поэтому и пришла сюда сегодня? Ты хотела заставить меня определиться?
– Да, вроде того. Все уверяли, что ты придешь ко мне. Но только Делмар сказал, что мне, возможно, стоит прийти к тебе и дать пинка, чтобы ты поторопился. И он подтвердил то, о чем я и так догадывалась. То есть сказал про детей.
Когда она говорила это, Эштон целовал ее живот, поэтому, как ей показалось, не сразу уловил смысл сказанного. Но Пенелопа, молча поглаживая его по волосам, терпеливо ждала, когда до него наконец дойдет смысл ее слов. И вот он вдруг замер, прижавшись губами к ее животу. Потом медленно поднял голову и, уставившись на нее в изумлении, пробормотал:
– Ты сказала – дети? Не ребенок, а дети?
Она кивнула и поцеловала его.
– Боюсь, что так. Но ты по крайней мере не лишился дара речи, как произошло со мной, когда Делмар сказал мне об этом.
– Значит, близнецы?
– Да, папочка, близнецы. Мальчик и девочка.
Он сжал ее в объятиях.
– Но ты действительно уверена, что с тобой все хорошо?
– Абсолютно. Женщины из нашего рода рожают очень легко. И редко, очень редко умирают во время родов. Так что со мной все будет хорошо.
Эштон перекатился на спину, увлекая ее за собой.
– Не могу припомнить, чтобы у нас в роду были близнецы, – сказал он, поглаживая ее по спине. – А у вас?
– У Уэрлоков и Бонов близнецы не такая уж большая редкость. Поверь, со мной действительно все будет хорошо, я точно это знаю. Потому что мальчики нисколько за меня не тревожатся. Но все они хотят, чтобы дети родились в законном браке.
– Я рад, что они подтолкнули тебя к тому, чтобы ты пришла ко мне.
– И если в ближайшие недели все мы будем заняты подготовкой к свадьбе, то сейчас… – Пенелопа лукаво улыбнулась. – Сейчас мне не хотелось бы тратить время на разговоры. – Она прижалась к нему всем телом и тут же почувствовала, что он снова возбуждается.
– И я не хочу терять время. Я люблю тебя, Пенелопа, моя маленькая нимфа.
– А можно мне называть тебя моим красавцем сатиром?
– Только в том случае, если в природе существуют сатиры, верные своим нимфам до самой смерти.
– Я думаю, что теперь существуют.
Эштон засмеялся и поцеловал ее. Он верил, что всю жизнь будет дарить любовь своей Пенелопе – сколько бы лет они ни прожили вместе и сколько бы детей ни родили. Он начал с охоты за приданым, но нашел богатство, которое ни один мужчина не найдет в своем кошельке. «Любовь, – подумал он, снова отдаваясь на волю страсти. – Любовь – вот оно, истинное богатство!»
