Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Хаим Нахман Бялик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

ИСТИННО, И ЭТО – КАРА БОЖЬЯ

И горшую кару пошлет Элоим[20]20
  Элоим (правильнее Элохим) – одно из имен Бога у евреев.


[Закрыть]:

Вы лгать изощритесь – пред сердцем своим,

Ронять свои слезы в чужие озёра,

Низать их на нити любого убора.

В кумир иноверца и мрамор чужой

Вдохнете свой пламень с душою живой.

Что плоть вашу ели, – еще-ль не довольно?

Вы дух отдадите во снедь добровольно!

И, строя гордыни египетской град,

В кирпич превратите возлюбленных чад.

Когда-ж из темницы возропщут их души,

Крадясь под стенами, заткнете вы уши.

И, если бы в роде был зачат орел,

Он, крылья расправив, гнезда б не обрёл:

От дома далече б он взмыл к поднебесью,

Не стал бы ширяться над вашею весью.

Прорезал бы тучи лучистой тропой,

Но луч не скользнул бы над весью слепой,

И отклик нагорный на клёкот орлиный

Расслышан бы не был могильной долиной.

Так, лучших отринув потомков своих,

Вы будете сиры в селеньях глухих.

Краса не смеется в округе бездетной;

Повиснет лохмотьем шатер многоцветный,

И светочи будут мерцать вам темно,

И милость Господня не стукнет в окно.

Когда-ж в запустенье потщитесь молиться,

Слезам утешенья из глаз не пролиться:

Иссохшее сердце – как выжатый грозд,

Сметенный в давильне на грязный помост, —

Из сморщенных ягод живительной дани

Не высосать жажде[21]21
  Так в оригинале.


[Закрыть] палимой гортани.

Очаг развалился, мяучит во мгле

Голодная кошка в остылой золе:

Застлалось ли небо завесою пепла?

Потухло ли солнце? Душа ли ослепла?

Лишь трупные мухи ползут по стеклу,

Да ткет паутину Забвенье в углу.

В трубе с Нищетою Тоска завывает,

И ветер лачугу трясет и срывает.

1905

Перевод Вяч. Иванова

«Эта искра моя мне досталась…»

* * *

Эта искра моя мне досталась

Не находкой в пути, не в наследство

Из кремня в моём сердце добыта

Тяжким молотом бедства.

Пусть одна и мала эта искра,

Что в груди я заботливо крою, —

Но моя, вся моя, – и зачата,

И взлелеяна мною.

И когда о кремень в моём сердце

Бьёт, дробя, молот скорби и гнева,

Брызжет искра моя, зажигая

Пламя в звуках напева.

И напев опаляет вам душу,

И пожар в ней пылает, бушуя, —

А потом за убытки пожара

Кровью сердца плачу я...

1905

Перевод В. Жаботинского

«Я не нашел свой огонь у людей…» /Перевод А. Лукьянова/

* * *

Я не нашёл свой огонь у людей,

Не от отца мне в наследство достался, —

Я из скалы его добыл своей —

В сердце моём он глубоко скрывался.

Искра одна в моём сердце-скале,

Малая искра – моё достоянье, —

Я не похитил её на земле,

Ибо она – неземное сиянье!

Только под молотом скорби и бед

Мощное сердце-скала раздробится,

Искра в глаза мои бросит свой свет

И после в песне моей отразится.

С песней войдет она в сердце людей,

Вспыхнет, скрываясь в огне вдохновенья…

О, если б знали, что кровью своей,

Мозгом плачу я за эти мгновенья!

1905

Перевод А. Лукьянова 

УМИРАЕТ ЛЕТО
/Перевод К. Бархина/

Умирает лето. Убрана богато

роща, будто жертва, в золото, кораллы.

Умирает лето в облаках заката;

Умирая, плачет кровью чистой, алой.

Тихо в парке, пусто... Двух не встретишь рядом...

Криком журавлиным поражен невольно,

Посмотрел я в небо – долгим, долгим взглядом,

И душою слился с цепью треугольной.

Тяжко сердцу, тяжко сироте-ребенку!

Засмеется вьюга, застучит в окошко:

"Починить пора бы сапоги, шубенку,

Да к зиме голодной запастись картошкой!"

1905 

Перевод К. Бархина

ЛЕТО УМИРАЕТ
/Перевод С. Липкина/

Пред смертью лето ярко увядает,

Кровь пурпура горит над самым краем

Туч предвечерних, листья опадают

И шепчут: «Умираем, умираем».

И сад осиротел, и лишь блуждают

Печальные мечтатели без цели,

И ласточкам последним сострадают

И шепчут: «Улетели, улетели».

Осиротело сердце. Вот и осень

С вопросом приближается к окошку:

«Ты обувь починил? Пальто заштопал?

Готовь дрова и запасай картошку!»

1905

Перевод С. Липкина

«Приюти меня под крылышком…» /Перевод В. Жаботинского/

* * *

Приюти меня под крылышком,

Будь мне мамой и сестрой,

На груди твоей разбитые

Сны-мечты мои укрой.

Наклонись тихонько в сумерки,

Буду жаловаться я:

Говорят, есть в мире молодость —

Где же молодость моя?

И еще поверю шопотом:

И во мне горела кровь;

Говорят, любовь нам велена —

Где и что она, любовь?

Звезды лгали; сон пригрезился —

И не стало и его;

Ничего мне не осталося,

Ничего.

Приюти меня поп крылышком,

Будь мне мамой и сестрой,

На груди твоей разбитые

Сны-мечты мои укрой...

1905

Перевод В. Жаботинского

«Будь мне матерью, сестрою…» /Перевод Л. Яффе/

* * *

Будь мне матерью, сестрою,

Скрой крылом от горькой доли;

Мой приют – твои колени

В скорбный час молитв и боли.

В час заката слушай тайну

Мук моих, моей святыни:

Говорят, есть юность в мире...

Знал ли юность я доныне?

И еще поверю тайну:

Я душой в огне сгораю.

Говорят, любовь есть в мире,

Что – любовь, не знаю.

Звезды душу обманули,

Светлый сон мелькнул, чаруя.

Ничего нет больше в жизни,

Ничего не жду я...

Будь мне матерью, сестрою,

Скрой крылом от горькой доли;

Мой приют – твои колени

В скорбный час молитв и боли.

1905 

Перевод Л. Яффе

Ты укрой меня под крылом своим
Перевод А. Воловика

* * *

Ты укрой меня под крылом своим,

Будь мне матерью, будь сестрой.

Дай прижаться к твоей груди

Мне с молитвой моей простой.

В этот сумерек тихий час

Расскажу тебе всё, не тая.

Говорят: в мире юность есть,

Только где она – юность моя?

И еще я откроюсь тебе:

Душа моя изранена в кровь

Говорят: в мире любовь есть,

Только что это такое – любовь?

Я обманут звездами был,

Мечта была да сплыла.

Ничего для меня в этом мире нет,

Одна пустота без тепла.

Ты укрой меня под крылом своим,

Будь мне матерью, будь сестрой.

Дай прижаться к твоей груди

Мне с молитвой моей простой.

1905

Перевод А. Воловика

 Наклонись ко мне и крылом укрой
/Перевод М. Липкина/

* * *

Наклонись ко мне и крылом укрой

Мою голову, чтобы шум затих,

Будь мне матерью, или будь сестрой,

Будь приютом разбитых надежд моих.

Когда сердце сожмётся в вечерний час

Свою боль я выскажу, не тая:

Говорят, есть юность у всех у нас,

Где, скажи мне, юность моя?

Я скажу, а ты мне не прекословь:

Моё сердце горело порой в огне,

Но приходит ко всем, говорят, любовь,

Почему же она не пришла ко мне?

Обманул меня звёзд далёких свет,

Все мечты – как сон, был – и нет его.

Ничего в этом мире у меня нет.

Нет ничего.

Наклонись ко мне и крылом укрой

Мою голову, чтобы шум затих,

Будь мне матерью, или будь сестрой,

Будь приютом разбитых надежд моих.

1905

Перевод М. Липкина

ИЗ НАРОДНЫХ ПЕСЕН

I. «Между Тигром и Ефратом…»

Между Тигром и Ефратом,

На пригорке, на горбатом,

В листьях пальмы, вся блистая,

Княжит пава золотая.

Я взмолилась златокрылой:

"Ты сыщи мне, где мой милый!

Подхвати его на месте

И, связав, умчи к невесте.

А не свяжешь, или нечем, —

Кликни зовом человечьим

И скажи... А что – не знаю...

Ты скажи, что я сгораю.

Скажешь: сад расцвел богато,

И зарделся плод граната —

Но замки-ворота целы,

И не сорван плод созрелый.

Скажешь: ночью я часами

Плачу горькими слезами

И мечусь, полунагая,

Покрывала обжигая.

А нейдет – тогда шепни ты:

"Сундуки мои набиты —

Шелк, сорочки, одеяла —

Я сама их вышивала...

И перина пуховая,

Что сготовила родная

За бессонные за ночки

К ложу брачному для дочки...

И, запрятана глубоко,

Ждет фата поры до срока, —

Все по счету, я готова, —

Что ж не видно дорогого?"

Шорох-шелест меж листами —

Молвит пава ей устами :

"Полечу во мраке ночи

И раскрою другу очи.

В грезе образ твой навею,

В сердце зов запечатлею:

Он проснется, хвать метелку

И верхом – в твою светелку.

"Я примчался издалека,

Радость жизни, светоч ока,

И хочу не шелк прозрачный,

Но любовь в подарок брачный.

Что мне в роскоши наряда!

Мне приданого не надо:

Твои косы – шелк прекрасный,

Твоя грудь – как пух атласный.

И за мной казна большая:

Чуб – и удаль молодая.

Выходи ж навстречу друга,

Нареченная супруга..."

Вот и ночь. Туман пронзая,

Взмыла пава золотая,

Взмыла к небу и пропала —

И обета не сдержала.

И с утра до темной ночи

Подымаю к тучкам очи:

Тучки, белые туманы,

Где же милый мой желанный?..

II. «Над колодцем, что в саду…»

Над колодцем, что в саду,

У ведра я тихо жду:

По субботам он стучится

У меня воды напиться,

Жарко. Все в глубоком сне:

Листья, мухи на плетне,

Мать, отец... Не спим мы двое:

Я да сердце молодое.

Да не спит еще ведро,

И роняет серебро

Кап-кап-кап на дно колодца...

Милый близко... сердце бьется...

Чу – в саду шуршат кусты —

Это пташка или ты?

Это милый! Скоро, скоро!

Я одна, нигде ни взора...

Сядем рядом, руку дай

И загадку отгадай:

Отчего так жадно рвется

Мой кувшин к воде колодца ?

И зачем мое ведро

Плачет, сея серебро,

Без утехи, без ответа

От рассвета до рассвета ?

И зачем так больно мне

Где-то в сердце, в глубине?

Правда ль – мама говорила —

Что тебе я опостыла? —

Отвечает мой жених: —

Сплетни недругов моих!

Через год мы, той весною,

Будем мужем и женою!

Будет чудная весна,

Небо в золоте без дна,

И деревья все с приветом

Нас осыплют сладким цветом.

Братья, сестры, вся семья,

Свахи, дружки и друзья,

Тьма гостей за скрипачами

Поведут нас со свечами.

На ковер тебя взведу —

Пред колодцем, здесь в саду;

Ты подашь мне дар богатый —

Белый пальчик розоватый.

И промолвлю громко я:

"Посвящаю – ты моя" —

А враги придут к нам в гости

И полопают со злости...

1906–1908

Перевод В. Жаботинского

«Взвойте вы к змеям, и пусть разнесут вашу ярость по свету….»

* * *

Взвойте вы к змеям, и пусть разнесут вашу ярость по свету.

Брошены вы средь пустыни, на камнях ее раскаленных;

Вкруг – нагота мировая в безмолвном проклятии Бога.

Род отлученный от персей земли, вы их запах забыли,

Вид позабыли травы, благовонье цветков после ливня,

Мощь многолетних лесов, ликование водного плеска,

Свежесть и влажную тень вечно-юного дерева жизни.

Съедены крохи души, не осталось ни цвета, ни корня,

Гложете щебень земной и, алкая, лижете камень,

Ваша надежда – пустыня, молитва – шипенье гадюки,

Взор утомлен наготой и земли, и нависшего неба —

Нет ничего там для вас, и не брезжит ни сердцу, ни взору;

Яростна Божья десница, и гневно нещедрое око,

И не пошлет Он ни тучки, ни ласковых крылышек ветра —

Так догниете в тоске, в обнаженьи вселенской засухи,

Смерти моля и, как зверь, вопия под потугами жизни…

Взвойте к орлам – пусть домчат ваши вопли до вышнего неба …

Вспомнил Господь, и взыскал вашу пустошь и ветром, и тучей

С дальнего края земли прилетели гонцы возрожденья,

Влагою полные тучи, ликуя во сретенье ждущих.:

Зов обновленья неся и для жажды утеху досыта ;

Гром в их утробе дремал, и резвилися проблески молний,

В пляске змеились меж гор и скакали по зубьям утесов.

И долетели к вам тучи, молния ярко сверкнула,

Гром, пробудясь, зарычал – и вдруг разразился – над вами!

Затрепетала пустыня, под вами земля пошатнулась,

Вы поднялися, дрожа, ослепленные, в диком смятеньи,

Брошены в мрак из огня, затопленные блеском и тьмою;

К облаку подняли руки, взывая глазами о капле, —

Но пронеслись облака, улетели своею дорогой;

Вам их насмешливый гром, но не вам их творящая влага.

И, сиротливо дрожа, вы остались на тернах пустыни,

С вялой последней молитвой, таящею корчи проклятий,

Тщетно о смерти моля – и гния в содроганиях жизни…

Взвойте до туч, пусть умчат ваши стоны к безбрежностям моря…

1906

Перевод В. Жаботинского

Я знаю: кану я, как звездочка, в туман…» /Перевод В. Жаботинского/

* * *

Я знаю: кану я, как звездочка, в туман,

 И пропадет моя могила;

Но гнев мой да вовек дымится, как вулкан,

 Чье пламя спит, но не остыло.

И вечная, как он, как вечны небеса

 Над местом бойни беззащитной,

Да станет наша скорбь, как кость у злого пса,

 В гортани мира ненасытной;

И небо напоит, и всю земную гладь,

 И степь, и лес отравой жгучей,

И будет с ними жить, и цвесть, и увядать,

 И расцветать еще могучей;

Без имени, без форм пройдет из рода в род,

 Свидетель Ужаса нетленный —

И вопль ее немой задержит твой восход,

 День Искупления вселенной!

Но если День придет, и Правды лживый взор

 Над миром в наглости возблещет,

И лицемерный стяг, в крови моих сестер,

 Над их убийцами заплещет,

И Божия печать поддельная на нем

 Бесстыдно солнцу в очи взглянет,

И наглый хоровод, и лживых песен гром

 Над местом пытки нашей грянет —

То хлынет наша кровь по небу и земле,

 И станет солнце тьмой багровой,

Печатью Каина и мира на челе,

 Клеймом бессилья над Иеговой;

И звезды задрожат: О, день великой лжи!

 О, скорбь, неслыханная миру!

И встанет Мститель – Бог, рыча от ран души,

 И занесет Свою секиру...

1906 

Перевод В. Жаботинского

Я знал, в глухую ночь я вдруг погасну, как звезда…» /Перевод Ф. Сологуба/

* * *

Я знал, в глухую ночь я вдруг погасну, как звезда.

 Не будет знать звезда моей могилы,

Но гнев мой все еще дымиться будет, как вулкан,

 Когда уже его погаснет пламя,

И будет жить средь вас, пока закован гром

 И гнев волны таится в океане.

Но вот умножится и ваша скорбь,

 Наполнит лоно мира,

И напоит собой поля небес, поля земли,

 И звезды все, и травы,

И будет с ними жить, дрожать, и никнуть, и всходить,

 И как они, увянув, возродится;

Свидетель зла, бессмертно простоит,

 Без имени, без родины, без вида,

Без слов, без слез, и в ад, и в небо возопит,

 Замедлив избавленье мира.

Когда ж взойдет сиять могилам ваших жертв

 В конце земных времен светило правды лживой,

И кровью вашей пьян, взовьется лицемерный стяг

 В руках убийц, и нагло засмеется небу,

На стяге Божия поддельная печать

 Под солнцем дерзко засверкает, —

От пляски праздничной, от кликов лжи

 Ваш прах святой в могилах затрепещет,

И, омрачившись грустью вашей, дрогнет вдруг лазурь небес,

 И солнце станет сгустком вашей чистой крови, —

Помета Каина над миром и бессилья знак

 Для пораженной Божией десницы, —

Тогда звезда звезде воскликнет: «Вот ужаснейшая ложь!

 Вот скорбь великая без меры!»

Бог мести, в сердце поражен, восстанет, возопит,

 И, взявши меч великий, выдет.

1906

Перевод Ф. Сологуба

ВЕЧЕР

Снова солнце взошло, вновь поникло за лес,

 День прошел, и не видел я света;

День да ночь, сутки прочь – и ни знака с небес,

 Ни привета.

И на западе снова клубятся пары,

 Громоздятся чудовища-тучи —

Что там? зиждет миры или рушит миры

 Некто дивно-Могучий?

Нет, не зиждутся там и не рушатся там

 Ни миры, ни дворцы, ни престолы:

То свой пепел струит по земным наготам

 Серый вечер бесполый.

И шепчу я: в заботах о вашем гроше

 Своего не сберег я червонца... —

И встает Асмодей[22]22
  Асмодей – в библейской мифологии злой дух.


[Закрыть] и хохочет в луче

 Уходящего солнца.

1907

Перевод В. Жаботинского

«Ты от меня уходишь – шествуй с миром...»

* * *

Ты от меня уходишь – шествуй с миром...

В твоем пути твоя да будет воля,

И будь в покое, где б ты не дышала...

А я? Меня минует час сиротства:

Покуда солнце гаснет и восходит

И Божьи звезды блещут мне безгранно —

Еще мои богатства не иссякли

И ключ моей отрады не скудеет...

Вот, я тебя лишился: но со мною

Безмерный мир то в зелени весенней,

То в золоте, то в белых ризах зимних...

И грудь моя, как прежде – храм видений,

И боль моя – все та же скорбь святая,

И образ твой – со мною ангел чистый,

Что благостно витает надо мною

И шепчет мне свое благословенье

И сдержанно, и трепетно, как слезы

Глаз матери в сияньи свеч субботних,

В безмолвии святыни безмятежной,

Иль лик звезды дрожащей, в темных высях,

Взирающей с приветом, и мне посох

Из золота сквозь сумрак протянувшей...

Я твердо знаю:

По всей земле стократно разольются

С их синевой лучисто-злототканой,

Как смоль – смуглянки, бездны ночи летней,

Горячие и сладостные ночи

В плаще из мрака, в звездных ожерельях,

Где каждая звезда – как плод граната

Из золота, из золота литого;

И в грешных снах, охваченная негой,

Уснет земля на тайном лоне ночи,

И вдруг наступит строгое молчанье

И в нем польются звезды роем, роем,

Горя в своем падении, на землю,

Как золотые листья листопада;

И всяк, палимый страстью и желаньем,

От голода и жажды весь поникнет

И, как слепец, обнимет алчно камень

И будет ползать трепетно во прахе,

Ловя крупицу, каплю золотую,

Как горний дар его звезды, чтоб с нею

Взять горсть любви, изведать меру счастья;

И если ты в часы такой истомы,

Усталым взглядом землю озирая,

Сквозь тьму влачиться будешь без надежды,

В немой тоске по счастии и Боге,

Воздень, как я, свой взор к полночным высям

И научись всем сердцем их покою,

Взирай, как всюду, искрясь, угасая,

Мелькают в небе звезды еженочно,

А небеса стоят в своем покое,

Своих потерь не ведая, как будто

Их золото во веки не скудеет...

1907

Перевод Ю. Балтрушайтиса

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ

* * *

I. «Быстро кончен их траур: отряхнулись и встали…»

Быстро кончен их траур: отряхнулись и встали,

Я сажуся на землю.

Голова моя в пепле, на ногах нет сандалий,

Молча жду я и внемлю.

Не могу я молиться у безмолвного храма,

Здесь мольбы мои стынут:

Еще храм их не рухнул, еще высится прямо,

Но он Богом покинут.

В сердце траур тяжелый, в сердце черная дума,

Те проходят, не чуя;

И сижу, без сандалий, одиноко, угрюмо,

Жду конца и молчу я.

II. «И когда я погибну в вашем брошенном храме…»

И когда я погибну в вашем брошенном храме,

Захлебнусь в моей злобе —

Пусть умру средь молчанья: не пятнайте слезами

Мою память во гробе.

Семь пожаров Геенны, что прошел я при жизни,

Пусть найду и в могиле,

Лишь бы худшей из пыток – вашим плачем на тризне

Вы меня не казнили.

Дайте гнить без помехи, глядя мыслью бессонной,

Как гниете вы сами,

И обглоданной пастью хохотать о бездонной

Вашей муке и сраме...

1908

Перевод В. Жаботинского

«И будет, когда продлятся дни…»

* * *

 И будет,

Когда продлятся дни, от века те же,

Все на одно лицо, вчера, как завтра,

Дни, просто дни, без имени и цвета,

С немногими отрадами, но многой

Заботою: тогда охватит Скука

И человека, и зверей. И выйдет

В час сумерек на взморье погулять

Усталый человек – увидит море,

И море не ушло, и он зевнет.

И выйдет к Иордану, и увидит —

Река течет и вспять не обратилась.

И он зевнет. И ввысь поднимет взоры

На семь Плеяд и пояс Ориона:

Они всё там же, те же... И зевнет.

И человек, и зверь иссохнут оба

В гнетущей Скуке, тяжко и несносно

Им станет бремя жизни их, и Скука

Ощиплет их до плеши и седые

Усы кота.

 Тогда взойдет Тоска.

Взойдет сама собой, как всходит плесень

В гнилом дупле. Наполнит дыры, щели,

Всё, всё подобно нечисти в лохмотьях.

И человек вернется на закате

К себе в шатер, на ужин, и присядет,

И обмакнет обглоданную сельдь

И корку хлеба в уксус – и охватит

Его тоска. И отхлебнет от мутной

И тепловатой жижи – и охватит

Его Тоска. И снимет свой чулок,

Прилипший потом, на ночь, – и охватит

Его тоска. И человек, и зверь

Уснут в своей Тоске, и будет сонный

Стонать и выть, тоскуя, человек.

И будет выть, царапая по крыше,

Блудливый кот.

 Тогда настанет Голод.

Великий, дивный Голод – мир о нем

Еще не слышал: Голод не о хлебе

И зрелищах, но Голод – о Мессии!

И поутру, едва сверкнуло солнце,

Во мгле шатра с постели человек

Подымется, замученный тревогой,

Пресыщенный тоскою сновидений,

С пустой душой; еще его ресницы

Опутаны недоброй паутиной

Недобрых снов, еще разбито тело

От страхов этой ночи, и в мозгу

Сверлит еще и вой кота, и скрежет

Его когтей; и бросится к окну,

Чтоб протереть стекло, или к порогу —

И, заслоня ладонью воспаленный,

Алкающий спасенья, мутный взор,

Уставится на тесную тропинку,

Что за плетнем, или на кучу сора

Перед лачугой нищенской – и будет

Искать, искать Мессию! – И проснется,

Полунага под сползшим одеялом,

Растрепана, с одрябшим, вялым телом

И вялою душой, его жена;

И, не давая жадному дитяти

Иссохшего сосца, насторожится,

Внимая в даль: не близится ль Мессия?

Не слышно ли храпения вдали

Его ослицы белой? – И подымет

Из колыбели голову ребенок,

И выглянет мышонок из норы:

Не близится ль Мессия? Не бренчат ли

Бубенчики ослицы? – И служанка,

У очага поленья раздувая,

Вдруг высунет испачканное сажей

Свое лицо: не близится ль Мессия,

Не слышно ли могучего раската

Его трубы?..

1908

Перевод В. Жаботинского

 «Бежать? О, нет ! Привык у стада…»

* * *

И сказал Амассия Амосу : Провидец, беги!..

 (Амоса, VII, 12).

Бежать? О, нет ! Привык у стада

Я к важной поступи вола:

Мой шаг тяжел, и речь без склада

И, как секира, тяжела.

Мой пыл угас, и в сердце холод,

Но не на мне за то позор:

Не встретил наковальни молот,

И в гниль обрушился топор...

Что ж, покорюсь Судьбе решенной,

Свяжу мой скарб, стяну кушак

И прочь пойду, цены поденной

Не заработавший батрак.

И будут рощи мне подруги,

И будут долы мой приют,

А вас – а вас лихие вьюги,

Как сгнивший мусор, разметут...

1910

Перевод В. Жаботинского

ПЕРЕД КНИЖНЫМ ШКАФОМ

Привет тебе, хранитель древних свитков!

Твой пыльный клад опять целую нежно…

Душа вернулась с островов чужбины;

Дрожа, как голубь, странствовавший долго,

Она стучится в дверь родного дома.

Родные свитки! Снова с вами я,

Питомец ваш, от мира отреченный.

Увы!Из всех роскошных благ земли

Лишь вас одних моя познала юность;

Вы садом были мне в разгаре лета,

В ночь зимнюю – горячим изголовьем;

И я привык хранить средь ваших строк

Мое богатство – грезы о святыне.

Вы помните? Бывало, бет-ха-мидраш

Оденет тьма; все разошлись давно,

И в тишине придела – я один;

Дрожа, слетает с уст молитва дедов,

А там, в углу, близ вашего ковчега,

Мерцает тихо вечная лампада.

О, сколько раз – я мальчик был, и пух

Еще не покрывал мои ланиты —

Меня ночные ветры заставали

Склоненным низко над старинной книгой,

Исполненным то грез, то тайной жути.

На столике передо мной лампада

Беспомощно и тускло полыхала,

В шкафу, средь книг, скреблась упорно мышь,

В печи трещал последний уголек;

Я замирал, томимый смертным страхом,

От ужаса стуча зубами… Помню,

Однажды – это было темной ночью —

За окнами слепыми, на дворе,

Угрюмо плача, завывала буря;

Трещали ставни; духи преисподней

Стучали в дом железными крюками…

Моя твердыня рушилась во прах:

Украдкою, из-под святой завесы,

Покинув храм, Шехина удалилась,

И мой старик – моя вторая тень

И грез моих свидетель молчаливый —

И он ушел и скрылся от меня.

Лишь пламя лампы тихо умирало.

Последний раз вздыхая перед смертью…

И вдруг окно разбилось…Все погасло,

И я – птенец бескрылый – из гнезда

Упал во власть безглазой, черной ночи.

И вот теперь, чрез много-много лет,

Чело и душу мне избороздивших,

Меня опять поставил ветер жизни

Пред вами, свитки, – чада Амстердама,

Славуты, Львова, Франкфурта. Опять

Рука моя страницы ваши гладит,

И тусклый взор блуждает между строк,

В узоре букв пытаясь отыскать

Следы моей души, – из колыбели,

Взлелеявшей ее, услышать эхо

Младенческих ее тревог и дум.

Увы, мои наставники! Спокойна

Душа моя, и взор не увлажнен…

Как ни гляжу, – узнать вас не могу я;

Из ваших букв, о старцы, не глядят

На дно моей души живые очи,

Измученные очи стариков;

Ко мне оттуда не доходит шепот

Иссохших уст, бормочущих в могилах,

Мне каждая строка – жемчужин черных

Рассыпанная нить, страницы – вдовы,

А что ни буква – бедная сиротка.

Померк мой взор, и ослабел мой слух,

Иль вы истлели, вы, сыны бессмертья.

И на земле вам больше доли нет,

И тщетно я, как тать вооруженный,

Без фонаря, киркою землю рыл,

В кромешной тьме, не ведая покоя,

И день, и ночь в могилах ваших роясь,

Я все искал златых сокровищ жизни,

Их корни снизу и с боков минуя.

А между тем сокровища сверкали

Над городом, людьми, и над холмами,

И на глазах у всех плоды качали,

И шумные водили хороводы,

Морские дали пеньем оглашая,

А до меня не донеслось и эхо.

Как знать? Быть-может —

Когда я вновь, гробокопатель, выйду,

С кладбища духа в царство черной ночи,

Тебя одну с собою принеся,

Кирка, прилипшая к моим ладоням,

И с ветхой пылью на усталых пальцах, —

Быть-может, я – беспомощней, бедней,

Чем раньше был – воздену руку к ночи,

Моля ее принять меня на лоно

И ласково плащом закутать черным,

И ей скажу, смертельно утомленный:

Приди, о ночь, и темными крылами

Покрой меня:я из могил бежал,

И сердце жаждет вечного покоя!

А вы, светила ночи, братья в духе,

Наперсники моей души!

О, почему храните вы молчанье?

Ужель вам брату нечего сказать

Златых ресниц нежнейшим трепетаньем?

Быть-может, есть, – но ваш язык забыл я,

Таинственных речей не слышу ваших?

Ответьте, звезды, ибо я тоскую.

1910

Перевод О. Румера