Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Хаим Нахман Бялик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Хаим Нахман Бялик

(1873 – 1934)

 

Х. Н. Бялик. Портрет работы Л. Пастернака. Москва, 1916

Биографический очерк

Хаим Нахман Бялик – классик еврейской литературы,поэт еврейского «национального возрождения». Он родился 30 декабря 1873 года в местечке Рады Житомирcкого уезда Волынской губернии, в бедной семье. Рано потеряв отца, мальчик попал в Житомир к деду, старому талмудисту, был отдан в хедер; позднее учился в Воложинском «ешиботе» – высшей школе талмудического знания. Два года учебы в ешиботе показали стремление Бялика к писательскому творчеству, в том числе к творчеству поэтическому. Наряду с публикацией первой статьи в газете, он написал стихотворение “К ласточке” (В переводе С. Маршака “Птичке”).

          Восемнадцатилетний Бялик решает посвятить себя литературе и уезжает в Одессу, где формировался кружок популярных еврейских писателей. Опубликованное в сборнике “Хапардес” стихотворение “К ласточке” показало, что в еврейской литературе появилось новое имя.

          В Одессе молодому писателю жилось голодно и холодно, приходилось подрабатывать уроками еврейского языка. Обстоятельства (болезнь и смерть деда) принудили его вернуться в Житомир. Здесь он занялся торговлей лесом. После женитьбы молодая семья переехала в Польшу, в Сосновицы, где Бялик учительствовал. В 1900 году состоялся переезд в Одессу, где Бялик занимается литературной и редакторской деятельностью, книгоизданием, принимает живое участие в еврейской общественной жизни. К этому времени поэт становится признанным мастером, а публикацией ряда стихотворений и поэм – лирика, "песни гнева", символические поэмы "Мертвецы пустыни" (1903), "Огненная хартия" (или "Свиток о пламени"; 1905) и особенно поэма "Сказание о погроме" (1903) – поднял новоеврейскую поэзию до высот европейских литератур. Мотивы поэзии Бялика глубоко национальны: он ярко выразил и тоскливость еврейского быта, и трагический ужас еврейского распада, и тяготение к солнцу, к настоящей полной жизни, и бунт еврейской души против векового рабства. Для молодых ивритских поэтов творчество Бялика становится хорошей школой, а сам Бялик – признанным учителем.

          После публикации в 1905 году поэмы “Свиток о Пламени” Бялик пишет все реже – одно-два стихотворения в год, иногда – ни одного. В 1921 году Бялик уезжает в Берлин, где активно занимается издательской деятельностью. Его издательство “Мория” постоянно увеличивает тиражи; он основывает еще одно издательство – “Двир” и вступает компаньоном в издательство Зейдмана. Эта работа занимает все его время.

          В юбилейном 1923 году появилось великолепно изданное полное собрание сочинений Бялика в четырех томах, которое принесло почти двадцать тысяч долларов, что позволило ему осуществить свою мечту – иметь свой дом в Эрец-Исраэле. С марта 1924 года поэт живет в Тель-Авиве, где строит собственный дом. (Теперь это Дом Бялика – музей поэта). Бялик занимается не только издательской но и общественной деятельностью. В 1926 в США Бялику были присуждены почетные степени Еврейской теологической семинарии и Еврейского института религии. Он много делает для возрождения иврита, но не принимает отторжения идиш. “Иврит и идиш обручены на небесах и их не разлучить” заявляет он весной 1927 года на сессии писательской организации. Такая позиция не могла найти понимания у непримеримых и бескомпромисных противников идиш. Даже Жаботинский отдалился от друга.

          В 1933 году отмечалось 60-летие поэта. Вышло новое собрание сочинений, была учреждена литературная Премия Бялика, которая после образования государства Израиль стала государственной литературной премией.

          К этому времени здоровье Бялика ухудшилось, давала себя знать болезнь почек. В начале 1934 года он с женой выехал для лечения в Вену, но вскоре после операции Бялик умер. День, когда в Тель-Авив привезли его останки, стал днем всенародного траура.

Стихотворения 

ПТИЧКЕ
 /Перевод С. Маршака/

[1]1
  Стихотворение написано под влиянием «Ветки Палестины» М.Лермонтова


[Закрыть]

Привет тебе, пташка! Привет, дорогая!

Ко мне прилетела ты с юга…

Душа по родным твоим песням скучая,

Давно стосковалась, подруга!..

Скажи мне, родимая пташка,

Ужели в краях лучезарно-счастливых,

Как здесь, всем тоскливо и тяжко?..

Несешь ли приветы от братьев Сиона,

Далеких и страстно любимых?

Скажи мне, слыхали ль они мои стоны,

Рыдания братьев гонимых?

И знают ли, сколько врагов беспощадных

В чужбине меня окружает?

О, пой же скорей о долинах отрадных,

Где яркое солнце сияет!

Несешь ли привет от цветов Иордана,

Его безмятежной долины?

Скажи, излечил ли тяжелую рану

Г-сподь у родной Палестины?..

А долы Сарона[2]2
  Сарон (Шарон) – равнина на восточной стороне Средиземного моря


[Закрыть], Левоны вершина

По-прежнему ль льют ароматы?..

Что с лесом Ливана – главой исполина,

Проснулся ль тревогой объятый?..

И стелются жемчугом росы Хермона[3]3
  Хермон – гора на севере Израиля.


[Закрыть]

Иль капают тихо слезами? —

Все так же ль блестит Иордан полусонный,

Журчит голубыми струями?..

А тучи все так же ль Сион окружили

Подобием сумрачной сетки?..

О, спой о земле ты, где жизнь находили

И гибель нашли мои предки!..

Завяли ль цветы, что весной насаждал я,[4]4
  Завяли ль цветы, что весной насаждал я – В этой строфе восемнадцатилетний поэт демонстрирует слияние своего «я» с древним еврейским народом.


[Закрыть]

Как блекну и сам я, унылый...

А ярко и мощно тогда расцветал я —

Но гибнут могучие силы...

Скажи, что тебе мои песни шептали?..

Ты ждешь ли, чтоб поздно иль рано

Те песни, проснувшись, сердца взбушевали,

Как ветры дубраву Ливана?..

Где братья, что сеяли хлеб свой, рыдая?

Пожали ли с песнями ниву? —

О, если бы крылья – взлетел бы туда я,

Где зреют миндаль и олива!..

Привет тебе, пташка! Привет, дорогая!

Опять прилетела ты с юга!

Душа стосковалась, по песне скучая...

О, пой, заливайся, подруга!..

1891

Перевод С. Маршака

К ПТИЦЕ
/Перевод Я. Либермана/

[5]5
  Стихотворение написано под влиянием «Ветки Палестины» М.Лермонтова


[Закрыть]

Мир тебе, птица, ты снова вернулась,

К окну моему издалёка.

Как сердце мое по тебе стосковалось,

Как было ему одиноко!

Спой-расскажи мне, моя дорогая,

О грезах людских и мечтаньях.

Ужель даже в теплых и ласковых странах

Живут и плодятся страданья?

Встречала ли ты моих братьев в Сионе

И нет ли мне вести-привета?

Им счастье даровано, мне – боль и беды,

Но знают ли братья об этом?

Но знают ли, сколько противников злобных

Стеною меня окружает?

Спой же мне, птица, о крае, где вечно

Осень не наступает.

Не шлют ли привет мне плоды молодые,

В долинах набравшие силы?

Утешен ли старец Сион иль, как прежде, —

Руины ему да могилы?

Шарона[6]6
  Шарон – равнина на восточной стороне Средиземного моря


[Закрыть] земля и Ливана вершины —

Дают ли душистую мирру?

Проснулся ль отец кипарисов и кедров,

Являя красу всему миру?

Роса на Хермоне[7]7
  Хермон – гора на севере Израиля.


[Закрыть] , как жемчуг, ложится

Или слезами сочится?

Струится ли светлый поток Иордана,

Высится ль гор вереница?

Спускаются ль с неба тяжелые тучи,

Предвестники горя-печали?

Спой, птица, о крае, где пращуры наши

Жизнь и смерть познали.

Не вянут ли мирты, взращенные мною[8]8
  Не вянут ли мирты… – В этой строфе восемнадцатилетний поэт демонстрирует слияние своего «я» с древним еврейским народом.


[Закрыть] ,

Как сам я теперь увядаю?

Когда-то и я был цветущим и сильным,

О том лишь, увы, вспоминаю.

О чем шепчут листья кустов придорожных,

Ответь-расскажи, моя птица;

О давних изгнаньях, о новых надеждах

На то, что страна возродится?

А братья мои, те, что пашут и сеют,

Какие поют они песни?

Обресть бы мне крылья и перенестись бы

В край роз и миндаля чудесный!

А что расскажу тебе я, моя птица?

В чем ты ожидаешь признанья?

Не песни, а плач от меня ты услышишь,

Стоны и причитанья.

Поведаю я всем известную повесть

О тяжкой судьбе на чужбине,

О бедах несчетных былых и грядущих,

О зле, торжествующем ныне…

Оставь же меня и лети, дорогая,

В пустыню лети или в горы.

Для пения создана ты, не для плача,

Для счастья, а не для позора.

Не стон наш с тобою излечит больного,

Не он зарастит мою рану.

От слез только сердце, как мятые травы,

Глаза застилает туманом.

Кончаются слезы – нет больше надежды,

Но боль – без конца, без начала:

Мир тебе, птица, и дай Бог, чтоб радость

В песне твоей звучала.

1891

Перевод Я. Либермана

ПО ВОЗВРАЩЕНИИ

Тот же старец, ветхий, слабый,

Весь он высох, весь в морщинах,

Так же возится уныло

Он средь книг своих старинных.

Та же ветхая старушка

Все чулки чинит и вяжет,

Вечно молится, без клятвы

Слова старая не скажет.

Так живут они полвека,

С каждым годом жизнь их тише;

Тот же кот на том же месте;

Полусонный, ждет он мыши.

Стены – в серой паутине,

Как в запыленных волокнах.

Как когда-то, вижу груду

Мертвых мух на тусклых окнах.

Юный, бодрый мир остался

Там, за этими стенами.

Здесь все тихо, здесь вы те же,

Здесь истлеть бы вместе с вами!..

1891 

Перевод Л. Яффе

АГГАДА

О ветхие книги, страницы Талмуда,

 сказания древней Аггады, —

у вас во мгновенья тоски одинокой

 душа моя ищет услады.

Как червь, что зарылся в расселине камня,

 таясь среди мрака и пыли,

так робко я кроюсь под сень вашей тайны

 от злобного гнета насилий.

Во тьме непроглядной бреду по дороге,

 и небо туманом одето —

вы рвете туманы, и льется мне в сердце

 луч новый от вечного света.

И, бросив погоню за тенями жизни,

 стихая под сенью Аггады,

я плачу, и тихо из груди родимой

 впиваю напиток отрады.

Живу средь народов презренный и жалкий,

 не смею дать волю рыданьям:

я столько рыдал бы, что слезы б иссякли,

 но только с последним дыханьем.

Была прежде арфа – и арфу я скорбно

 повесил на иве прибрежной,

и горько заплакал, и слезы ту арфу

 умчали волною мятежной.

Ой, арфа, певица напевов Егуды!

 Теперь эти струны разбиты —

а некогда пели псалмы Адонаю[9]9
  Адонай – одно из имен Бога.


[Закрыть]

 и гимны красе Шуламмиты[10]10
  Шуламмита – Суламифь из «Песни песней».


[Закрыть]...

Угасли цари – песнопевцы Сиона;

 ни трона, ни струнного звона...

Свирель моя скорбной голубкой тоскует

 на чуждых реках Вавилона.

Но были в изгнаньи певцы и герои —

 герои народного духа,

и отзвуки арфы звенели в их сердце

 и в памяти чуткого слуха;

и вникли те люди в народную душу

 пытливостью вещего взгляда,

и дивные звуки умолкнувшей арфы

 спасли – и родилась Аггада!

И в дни морей скорби – как струн, я касаюсь,

 страниц обветшалых рукою —

поплачу над ними о горе народном

 и сердце мое успокою;

и вижу тогда я величье народа,

 с главой выше горних туманов,

и чую душою, что черви воспрянут

 и – верь! – победят великанов.

1892 

Перевод В. Жаботинского

В ПОЛЕ

Не птицею, вольно и гордо раскинувшей смелые крылья,

Не львом, раздробившим затворы в стремленьи к пустыням и

 воле, —

Собакой, побитой собакой, стыдясь своего же бессилья,

Бежал я сегодня далеко в широкое чистое поле.

И полем иду я и внемлю беседе меж Богом и нивой,

И слышу под ласками ветра шуршанье высокого стебля,

И шорох ползущего гада, и лепет потока ленивый,

И то, что рокочут колосья, тяжелые космы колебля.

Уйду я глубоко и скроюсь, зароюсь в рокочущий колос,

Сольюсь и отдамся в истоме волненью могучего жита:

В далеком молчании леса учую загадочный голос,

И станет великая тайна и мне на мгновенье открыта,

И кинусь на влажную землю, прильну и приникну, рыдая,

И стану пытать я печально у лона праматери вечной:

Скажи мне, о мать и царица, скажи мне, родная, святая,

Зачем и меня не вскормила ты грудью живительно-млечной?..

Все тихо. На западе солнце склонилося к горному краю,

И стебли меня, как родного, как будто бы с ними же рос я,

Укутали нежною тенью, и в ней я неслышно ступаю —

И небо вверху надо мною, а справа и слева колосья.

И тучки по синему небу плывут-расплываются, тая,

И крадутся тени по ниве, исполнены медленной лени;

Но миг – и рассеется тучка, и нива блестит золотая,

И дремлет под ласками ветра, и грезит в игре светотени...

 Вдруг повеяло вихрем, пронеслася прохлада,

 Встрепенулись колосья, поклонились глубоко

 И, шумя побежали, словно робкое стадо,

 Побежали далеко-далеко.

 Побежали в долину, прокатились как волны,

 Рокоча докатились до зеленого бора,

 И разлился невнятно, светлой радости полный,

 Бодрый шум золотого простора.

 Что бежите, колосья, и куда, золотые?

 Саранчей что шумите в беззаботном разгуле?

 Отчего засверкали ваши брови густые,

 Мотыльков легкокрылых спугнули?

 Не вдогонку ль несетесь пробегающей тени,

 В синий край, где раздолье, ширь и вольная воля?

 Или мчитесь в отчизну сонных грез и видений,

 О, колосья широкого поля?

Но вихрь улетел, и колосья забыли минуту испуга,

И замер взволнованный ропот тревожно-веселого гула,

Но в сердце моем зашумела другая жестокая вьюга,

Уснувшую боль разбудила, угасшее пламя раздула.

Как нищий стою перед нивой, могучей, веселой, богатой,

И мучусь своей нищетою, и сердце так шепчет упорно:

Не я вас, колосья, взлелеял, не я в вашем поле оратай,

Не я эти зерна посеял, не мне и собрать ваши зерна.

Жемчужными каплями пота не я поливал эту ниву,

Не я призывал на побеги дожди с благодатного неба,

Не я приходил улыбаться их росту, подъему, наливу,

И песня моя не раздастся в день жатвы обильного хлеба...

И все ж я люблю тебя, нива, и в сердце, тобою согретом,

Мне вспомнились пахари-братья на нивах моей Палестины.

Быть может, вот в это мгновенье они отвечают приветом

На мой молчаливый, но страстный привет из далекой чужбины.

1894

Перевод В. Жаботинского

БЛАГОСЛОВЕНИЕ НАРОДА
 /Перевод Я. Либермана/

Мои братья, да будут сильны ваши руки

Землю родную обнявшие нежно!

Да возвысят ваш дух песен пахаря звуки

С вами сегодня народа надежда!

Нам дороги ваши упорство и вера,

Слезы и пот на измученных лицах.

Подобно росе на заре, непомерны,

Вновь они нам помогают родиться.

Навеки святыми останутся слезы,

В жертвенный кубок излитые вами,

И каждая капелька пота, как роза,

Полная крови, добытой шипами.

Пускай вы лишь первые камни сложили,

Труд ваш никто не сочтет бесполезным.

Дорогу в грядущее вы обнажили —

К светлому дому под кровлей железной.

Терпеньем богаты, мы просим: неспешно,

Но навсегда возводите строенье.

И будет: мы – малый народ, но безбрежны

Толпы, глядящих на нас с удивленьем.

Отставшие, что ж вы ряды растянули?

Разве рабы вы, Израиля дети?

Сомкнитесь друг с другом, что спины согнули?

Станьте тверды, как никто в целом свете!

Довольно скорбеть! Что с того, что нас мало?

Пусть перед вами предстанут герои!

Со дней Зрубавела[11]11
  Зрубавел (Зоровавель (Iпар. III,19)) – предводитель первого отряда евреев, возвратившихся в Иерусалим из вавилонского плена (Перв. Езд., 2:64-70; 3:1-13).


[Закрыть] земля не видала,

Чтобы вершил наш Иаков такое!

Позор тем, кто числит свой труд благородней!

Камень на камень, ступень за ступенью!

И громом раскатится слово Господне:

Встань и взойди![12]12
  Встань и взойди! – перефразированное «Встань, пойди» (Быт.,28:2). В оригинале слову «взойди» соответствует слово «алу», от которого произошло слово «алия» («восхождение»), сегодня употребляемое в смысле «возвращение в страну отцов».


[Закрыть] Вот твой путь во спасенье!

1894

Перевод Я. Либермана

«Привет вам, родимые, где бы вы ни были…»
/Перевод Л. Яффе/

* * *

Привет вам, родимые, где бы вы ни были,

Вам, сохранившим к отчизне любовь!

Народ возрождайте, спасайте от гибели,

Стяг наш упавший воздвигните вновь!…

Нам дороги в нашей борьбе возродительной

Слезы и пот ваш на ниве родной, —

Упали их капли росою живительной

В душу, убитую рабством и тьмой.

Пусть вами лишь первые камни положены, —

Верьте, он был не напрасен, ваш труд, —

По славной дороге, впервые проложенной,

Дальше отважно другие пойдут.

Под гнетом вражды и презрения злобного

Вера горит путеводным огнем, —

Со дней Зерубавела[13]13
  Зерубавел (Зоровавель (Iпар. III,19)) – предводитель первого отряда евреев, возвратившихся в Иерусалим из вавилонского плена (Перв. Езд., 2:64-70; 3:1-13).


[Закрыть] дела подобного

Мы не ковали в скитаньи своем!…

1894

Перевод Л. Яффе

У ПОРОГА
(Отрывок)

Дальше, о скитальцы, бодрыми рядами!

Путь еще не кончен, бой еще пред вами.

Свершены блужданья по глухой пустыне:

Новая дорога стелется вам ныне.

Сорок лет скитаний – зной, пески, граниты;

Пали мириады, пали незарыты —

Пусть: они родились в рабстве Мицраима —

И рабами пали. Не жалей их. Мимо!

Пусть гниют, обнявши то, что сердцу мило, —

Тюк своих пожитков, принесенных с Нила;

Пусть им снится рабство, с чесноком и луком,

И горшками мяса, и гусиным туком.

И поделит коршун с бурею пустыни

Жалкий прах последних из сынов рабыни.

Сладко будет солнцу озлатить впервые

Целый род свободных, не склонявших выи, —

И впервые взглянет, незнаком с бичами,

Целый род на солнце – гордыми очами!

1896

Перевод В. Жаботинского

ПОСЛЕДНИЕ В ПУСТЫНЕ
Иисус Навин народу

...В путь далекий, трудный, на борьбу с врагами,

За пустыней мрачной целый мир пред нами.

Был бесцелен путь ваш, долгий путь доныне, —

Дальше же из сонной, выжженной пустыни.

Сорок лет тяжелых бродим меж горами,

И весь путь усеян мертвыми телами.

Но вперед, без грусти, по телам отставших,

Жаждавших неволи и рабами павших!

Пусть гниют в позоре средь песков бездонных,

На котомках жалких, ими принесенных.

Пусть им сладко снится дальний край неволи,

Прелести спокойной, сытой, рабской доли.

Скоро их останки вихрь умчит в пустыни,

Разнесет их хищник-коршун по равнине.

И борцам свободным, не склонившим выи,

Солнце торжествуя, заблестит впервые;

Каждый луч, ликуя, встретят, ясным взором,

Порываясь к вольным солнечным просторам.

В путь безвестный, новый! Край оставьте дикий,

Но в груди восторга заглушите крики!

Бодро в путь, но тихо; шаг ваш беспокойный

Пусть не будит мертвых и пустыни знойной,

Пусть лишь каждый слышит в сердце отклик дивный,

Пусть проникнет в сердце свыше клич призывный.

В новый край идешь ты, где не будет манны,

В край, где хлеб добудет труд лишь безустанный.

Не шатры пустыни, не из туч покровы, —

Там шатры иные, дом воздвигнешь новый...

Есть на белом свете, за пустыней сонной,

Край широкий, вольный, солнцем озаренный;

За безмолвьем мрачным, за стеной песчаной

Он трепещет жизнью – край обетованный.

* * *

На вершине Нево с первым солнца лучом,

Разредившим в долинах туман,

Стал Навин, величавый, как ангел войны,

Собирая, скликая свой стан.

Мощный голос его рассекает простор,

И, как пламя, пылает и жжет,

И пустыня вокруг, и безбрежная даль

Вторят мощному зову: вперед!

А внизу, словно лев, юный вольный народ

Внемлет зову в молчаньи святом;

Клич гремит над бесчисленной грозной толпой,

Грохоча и катясь, словно гром.

Протрубили в рога, вождь спустился с высот,

И давно уже сняты шатры —

Отчего же не тронулся стан, отчего

Он безмолвно стоит у горы?

И чего ему жаль, что забыл он в степи,

Где безмолвно, уныло, мертво?

Отчего эта скорбь, эти слезы в очах,

Устремленных к вершине Нево?

Там исчез Моисей... И толпа за толпой

В неудержном порыве одном

Пали ниц перед духом того, кто их вел,

Пред любимым, великим вождем.

1896

 Перевод Л. Яффе

Как сухая трава, как поверженный дуб…» /Перевод В. Жаботинского/

* * *

Как сухая трава, как поверженный дуб,

Так погиб мой народ – истлевающий труп.

Прогремел для него Божий голос с высот —

И не внял, и не встал, и не дрогнул народ,

Не проснулся в нем лев, не воскрес исполин,

И не вспрянул в ответ ни один, ни один...

И когда, живы духом, из дальней земли

На Господний призыв ваши братья пришли —

Не сбежался навстречу борцам у ворот

Весь, от моря до моря, ликуя, народ,

И для верных своих не нашлось у него

Ни пожатья руки, ни кивка, ничего...

В шумной давке глупцов пред чужим алтарем

Утонул Божий голос, заглох Его гром,

И, поруган плевками холопских потех,

Замер Божий глагол под раскатистый смех...

Так истлел мой народ, стал, как жалкая пыль,

Обнищал, и иссох, и рассыпался в гниль;

Не родится меж вами, в день кары большой,

Муж деяний и жизни, с великой душой,

Чей огонь проникал бы, как молния, в грудь,

И глаза, как звезда, озарили ваш путь, —

Рыцарь правды и грезы и дерзкой борьбы,

С беззаветной враждой против рабьей судьбы —

И с великой, как скорбь, и огромной, как срам,

И, как море, бездонною жалостью к вам, —

Чтоб ярилась, бушуя, в нем буря Любви,

И клубился пожар ненасытный в крови,

И над вами гремел его голос сквозь тьму:

Подымись! Созидай! – Не родиться ему...

Так погиб мой народ... Срама жаждет он сам

Нет опоры стопе, нет мерила делам.

Сбились люди с дороги, устали бродить,

И пропала в веках путеводная нить.

Рождены под бичом и бичом вскормлены,

Что им стыд, что им боль, кроме боли спины?

В черной яме чужбин копошася на дне,

Воспарит ли душа над заботой о дне,

Возвестит ли рассвет, возведет ли престол,

Завещает ли веку великий глагол ?

Раб уснул, и отвык пробуждаться на клич,

Подымают его только палка да бич.

Мох на камне руин, лист увядший в лесу —

Не расцвесть им вовек, не зови к ним росу.

Даже в утро Борьбы, под раскатами труб,

Не проснется мертвец, и не двинется труп...

1897

Перевод В. Жаботинского

«Да, погиб мой народ, пал, как срубленный дуб…» /Перевод Л. Яффе/

* * *

Да, погиб мой народ, пал, как срубленный дуб.

Он – огромный мертвец, он – безжизненный труп!

Загремит ли могучий Божественный глас,

Не проснется народ: он его не потряс!

Не воскреснет душой, не воспрянет, как лев,

И не вспыхнет священный палительный гнев

В мертвом сердце, объятом губительным сном!

И народ не поднялся в порыве одном,

Не почувствовал сил и восторга прилив,

Слыша отклик отвсюду на скорбный призыв,

И, сынов снова блудных увидя своих,

Он руки не простер, не приветствовал их.

И в людской суете, и под золота звон,

Гром могучий затих, Божий глас заглушен,

И в отравленном сердце, средь пошлых утех,

Божье слово давно вызывает лишь смех.

Да, погиб мой народ! Ничего не зажглось

В обессиленном теле, прогнившем насквозь,

И чрез ночь роковую скитанья бродя,

Не мог дать он веками пророка – вождя

С сердцем, полным огня и зиждительных сил,

Кто б душой огневой ему путь озарил,

Кто бы поднял народа поруганный стяг,

И кому выше счастья и жизненных благ

Были б Бог и народ, и за правду борьба,

Кто горел бы враждой к жалкой доле раба,

Состраданьем, безбрежным, как моря простор,

Как народная скорбь, как народный позор,

Чтоб все это слилось в роковую любовь, —

В нем пожаром горя, зажигая в нем кровь,

Мощным эхом гремя день и ночь напролет:

– С нами Бог! Он на труд и на подвиг зовет!

Да, погиб мой народ, он к позору привык,

Без порывов и дел он постыдно поник,

Гнет цепей вековых – необъятный позор

Иссушил его ум, ослепил его взор.

Он к неволе привык, и его лишь гнетет

Рабский страх пред бичом, пыль вседневных забот.

Извиваясь как червь, в бездне муки и бед,

Разве может он верить в грядущий рассвет,

Страстно рваться к далеким незримым лучам,

И вещать свое слово грядущим векам?..

Не проснется он сам без ударов бича,

Не воспрянет к борьбе без угроз палача:

Цвет увядший сухой и роса не живит!..

Если стяг и взовьется, и вновь загремит

Трубный звук, предвещая неволе конец,

Всколыхнется ли труп, встрепенется ль мертвец?!

1897

 Перевод Л. Яффе