Текст книги "Перья"

Автор книги: Хаим Беэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Опять ты со своими ашкеназами, – насмешливо прервала его Кармела. – У вас что ни старый дурак, то великий раввин.

– А у вас что ни мудрец, то старый дурак, – отрезал дядя Цодек и, не дав себе труда выслушать возражения девушки, продолжил свой рассказ.

Дряхлый реб Лейбиш давно не мог выдержать тягот поста, рассказывал дядя, и, основываясь на том, что ѓалаха запрещает постящемуся питание через рот, он нашел выход из своего положения в приватной медицинской услуге доктора Капорали: в дни поста тот вводил старику в желудок сырое яйцо через заднепроходное отверстие. Но в этом году, когда доктор Капорали пришел к реб Лейбишу после Йом Кипура, чтобы получить с него плату, пациент заявил, что за сумму, которую требует с него врач, на рынке можно купить три упаковки яиц. Доктор Капорали покинул своего пациента в крайнем раздражении, и гревшиеся на балконе в лучах осеннего солнца старики показали, что они слышали своими ушами, как врач обещает когда-нибудь поквитаться с Векслером. День отмщения настал вчера, Десятого тевета. Приглашенный в дом престарелых врач оказал своему пациенту обычную услугу, но на этот раз он ввел ему в задний проход крутое яйцо, и медикам больницы доктора Валаха с большим трудом удалось извлечь чужеродный предмет из живота старика, вопившего, что он задыхается.

– Меня сейчас стошнит, – сказала, поперхнувшись, Кармела, а Левана позеленела так, что лицо ее стало одного цвета с жилетом, в который она была одета. Прикрыв рот рукой, она подхватила свою подругу и утащила ее от стола, после чего обе девушки скрылись за дверью туалета.

– Вот и отлично, теперь мы наконец остались одни, – с облегчением сказал дядя Цодек.

Он перенес на соседний столик оставленные его сотрудницами бутылки с газированной водой и сообщил, что глупые багдадские девушки, лишь недавно приехавшие сюда из Месопотамии, ничегошеньки не понимают в сложности иерусалимской жизни. Показав жестом буфетчику Армозе, что настало время подать нам кофе, он добавил, что тот, кому интересны люди и их поступки, должен прежде всего задаться вопросом, кем были и чем занимались их предки.

– Вспомни дни древние, помысли о летах поколений[368]368
  Дварим, 32:7.


[Закрыть], – напел Цодек слова из предсмертной песни Моше. – Так вот, Ледер. Знаешь ли ты о его происхождении?

5

Дядя Цодек носил неофициальный титул главного специалиста по генеалогии иерусалимского Старого ишува. Продолжатель дела Пинхаса Граевского и Нахума-Дова Фраймана, он, однако, отличался от них тем, что не считал типографский станок единственным средством прикосновения к вечности и не заботился о том, чтобы оформить результаты своих изысканий в виде книг и брошюр. По словам моей мамы, дядя Цодек записывал то, что ему открывалось, исключительно вилами по воде. И все же его компетентность считалась непревзойденной во всем, что касалось смешения иерусалимских кровей в период от алии прушим[369]369
  Прушим (букв. «отделившиеся») – в значении «ведущие особый, духовно сосредоточенный и часто аскетический образ жизни». В другом историческом контексте, применительно к периоду II в. до н. э. – I в. н. э., слово «прушим» отражается вошедшим в русский язык через греческий словом «фарисеи». Им же стали называть учеников Виленского гаона, репатриировавшихся в Эрец-Исраэль из Восточной Европы тремя большими группами в период с 1808 г. Причиной именования их этим словом, возможно, явилось то, что они обособлялись своими обычаями и от местных сефардских евреев, и от ашкеназов-хасидов, значительные группы которых так же организованно прибывали в Эрец-Исраэль с середины XVIII в.


[Закрыть] в самом начале прошлого века и до тех пор, пока смятение не пришло в этот мир сто лет спустя. Свидетельством ниспосланного смятения явилось установление родственных связей между потомками древних, почтенных семей и худородными босяками, понаехавшими в Страну Израиля из Московии в годы Второй алии[370]370
  Вторая алия – термин сионистской историографии, относящийся к организованной репатриации в Эрец-Исраэль примерно 40 тыс. евреев из Российской империи и австрийской Галиции в 1904–1914 гг. Преимущественно светская по своему составу и в значительной мере проникнутая социалистическими идеями, Вторая алия и продолжившая ее после мировой войны Третья алия 1919–1923 гг. сыграли определяющую роль в процессе создания политических, социальных и культурных формаций будущего Государства Израиль.


[Закрыть]. В час между молитвами минха и маарив[371]371
  Маарив – вечерняя: молитва, произносимая с наступлением темноты.


[Закрыть] признанная компетентность дяди Цодека в этих вопросах собирала вокруг него множество бездельников в синагоге «Зихрон Моше», а после его смерти накопленные им знания оказались утеряны для потомков.

Малую толику того, что он знал, дядя Цодек записывал на полях книг из своей богатой домашней библиотеки. Ее основу составило книжное собрание моего деда, и в ней хранилось немало первопечатных иерусалимских изданий, включая редкие брошюры «Эмет у-мишпат» и «Димъат ашуким», увековечившие начало неугасимой полемики вокруг участка, на котором была построена ешива «Эц Хаим». Как известно, одной из сторон в этой распре оказались ученики раввина Шмуэля Саланта, а другой – круг учеников и последователей раввина Шмуэля-Биньямина ѓа-Коэна, именуемого Радошковичем[372]372
  Рав Шмуэль Салант (1816–1909) – уроженец Валькининкая, репатриировался в Эрец-Исраэль в 1841 г., возглавлял на протяжении 44 лет ашкеназскую общину Иерусалима. Рав Шмуэль-Биньямин ѓа-Коэн – вероятно, ошибка в имени: рав Шауль-Биньямин ѓа-Коэн – уроженец Виленской губернии, состоял главой раввинского суда в Радошковичах (ныне в Белоруссии), репатриировался в Эрец-Исраэль в 1858 г., позже покинул Страну и умер в 1880 г. в Тюмени.


[Закрыть]. В дедовском собрании также сохранился единственный экземпляр сатирической поэмы «Гилат Цион», сочиненной и распространявшейся противниками раввина Менахема-Мендла Иерусалимского, причем нужно отметить, что это редчайшее издание оказалось недоступно даже таким авторитетным исследователям, как Элиэзер-Рефаэль Мальахи и госпожа Шошана Ѓалеви[373]373
  Элиэзер-Рефаэль Мальахи и Шошана Ѓалеви – реальные израильские историки-библиографы.


[Закрыть].

Увы, через тридцать дней после дядиной смерти, когда над его могилой установили постоянное надгробие, его вдова вернулась с кладбища и, вызвав гурджийского[374]374
  Гурджийцы – название грузин в некоторых тюркских языках, из которых оно попало в иврит. Ныне практически не употребляется.


[Закрыть] грузчика Леви Трегера, вечно ходившего выпятив голый живот, приказала ему вынести из дома все книги своего покойного мужа. Так пропало бесценное собрание, мешавшее недалекой женщине тем, что оно «бесцельно пылилось и плодило мышей и тараканов».

Узнав об этом, моя мать разрыдалась и сравнила свою ничтожную свояченицу с трансильванской женой своего свекра, которая точно так же выбросила на помойку собранные ее умершим мужем склянки с моллюсками и куски окрашенной тхелетом шерсти. Мысль о гибели книг, из-за которых между ней и ее покойным братом выросла стена, причиняла ей невыносимую боль.

Таким образом, дядя Цодек, обещавший оставить мне свои книги в наследство, не смог выполнить свое обещание. Лишь по прошествии многих лет, оказавшись однажды в книжном магазине Шейнбергера на главной улице Меа Шеарим, напротив аптеки Сар-Шалома Дейча, я обнаружил там и приобрел несколько книг из дядиной библиотеки.

Помимо этих книг, доставшихся мне совершенно случайно, литературное наследие дяди Цодека включало в себя две дюжины «удостоверений личности», оставшихся на руках у членов нашей семьи. Такие семейные удостоверения дядя вручал сыновьям своих родственников по достижении ими тринадцатилетнего возраста, и в них содержалась детальная информация, возводящая родословную нашей семьи к Ари и Маѓаршалю[375]375
  Ари – акроним имени р. Ицхака Лурии Ашкенази (1534-1572), знаменитого цфатского каббалиста, основоположника т. н. лурианской каббалы. Маѓаршаль – акроним имени р. Шломо Лурии (1510–1573). знаменитого польского раввина, одного из крупнейших законоучителей XVI в.


[Закрыть]. Эти маленькие книжечки, отпечатанные на машинке судебного секретариата, дядя вклеивал в обложку из голубой бристольской бумаги, на которой он изображал ветвистое дерево. Обвивающий его ремень тфилин напоминал змея, обвивающего древо познания добра и зла, а над картинкой дядиной рукой делалась искусная надпись: «Древо, древо! Чем благословлю я тебя? Да будет воля Небес, чтобы потомки твои были подобны тебе».

Кроме того, дядя яркой гуашью изобразил наше генеалогическое древо на огромном листе фанеры, выломанном из ящика от импортного чая. Этот фанерный лист постоянно вывешивался в сукке моего двоюродного брата Шалома, пока однажды ранний осенний ливень не смыл с него ствол, многочисленные ветви и мощную корневую систему изображенного древа. Стерлись имена, написанные дядей на каждой ветви и веточке, на каждом из толстых корней и тонких корневых ответвлений. Исчез изображенный под одним из корней медный таз, символизировавший написанный Маѓаршалем труд «Ям шель Шломо»[376]376
  «Ям шель Шломо» (букв. «Соломоново море») – составленный Маѓаршалем комментарий к Талмуду, важнейший ѓалахический труд данного автора.


[Закрыть]. Исчезли двенадцать быков, на которых покоился этот огромный таз, напоминавший о таком же сосуде, установленном царем Шломо во дворе построенного им Храма. Корень, ведущий к Святому Ари, превращался на дядином рисунке в хвост рычащего льва[377]377
  Акроним Ари имеет на иврите значение «лев».


[Закрыть], а корень, символизировавший родство нашей семьи с рабби Исраэлем Шкловским, автором «Пеат ѓа-шульхан», вырастал из резной ножки стола, покрытого скатертью Рамо[378]378
  «Пеат ѓа-шульхан» (букв. «Край стола»), об этой книге и ее авторе см. в примечаниях выше. Рамо – акроним имени знаменитого краковского раввина Моше Иссерлеса (1520–1572), комментарий которого к своду законов «Шульхан арух» («Накрытый стол») носит название «Мапа» («Скатерть»).


[Закрыть], с выложенными на нее книгами по ѓалахе.

Сложным вещам и еще более сложным связям между ними, легко теряющимся в тумане веков, дядя Цодек пытался придать наглядность посредством своих рисунков. Такого же замысловатого способа изложения он придерживался и в тот день, когда мы сидели с ним в судебном буфете и он рассказывал мне семейную историю Ледера.

6

– А мясо бычка и кожу его и нечистоты его сожги в огне вне стана[379]379
  Шмот, 29:14.


[Закрыть], – напевал дядя Цодек, старательно рисуя на странице в моей ученической тетради шкуру животного. Похожие изображения я видел на желто-синих рекламных плакатах в витринах торговавших кожей магазинов в Нахалат-Шива. По утрам возле них толпились сапожники и скорняки, подбиравшие себе одни – грубую, остро пахнущую кожу для подметок, другие – мягкое, приятное на ощупь шевро.

Судебный буфет как будто наполнился ароматами кожи, пока дядя Цодек расчерчивал нарисованную им шкуру острым пером, напоминавшим в эти минуты короткий кожевенный нож в руках подмастерья. Написав в четырех углах своего рисунка разные имена, дядя сказал, что, если я хочу понять, как стелилась на протяжении лет эта шкура – здесь он обыграл значение фамилии «Ледер» на идише, – мне следует внимательно выслушать его рассказ, не отвлекаясь на каверзные вопросы.

– Слышал ли ты о раве Йосефе-Зундле Саланте, прародителе движения мусар[380]380
  Мусар («нравственность», «этика», ивр.) – название духовного движения, получившего развитие в нехасидской части восточноевропейского еврейства в середине XIX в. Основателем этого движения считается упомянутый ниже в тексте романа р. Исраэль Салантер (1810–1883), однако сам он утверждал, что основы движения мусар были заложены уже его учителем р. Йосефом-Зундлом Салантом, уехавшим в 1837 г. из Литвы в Эрец-Исраэль и скончавшимся в Иерусалиме в 1865 г.


[Закрыть], ученике рава Хаима из Воложина и рабби Акивы Эйгера?[381]381
  Р. Хаим из Воложина (1749–1821) был виднейшим учеником Виленского гаона. Р. Акива Эйгер (1761–1837) – знаменитый раввин из Познани, один из крупнейших ѓалахических авторитетов своего времени.


[Закрыть] Дело было давно, четыре поколения тому назад, в пятидесятых годах прошлого века по летоисчислению народов мира. В те далекие дни вместе с одним из взошедших в Иерусалим евреев диаспоры прибыл мальчик, имевший намерение встретиться с равом Йосефом-Зундлом. В городе рассказывали, что этот мальчик, рано лишившийся отца и матери, был отправлен к знаменитому мудрецу равом Исраэлем Салантером, основоположником движения мусар. В доставленном им письме Светоч Израилев[382]382
  Имеется в виду р. Исраэль Салантер.


[Закрыть] извещал своего учителя о том, что скончавшийся недавно отец Меира Ледера был одним из самых богобоязненных и способных учеников его ковенской ешивы. В то же время дядя Меира по материнской линии был известен в Ковно как один из наглейших безбожников-маскилим[383]383
  Маскилим, мн. число от «маскиль» («просвещенный», ивр.) – сторонник еврейского движения просвещения, оформившегося в 70-х гг. XVIII в. в Пруссии и получившего впоследствии распространение во многих странах Европы.


[Закрыть]. Сделавшись опекуном осиротевшего племянника, он вознамерился оторвать того от изучения Торы, и в сложившейся ситуации рав Салантер счел правильным тайком отправить Меира в Иерусалим.

Дядя Цодек рассказал, что мальчик Меир вырос в доме у рава Йосефа-Зундла, представлявшем собой темную комнату в убогом общественном здании, которое возвышалось тогда посреди руин, оставшихся от недостроенной синагоги рабби Йеѓуды Хасида[384]384
  Р. Йеѓуда Хасид (1660–1700) – польский и затем литовский раввин и духовный лидер, предводитель значительной группы из примерно тысячи человек, совместно репатриировавшихся в Эрец-Исраэль около 1770 г. Сам р. Йеѓуда умер вскоре по прибытии в Иерусалим, а его последователи, предпринявшие попытку построить в городе большую ашкеназскую синагогу, потерпели фиаско в этом начинании, и их недостроенная синагога получила название «Хурва» (см. о ней примеч. 87).


[Закрыть]. Скромное пропитание раввину давала небольшая уксусоварня, которую держала его жена, но ограниченность в средствах не помешала супругам заменить ребенку отца и мать.

Через полгода после смерти рава Йосефа-Зундла в Иерусалиме случилась свирепая эпидемия холеры. Все звучавшие в городе молитвы были отвергнуты Небом, все воскурения остались без проку, и тогда один из местных каббалистов указал надежное средство остановить эпидемию: поженить на кладбище двух сирот. И вот посреди кладбищенских ям, в которые свозили со всех сторон и засыпали там известью тела умерших от холеры, возле могилы рабби Хаима Ибн-Атара, автора знаменитого комментария к Пятикнижию «Ор ѓа-хаим», был установлен свадебный полог. Главы раввинского суда Иерусалима поженили под ним сироту Меира с Башей Голдшмид, лишившейся родителей и братьев в дни эпидемии.

– Не веришь? – спросил дядя Цодек, смерив меня оценивающим взглядом. – Ну, зайдешь ко мне как-нибудь, и я покажу тебе заметку из «Ѓа-Леванон»[385]385
  «Ѓа-Леванон» – первая ивритская газета в Эрец-Исраэль, издавалась с 1863 г.


[Закрыть], в которой все это описано.

Имя Меира Ковнера получило большую известность, о нем говорили как об одном из самых заметных представителей школы мусар в Иерусалиме. Горожане рассказывали друг другу, что он, едва взглянув на сосуд, может сказать, окунали ли его в микву, и что одного беглого взгляда на стадо овец ему бывает достаточно, чтобы определить, сколько в этом стаде животных. Рассказывали также, что, проходя однажды мимо заполненной людьми арабской кофейни, Меир точно сказал, сколько человек в ней находится. С особенным восторгом говорили о строгих ограничениях, которым он себя подвергает. О том, например, что Меир никогда не облачается в шелковый талит, дабы не прикоснуться губами к производимым нечистыми червями шелковинкам. Что он не ест жареных голубей, поскольку перед убоем те могли подхватить клювом крошку хлеба, намазанного сливочным маслом[386]386
  Имеется в виду запрет употребления смешанной мясной и молочной пищи.


[Закрыть]. Людям, достойным прикосновения к высшему знанию, рассказывали, что Меир Ковнер чертит пальцами в воздухе Четырехбуквенное Имя, во исполнение сказанного «Представляю Господа пред собой всегда»[387]387
  Теѓилим, 16:8.


[Закрыть]. На движения его пальцев обращали внимание, когда он ходил по улицам или беседовал с людьми, и только по субботам и праздникам его пальцы покоились, ведь Тора относит письмо к тридцати девяти видам главнейших работ, запрещенных в дни предначертанного покоя. И хотя обозначенные в воздухе буквы едва ли можно считать письмом, Меир остерегался даже намека на возможность нарушения запрета.

Довид Ледер был старшим сыном Меира Ковнера. «Сын – нога своего отца»[388]388
  Источником этого выражения является сказанное в талмудическом трактате «Эрувин», 70б: «Наследник – нога своего отца».


[Закрыть], и реб Довид, подобно отцу, прославился в Иерусалиме своим благочестием и удивительными деяниями. Рассказывали, что он начертил для себя карту города и отметил на ней маршруты, которыми он мог ходить, не приближаясь к воротам церквей и монастырей, которых так много в Иерусалиме, и не попадая в узкие переулки, где он мог случайно заглянуть в чужое окно. Случалось, его охватывал дух ревности, и тогда он, подобно Пинхасу[389]389
  Пинхас бен Эльазар (Финиес в русской традиции передачи библейских имен) упомянут в книге Бемидбар, гл. 25, как ревностный священник, убивший главу одного из отеческих домов колена Шимона и приведенную им в стан блудницу-мидьянитянку.


[Закрыть], пытался отвести гнев Господа от Израиля, набрасываясь на тех, кто вызывающим образом нарушал Его волю. Самой частой жертвой ревностного отношения Довида к Торе и заповедям становилось фотоателье, открытое Йешаяѓу Рефаловичем вблизи Яффских ворот. Реб Довид врывался туда и силой забирал у хозяина фотопластинки с изображением иерусалимцев, осмелившихся нарушить запрет «не делай себе изваяния и никакого изображения». Осуществив такой налет, он спускался в Енномскую долину, разводил там костер и бросал разбитые фотопластинки в огонь.

Реб Довид взял в жены дочь автора книги «Сиах ѓа-садэ» и вскоре после этого поселился в квартале Мусрара, где молодая пара получила квартиру в Штройсовом подворье[390]390
  Штройсово подворье – группа тесно примыкающих друг к другу строений, в которых имелось в общей сложности порядка 30 квартир. Было построено на средства немецкого банкира и филантропа Шмуэля Штройса (1847–1904) в 90-х гг. XIX в. Находившееся вблизи пограничной линии, разделившей Иерусалим в 1948 г., Штройсово подворье сильно пострадало в Войну за независимость Израиля и затем в Шестидневную войну 1967 г., когда в него попал иорданский снаряд. Подворье предполагалось снести, но затем его уцелевшая часть была отреставрирована.


[Закрыть], славившемся тем, что там жили виднейшие иерусалимские раввины, многие из которых были связаны с движением мусар. К числу обитателей подворья принадлежали бывший раввин Петербурга рав Ицхак Блазер, вышедший из круга ближайших учеников рава Исраэля Салантера, рав Иона Бирзер и Люблинский гаон, снискавший большую известность своим ѓалахическим сочинением «Торат хесед»[391]391
  В качестве Люблинского гаона известен хабадский раввин Шнеур-Залман Фрадкин (1830–1902), уроженец белорусского города Ляды, состоявший затем раввином в Полоцке и позже в Люблине. Связь Люблинского гаона, переехавшего в Иерусалим в 1892 г., с движением мусар представляется сомнительной из-за его принадлежности к хасидам Хабада. Отметим также, что доступные в интернете справочные издания сообщают о проживании Люблинского гаона в подворье Ранд в Мусульманском квартале Старого города и не называют его среди тех, кто жил в Штройсовом подворье.


[Закрыть].

– Реб Довид был самым молодым из тех, кто удостоился получить жилье в Штройсовом подворье, – подчеркнул дядя Цодек. – Он и его супруга.

С этими словами дядя указал на ноги нарисованной им шкуры и написанные на них имена.

Жильцы Штройсова подворья не могли наглядеться на богобоязненного молодого человека, днем и ночью корпевшего над священными книгами. Им казалось, реб Довид уверенно поднимается по ступеням постижения Торы, но однажды реб Лейбл Мильман, возвращавшийся ночью из миквы, проходил мимо двери Ледеровой квартиры и услышал напевное чтение. Сладостная мелодия располагала к мысли, что реб Довид учит Талмуд, однако слова, которые смог разобрать реб Лейбл, были словами чужими, совершенно немыслимыми.

– Память изменяет мне в последнее время, – вздохнул дядя Цодек. – Уж и не припомню теперь, что именно это было? «Ослиное погребение» Смоленскина или что-то из Мапки? «Ханжа», может быть?[392]392
  Перец Смоленскин (ок. 1840–1885) – писатель и публицист, один из идеологов раннего сионистского (до появления самого слова «сионизм») движения «Ховевей Цион». Писал на иврите. В повести Смоленскина «Квурат хамор» («Ослиное погребение», 1874) повествуется о том, как в борьбе с инакомыслящим руководство еврейской общины прибегло к клевете, пошло на убийство и надругательство над мертвым, не удостоив его даже места на кладбище. Авраам Many (1808–1867) – первый беллетрист еврейского просветительского движения, писал на иврите. В его романе «Аит цавуа» («Ханжа») дано сатирическое изображение быта и нравов черты оседлости. В ортодоксальных кругах кличка Мапка долго оставалась синонимом вольнодумца.


[Закрыть]

После этого происшествия реб Лейбл стал присматриваться к Довиду Ледеру и даже следить за ним. Ему удалось установить, что маршруты, прочерченные тем на карте Иерусалима, в самом деле обходили стороной церкви и узкие переулки, но зато приводили Довида к жилищам распутных женщин и в Американскую колонию[393]393
  Американская колония – небольшой иерусалимский квартал, построенный в конце XIX в. американскими и шведскими христианами-утопистами.


[Закрыть]. Реб Лейбл также установил, что реб Довид уничтожал в Енномской долине не все фотопластинки, конфискованные им в ателье Рефаловича. Пользуясь услугами армянского мастера, в совершенстве освоившего фотомонтаж, он присоединял лица иерусалимских женщин и девушек к обнаженным телам анонимных француженок. Имея на руках это средство, реб Довид добивался от запуганных им женщин денежных выплат и любовных милостей.

И вот как-то ночью, в один из последних дней месяца нисан, когда люди, отпраздновав Песах, уже пребывали в горестном настроении, обычном для дней, в которые ведется счет омера[394]394
  О́мер – сноп (ивр.). Счет омера – отсчет 49 дней со времени принесения в Храм первого снопа нового урожая. Согласно талмудической традиции, этот семинедельный период между праздниками Песах и Шавуот сопровождается элементами траура, отмечаемого в память о погибших учениках рабби Акивы.


[Закрыть], реб Лейбл позвал соседа к себе в комнату. Он открыл Пятикнижие на разделе, излагающем законы о прокаженных, и стал снова и снова с рыданием в голосе повторять стих, начинающийся словами «А если расцветет проказа на коже»[395]395
  Ваикра (Левит), 13:12.


[Закрыть].

Реб Довид понял, что сосед увещевает его в связи с каким-то прегрешением, и заворковал голубком: дескать, он и вправду заслуживает наказания розгами, ибо ему случается иногда отвлечься от изучения Торы и восхититься видом прекрасного дерева. Или, напротив, он получает такое наслаждение от изучения Торы, что забывает на миг об обязанности учить Тору во исполнение заповеди, а не в свое удовольствие. Тут уж реб Лейбл не выдержал и, заливаясь слезами, поведал, что́ он узнал о похождениях своего молодого соседа. Ледер все отрицал, и реб Лейбл успокоил его, сказав, что он может не опасаться людского суда, поскольку его, Лейбла Мильмана, единственное намерение состоит в том, чтобы выполнить заповедь увещевания ближнего, и злословить о нем он, конечно, не станет.

Реб Лейбл действительно никому ничего не сказал, но его супруга, слышавшая из-за двери разговор мужа с Ледером, не считала себя пожизненно связанной обетом молчания, и когда сын реб Довида бежал в Вену, она рассказала эту давнюю историю своей подруге. По ее словам, наглец Довид вышел из их квартиры, хлопнув дверью, а перед тем обругал ее праведного мужа. И тогда, рассказала женщина, реб Лейбл крикнул вслед грешнику, что, если тот не совершит полного покаяния, его конец будет горек и его сын Мордехай, который только начал в то время учиться в хедере, пойдет по стопам своего отца и сделается меднолобым разрушителем[396]396
  Если в русской литературной традиции «медный лоб» является характеристикой тупого и бессмысленно-упрямого человека, то в еврейской традиции этот образ используется скорее как характеристика наглеца.


[Закрыть].

В ту же неделю Довид Ледер покинул Штройсово подворье и переехал в Батей Найтин, что неподалеку от Батей Унгарин, и сошелся там с самыми крайними иерусалимскими фанатиками, из среды которых вышли впоследствии «Нетурей карта»[397]397
  «Нетурей карта» («Стражи города», арамейск.) – радикальное антисионистское и антиизраильское направление в среде ультраортодоксального иудаизма, насчитывающее ныне по нескольку сотен семей в Иерусалиме, Бейт-Шемеше, Нью-Йорке и Лондоне. «Нетурей карта» впервые заявили о себе как отдельная группа в 1935 г., когда их лидеры покинули ультраортодоксальную партию «Агудат Исраэль», обвинив ее руководство в сговоре с сионистами, но фактически данная группа, выделявшаяся своим фанатизмом, существовала и ранее.


[Закрыть]. Благодаря своим частым визитам в Американскую колонию реб Довид прилично овладел английским, и это позволило ему со временем стать главным представителем данной группы перед лицом британских властей. Но об этом периоде его жизни дядя Цодек не стал рассказывать мне, выразив уверенность, что я и так наслышан о нем от Аѓувы Харис, первый муж которой Хаим Сегаль был подручным Ледера в пору его контактов с мандатным правительством, «от чего и умер так рано».

– А мясо бычка и кожу его и нечистоты его сожги в огне вне стана, это искупительная жертва за грех, – снова пропел дядя Цодек библейский стих, с которого он начал свое повествование о Ледере. После этого он вырвал из моей тетради лист с расчерченным изображением шкуры, поднес к нему горящую спичку и дал бумаге прогореть в пепельнице.

– И да будет стан твой чист[398]398
  Дварим, 23:15,


[Закрыть], – с усмешкой закончил дядя свой рассказ, а потом спросил, не хочу ли я прогуляться с ним, прежде чем он должен будет вернуться к своей работе в архиве.

7

Небо было высоким и чистым, но от прошедшего утром дождя в изгибах каменной крыши суда скопилась вода. Она все еще стекала по водосточным трубам и придавала свежий вид тротуару, выложенному мелкой выпуклой плиткой, напоминавшей младенческие головки.

Из проходного двора между зданием суда и больницей «Авихаиль» раздавались душераздирающие завывания, и я попытался заглянуть в ведущий туда проход, возле которого толпились причитавшие, царапавшие себя и рвавшие на себе волосы магрибские женщины. Рядом, под облетевшими кронами шелковицы и типуаны, кружком стояли совещавшиеся о чем-то мужчины. Черный автомобиль почти беззвучно проехал во двор, и мужчины поспешно отступили с проезжей части, увлекая с собой старика, вокруг которого они прежде толпились. Из машины с иностранными номерами вышли православные священники, говорившие между собой по-русски. Они сразу же скрылись за находившейся напротив морга железной дверью Русской духовной миссии, в здании которой, рассказывали знатоки, находятся живописная домовая церковь и библиотека в десятки тысяч томов, дар великого князя Константина[399]399
  Библиотека Русской духовной миссии в Иерусалиме находится и, насколько удалось выяснить переводчику, всегда находилась в Горненском женском монастыре, а не в главном здании РДМ на Русском подворье. Великий князь Константин не был, насколько удалось установить, значительным дарителем книг в эту библиотеку.


[Закрыть].

– Тебе нечего сейчас там искать, – сказал дядя Цодек и оттянул меня от прохода, через который несколько лет спустя Риклин и его товарищи вынесут завернутое в саван тело Ледера.

Он направил меня к заасфальтированной тропе, спускавшейся в северном направлении, к улице Сен-Поль и кварталу Мусрара. С каждым порывом ветра старые сосны, под которыми мы проходили, роняли на нас капли воды. Дядя взглянул на дождинки, блиставшие на кончиках сосновых иголок, и сказал, что, когда ему случается заканчивать свою работу позже обычного, он смотрит на плотные стаи скворцов, прилетающие сюда на ночлег. Вслед за тем дядя попытался изобразить энергичными движениями рук и всего своего тела головокружительные виражи птичьей стаи, которая то рассыпается дымным облаком по небосклону, то ужимается, приобретая очертания воронки или столба, и так – до тех пор, пока птицы не рассядутся малыми группами на сосновых ветвях. Это дивное зрелище, сказал дядя, отдавшись очарованию природы, напоминает ему слова книги «Зоѓар» о том, что с кончиной рабби Шимона Бар-Йохая животные зашатались, а птицы небесные устремились в пучину великого моря[400]400
  «Зоѓар» на книгу Дварим, 296б (Идра зута) приводит слова рабби Эльазара, сына рабби Шимона Бар-Йохая, произнесенные им со смертью его отца: «Отче, отче! Трое [нас] было, остался [я] один. Теперь животные зашатаются, а птицы небесные погрузятся в пучину великого моря».


[Закрыть].

Справа от нас в пришедшем в запустение саду русского консульства[401]401
  Построенное в 60-х гг. XIX в. здание Русского генерального консульства в Иерусалиме перешло в собственность Государства Израиль в 1964 г. в рамках т. н. апельсиновой сделки, и в настоящее время в нем находятся некоторые отделы иерусалимского муниципалитета.


[Закрыть] плющ по-прежнему взбирался на стволы и ветви деревьев, украшая их зелеными венцами, а фонтан терпеливо ждал, когда в нем снова забьют струи воды и члены вельможных делегаций из далекого Петербурга станут восхищаться их свежестью, столь желанной здесь, посреди засушливого Востока. Слева от нас, за общественным туалетом, все еще окруженная проржавевшей колючей проволокой, стояла страшная заброшенная тюрьма мандатных времен, в стенах которой взорвали себя Файнштейн и Баразани[402]402
  Здание Мариинского женского подворья в 1917–1948 гг. использовалось британскими властями как центральная иерусалимская тюрьма, узниками которой были в разное время сотни бойцов еврейских подпольных организаций «Хагана», «Эцель» и «Лехи». Ныне в этом здании находится израильский Музей узников подполья. Приговоренные к смертной казни боец «Эцель» Меир Файнштейн и боец «Лехи» Моше Баразани вместе покончили с собой 21 апреля 1947 г. накануне исполнения вынесенного им приговора, подорвавшись ручной гранатой, которую товарищи смогли передать им внутри апельсина.


[Закрыть].

Выйдя на улицу Сен-Поль, мы ощутили пахучую близость лабораторий зоологического факультета. Характерный запах морских свинок, бегающих в своих клетках по загаженным пометом опилкам, смешивался с эротичным благоуханием айлантов, росших без ухода за оградой бывшей тюрьмы. Эти ароматы сопровождали нас и после того, как мы, перейдя на другую сторону улицы, стали спускаться к Мусраре.

Мы шли молча и, кажется, оба любовались лучами зимнего солнца, освещавшими влажные ветви деревьев и каменные стены домов. С ветвей поднимался едва заметный пар. Когда мы дошли до стены итальянской школы сестер-салезианок[403]403
  Сестры-салезианки – монахини, входящие в женскую католическую конгрегацию «Дочери Марии Помощницы христиан», основанную в 1872 г. в городе Морнезе в Италии. Конгрегация принадлежит к т. н. Салезианской семье, включающей в себя ряд духовных организаций, названных в честь св. Франциска Сальского (1567–1622). В первой четверти XX в. сестры-салезианки принимали участие в деятельности Национальной организации помощи итальянским миссионерам (ANSMI), одним из проектов которой стало строительство итальянской больницы в Иерусалиме. В годы мандата конфискованное британскими властями здание больницы использовалось как штаб Королевских ВВС в Палестине и военный госпиталь. В 1963 г. здание было выкуплено у Италии правительством Израиля и стало использоваться как одно из помещений израильского Министерства образования.


[Закрыть], дядя Цодек сошел с крутой тропы и повернул направо.

– Штройсово подворье, – сказал он, входя в заброшенный дом, стены которого были проломлены, а крыша во многих местах пробита.

Усыпанный обвалившимися камнями и черепицей двор старого здания густо зарос крапивой. В воздухе стоял тяжелый запах гниения. По шатким ступеням лестницы, на которые была наброшена железная сетка, дядя Цодек поднялся на второй этаж, я последовал за ним, и мы вместе двинулись по коридору, над которым во многих местах виднелось открытое небо. По обе стороны от нас находились комнаты. Пороги и косяки дверей и оконные рамы в них давно были вырваны. В тех комнатах, где крыша была пробита, смоченные недавним дождем стены блестели, как фрески Помпеи. Сошедшая местами штукатурка обнажила на них ярко-синие прогалины, соседствовавшие с коричневой, в красноту, венецианской краской и розовыми, словно цветущее персиковое дерево, пятнами. В комнатах с сохранившейся крышей стены были покрыты зеленоватыми и красноватыми щербинами, пугающий вид которых заставлял вспомнить библейские законы о проказе, поражающей стены дома.

– Здесь родился Ледер, – сказал дядя Цодек, заглянув в комнату в конце коридора, и тут же отвернулся, с отвращением сплюнул и поспешно направился обратно к лестнице. В комнате была угловая ниша, в которой прежде помещался стенной шкаф. Там лежал на полу распухший, кишащий червями труп бродячей собаки, над которым клубились зеленые мухи смерти.

Улица была полна жизни. Спеша использовать полуденное солнце, женщины натягивали бельевые веревки поперек мостовой, подпирали их длинными деревянными шестами и вывешивали на просушку белье.

В нескольких шагах от нас проходила граница.

За оставшимися на нейтральной полосе голыми деревьями и руинами возвышалась серая, омытая дождем стена Старого города. Вблизи нее, уже с той стороны границы, гудели машины, кричали уличные торговцы, шумела невидимая толпа.

Посеревшего асфальтового покрытия у нас под ногами давно не касались колеса автомобилей. Длинная трещина пробежала по асфальту вдоль улицы, из нее во многих местах выбивалась трава. За бетонными противотанковыми надолбами, линиями проволочных заграждений и желто-красными табличками с предупреждением о минах виднелась иорданская пограничная позиция с находившимся на ней легионером в красной куфии.

– Здесь мы у самого края Израиля, – сказал дядя, с трудом уводя меня с места, к которому я был как магнитом притянут очарованием чужого приграничья. – Здесь кончается израильская территория, все имеет свой конец.