Текст книги "ВОССТАНИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ"

Автор книги: Хаим Зильберман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– И повесить всех немцев! – крикнул Анри. Сальваторе нетерпеливо теребил двумя пальцами подбородок, поворачивая голову то в ту, то в другую сторону, как бы спрашивая: «Неужели вы даже этого не понимаете? Неужели у вас могут быть какие-нибудь сомнения?»

– Надо немедленно открыть двери, – повторил Сальваторе. – Люди побегут по лестницам. Это будет штурм! Сколько времени потребуется на то, чтобы бегом выбраться наверх? Ну две, ну три, ну пять минут! И вот мы, несколько сот человек, совершенно неожиданно для начальства врываемся в кабинеты, сокрушаем всё на своём пути… Неужели мы не выйдем на поверхность? Кто так смеет думать? Допустим даже, что несколько человек погибнет, зато мы будем воевать! Война без жертв не бывает!

– Мы только напрасно теряем время, – поддержал его Али. – Надо как можно скорей открыть все двери и двинуться наверх!

– А как быть с больными? – спросил Эрнст. – Они тоже побегут наверх?

Сальваторе вспыхнул. Растолкав людей, он выскочил на середину комнаты и, отчаянно размахивая руками, закричал:

– Кому нужна эта демагогия! Да, больные не побегут наверх! На то они и больные! Но кто сказал, что из-за больных должны погибать здоровые? На фронте тоже есть раненые. Ну и что же? Разве здоровые бойцы из-за этого прекращают битву?

Вася стоял позади всех, у стены. Было удивительно, что он так терпеливо и спокойно прислушивается к разговорам и крикам людей, а сам как бы не решается вмешаться. Товарищ Эрнст уже несколько раз поворачивал голову в сторону Васи, молча спрашивая его о чём-то, но ответа не получал. Вася внимательно следил за беседой, выслушивал всех и, видимо, не намеревался пока высказывать своё мнение.

– Вы все предатели! – кричал из своего угла Анри. – Пока вы тут болтаете, можно было… у-у!..

И он влез на стул, желая, видимо, наглядно объяснить нам, что можно было сделать за это время.

– На словах, я вижу, вы – герои! – с издевкой заметил Сальваторе.

Цой, стоявший у настежь открытой двери, крикнул Сальваторе:

– А ты умеешь стрелять?

– Это что же, вызов? Допрос? – снова вспылил итальянец. – Вы, верно, думаете, что начальство само спустится сюда и попросит нас подняться наверх, к сервированному столу?

Вы понимаете, в чём дело? Этот самый Сальваторе говорил верные слова, которые не должны были оставлять нас равнодушными. Казалось, вот-вот все ринутся следом за ним, подземелье зашумит, забурлит… И всё же людей не оставляло какое-то сомнение. Слушая его пылкую речь, мы оглядывались друг на друга, как бы проверяя себя, как бы спрашивая: «Прав он или нет? Может быть, не стоит его слушать?»

До сих пор не могу понять, почему мы до конца верим одному человеку, даже в том случае, если он бывает не совсем прав, и не верим другому, когда он говорит очень верные слова, которые должны бы проникнуть в самое сердце! В чём тут секрет? Помните, я вам рассказывал, что однажды на собрании комитета возник разговор о консульских бланках. Мы все тогда считали, что следует отказаться от выполнения заказа, один Вася возразил: «Пока нет смысла рисковать!» И хотя это решение было нам не совсем понятно, мы согласились с Васей, потому что мы ему верили! Вы понимаете: мы ему верили! Сальваторе же говорил очень верные, справедливые слова, они как будто западали в душу, а вот пойти за ним мало кто решился бы. Слишком уж легковесно всё это звучало.

– По-моему, войны бывают разные! – начал очень тихо товарищ Эрнст, и все тут же замолкли.

Эрнст держался обеими руками за стол и смотрел на собравшихся, стараясь заглянуть в глаза то одному, то другому из товарищей, словно бы он обращался не ко всем, а к каждому в отдельности.

– Я считаю, – продолжал он после недолгого молчания, – я считаю, что никто не дал нам права рисковать людьми. Мы обязаны думать обо всех узниках подземелья, а не только о некоторых. Надо открыть двери камер, это бесспорно, но нельзя вводить людей в заблуждение! Сказать измученным, истощенным людям: «Бегите наверх!» – значит послать их прямо в пасть к дьяволу, обмануть!

Было тихо. Сальваторе досадливо крякнул, но не решился возражать.

– Есть у нас тут один пленник, – продолжал товарищ Эрнст. – Пока он здесь, начальство будет думать, что в камерах всё обстоит благополучно. Мы отобрали у него ключи от камер – это первое. Теперь нам нужно поговорить с ним: он может ещё кое-что сообщить! Думаю, что, если его чуточку прижать, он расскажет нам много полезного. Прежде чем бросаться в драку, следовало бы с ним побеседовать. Это своего рода разведка. А во время войны разведка играет далеко не последнюю роль. Чтобы не терять даром времени, хочу предложить, чтобы группа людей прошла в восьмой квартал, который находится под нами. Там – склады. Начальник охраны этого квартала, как вы сами видели, не в себе, а с командой его, может быть, удастся сговориться… В крайнем случае – у нас есть оружие. Нужно открыть склады и прежде всего накормить людей.

Эти слова вернули нас к действительности. Не знаю, как другие, а я совсем не думал тогда о том, что нам надо поесть, что в камерах сидят истощенные люди… Горячие головы заметно поостыли, Даже Сальваторе, только что требовавший, чтобы мы немедленно с боем бросились наверх, даже он как-то отрезвел и подвинулся ближе к столу, чтобы лучше слышать, о чём говорил Эрнст, – где можно найти продукты, чтобы накормить людей.

Все разглядывали товарища Эрнста так, будто он открыл вдруг величайшую истину. Люди зашевелились, сразу стало как-то тесней, послышался оживлённый гомон… Никто и не заметил, как в комнате появился начальник караула. Высокий, бледный и чем-то очень взволнованный, он протолкался сквозь толпу к товарищу Эрнсту и остановился у стола.

– Разрешите доложить! – обратился он тихо, почти шепотом к Эрнсту и, нагнувшись к самому его уху, произнес: – Только что Кранц и охранявший его часовой бежали…

Вася подошел к столу.

Это неожиданное сообщение меняло всё. Планы, к тому времени, возможно, уже выношенные товарищем Эрнстом и Васей, сразу рухнули. Мы стояли вокруг стола и старались не смотреть друг на друга. Даже те, кто не слышал слов начальника караула, поняли, что случилось нечто чрезвычайно важное, что произошло событие, которое коренным образом меняло положение. Все стояли молча, чего-то ожидая.

А ждать больше нельзя было. И товарищ Эрнст и Вася понимали, что времени для разговоров и совещаний больше нет. Надо немедленно, сию минуту приступать к действиям, что-то делать, если ещё осталась хоть какая-нибудь возможность спастись. Кранц, конечно, не заставит себя долго ждать; никто не сомневался в том, что в эти самые мгновения там, наверху, по приказу начальства уже объявлена тревога и отряды эсэсовцев подняты на ноги…

– Нужно перевести всех людей в восьмой квартал! – сказал Эрнст.

– Зачем? – не понял Вася.

– Восьмой квартал называется суверенным. Там – склады, готовая продукция, свои электродвижки, лифты. Начальство восьмого квартала не подчиняется приказам местной власти. Это – государство в государстве… Сейчас, по случаю забастовки, там всё заперто, осталась только охрана, которую возглавлял гауптман Вернер…

Товарищ Эрнст всегда говорил очень тихо, теперь же он произносил слова почти шепотом и при этом рассеянно смотрел на дверь. Может быть, он сам не был уверен в том, что предлагаемый им план – единственно возможный, и на ходу проверял себя? Я с трудом улавливал его речь и тут же шепотом переводил её Васе. Но вот товарищ Эрнст совсем умолк и о чём-то мучительно задумался; вспомнил ли он что-нибудь, или не знал, что сказать дальше? Тишина с каждым мгновением становилась всё напряженнее, люди замерли, не в силах ни говорить, ни двигаться.

– В восьмом квартале люди будут в относительной безопасности, – продолжал товарищ Эрнст. – Там должен быть выход из подземелья. Мы находимся в Саксонии, в одной из долин между Рудными горами и Тюрингским лесом. В восьмом квартале надо искать и найти подъезд, ведущий к какой-нибудь горной дороге или в долину.

Он снова замолчал.

Теперь Вася стоял рядом с товарищем Эрнстом.

– Прежде всего, необходимо открыть склады и накормить людей! – сказал он, воспользовавшись наступившей тишиной. – Сейчас мы пойдем по камерам… Нужно как можно быстрее перевести всех в восьмой квартал!

Пока Вася говорил, товарищ Эрнст расспрашивал начальника караула, всё ещё стоявшего против него:

– Как тебе удалось вызвать сюда гауптмана, Фридрих?

Лицо начальника караула осветилось еле заметной улыбкой.

– По телефону! – ответил он.

– А какой сегодня пароль в восьмом квартале? Начальник караула развёл руками.

– Надо узнать! Что, если спросить у гауптмана? Фридрих безнадёжно махнул рукой,

– Да, обязательно переведи его вниз! – как бы вспомнив, приказал товарищ Эрнст.

Когда откроете ворота квартала, поставьте нашу охрану! – распорядился Вася.

– Слушаюсь! – ответил начальник караула.

– Мы отправимся в камеры и подготовим людей к эвакуации!..

Эти слова были сказаны товарищем Эрнстом уже громко.

Решение было принято.

Вася протянул руку, и товарищ Эрнст крепко пожал её.

…Я вышел последним из комнаты, прослужившей резиденцией нашему штабу немногим более часа. Мы шли быстро. Широкие коридоры сменялись узкими, в одних был яркий свет, в других стоял полумрак. Мы еле поспевали за товарищем Эрнстом. Не было ни малейшей возможности остановиться, чтобы проверить, не находится ли кто-нибудь за углом, не наблюдают ли за нами, не провожает ли чей-нибудь недобрый взгляд эту странную процессию. Всё было поставлено на карту. Мы действовали без оглядки, да и на что было оглядываться?

Впереди маячила белая голова товарища Эрнста, мы поспешно следовали за ним.

Нам предстояло подняться выше, потому что основная часть камер-цехов и общежитий помещалась в шестом и пятом кварталах. Когда товарищ Эрнст остановился возле первой камеры и стал отпирать её, я почувствовал, что ноги у меня подкашиваются.

«А вдруг это та самая камера, в которой я прожил три с лишним года?» – подумалось мне.

И тут мне представился Хуан – только не безногий, не инвалид, прикованный к своей тележке… Огромный, он возвышался над нами и, как тогда в бане, говорил уверенно и громко. «Хуан видел смерть и не боится её!» У его ног лежали оба «капуцина», Пророк… и ещё Амадей…

Совсем забыл, что уже нет Амадея. Что с ним сделали? И Хуана нет… и Михеля… и Шарля, и Отто…

…Я стоял позади всех и не мог видеть, что произошло, когда товарищ Эрнст, а вслед за ним Вася вошли в камеру и приказали людям немедленно выходить в коридор. До меня долетали только обрывки слов, я услышал плач. Казалось, плакала женщина. Женщина! Разве в подземелье были женщины?

А может быть, и были? Кто знает?

Я стоял у двери и считал людей, выходивших из камеры: один… два… три… шесть… одиннадцать… восемнадцать… девятнадцать… Все!

Вася вышел последним и сказал стоявшему рядом со мною Сальваторе:

– Проводите этих людей до лестницы. Сами вернетесь назад!

Сальваторе нахмурился.

– Я могу отказаться от вашего предложения? – спросил он.

– Нет! – ответил коротко Вася. – Это не предложение, а приказ!

Он вернулся в камеру и вынес на руках человека. Я не видел лица этого человека, но видел лицо Васи. Оно совершенно преобразилось: в глазах было страдание, губы плотно сжаты, на лбу выступили капельки пота. Кто-то принял из его рук больного, и Вася бегом вернулся в камеру. Вскоре он снова появился на пороге, на этот раз, держа на руках длинного тощего старика. Голова старика запрокинулась, клочья белой бороды падали на лицо. Стоявший у самой двери Анри бросился было к Васе, намереваясь помочь ему, но Али отстранил его, сказав:

– Куда тебе такая тяжесть? Сам еле на ногах стоишь.

Вася передал старика арабу.

Товарищ Эрнст между тем открывал двери другой камеры, помещавшейся в соседнем коридоре. Вскоре из-за угла показалась группа в несколько человек. Они остановились вдали от нас, испуганно озираясь по сторонам. Мы махали им руками, звали к себе, но люди продолжали стоять, не решаясь подойти ближе.

Потом появился товарищ Эрнст. Он тоже нёс измученного, истощённого человека. Только тогда кучка людей двинулась следом. Это было скорбное, страшное шествие.

Теперь почти у каждого из нас была тяжелая, непосильная ноша.

Я вел под руку невысокого светловолосого, почти прозрачного человека, видимо, ещё молодого, хотя вряд ли кто-нибудь смог бы определить его возраст. На его куртке стоял номер «32». Этот человек принадлежал к первой группе мучеников и был одним из старожилов подземелья.

«И с такими-то бойцами Сальваторе хотел бежать наверх, сокрушать все, что попадется на пути!» – с горечью подумал я.

Теперь мы шли по узкому коридору. Люди молчали, никто ни о чём не спрашивал, не жаловался. Ни у кого не было сил не только разговаривать, но даже вздыхать или всхлипывать.

Когда мы подходили к лестнице, к нам подбежал начальник караула.

Ворота восьмого квартала открыты! – взволнованно доложил он. – У входа наша охрана!

– Отлично! – кивнул ему товарищ Эрнст. – Доставь туда людей, Фридрих. – И он показал на нашу процессию.

Подошел Сальваторе.

– Ваше приказание выполнено! – отрапортовал он Васе совсем по-военному.

Мы отправились обратно, в камеры, за другими заключёнными. Нас было человек десять. Сальваторе шел рядом со мной.

– Восьмой квартал совсем не похож на этот, – сообщил он мне.

– А какой он? – поинтересовался я.

– Там коридоры шире, потолки выше, больше света. Это целый город!

Мы привели ещё одну группу в восьмой квартал и снова пошли обратно. На этот раз мы решили подняться на шестой этаж, где, по словам Эрнста, также помещались мастерские и камеры. Для этого следовало пройти по всему коридору до лестницы, охраняемой, нашим патрулем.

В первый раз я шел по этим коридорам без конвоя. Рискуя отстать от товарищей, я заглядывался на тяжелые двери, бывшие безмолвными свидетелями многих тайн. «Кто там, за этими дверьми?» – спрашивал я себя. Я измерял взглядом длину коридоров, останавливался против каждого узкого ответвления, против каждого поворота, задирал голову к потолку, словно там можно было прочесть, кто строил эти бесконечные переходы и лестницы, кто жил в этих бесчисленных казематах…

Мы шли быстро. На этот раз товарищ Эрнст особенно спешил, и очень скоро мы оказались в шестом квартале. Впереди, сколько видел глаз, тянулся пустынный коридор. Долго пришлось идти до первого поворота, а затем снова прямо, прямо… Мы уже подошли к одной из дверей и товарищ Эрнст достал ключ, когда вдали послышался хорошо нам знакомый треск морзянки. С каждым мгновением треск этот усиливался, становился всё злее. Мы переглянулись, кто-то схватил мою руку. Казалось, что вокруг трещат стены, потолки, что пол под нами вот-вот провалится, а из-за угла выползет какое-то огромное чудовище… Это была тревога.

Товарищ Эрнст быстро повернулся к нам.

– Мы выпустим людей из камеры! – решил он. – Надо успеть!

Щёлкнул замок, и я услышал знакомый скрип, протяжный и тяжелый. Да, это была наша камера, я сразу узнал её… Здесь мы проводили ночи. По утрам нас выстраивали и вели по длинному коридору. За углом с правой стороны первая дверь – баня, дальше – узкая каморка коменданта, а следом за ней дверь мастерской…

Шум всё усиливался. Уже почти рядом с нами что-то трещало, гудело… Продолжала ли стучать морзянка, или это стучало у меня в висках? Гудело ли поблизости, или мне это только казалось?

В глазах у меня потемнело. Я нащупал прохладную стену и приник к ней головой. Мимо шли люди. Всех их я знал, но сейчас не помнил ни одного имени. Кого-то вели под руки, кого-то быстро пронёс Цой. Возбуждённые до крайности, люди действовали с лихорадочной поспешностью. В одно мгновение камера опустела. Все побежали к лестнице, совсем позабыв обо мне.

Когда я опомнился, рядом со мной уже никого не было.

Долго пришлось бежать по коридору, пока удалось догнать товарищей. Вася шел последним, неся кого-то на спине. Я подошел ближе и встретился взглядом с Пророком. Он прижался головой к Васиному плечу и, вытаращив маленькие подвижные глазки, не то испуганно, не то обрадовано смотрел на меня.

Мне захотелось вдруг схватить за руку Васю, крикнуть ему, что он несет Пророка, напомнить о нашей камере… Но сделать это было невозможно, потому что все мы, напрягая последние силы, – нет, не спешили! – бежали к лестнице, чтобы поскорее проскочить за ворота восьмого квартала…

И вдруг треск прекратился. Теперь мы уже видели последний поворот. Ещё каких-нибудь пятнадцать – двадцать шагов – и мы у лестницы… Ещё несколько секунд, несколько мгновений…

– Хальт!

Это кричали нам. У самой лестницы выстроились по меньшей мере два или три десятка солдат-эсэсовцев с автоматами. Они заполнили небольшой коридор, заняли всю лестницу… Они ждали нас. Сзади послышался топот. Там были солдаты. Мы оказались в клещах.

– Хальт! – кричали нам, на этот раз сзади.

Я не видел, как приближались эсэсовцы. Впереди нас стоял товарищ Эрнст, и я смотрел в ту сторону, где белела его голова, гордая я спокойная…

Это, прошу пана, всё!

Дальше идёт финал трагедии. Надо ли рассказывать его? Солдаты расступились, и мы двинулись к лестнице, в ту самую сторону, куда направлялись прежде. Нас погнали вниз. Огромные ворота восьмого квартала были открыты настежь. Там стояла толпа эсэсовцев, среди них много офицеров. Предстояла расправа с восставшими узниками.

Помню только, что Вася и Эрнст шли впереди. У открытых ворот мы увидели Кранца. Он подскочил к Эрнсту и со всего размаху ударил его по лицу. Эсэсовцы поливали Эрнста самой отборной руганью. Кранц снова бросился на него, крича:

– Сними мундир! Сейчас же сними мундир! Ты больше не солдат фюрера! Ты опозорил это высокое звание!

Коротышка Кранц подпрыгивал, брызгал слюной, размахивал кулаками, рычал, ревел… Он был до того омерзителен в своей неистовой злобе, что даже эсэсовцы не обратили внимания, когда он потребовал, чтобы с Эрнста сорвали мундир.

Эрнст не поворачивал головы и упорно смотрел в одну точку, словно вся эта сцена не имела к нему никакого отношения. Рядом с ним стоял Вася.

В восьмом квартале всё ещё продолжалась схватка. Начальник караула Фридрих и его верные товарищи вели неравный бой. Пока были патроны, они отстреливались и отступали вглубь квартала. Оттуда слышались выстрелы. Но это продолжалось недолго. Вскоре всё затихло.

Я – человек штатский, не мне судить о военных делах, но всё же, думается, тут не обошлось без предательства. Это более чем очевидно. Прежде всего – кто помог бежать Кранцу? Во-вторых, почему каратели не стали искать нас в лабиринте коридоров, а двинулись прямо к восьмому кварталу? На двух часовых, поставленных у лестницы Фридрихом, бросили несколько десятков солдат…

Наконец эсэсовцы пропустили Эрнста и Васю в ворота. Мы прошли за ними.

Сальваторе сказал правду: коридоры восьмого квартала оказались шире и света в них было больше. Следуя за эсэсовцами, окружившими нас тесным кольцом, и подгоняемые сзади, мы шли по этим ярко освещенным коридорам, то и дело спотыкаясь о трупы наших товарищей… Страшно усталый, вконец измученный, я в душе завидовал им. Они уже отмучились, а у нас всё ещё было впереди…

Я шел и думал о смерти. Право же, мы не всегда справедливы к ней. Изображаем её костлявой, омерзительной старухой с косою в руках, пугаем ею и себя и своих недругов, а проклиная кого-нибудь, частенько желаем им смерти, будто она-то и есть самое страшное проклятье. Я же тогда видел перед собой не костлявую старуху… Смерть представлялась мне прекрасной, долгожданной. Скорее бы, наконец, попасть в её объятия…

Я и представить себе не мог, что подземелье так велико! Трудно сказать, сколько времени шли мы по этому восьмому кварталу. Наконец нас привели на большую круглую площадь. Я успел заметить, что там были проложены рельсы, уходившие в разные стороны и пропадавшие за высокими железными воротами. А что было за этими воротами?..

Нас поставили лицом к стене.

Вскоре послышался равномерный скрип – ворота раздвигались. Солдаты толкали впереди себя платформу. Мы не должны были смотреть в ту сторону, где она остановилась.

На площади началась какая-то возня, возле нас зашныряли эсэсовцы: они толкали нас в спину, кого-то искали, кого-то отбирали… Когда наконец эсэсовцы отошли и мы повернули головы, то увидели, что на платформе стоят товарищ Эрнст и Вася. Правая рука Васи и левая рука Эрнста были крепко связаны. Теперь они были неразлучны. Платформу окружили эсэсовцы с автоматами.

По площади пронесся глухой ропот, затем сразу наступила гробовая тишина. Теперь уже никто не стоял лицом к стене. Мы смотрели в ту сторону, где были наши товарищи…

Послышалась короткая, резкая команда:

– Включить рубильник!

Видел ли меня Вася? Странно, почему белая голова Эрнста вдруг почернела? Или мне так показалось?

В эти мгновения я забыл обо всем. Хотелось только протянуть руку, да так далеко, чтобы она коснулась платформы, на которой стояли Вася и Эрнст.

– Прощайте, друзья… Прощайте… – шептали наши губы.

Платформа медленно двинулась и исчезла за воротами. Не было ни криков, ни слёз, потому что никакими слезами, никакими криками невозможно было выразить нашу горечь, нашу боль…

Потом нас погнали дальше.

Мы брели мимо пересекающих коридор узких и тесных переулков. В одну из таких щелей толкнули несколько человек, в другую загнали ещё несколько, в том числе и меня. Там было темно, мы не видели друг друга, и это, может быть, было к лучшему… Не подгоняемые больше, Мы бросились на пол и старались ни о чём не думать. Да о чём в нашем положении можно было думать?

Но мы ещё жили, потому что чувствовали смертельную усталость. Силы были на исходе, а потрясение и темнота довершили дело…

Мне показалось, что я вдруг очутился в одном знакомом доме, где, к слову сказать, мне не так давно и вправду довелось побывать… За окном шумела гроза, и я хорошо знал, что это первая весенняя гроза, первые раскаты грома. Удар… снова удар… Скажите, прошу пана, как же я, до полусмерти замученный человек, смог разобрать, что на этот раз я слышал гром уже не во сне? Гремело где-то совсем недалеко, и слышался вой. В памяти ожили картины давно минувших дней. Это было ещё там, на земле. Тогда гром, сопровождаемый воем, наводил ужас. Обезумевшие женщины прикрывали телами детей. Бушевал огонь, а по земле стлался едкий, удушливый дым. Случалось, что ясный полдень мгновенно превращался в тёмную, страшную ночь.

Я продолжал лежать в темноте, стараясь забыть, не вспоминать ни о чём и досадуя на этот неожиданный гром, который разбудил меня. Зачем?

А гром всё нарастал. Стоял такой грохот, словно все черти и ведьмы выскочили из ада и стучат и гремят сковородами, на которых поджаривают грешников. Вот наша нора задрожала, покачнулась и рухнула куда-то ещё глубже, в самую бездну…

Мой сосед, толкнув меня, крикнул:

– Слышишь?

– Ну, слышу!

Мы лежали на полу, тесно прижавшись друг к другу, и прислушивались к тому, что делалось где-то совсем недалеко от нас, может быть даже в коридоре. Сосед что-то кричал мне в самое ухо, но я так ничего и не понял. Потом стало тихо, и мы, словно одержимые, побежали, не думая, куда и зачем бежим. Сколько нас было? Кто бежал рядом? Как я могу знать! Может быть, мне и захотелось бы посмотреть на людей, бегущих со мной, но в коридорах стоял мрак. Кто же выключил свет? И зачем это сделали? Мы хорошо помнили, что ещё совсем недавно везде ярко горели огни. Потом нас загнали в боковую щель…

Сколько же мы там пробыли? И сколько времени продолжался этот гром? Неужели повредило электростанцию?

Мы продолжали бежать по коридорам, рискуя натолкнуться на стену, разбиться или попасть в тупик, откуда не будет выхода. И всё же мы бежали. Вы хотите знать, что нас подгоняло, откуда взялись у нас силы? Я вам отвечу: ветерок! По коридорам тянуло свежим ветерком, и мы сразу его почувствовали. Это был первый вестник свободы, и он нас не обманул…

Ветерок!

Откуда он? Как нашел дорогу в подземелье? Кто его сюда пропустил?

Мы бежали навстречу ветерку – и вдруг увидели звёздное небо…

Это было настоящее небо!

Не следует думать, однако, что мы тут же вышли из подземелья и каждый пошел своей дорогой. Как бы не так! Между нами и землёй был обрыв, громадная отвесная скала. Спускаться по ней в темноте даже мы не рискнули. Я говорю «даже мы» потому, что тогда мы меньше всего думали об осторожности. Как мы провели ночь, чего нам стоило высидеть на этой скале в ожидании рассвета? Лучше не спрашивайте…

Скажу только, что утро застало нас в долине. Мы успели уже километра на два отползти от скалы. Издали она была похожа на развалины древней крепости. Теперь мы могли хоть представить себе, каким образом нам удалось выбраться оттуда.

Накануне пролетали тяжелые бомбардировщики, и летчики, видимо, заметили в районе гор нечто такое, что вызвало у них подозрение… А может быть, разведчик обнаружил дорогу, проложенную в горах. Вероятно, это был тот самый запасный выход, который так стремился найти Вася… И бомбардировщики стали бомбить горы. Дорога была разрушена, кусок скалы оторвало воздушной волной, и подземелье обнажилось.

Надо думать, что подземелье было повреждено и в других местах.

Прошло несколько часов после бомбежки, но никто из начальников так и не явился к нам. И погони за нами не было! То ли в подземных кварталах вообще больше никого не осталось, то ли начальству было не до нас?..

Так или иначе, мы не стали дожидаться своих мучителей. Вернее сказать, мы делали всё, чтобы как можно дальше уйти от них.

Переползая через каменные глыбы, часто проваливаясь в ямы, засыпанные рыхлым и колючим снегом, мы всё брели и брели вперед, не ведая, куда придем. Сначала шли почти без остановок, потом стали всё чаще делать привалы. Как ни медленно мы продвигались, всё же приходилось то и дело останавливаться, чтобы передохнуть и подождать отставших товарищей.

Так прошло несколько суток. Чтобы не замёрзнуть, мы ложились вповалку, тесно прижавшись друг к другу. Добывали из-под снега прошлогодние ягоды и жевали их, обманывая мучительный голод… До предела истощенные, мы всё же продолжали путь, иногда ползком, вгрызаясь окостеневшими пальцами в снег… Жизнь, прошу пана, это такая штука, с которой не так-то легко расстаться!

К тому же не следовало забывать и о том, что лес с ушами, а поле с глазами. Мы выбрались из ада и не хотели попасть в другой ад. В этой долине мы оставили под снегом двух наших товарищей. Слишком резок оказался для них свежий воздух. А может быть, их убил голод.

Вот что я вам хочу ещё сказать: сердце человека не так уж велико, а вмещается в него много, очень много. Но наши сердца уже больше ничего не принимали. Когда из-за гор выглянуло солнце, мы пошли вперед, не думая больше о том, что нас ожидает.

Дороги не было; кругом простиралась бескрайняя долина. Надо было выбраться из неё так, чтобы не попасть на глаза немецким солдатам.

Это нам удалось, но угодили мы прямо к американцам.

О! Они приняли нас хорошо… Первым делом нам предложили поесть.

Голодные, отвыкшие от нормальной еды, мы забыли, что истощенный желудок не может принять сразу много пищи. После еды началась невыносимая рвота. У кого-то пошла кровь горлом. Я провалялся три недели в госпитале.

В общем, подтвердилась та самая истина, которую мне вдалбливали в голову ещё в раннем детстве: если суждено жить, ты даже из ада выберешься.

Мне, видимо, суждено жить! Даже врач в госпитале как-то признался (конечно, когда я уже шел на поправку):

– А мы, сказать по правде, и не надеялись, что вы выкарабкаетесь!

Между прочим, этот самый доктор и ещё один майор, некий Мак-Нил, частенько подсаживались ко мне и предлагали совершить с ними турне по Соединенным Штатам. Они, прошу пана, создадут мне рекламу, продадут билеты по высоким ценам, а я должен буду рассказывать собравшейся публике о подземелье, где пробыл больше тысячи дней.

– Это сто тысяч долларов чистого дохода! – уверял меня Мак-Нил. – Вы представляете себе, какую мы создадим вам рекламу: «Человек номер 1269 из подземного ада!», «Больше тысячи дней в могиле!», «Живой мертвец разговаривает с публикой!» Доллары потекут к нам рекой!

Мне, разумеется, не хотелось бы вас огорчать: американцы – ваши союзники, я это знаю. К тому же у меня вовсе нет желания говорить о них плохо. Но предложение, сделанное доктором и этим самым майором Мак-Нилом, так растравило мне душу, такую причинило боль… Ну, объясните, может быть, я отстал и не понимаю: скажите, как можно величайшие страдания людей превратить в товар, торговать им и выручать за него деньги? Я готов скорее перерезать себе горло, чем выступать за деньги перед праздной толпой с рассказом о том, кем были для меня товарищ Эрнст, Вася…

Человек должен прожить свою жизнь так, чтобы людям, знавшим его, было больно и тоскливо, если он умрет. Таким человеком был Вася! Таким же был и товарищ Эрнст.

Я ушел из госпиталя, как только почувствовал, что смогу пройти хоть полкилометра без посторонней помощи. Не попрощался ни с врачом, ни с майором. Мне было не до них… Я, прошу пана, шел домой.

Кто меня ждал там, дома? Да и был ли у меня дом? Над этим я не задумывался, точно так же, как не задумывался над тем, почему мне хочется жить. К слову сказать, эти два желания – жить и быть дома – стоят рядом, их почти нельзя отделить друг от друга! И чем больше вы хлебнули горя, тем сильнее хочется жить: чем больше довелось страдать на чужбине, тем дороже становится родной дом!

Я шел домой. Казалось бы, на этом можно закончить. Но вот в пути случилось так, что однажды я проснулся среди ночи и пошел в обратную сторону. «Иди! Иди!» – твердил мне какой-то внутренний голос. «Иди, возвращайся в подземелье! Посмотри, не остался ли там кто-нибудь из твоих товарищей? Узнай, кто из них спасся. Может быть, ты найдёшь хоть останки Васи, товарища Эрнста, Али, Цоя, Ивана… Это дело твоей совести – найти их и предать земле, рассказать о них людям! Иди!..»

И я шел – день, другой, третий, десятый… Я возвращался по знакомой мне дороге.

Уже возле самой долины меня задержал патруль. Привели в комендатуру.

Допрашивал меня офицер, по всей вероятности, американец. Очень важный был офицер. Он долго со мной возился: всё хотел узнать, что меня привело в этот горный район. Я чистосердечно рассказал о своём намерении пройти в подземелье.

– Что за подземелье? – удивлённо и вместе с тем не скрывая раздражения, спросил офицер.

– То самое, где мои товарищи и я пробыли много месяцев! Мы там работали…

– А у вас не бывает галлюцинаций? – уже совсем разозлился офицер. – Я вам покажу подземелье! – И он нажал кнопку на столе.

Пришел конвой, и меня увели.

На этот раз, как оказалось, моя жизнь висела, как слеза на реснице. Я был ближе к смерти, чем в ту ночь, когда нас поставили лицом к стене на подземном плацу. В камере, куда меня бросили, сидел молодой чех Прохазка – один из тех, кого война взяла подростком и всё же не сумела уничтожить. Он рассказал мне, что из этого района ещё никто не выбрался.