Текст книги "Тонкая рябина"
Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Хаджи-Мурат Мугуев
Тонкая рябина
Повесть
Владимир Александрович Радин, как всегда, встал рано. После утреннего кофе сел за письменный стол и придвинул к себе стопку бумаг. Крепкий сон, гимнастика и свежий кофе взбодрили его, настроили на работу, но, перечитывая написанные ночью строчки, поморщился.
«Мелко, да и фальшиво», – пробормотал он. Владимиру Александровичу было немного за пятьдесят, как говорится, мужчина в расцвете сил, но одинокая жизнь наложила все же свой отпечаток. Он любил установившийся и в работе, и в быту порядок и всеми силами старался не отступать от него.
Работа, утренний кофе, прогулка, театр, дела в Союзе писателей, друзья – все было всегда одинаково. Это было скучно, однообразно, но вместе с тем давало ощущение покоя.
Моложавое лицо, чуть заметная проседь на висках, подтянутая – результат военной службы – фигура, и только глаза, умные, усталые, с затаенной горечью глаза, говорили внимательному собеседнику о том, что перед ним много переживший человек. Но Радин не любил говорить о себе, он или молчал, или деликатно отводил разговор на другие темы.
Писал он часа полтора. Иногда пропадало нужное слово, а мысль «убегала» вперед и, пропуская слово, он писал и писал, стараясь запечатлеть создавшиеся в мозгу картины и образы.
В дверь позвонили. Радин оторвался от бумаг и устало улыбнулся. Очень кстати был звонок, пальцы уже онемели, хотя голова все еще была свежа. Позвонили еще раз. Он встал и прошел к дверям.
Почтальонша, или как теперь говорили, «письмоносец», молодая девушка, подала ему сразу три письма.
– А это заказное, международное, – подавая четвертое, обклеенное иностранными марками, сказала она. – Распишитесь, пожалуйста.
Девушка ушла.
– Польша. Познань, – прочел он. Внизу был обратный адрес, написанный по-русски: Польская Народная Республика, г. Познань, ул. Коперника, дом 44, кв. 16, Гонсевская С.
Ни адрес, ни фамилия ничего не говорили Радину. Он быстро вскрыл конверт, начал читать.
– Не может быть, – прошептал он. – Не может… быть…
Но глаза его, не отрываясь, бежали по строкам письма. Что это – сон? явь? Письмо пришло от человека, которого он потерял двадцать с лишним лет назад, искал по всей стране, но так и не нашел.
«Мой добрый и хороший Владимир Александрович, я, вероятно, как и вы, давно похоронила вас и лишь вспоминая о нашей России, непременно думала и о вас. А вот, оказывается, – какое счастье! – вы живы.
Дней десять назад зашла с младшим сыном Генриком в книжный магазин на ул. Костюшко. Да, я забыла написать вам, что я уже давно, с 1944 г., замужем за польским офицером Яном Гонсевским, из дивизии Тадеуша Костюшко, где я работала зубным врачом.
И вот там-то, в магазине, я увидела вашу книгу на русском и польском языках. Дорогой и добрый друг, Владимир Александрович, вряд ли вы сможете представить, что произошло со мной. Я буквально оцепенела. И продавщица, и Генрик воззрились на меня, а я расплакалась так неудержимо, что все бросились ко мне.
Не судите меня, мой хороший Владимир Александрович, и не удивляйтесь такой вспышке чувств. Ведь я несколько лет искала вас. Где только ни была, к кому только не обращалась. Все напрасно! Никто не отвечал мне, никто не хотел говорить со мной. И я поняла: вы в могиле, вы умерли, никакой надежды на чудо не было, а тут финская война. Я как врач была мобилизована. В сорок втором году попала на немецкий фронт, а вскоре перевели в санбат при польской дивизии им. Костюшко. Там я и встретила капитана Гонсевского. Это хороший и мужественный человек. Он чем-то напоминает вас, такой же ясный и честный человек, мне с ним легко и просто. Мы женаты уже четырнадцать лет, у нас двое детей, Ядвиге двенадцать, а Генрику девять.
Оба говорят по-русски, любят мою родину, знают и о вас. Муж знает все о нашей горькой истории, о тяжелой вашей судьбе. Ах, какое счастье, что вы живы. Читая повесть, я поняла, что вы опять вернулись к вашей любимой работе.
У меня в семье мир, лад и покой, а теперь прибавилось и сознание того, что вы, редкий по чистоте души человек, живы, пережили все ужасы и страдания, прошли сквозь пекло войны и живете в далекой, но всегда дорогой для меня Москве. Пишите, пишите о себе.
Софья Гонсевская (Тонкая рябина)».
…Весна тысяча девятьсот тридцать седьмого года была на исходе. Зима как-то быстро сошла, и обычно затяжная московская весна оказалась короткой и теплой.
«Хорошо бы на юг, к морю», – направляясь в Союз писателей, думал Радин. Но это были мечты, и только. Уехать из Москвы он не мог, так как еще работал с редактором над рукописью.
Хоть бы на недельку-другую куда-нибудь, – с такими мыслями он и пришел в Союз. Первый человек, кого он встретил в коридоре, был поэт Матвей Карпов, лишь недавно демобилизовавшийся из армии.
– На ловца и зверь бежит, – широко раскрывая объятия, сказал Карпов. – Слушай, Владимир, ведь ты командир запаса Красной Армии, так?
– Так, ну и что из этого? – спросил Радин.
– Ты слушай, слушай, – остановил его Карпов. – К нам, в военную комиссию писателей, обратился политотдел погранвойск, с просьбой рекомендовать им двух-трех литераторов, из военных, – тут Карпов понизил голос, – чтобы они написали очерк о границе, о пограничной службе, о людях, оберегающих рубежи Родины. Срок поездки, если на север, максимум две недели, если на запад – три, на юг – четыре. Условия командировки обычные, печатай очерк, где душе угодно. Если хочешь, свяжем тебя с «Красной новью» или «Новым миром». Согласен?
– Подожди, а кто еще поедет?
– Давай по-военному. Время не ждет. Пограничники делают чудеса, сам знаешь, а пишут о них мало. На север и запад поедут по одному человеку, а на юг, к границам Турции и Ирана, двое. Ну, как, решил?
– Ну разве что недели на две. Дела у меня тут с издательством… – начал было Радин, но Карпов не дал договорить.
– Значит, на север. Всего две недели и проведешь там. А теперь на комиссию, сейчас все и утрясем, – чуть не таща за собой Радина, сказал он.
Выяснилось, что ехать на пятнадцать дней можно было только на границу Карело-Финской АССР.
– Это даже лучше. Не так далеко от Ленинграда, да и не север, а северо-запад, – уже подписывая направление в политотдел погранвойск, сказал Карпов.
В политотделе его принял полковник, коротко и ясно доложивший Радину, чего хотят от писателей, едущих на границы, политотдел и пограничники:
– Объективного и верного отображения жизни, службы и условий, в которых оберегают границы наши люди. Никакой патетики-экзотики, только правду, суровую, честную. Надо, чтобы советский читатель знал о тех, кто днем и ночью бережет их покой.
Спустя два дня Радин прощался с ним.
– Мы выбрали для вас городок Бугач и сектор его погранработы. Там, как в капле воды, отражена вся сложная работа пограничников. Командир отряда – полковник Четвериков, знающий, боевой и очень толковый человек. Держите с ним тесную и постоянную связь. Всего доброго, – напутствовал Радина полковник.
Ночью Радин выехал в Петрозаводск, откуда должен был направиться в Бугач.
«Вот тебе и юг, вот тебе и море», – выходя из вагона поезда в Бугаче и оглядывая низенький вокзал, подтрунивал над собой Радин.
Здесь был конец железнодорожного пути, дальше, в сторону Финляндии, шли шоссейные и проселочные дороги.
– Прошу извинить. Вы писатель товарищ Радин? – беря под козырек, остановил его молодой лейтенант в погранформе.
– Так и есть, я Радин, – сказал писатель.
– Разрешите познакомиться: лейтенант Иванов, мне поручено встретить вас, товарищ писатель, и отвезти в гостиницу, – учтиво сказал пограничник.
– Спасибо. Как говорится, рад и знакомству, и встрече, – пожимая руку офицеру, ответил Радин.
Они вышли на вокзальную площадь, где их ожидал военный автомобиль.
Гостиница была очень неказистой. Двухэтажный, вытянувшийся вдоль улицы дом, подъезд с помпезной вывеской «Бристоль».
«Почему „Бристоль“, а не „Ливерпуль“ или „Глазго“?» – поднимаясь по узкой, не очень чистой лестнице, подумал Радин.
И номер, в который они вошли, был прост и скромен. Пол еще блестел от суконок недавно побывавшего здесь полотера. Стол, шкаф, три стула, диванчик были еще новы, а постель на кровати, подушки и одеяло – безукоризненной чистоты.
– Умывальник в конце коридора. Чай пить можно здесь, обед, ужин и завтрак внизу, – пояснил коридорный. – А захотите здесь, можно принести и сюда, – с добродушной улыбкой добавил он.
«Провинция», – подумал Радин.
– Нет, зачем же, я буду есть внизу, в зале, со всеми.
– Располагайтесь, отдохните. Через час я зайду за вами, – сказал лейтенант и вышел вместе с коридорным.
«Прямо гоголевский тип», – опять нелестно отозвался про себя о коридорном Радин и, вынув из чемодана мыло, пасту и зубную щетку, пошел мыться. Ровно через час за ним зашел лейтенант Иванов, и они направились в штаб отряда.
Город был невелик, очень старомоден и чем-то напоминал писателю уездные города прошлого столетия, описанные Писемским и Чеховым.
Это было интересно, как и все новое, открывающееся ему в захолустном городке. На перекрестке оглушительно вещал громкоговоритель. Прямо на улице сапожник, на виду у всех, чинил обувь. Изредка проезжали машины, а возле горсовета стояли три-четыре пролетки. На головах извозчиков красовались смешные, давно забытые в столице, суконные колпаки, слегка напоминавшие цилиндры опереточных простаков. Всюду возле домов были скамейки, завалинки или аккуратно спиленные пни для сиденья. Возле тротуара свободно бродили козы, куры копались в пыли, а чуть поодаль находился вокзал, откуда доносилось пыхтение паровозов.
– Кинотеатр «Прогресс», – вслух прочитал Радин.
– У нас их здесь три, – не без гордости сказал лейтенант, – а во-он, в том большом доме, Дворец культуры. Там и театральный зал.
Они прошли мимо дома, над входом которого висело объявление: «В среду, 14 мая, прибывший из Петрозаводска лектор по культобразованию тов. Кулешов прочтет антирелигиозную лекцию на тему: Был ли Христос и настанет ли когда-нибудь конец света».
По улице проехал конный пограничник, прогромыхал грузовик, пыля, прошли фуры. Один из извозчиков мелкой рысцой обогнал их. «Милая провинция!» – еще раз отметил Радин.
– А вот и штаб отряда, – сказал лейтенант. Радин увидел отдельно стоящий двухэтажный дом, возле которого прохаживался часовой и стоял автомобиль. Трое пограничников вышли из здания. Из-за угла вырвался мотоцикл с коляской и, обогнав их, остановился у подъезда дома. Часовой, проверив пропуска, откозырнул им, и они вошли в штаб.
– Очень рад вашему приезду. Я уже три дня жду вас, – поднимаясь с места, сказал полковник.
– Полковник Четвериков, – отрекомендовался он, – а вы писатель Радин? Что ж, милости просим. Сделаем все, что нужно. И здесь, и на границе, и на заставах. Гостите, сколько захочется. Знакомьтесь с людьми, с их жизнью, работой, а потом опишете. Я знаю, что вы хороший писатель и сумеете все изложить как надо, – радушно сказал полковник.
– А вы читали мои книги? – спросил Радин. Полковник развел руками.
– Правду сказать, нет. Здесь у меня столько забот и хлопот по отряду, что газеты и то лишь вечером читаю… Но я много о вас слышал. У меня жена любительница книг, читает все, что есть в городе. Журналы всякие выписывает. Как узнала, что Радин к нам едет, обрадовалась. Хороший… известный писатель, говорит.
– Ну, это она уже перехвалила меня, – смущенно улыбаясь, сказал Радин. – Просто писатель, какой уж там известный.
– Владимир Александрович, освоитесь тут, ознакомитесь с работой, непременно приходите к нам. Посидим вместе, пообедаем, познакомимся ближе. А жене, знаете, как приятно будет? Читала книги, хвалила их, и, на тебе, сам писатель – живой и здоровый. Ну, как не радоваться такому делу! – весело говорил Четвериков.
– Спасибо, как-нибудь непременно побываю у вас, – пообещал Радин.
– Ну, а теперь говорите, что вам нужно. Как вы устроились в гостинице?
Хорошо. Через день-два поеду на границу, туда, куда порекомендуете.
– За этим дело не станет. Вот вам мой телефон, это служебный, а это домашний, – записывая номера телефонов, сказал полковник. – Звоните, не стесняйтесь. Дело-то ведь общее. Нужно, чтобы советские люди знали, как несут службу пограничники, как стерегут они покой родины.
Посидев еще немного, Радин распрощался с радушным полковником, и в сопровождении лейтенанта Иванова пошел по городку.
Люди и дома, как и весь городок Бугач, действительно, были типично «уездными», как говорили в старину.
На площади высился недействующий фонтан. В стороне от него находились две водопроводные колонки, под которыми образовалась большая лужа. Не все улицы были мощены. А заасфальтирована была только центральная улица и площадь перед горсоветом.
Скорее на границу, – уже на следующий день, подходя к штабу отряда, решил Радин и, показав пропуск часовому, поднялся к полковнику…
Через час он в сопровождении уже знакомого лейтенанта Иванова ехал в машине в село Моунсунд, куда уже позвонили из штаба.
Лейтенант Иванов, совсем еще юный пограничник, окончивший в прошлом году училище, был не по летам серьезным человеком. Может быть, именно потому, что он был еще юн, он держался солидно, отвечал только на вопросы Радина, учтиво молчал и много курил.
Быстрый газик вынес их из Бугача в начале девятого.
Дорога то вилась среди поля, то исчезала в лесу, пыльная, хорошо наезженная, с обязательными рытвинами и валунами по сторонам. А сбоку телеграфные столбы, чуть поодаль деревянные избушки, дома и снова гряды невысоких, обросших елями, скал.
– Вы бывали в Моунсунде? – спросил Радин.
– Бывал… раза четыре, очень красивая местность, – ответил лейтенант и замолчал.
– Это, товарищ писатель, такая местность, что вторую такую только поискать, – полуобернувшись к ним, сказал шофер-пограничник. – Красота, прямо скажу, редкая.
– Вот и поглядим на нее. Мне так много говорили о ней в отряде. А есть посты или деревня возле Моунсунда?
– Деревня того же названия, постов нет, потому что в стороне от границы. Имеется постоянная телефонная связь сельсовета с отрядом, – тоном доклада, стараясь басить, сообщил лейтенант.
Радина это развеселило. Ему был симпатичен юноша, которому мучительно хотелось быть старше своих лет.
– Там, товарищ писатель, молоко самое лучшее в этой местности, а еще форель, рыбка такая имеется, – уточнил шофер.
– Ознакомимся с красотами, осмотрим Моунсунд, не забудем, конечно, и форель, – улыбнулся Радин.
Скалы вплотную подступили к дороге. Величественная красота суровых, насупившихся утесов, в беспорядке взгромоздившихся над быстрой, сбегавшей со скал речкой, сменила яркую красоту леса.
Водопад, за ним другой, третий сверкали под лучами солнца. Еще не долетал шум бьющейся о камни воды, но сверкающие брызги и алмазная пыль создавали впечатление фейерверка.
– Можно подъехать поближе? – не сводя глаз с водопадов, спросил Радин.
– Стоит ли? Дальше будет краше, – сказал шофер.
Машина мчалась уже у подножья скал, по которым струились ручьи, взлетали каскады брызг, кружилась река и хвостом сказочной жар-птицы расцветилась жемчужная водная пыль, а шум от падающей воды уже бил в уши Радину. Газик, шурша каменьями, пробежал по берегу еще клубящейся, еще не успокоенной реки, и понесся по неглубокому ущелью.
– Вот она, – удовлетворенно проговорил шофер.
Даже серьезный лейтенант, забыв о солидности, сказал:
– Вот тут, если желаете, можно выйти и пойти пешком. Мы всегда так делаем.
– С радостью, – сказал Радин.
Они вышли из машины.
– Чудо, как красиво! – сказал Радин. Такай красоты он действительно еще не встречал нигде.
– Ущелье водопадов, так его называют все, а чуть подальше, там теплый минеральный источник, – шагая рядом, говорил лейтенант.
Ущелье было невелико, словно по замыслу гениального художника обе его стороны были как бы высечены из серого гранита, прорезанного изломанными линиями коричневого и красного цвета. А над ними росли, разрастаясь, бурые сосны на сером фоне утесов. Но не в них была красота этого удивительного места.
Почти все ущелье горело и искрилось в брызгах струях и каскадах низвергавшихся водопадов.
Прямо из скал, из расщелин, они сбегали отовсюду, как показалось Радину, он стал считать их и запутался.
– Одиннадцать больших и восемь малых, – помор лейтенант.
А шум все рос, и чем ближе подходили они к этой сверкающей вакханалии, тем большее очарование охватывало Радина.
Все цвета радуги переливались в этом море брызг. Водная пыль кружилась в воздухе, она пенилась внизу, заполняла собой ущелье, и все это было пронизано солнцем, окутано жемчужной дымкой.
Радин бы простоял так и час, и два, если б лейтенант не сказал:
– Пойдемте дальше, к горячему источнику.
– Здесь бы художникам жить. Какие замечательные полотна можно было бы создать, – восхищенно сказал Радин.
– А они бывают здесь. И рисуют, – ответил лейтенант.
Они медленно пошли ущельем. Все та же первозданная красота была вокруг. Иногда на скалах клубились сизоватые дымки.
– Дым или пар? – недоуменно спросил Радин.
– А это начало горячих вод. Тут почва очень странная. Видите, вон там то ярко-зеленые, то бурые отроги скал? – показывая рукой, сказал лейтенант. – Там подпочва очень горяча, то ли газы там или что, но растительность гуще и зеленее, чем вокруг…
– А почему камни бурые? – спросил Радин, всматриваясь вдаль.
– А там как раз и выход горячей воды, не то серной, не то радиоактивной, – пояснил лейтенант. – Вкус у нее не очень приятный.
– Зато полезная. Ну, совсем нарзан или ижевская, – сказал неожиданно появившийся шофер. – Мы всегда эту воду пьем и фляжки полные набираем. Может, попробуете, товарищ писатель?
– С удовольствием, – сказал Радин.
Они подошли совсем близко к горячему источнику. Над буро-серыми обломками скал поднимался пар. Чуть дальше, слева и справа от источника, стекали по граниту струйки воды. Шофер набрал во фляжку чуть пузырящуюся воду.
– Пейте на здоровье, – протягивая фляжку Радину, предложил он.
Вода была горьковатая, с запахом серы.
– Вкусная? – спросил шофер.
– Целебная, – ответил Радин.
– Горячая… Градусов двадцать восемь, а то и все тридцать будет, – наполняя флягу, сказал шофер.
– Товарищ Пашков, веди машину к выезду из долины и там подожди нас, – сказал лейтенант.
А Радин все останавливался, восхищенно разводя руками, не мог наглядеться на чудо природы, так неожиданно обнаруженное в этих суровых местах.
– Земля Санникова, – сказал он вслух.
– Не хватает только доисторических зверей, – пошутил лейтенант.
– Ах, вы читали? – удивился Радин.
– И «Плутонию», и другие книги Обручева. Мы, пограничники, любим такие вещи, – улыбнулся лейтенант. – Возможно, здесь проходит подземное теплое течение. Один профессор из Ленинграда осматривал целую неделю эту долину. Забавный старик… Разбил здесь палатку и все копал землю, разглядывая в лупу воду, землю. «Тут гейзеры возможны» – сказал он. Я к нему тоже, вот как к вам, прикомандирован был.
– Гейзеры? – повторил Радин. – А что, очень даже возможно.
– Ну, гейзеры не гейзеры, – рассудительно сказал лейтенант, – если б это было так, то они давно б уже били из земли. Ведь сколько раз эти места уже бурили.
– Бурили? – удивился Радин.
– Да-а, но кроме выбросов горячей воды ничего другого не добились. Нет, здесь не вулканы, не Камчатка, тут подземное теплое озеро или горячие источники, вроде пятигорских. Слышите, как сероводородом пахнет, – потянув носом, сказал лейтенант.
Они двинулись дальше.
В самом конце долины оба склона обрывались так, словно кто-то рассек их гигантским мечом. Из долины вытекала речушка, плещась по камням и теряясь в изгибах местности, она убегала вправо, прячась в густом кустарнике, окаймлявшем берега. А дальше все было обыкновенно, как везде: буйно-зеленое поле, дороги, сходившиеся с трех сторон, два-три холма, тропинка, белевшая на их горбах, и снова поле и дорога.
Водитель включил мотор, и газик побежал по накатанной, чуть извилистой дороге. Спустя двадцать минут они въехали в Моунсунд. Это было небольшое село, со школой на въезде и магазином посреди.
Село было расположено на живописном пригорке, с трех сторон окаймленном лесом. За темно-зеленым лесным массивом поднимались серые граниты скал. Небольшая речка, словно изогнутый лук, обходила село и холм, по каменистому берегу бежала дорога.
Несколько человек молча разглядывали вышедшего из машины Радина.
– Вот и сельсовет. Вот его председатель, а это наш актив… – знакомя писателя с ними, сказал лейтенант. – Принимайте гостя из столицы, писателя. Будет описывать наши края.
Побродив по селу, Радин вышел по тропинке к лесу. Остановившись под большой, раскинувшей свои могучие лапы, елью, он присел на пенек и широко, всей грудью, вдохнул чудесный, пряный хвойный запах леса.
Рядом с ним на таком же пеньке сидели лейтенант и председатель сельсовета Вейконен.
– Недавно сюда приезжал наш полковник. Любит он эти места. Раза четыре побывал в ущелье, – сказал лейтенант.
– Один раз с женой был, – попыхивая трубкой, сказал Вейконен. – Он хороший, полковник.
– А жена? – улыбнулся лейтенант.
– Не знаю… – пожал плечами председатель.
– Не любят ее здесь, – покачал головой Иванов.
– Кого это… полковницу? – занятый своим мыслями, спросил Радин.
– Ее. Особенно женщины наши не любят. А напрасно.
– Какая-то она странная, держится особняком, молчит, – добавил Вейконен.
– Да характер такой, застенчивый. А человек она хороший, – горячо возразил Иванов.
Радину было скучно слушать этот спор. Старая она, наверно, чваная. И чего тут спорить? Всякие бывают люди.
– У вас тут изумительные места, лес бескрайний, река рядом, целебные источники. Почему бы здесь не построить санаторий?
– А вот вы нас, товарищ писатель, и поддержите, – обрадовался Вейконен. – Мы уже раз двадцать об этом и в Бугач, в горсовет писали. Никакого ответа, а на словах так даже посмеялись над нами. Ишь, говорят, свой Кисловодск хотят завести. А ведь дело это хорошее, стоящее. Сюда местные крестьяне еще сто лет назад лечиться ходили, да и теперь мы этой водой пользуемся…
– Что ж, писать об этом удивительном ущелье я буду, ну а что из этого выйдет – не знаю, – развел руками Радин.
– Выйдет, выйдет. Надо только, чтобы в Москве об этом узнали, а уж мы всем народом поможем. Тут и лес, и камень, и щебень, все под рукой имеется.
– И, главное, дорога есть, а если еще от города небольшой железнодорожный путь протянуть, так тут действительно вроде Кисловодска будет, – поддержал Вейконена лейтенант.
– А что граница рядом, не помешает вашему курорту? – спросил Радин.
– Где там рядом, – возразил председатель, – до нее отсюда километров пятьдесят будет.
– Сорок восемь, – коротко уточнил лейтенант.
– Пусть сорок восемь, разве это имеет значение? Мне в Бугаче, в горсовете, то же самое сказали. Нельзя, говорят, курорт возле границы строить… Разные люди приезжать станут, не уследишь за всеми. А я говорю: «Так вы местный, районного значения курорт стройте. Свои, здешние люди отдыхать и лечиться будут. Ведь здешних мы всех знаем». Ни в какую. Нельзя, Москва не разрешит.
После обеда Радин возвращался в Бугач. Поездка освежила и подбодрила его. Внутренним чутьем писателя он уже чувствовал материал и возможности для своей будущей работы.
Когда машина пробегала по Моунсундскому ущелью, Радин уже как старым знакомым помахал рукой буро-серым скалам, зеленым склонам и водопадам.
– Теперь, когда вы повидали Моунсунд и ущелье водопадов, поезжайте на границу. Ну, хотя бы на заставу номер… – выбирая по карте пункт назначения, сказал полковник. – Вот для начала застава № 7/9. Начинайте знакомство с этой заставы.
– А почему именно с нее? – поинтересовался Радин.
– Она самая ближняя от нас. И командир заставы, и солдаты – народ бывалый. И условия там, если заночуете, подходящие.
– Хорошо. Когда разрешите ехать?
Полковник засмеялся.
– Ну, прямо как в строю. Сразу видать военного. А когда хотите. Водитель дорогу знает, заставы предупреждены. Примут, как дорогого гостям.
– Можно сегодня?
– Можно и сегодня. Шофер с машиной прикомандированы к вам. Адъютант штаба позвонит на 7/9.
– Через день вернусь, – подумав, сказал Радин.
– И обязательно зайдите к нам. Познакомитесь с женой, пообедаем, поговорим о всяком. А у жены есть к вам и просьба, – прощаясь, сказал Четвериков.
– Спасибо. Зайду обязательно, – вспоминая не очень лестный отзыв Вейконена, сказал Радин.
– Она просит, если можно, на книге вашей… вот уж, извините, забыл, как называется, написать несколько слов…
«Что-то вроде повинности, – уже на лестнице засмеялся Радин, – но… в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Отбуду и это».
Радин работал над материалами Моунсунда. Рядом с бумагами на столе стоял стакан с чаем и белая булка. Он сделал глоток, другой и почувствовал нудную, щемящую боль в зубе.
«Выпала пломба или что другое? – с неудовольствием подумал он, отодвигая стакан. – Да есть ли тут порядочный зубной врач?»
Вошедший к нему лейтенант Иванов разрешил его сомнения.
– У нас прекрасные врачи. Да вы идите в санчасть. Там как раз принимает Софья Аркадьевна. Она в пять минут поможет вам.
В приемной сидел молодцеватый майор, лет тридцати семи, с широким скуластым лицом и маленькими пронзительными глазами.
Дверь кабинета приоткрылась, и вышел, придерживая щеку рукой, лейтенант.
– Входите! – раздалось за дверью, и майор вошел в кабинет.
– Здравия желаю! – усаживаясь в кресло, поздоровался он. – Майор Климко, не признали, Софья Аркадьевна?
– Здравствуйте, я помню вас. Вы были недавно у Григория Васильевича? Что болит?
Через полуоткрытые двери был слышен их разговор.
– Да вот тут, верхний зуб… пломба выскочила… Я даже не заметил, как это случилось.
– Откройте шире рот, зуб крайний, надо тщательно осмотреть его, – начала было врач, но неожиданно сказала: – Вы, майор Климко, совсем недавно пили водку и, желая, по-видимому, заглушить ее запах, заели чесноком?
– Самую малость, всего 200 граммов, Софья Аркадьевна, а чеснок, это только с колбасой был…
– Прошу вас прийти на прием завтра. Я лечить вас сегодня не буду, – решительно сказала врач.
– Почему так? – с удивлением, все еще сидя в кресле, спросил Климко.
– Ничем вам помочь не могу, майор. Нужен анестезирующий укол, а вы пили водку…
– Ну и что, самую ж малость, Софья Аркадьевна, – сказал Климко.
– Не могу, не имею права. При уколе спирт может вызвать кровотечение, словом – до завтра.
Майор медленно поднялся.
– Да как же так, Софья Аркадьевна? Ведь я ж приехал с заставы… 65 километров на машине трясся и вдруг… завтра. Да кто ж мне разрешит два раза подряд сюда из-за зуба приезжать?
– Это уже ваше дело, но если и в следующий раз приедете с запахом водки, доложу начальству:?
Майор, криво ухмыляясь и пожимая плечами, вышел из кабинета.
– Следующий, – услышал Радин женский голос сквозь полуоткрытую дверь. Он вошел и остановился у дверей, не зная, что ему следует делать. Две женщины в белых халатах – одна с повязкой, другая с белым докторским пирожком на голове смотрели на него. Было видно, что его отличный штатский костюм, незнакомое лицо и вообще нездешний вид удивили их.
– Простите… я к зубному врачу… у меня вот, специальное разрешение, – протягивая направление, выданное лейтенантом, сказал Радин, несколько смущенный. Да и было от чего смущаться. Большие, ясные, чуть продолговатые глаза врача с любопытством смотрели на него. Из-под колпачка виднелись золотистые волосы.
– Вы Радин?.. Писатель Радин, автор «Саломеи» и пьесы «Ожидание»?
– Да. А вы знаете мои вещи? – удивился Радин.
– Знаю. Я в прошлом году смотрела в Ленинграде «Саломею», она не понравилась мне, а «Ожидание» я люблю… даже храню ее в своей библиотеке. Будем знакомы, я Четверикова Софья Аркадьевна, муж говорил мне о вашем приезде, – и она протянула ему руку.
– Вы… супруга полковника Четверикова?..
– Да. А вы, я вижу, удивлены, вероятно, никак не предполагали, что «ведьма», как меня тут зовут некоторые, – она улыбнулась, – окажется не такой уж ведьмой?
Радин все еще озадаченно смотрел на нее.
– Да нет, я просто не знал, что… что вы… – он запнулся.
– Ничего, ничего. Из сказок мы знаем, что не все ведьмы с клюкой и седыми волосами, с одним зубом во рту, бывают и другие. Вот я из тех.
Владимир Александрович, садитесь в кресло.
Когда он уходил, Софья Аркадьевна сказала:
– Как только вернетесь из поездки на заставу, позвоните мне вот по этому телефону. И я, и мой муж будем рады, если вы проведете с нами вечер.
Радин пожал ей руку и не спеша направился к себе.
И в этой провинциальной глуши такая одухотворенная красота, такое изящество линий… Непостижимо, как она может жить с заурядным, ничем не примечательным человеком?
Эти мысли не покидали его.
– Да что это я, в самом деле, – наконец обозлился он, – не хватает, чтобы еще влюбился здесь, в этом медвежьем углу, в чужую жену, – но полностью освободиться от впечатления, произведенного «ведьмой», не смог.
Вечером он ужинал с капитаном Кориным, спокойным, рассудительным человеком, рассказывавшим ему о границе, ее людях, о методах врага, засылавшего своих агентов к нам… – Способов много, они их меняют, совершенствуют. Нелегкая задача своевременно разгадать все ухищрения противника. Ведь у них десятки «бюро», в которых работают сотни специалистов по «мокрым», «сухим» и прочим делам. Я бы хотел вас предостеречь от ошибки, которую часто совершают наши писатели, когда пишут о том, с какою легкостью мы ликвидируем и разгадываем козни врага. Не так-то это все и легко, – закончил свой рассказ капитан.
Жена Корина внесла чай и легкую закуску и тоже присела на стул.
Разговор стал общим и уже не касался работы пограничников.
– А как вы проводите время? Не скучно? Встречаетесь с женами командиров? – поинтересовался Радин.
– Раньше было веселей, как-то дружней жили, чаще встречались, а теперь… – хозяйка махнула рукой: – Только кино, в клубе иногда встречаемся, а так больше все по домам да квартирам.
– Почему раньше было лучше?
– Да как же. Тогда командирша была другая, простая, не важничала, не задавалась, как некоторые.
– Ну, теперь пойдет ругать новую начальницу, – засмеялся капитан.
– А конечно… Не одна я так говорю, все ее ругают. Задавака такая, слишком много мнит о себе, всего-навсего зубной врач. Другие, быть может, сто раз лучше, но не ходят с таким форсом, как она.
– Это кто, полковница? – спросил Радин.
– Она самая. Неделями ее не видим. Прежняя с нами и в кино, и на собрании, и по грибы, и на реку ходила, а эта только «здравствуйте-прощайте». Заведет свой патефон, да «Тонкую рябину» раз по десять в день слушает, вот и все ее веселье.
– Ну, она хороший работник, больные ее хвалят, – заступился за полковницу капитан.
