Текст книги "Ультиматум"

Автор книги: Гюнтер Штайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

11

Всю ночь и утро следующего дня на участке фронта возле населенного пункта Стеблев царило спокойствие. Гитлеровские солдаты внимательно вслушивались во внезапно наступившую тишину. Неизвестно откуда пошли слухи о том, что русские присылали к генералу Штеммерману двух офицеров с предложением о капитуляции.

Очевидцы рассказывали о вполне корректном поведении парламентеров и их безупречном внешнем виде, чего от русских никак не ждали.

О самом предложении, с которым прибыли русские, солдаты говорили разное.

Старослужащие солдаты и большинство обер-ефрейторов и унтер-офицеров, несмотря на усталость и измотанность, все-таки верили в благоприятный исход предстоящего сражения. Они полагали, что им и на этот раз повезет, как часто везло до этого, хотя они и несли большие потери в живой силе и технике.

Многие считали, что предложение русских о капитуляции – это не что иное, как хитрый трюк противника, с помощью которого он хочет деморализовать немецких солдат, чтобы быстрее расправиться с ними.

Подобного мнения придерживались и молодые солдаты двадцать четвертого и двадцать пятого года рождения, прошедшие лишь краткосрочную подготовку и почти не имевшие никакого боевого опыта, что, однако, не помешало гитлеровскому командованию бросить их в самое пекло войны. Неспособные принять решение самостоятельно, они робко надеялись на то, что рано или поздно командиры отдадут приказ, позволяющий им не участвовать в сражении, к которому они не подготовлены.

Сорокалетние рекруты и старые солдаты, попавшие в армию по тотальной мобилизации и пребывавшие до этого в глубоком тылу или же в своих родных местах, где они работали по своей специальности, поддерживали связь со своими родственниками и потому были хорошо информированы о результатах бомбардировок, которым подвергались их родные места. Они уже не горели желанием поскорее попасть в бой и довольно скептически относились к своим командирам. Они не верили словам офицеров, пытавшихся убедить их, что русские, окружив здесь два немецких корпуса, сами попали в хитроумную западню. А те солдаты, которые участвовали еще в первой мировой войне, нисколько не сомневались в том, что сильный всегда имеет больше шансов на победу, чем слабый.

Они признавали и плен, и смерть. Их точку зрения разделяли и многие тыловики: писари, конюхи, строители, которых из тыловых подразделений бросили на передовую. Избалованные несением службы в тылу, неспособные к ведению боевых действий, они горели одним желанием – как можно скорее закончить свою службу на передовой.

Большинство солдат, уже успевших приобрести в той или иной степени фронтовой опыт, прекрасно понимали всю серьезность положения, в котором оказались. Они-то понимали, что означает приказ, согласно которому весь личный состав тыловых подразделений и частей собран в районах Стеблева и Корсуни, а все четырехколесные транспортные средства, неспособные к самостоятельному передвижению, должны быть подготовлены к уничтожению. Все это отнюдь не поднимало в них оптимизма, а потеря транспортных средств лишь ухудшала их и без того неважное настроение. От опытного взгляда не ускользнуло и то, что офицеры находились в скверном расположении духа. Все это вместе взятое невольно привело к тому, что солдаты снова стали поговаривать о плене и о том, что вряд ли можно верить офицерам, которые утверждают, что русские всех пленных непременно расстреливают.

А смерть тем временем собирала свой богатый урожай. Потери в людях у немцев росли с каждым днем. Словно снег под жаркими лучами рано наступившей весны, полки «таяли до батальонов, а батальоны до численности боевых групп». Так, например, в 108-м пехотном полку, действовавшем вместе с танковой дивизией еще под Кировоградом и оказавшемся в котле, насчитывалось всего до семидесяти солдат и офицеров. Не лучше выглядел и 544-й полк 389-й дивизии. Другая «боевая группа» этой же дивизии в течение шести дней находилась под командованием трех офицеров: сначала ею командовал капитан Цайлинг, которого сняли за неповиновение; затем обер-лейтенант Кройпле, которого убили спустя двое суток; и, наконец, обер-лейтенант Флах, который прокомандовал группой всего лишь сутки и сошел с ума, когда его группа одновременно подверглась артиллерийскому обстрелу и бомбардировке с воздуха. По словам очевидцев, остатки группы – а осталось всего-навсего двадцать автоматчиков – не выдержали и сдались русским.

Гитлеровские солдаты начали внимательно слушать передачи через говорящие окопные установки, в которых рассказывалось о движении немцев за свободу. Солдаты горячо дискутировали по поводу листовок, под которыми стояли подписи именитых немцев, и на всякий случай сохраняли их, цепляясь за них как утопающий за соломинку. Не менее оживленно обсуждалось и письмо полковника Луитпольда Штайдле к командиру 389-й пехотной дивизии генералу Крузе, доставленное бывшим ефрейтором 544-го пехотного полка этой же дивизии Якобом Хельмутом. Даже солдаты, которые ранее относились с полным равнодушием к воззваниям комитета «Свободная Германия», теперь уже внимательно прислушивались к ним и старались раздобыть листовки комитета, чтобы прочесть их и обсудить.

Больше того, жаркие споры по поводу этих листовок разгорались даже в штабах. Однако господа офицеры, делая вид, что не замечают всего этого, старались подтянуть воинскую дисциплину, во что бы то ни стало поднять моральное состояние солдат, вселить в них оптимизм. Однако в действительности сами они придерживались на этот счет совсем иного мнения. Радисты, телефонисты, ординарцы и шоферы вольно или невольно слышали такие разговоры, свидетельствующие о том, что господа офицеры среднего звена в своем большинстве готовы сложить оружие.

Обер-лейтенант Торстен Фехнер, батарея которого находилась в боевой готовности на огневой позиции позади Стеблева, избегал вести какие бы то ни было разговоры со своими солдатами или командирами соседних подразделений о капитуляции. Встреча с советскими парламентерами и приказ командования о прекращении огня не только сбили его с толку, но и основательно запутали. Ничего не понимая, он задавал себе вопрос, что же может принести ему суббота, 9 февраля, и что именно он ждет от этого дня. Ему было ясно, что отклонение предложения о капитуляции будет означать не что иное, как продолжение борьбы, но более жестокой, чем ранее, повторение операции на прорыв, в которой с обеих сторон будет задействовано огромное количество войск: пехоты, танков, артиллерии и авиации, что, в свою очередь, повлечет за собой еще большие потери в живой силе и технике. И лишь принятие условий капитуляции положило бы конец всем страхам и ужасам. Возможно, тогда-то он и увидится снова с Райнером, который был его другом до этого и, как надеялся Торстен, останется им в будущем. Однако капитуляция прежде всего будет означать дорогу в неизведанное. И хотя Фехнер отнюдь не верил в то, что русские не берут в плен, а расстреливают на месте, он не допускал и мысли о том, чтобы подать солдатам идею сдаться в плен. Он даже попытался как-то поставить себя на место русского солдата и сразу же понял, какую вину взвалили на свои плечи немцы, напав на Советский Союз, не говоря уже о причиненных русским разрушениях и о тех варварствах, которые творились немцами на русской земле. Сознание этой вины росло в Фехнере с каждым днем, а к утру этого дня оно превратилось в настоящую муку.

Чтобы хоть чем-то занять себя, он тщетно пытался дозвониться из штаба соседнего батальона к своему отцу, хотя последний разговор с отцом не сулил Торстену ничего обнадеживающего. После долгих попыток наконец удалось связаться со штабом бригады.

– Господин полковник находится в штабе корпуса на совещании, – лаконично ответили ему.

В девять часов утра на участке фронта под Стеблевом по-прежнему царили тишина и спокойствие, что вселяло оставшимся в живых немецким солдатам слабую надежду на то, что генерал Штеммерман в конце концов примет правильное решение, которое так или иначе приведет к окончанию битвы.

* * *

В штабе 11-го армейского корпуса царило напряженное ожидание: каждую минуту должен был прийти ответ командующего 8-й армией генерала Вёлера. Однако генерал Штеммерман отнюдь не старался добиваться каких бы то ни было послаблений при ведении переговоров о капитуляции. Он использовал время на то, чтобы вместе с полковниками Фехнером и Фуке изыскать возможности вести переговоры с командованием 1-го и 2-го Украинских фронтов в совершенно другом направлении, а именно – о возможности, как он говорил, свободного выхода войск из котла без оружия и снаряжения.

Полковник Фуке знал, что к такому решению Штеммерман пришел по двум причинам: во-первых, из-за чувства ответственности перед солдатами, оказавшимися в котле, жизнь которых, таким образом, была поставлена на карту, и, во-вторых, из-за неуверенности (она все больше росла), что вторая крупная операция по деблокированию, как и первая, не закончится провалом. И, разделяя точку зрения генерала, полковник все же стоял за точное выполнение получаемых приказов. Он принял участие в приеме русских парламентеров, так как разделял точку зрения генерала относительно того, что временное прекращение огня на этом участке фронта благотворно скажется на развертывании оперативных резервов, необходимых для нанесения удара по противнику в районе Лисянки. Идти дальше этого он не желал, да и не мог.

Фехнер занимал более ясную позицию. Понимая свою ответственность за жизнь солдат, он в то же время наивно верил в успех операции по деблокированию окруженных войск. Правда, его беспокоило, что Гилле мог сорвать планы Штеммермана своими действиями и эсэсовскими методами, а это могло бы привести к фатальному исходу.

– Уже одно то, что мы приняли обоих русских парламентеров, может служить предлогом для того, чтобы…

– Принимать мне парламентеров или не принимать, за это полную ответственность несу я, – перебил полковника генерал Штеммермаи, – а не господин группенфюрер!

Не успели они прийти к общему мнению в отношении предложения генерала, как приехал сам Гилле. Без доклада он ворвался в комнату и потребовал, чтобы генерал объяснил ему, на каком основании были приняты русские парламентеры. Гилле не интересовался, не задавал вопрос, а именно требовал объяснения, ссылаясь на особое положение своей дивизии и свою преданность фюреру.

Фуке попытался объяснить находящемуся в сильном возбуждении эсэсовскому генералу, что встречу с русскими парламентерами следует рассматривать не иначе, как тактический ход. Однако Гилле начисто отверг такое объяснение и, не стесняясь в выражениях, дал понять полковнику, что тот неверно оценивает создавшееся положение.

– Группенфюрер, я попросил бы вас не разговаривать здесь в подобном тоне! – возразил Штеммерман эсэсовцу. – Перед вами не ваши подчиненные из войск СС, а ваш начальник. И примите во внимание, что ваше личное мнение меня нисколько не интересует!

– Да, генерал, перед вами стоит не кто-нибудь, а я, последователь фюрера. И прошу вас не забывать об этом! Я лично чувствую себя ответственным за то, чтобы решения, которые могут повлечь за собой тяжелые последствия, принимались только в интересах фюрера! Где и когда, хочу спросить вас, генерал, было в истории вермахта такое, чтобы генерал, полководец фюрера, приглашал к себе большевиков, которые диктовали бы ему свои условия?! И был ли такой случай, когда фюрер дал согласие на такое неслыханное дело?! Я вас спрашиваю, имел ли такой факт место в истории, генерал?

– Разрешите, группенфюрер, заметить вам, что ни о какой диктовке здесь нет и речи! – Фехнер попытался хоть как-то смягчить разногласия и одновременно засвидетельствовать, что между ним и точкой зрения Штеммермана имеется известная дистанция. – Командир корпуса и в мыслях не держал действовать вопреки воле фюрера!

Генерал Штеммерман приказал Фуке перейти к делу, заметив при этом, что это касается и его лично. Однако, не желая и дальше оставаться в стороне, он приказал позвать к нему начальника штаба.

Отдав эти распоряжения, он, тяжело дыша, повернулся к Гилле.

– Группенфюрер, я уже тридцать шесть лет служу в армии и за эти годы научился, не позоря своего мундира, принимать парламентеров так, как это положено.

– Но только не большевиков!

– Большевики они или англичане, парламентеры есть парламентеры, – резко ответил генерал и, увидев входящего в комнату начальника штаба, приказал ему доложить о сосредоточении в районе Стеблева частей, которые поступали в расположение Штеммермана из резерва верховного командования.

В этот момент полковник Фехнер, воспользовавшись какой-то отговоркой, вышел из комнаты.

Гилле положил свой стек, который до этого держал в руках, на стол и сел. Со свирепым видом он следил по карте за докладом начальника штаба, слова которого убедили его. И все-таки сам факт, что Штеммерман принял большевистских парламентеров, Гилле воспринимал как измену, за которой последует следующий шаг, еще более тяжелый.

Капитуляция такого большого количества войск была бы большой трагедией для Германии. А поскольку здесь еще чрезвычайно активно действует этот Национальный комитет «Свободная Германия», то принятие условий капитуляции будет рассматриваться всеми как результат деятельности этого комитета. Неприязнь Гилле к Штеммерману росла. Пока существовала хоть малейшая возможность сместить генерала, Гилле не хотел способствовать дальнейшей потере престижа вермахта перед собственным народом и какого бы ни было роста престижа комитета «Свободная Германия». Гилле любил рисковать и потому на этот раз решил поставить на карту все. Будучи командиром дивизии войск СС, он всеми средствами, вплоть до грубого насилия, стремился воспрепятствовать тому, чтобы десятки тысяч немецких солдат стали объектом русской пропаганды, а то еще и пропаганды немецких коммунистов, а затем через какое-то время вообще могли бы, чего доброго, выйти из-под власти нацистского режима.

Как только начальник штаба снова покинул помещение, генерал Штеммерман более детально объяснил Гилле задачи, поставленные перед дивизией СС «Викинг», подчеркнув при этом, что говорит об этом только для того, чтобы лично проинформировать его.

Гилле даже не попытался скрыть ироническую усмешку и сказал:

– И все-таки я не получил ответа на мой главный вопрос… У меня перед штабом стоит машина, на которой укреплена очень высокая штанга. Так не вывесить ли на ней белый флаг?

Фуке остолбенел: подобной наглости еще не приходилось слышать.

– Группенфюрер! – Штеммерман так энергично поднялся, что стул, на котором он сидел, отлетел и ударился о стену. – Сейчас вы немедленно вернетесь в свое соединение! И через два часа доложите о выполнении приказа, который я вам только что отдал. Понятно?

– Слушаюсь! – пробормотал Гилле, сверкнул очками, но так и не пошевельнулся, обдумывая про себя, а не пойти ли ему сейчас ва-банк.

Зашевелился он только тогда, когда Штеммерман с угрозой в голосе спросил его, чего он еще ждет. Мысленно обозвав себя дураком за то, что еще накануне не связался по телефону со штабом верховного командования, Гилле вышел, хлопнув дверью.

Генерал устало опустился на стул и закрыл глаза. После долгого молчания он произнес:

– Вот он, настоящий котел, в который мы попали. – И он устало посмотрел на полковника.

Фуке, который все это время стоял возле окна, подошел к двери.

– Если разрешите, господин генерал, у меня одно замечание…

– Прошу вас!

– Господин генерал, как мне кажется, мы должны обезопасить себя от подобных поползновений господ из войск СС. Во что бы то ни стало. Прошу извинить меня, господин генерал, если я…

– Говорите откровенно!

– Однако нам не следует перегибать палку. Группенфюрер СС Гилле имеет прямую связь со штабом верховного командования. Он наверняка попытается… – Фуке замолчал.

– Что же он попытается? – деловито спросил генерал.

– Взять вас под опеку.

Штеммерман хорошо понимал, что Гилле постарается подставить ему ножку. Во всяком случае, Штеммерман имеет возможность вылететь из седла, если не будет считаться с расстановкой сил в командовании вермахта. Еще решаясь на ведение переговоров с русскими, Штеммерман взвесил все «за» и «против».

Непосредственный начальник Штеммермана генерал Вёлер, без сомнения, как и прежде, был хорошо расположен к нему. Вёлер, как и Штеммерман, относился с неприязнью к командирам войск СС. Вёлеру довольно легко удалось завоевать себе уважение. Уроженец Нижней Саксонии, он довольно рано получил должность командующего армией, так как пользовался в ОКБ солидным авторитетом за свои знания, рассудительность и осторожность. К тому же он имел тесные контакты с генерал-фельдмаршалом фон Манштейном, начальником штаба у которого он был с сентября 1941 года по май 1942 года. Затем он занимал должность начальника штаба группы армий «Центр» у фельдмаршала фон Клюге, а после сдачи Харькова 22 августа 1943 года был назначен командующим армейской группировкой, которая позднее была переименована в 8-ю армию.

С Вёлером генерал Штеммерман прекрасно сработался. Тогда он еще не знал, что ему следует бояться начальника штаба Вёлера генерала Ганса Шпейделя. В ходе январских боев, которые они вели в тесном взаимодействии, Штеммерману так и не удалось установить с ним дружеский контакт. Шпейдель был с ним вежлив, но держал на определенной дистанции, что обижало командира корпуса. Будучи по натуре живым и общительным, он считал начальника генерального штаба человеком несимпатичным. Штеммерман любил ясность в отношениях. О Шпейделе же у него сложилось мнение как о человеке, который во всем замешан. Более того, ходили даже слухи, что его вот-вот откомандируют во Францию в распоряжение генерал-фельдмаршала Роммеля. И это в то время, когда здесь дел хватает! Нет, господину Шпейделю не удастся выманить никаких резервов. Именно поэтому Штеммерман полагал, что Шпейдель по крайней мере не станет его противником.

Однако командование 1-й танковой армии придерживалось другого мнения. И хотя Штеммерман не был ему подчинен, оно имело доступ к ставке, и с этим следовало считаться. В 1-й танковой армии было запрещено критиковать ОКБ и войска СС. Командующий армией генерал-полковник Хубе, служивший в первую мировую войну в пехоте, потерял в одном из боев руку. В глазах генерала Штеммермана он был обыкновенным хвастуном. Штеммерман никак не мог простить Хубе пустого хвастовства, когда тот заявил в ноябре 1942 года под Сталинградом: «Я имею опыт по котлам!» Затем он беспардонно похвастал, что его танки во что бы то ни стало пробьют брешь в кольце окружения русских, чтобы немцы в последующем должным образом использовали этот успех. И действительно, брешь была пробита, и даже не одна, а несколько, только не им, а русскими в боевом порядке его танкового корпуса, что, однако, не помешало ему самому улететь из котла на самолете. А сейчас он нечто подобное обещал сделать здесь, только, разумеется, с другими солдатами и с другими танками.

Когда Штеммерман подумал о генерале Венке, начальнике штаба у Хубе, то в памяти его сразу же всплыла такая пустая фраза, сказанная генералом Венком: «Как-нибудь мы все же выкрутимся». С Хубе генерала Венка роднила недобросовестность. Венк, как говорят, выиграл операцию, но пациент-то скончался. Генералы называли его «солнечной птичкой». Штеммерман не питал к Венку никакого доверия, так как знал, что тот еще в далеком прошлом, когда был лейтенантом, сдал экзамены, открывшие ему дорогу в генеральный штаб, лишь со второго раза.

Зато Штеммерман уважал Эриха фон Манштейна. Причина этого уважения крылась в том, что Манштейн был отпрыском старинного прусского офицерского рода, который остался верен традициям своих предков: в четырнадцать лет он был уже кадетом, затем попал в 3-й гвардейский пехотный полк, потом закончил военную академию. В первую мировую войну он уже был адъютантом командира полка, чуть позднее – офицером связи, затем – офицером генерального штаба. В 1919 году служил в Бреслау в пограничных войсках, позднее – в рейхсвере.

8 1934 году стал начальником штаба военного округа в Берлине, в 1935 году – начальником оперативного управления в генеральном штабе сухопутных войск, а в 1936 году – первым заместителем начальника генерального штаба Людвига Бека. Это был прямой путь к вершине, который так нравился Штеммерману. Генерала особенно интересовало: каким образом Манштейну удается удерживаться на покоренной вершине?

По сугубо военным соображениям Бек отклонил военные планы Гитлера, а Манштейн, напротив, помог их претворению в жизнь: при захвате Чехословакии – как начальник штаба армии, против Польши – как начальник штаба группы армий «Юг», против Франции – как командир корпуса… и, наконец, в войне против СССР. Поражения гитлеровских войск под Москвой, Сталинградом и Курском отнюдь не лишили его ни маршальского жезла, ни доходов. Все кончилось большой критикой мелких деталей разработанной им стратегии, и не больше.

Ровно две недели назад он заверял фюрера в своей верности. 27 января Гитлер вызвал к себе в ставку всех командующих армиями, сражавшимися на Восточном фронте, и большое количество высокопоставленных офицеров и прочитал им доклад о необходимости повышения национал-социалистского воспитания войск. В заключение он сказал: «…И если дело дойдет до крайности, то тогда последними при знаменах должны остаться фельдмаршалы и генералы». Зал встретил эти слова фюрера мрачным молчанием. И вдруг кто-то громко выкрикнул: «Так и будет, мой фюрер!» Этим человеком был Эрих фон Манштейн.

В нормальных условиях от Манштейна нельзя было ждать готовности к капитуляции. Однако начиная с 27 января условия ни в коем случае нельзя было назвать нормальными. Штеммерман никак не мог себе представить, чтобы такой опытный командующий, каким был фельдмаршал, не отреагировал бы на необыкновенную обстановку на фронте принятием необходимых мер.

Начальник штаба группы армий генерал Буссе был человеком дела, одним из тех, кто, несмотря на свою близорукость, энергично высматривал, где, что и как можно организовать, и тем самым выигрывал в какой-то степени в глазах посторонних, особенно подчиненных, которым как раз этих качеств и недоставало.

Буссе очень мешало то, что люди обычно выходят из равновесия. Он осуждал командующих, которые нервничали в тяжелой ситуации, и даже критиковал ОКБ, которое все еще приказывало держаться. Однако критику, которую он мог себе позволить, можно было уложить в следующие слова: «Одному этого невозможно понять». Когда он произносил эту фразу, его полный подбородок и дряблые щеки начинали трястись, он принимался тщательно протирать очки, и его равновесие восстанавливалось. Короче говоря, Буссе целиком и полностью следовал во всем за Манштейном.

Подполковник Георг Шульце-Бютгер, руководивший в течение полутора лет у Манштейна отделом 1а, попал в это окружение отнюдь не случайно. Он очень быстро сделал военную карьеру благодаря своим способностям разбираться в оперативном искусстве. Его умение занимательно вести любую беседу, его справедливость снискали ему симпатии товарищей и начальников. К тому же он умел отбрасывать лишнее при описании событий, подавая их неприкрытую суть. Он был связан с генерал-полковником Людвигом Беком, который еще в 1938 году попал в опалу. И поскольку Вильгельм Штеммерман не мог знать подробностей, то он считал, что своими саркастическими замечаниями, отпускаемыми по поводу приказов фюрера, Георг Шульце-Бютгер больше скрывает, чем критикует. На основании этого генерал питал надежду, что в штаб-квартире группы армий он прежде всего может надеяться на поддержку Шульце-Бютгера.

Из размышлений, в которые погрузился генерал Штеммерман, его вывел телефонный звонок из штаба 8-й армии. Ему передали приказ вновь возобновить боевые действия на участке возле Стеблева, запретив впредь вести какие-то бы ни было переговоры с представителями обоих советских фронтов.

Генерал Штеммерман принял приказ к сведению. Разобравшись в обстановке и соотношении сил воюющих сторон, он понял, насколько опасным оказалось его положение. По-деловому оценив его, генерал мысленно сказал самому себе, что ни в каком случае не получит в верхах ни понимания, ни поддержки в вопросе о капитуляции, если только ему на это не будет отдан приказ свыше. Во всяком случае, согласованный отвод войск был бы одобрен некоторыми генералами. Но даже для этого ему необходимо переговорить с полномочными представителями советской стороны, а для переговоров с ними надо заручиться согласием Вёлера. Но кто знает, будет ли Вёлер просить это согласие у Манштейна или, быть может, рискнет дать его сам?

Думая обо всем этом, Штеммерман пришел к мысли, которая испугала его. Он понял, что настал момент, когда он должен действовать сам, если Вёлер и Манштейн не пойдут на этот шаг. И тут он по-новому взвесил возможность успеха в связи со второй попыткой Манштейна по деблокированию, которая будет не только не слабее первой, но и намного сильнее ее. И если он, Штеммерман, одновременно ударит с удвоенной силой из котла, то, возможно, что решение этой трудной задачи удастся найти с помощью оружия. Подумав так, генерал обрадовался приказу Вёлера – ему как командующему импонировало, что перед ним поставлена столь серьезная задача.

Штеммерман решительно подошел к карте и пригласил начальника штаба, чтобы тот доложил ему, насколько успешно действуют в направлении Малой Боярки его соединения, которым было приказано отбить атаку танковой группы русских, уже пришедшей в движение. Отдав это распоряжение начальнику штаба, генерал углубился в обычную для себя работу, требующую от него полной отдачи.

Часы показывали десять минут одиннадцатого. Через пятьдесят минут время, указанное в ультиматуме, истечет.

В то же время многие из несчастных, находящихся в котле, надеялись, что их командование выберет самый верный и надежный путь, чтобы вывести их из котла, что они построятся позади своих окопов, побросав оружие на землю, а затем не в ногу последуют вслед за своими командирами. Единственное, на что нужно будет обращать внимание, – как бы случайно не наступить на мину и не подорваться в самый последний момент.

Десять часов тридцать минут… Если бы точно знать, что русские на самом деле хорошо обращаются с пленными! Еще несколько месяцев назад немцы вообще не верили в то, что русские не расстреливают пленных. Однако немцы, попавшие к ним в плен, которые еще утром этого же дня были в своих подразделениях, выступили по мощным окопным говорящим установкам и тем самым опровергли ложь нацистской пропаганды. Так что вполне возможно, что, сдавшись в плен русским, будешь иметь больше шансов остаться в живых, чем тогда, когда будешь сражаться до последнего патрона или до трехдневного траура на родине, когда по тебе будут трезвонить все колокола, как это было после поражения под Сталинградом…

Десять часов пятьдесят минут. Ни один выстрел не нарушал тишины. Возможно, что танк с белым флагом на башне уже выехал из Стеблева и приблизился к русским позициям у Хировки…

Одиннадцать часов! Сейчас начнутся переговоры! И вероятно, прежде чем наступит вечер, будет подписан акт о капитуляции, а уж тогда можно будет смело вылезти из своих крысиных нор и бросить оружие в одну большую кучу… После этого уже не надо будет сидеть и мерзнуть под открытым небом. Можно будет наконец-то выспаться, похлебать горячего супа и снова поспать.

Прошло еще полчаса…

В одиннадцать часов тридцать минут на участке котла в районе населенного пункта Стеблев раздался свист немецких снарядов. Всем стало ясно, что советский ультиматум о сдаче в плен отклонен командованием немецких войск, находящихся в окружении.