Текст книги "Ультиматум"

Автор книги: Гюнтер Штайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

– Генерал! – крикнул Дегрель с обрыва, увидев Либа. – Пришлите мне обратно лошадь!

Теобальд Либ, которого холодная вода Гнилого Тикича в первые же секунды довела до дрожи, обернулся и крикнул:

– Дело чести! – И подумал: «И не надейся! Вынудил меня умолять, вместо того чтобы самому предложить сесть в машину!»

Гауптштурмфюрер Дегрель видел, как лошадь доплыла до середины реки. Животное сносило течением, и оно с трудом поднимало голову над водой. Когда до берега оставалось совсем немного, Либ соскользнул в воду. Лошадь пошла ко дну. Либ барахтался в воде, судорожно хватаясь руками за льдины. Он сорвался, закричал. Ему на помощь бросились солдаты. Они подняли генерала, который был почти без сознания, и унесли куда-то.

Увидев, что лошадь утонула, Дегрель выругался. Советские самолеты снова вернулись и обстреляли немцев. Вода вспучивалась фонтанчиками от пуль. На берег падали бомбы. Дегрель беспомощно оглянулся, ища помощи, и тут почувствовал, как кто-то толкнул его.

– Эй ты! – Это крикнул ему здоровенный фельдфебель с топором. – Если хочешь на тот берег, столкни льдину на воду! – И он показал на толстую, метров пять длиной, льдину.

Дегрель и четверо подоспевших солдат что было сил начали сталкивать льдину в воду.

– Все на борт! – скомандовал находчивый фельдфебель, когда льдина оказалась на плаву. – Оттолкнулись! И чтобы ни один не шевелился!

Течение подхватило льдину, развернуло ее и потянуло на середину реки. Дегрель дрожал всем телом. В том месте на берегу, где остался его бронетранспортер, что-то горело. На несколько километров вокруг земля была изуродована бомбами.

– Слушать меня! – раздался властный голос фельдфебеля. – Нужно грести, а то мы отсюда никогда не выберемся! – И он приказал четверым солдатам осторожно опуститься на колени и, сняв с головы шапки, грести ими к берегу. С большим трудом им все же удалось преодолеть сильное течение и подплыть к противоположному берегу.

Почувствовав под ногами землю, гауптштурмфюрер СС Леон Дегрель был счастлив, что так удачно вырвался из котла. Он знал, что в соседнем селе располагались передовые отряды 3-го танкового корпуса генерала Брайтса. Дегрель был спасен.

* * *

В то самое время, когда Либ и Дегрель добрались до противоположного берега Гнилого Тикича, советская артиллерия продолжала громить остатки войск 42-го и 11-го немецких армейских корпусов, ей помогали самолеты и танки.

Полковник Фуке и полковник Хоон принадлежали к числу немногих командиров, которые остались в своих дивизиях. Фуке пытался собрать жалкие остатки своих частей и сделать их боеспособными. Два офицера из приближения Фуке покончили жизнь самоубийством. Полковник вышел из себя от негодования и закричал, что каждого, кто, забыв свой долг, пожелает умереть, он назовет жалким трусом. С пистолетом в руке он принуждал оставшихся офицеров идти в контратаку на наступавшую советскую пехоту. С растрепанными, мокрыми от пота волосами он носился как одержимый взад и вперед – от одной жалкой кучки насмерть перепуганных солдат к другой. Эсэсовцы смешались с солдатами. Фуке послал оберштурмфюрера СС с пятьюдесятью солдатами на задание. Спустя некоторое время оберштурмфюрер вернулся один, полковник ударил его по лицу и отослал обратно. Он не мог понять, как это все пятьдесят могли погибнуть.

Тяжело дыша, Фуке смотрел вслед удалявшемуся оберштурмфюреру, который медленно плелся по глубокому снегу. И тут у полковника словно пелена с глаз спала. Он вдруг заметил вокруг горы трупов, много раненых, услышал жалобные крики: «Камараден!..»

И тогда он сам побежал вслед за эсэсовским офицером туда, откуда стреляли советские пулеметы.

Полковник Хоон видел, как Фуке упал на снег. С возрастающим ужасом наблюдал Хоон за ходом ожесточенного боя. Он послал нескольких связных в штаб командующего, однако ни один из них не вернулся. С каждым часом полковник все яснее понимал, чем кончится для его дивизии эта операция по уничтожению солдат, если он немедленно не получит помощи авиацией и танками.

За остовом опрокинутого танка полковник Хоон собрал оставшихся в живых офицеров и сообщил им, что принял решение отдать приказ о прекращении сопротивления. Ему никто не возразил. И этот приказ спешно передавался от солдата к солдату.

Скрепя сердце полковник Хоон сделал то, чего никогда не сделал бы, будь он один. Когда грохот боя на его участке стих, полковник в сопровождении капитана и унтер-офицера с белым флагом пошел к русским позициям и передал им свои сильно поредевшие подразделения, пока их совсем не уничтожили.

* * *

В то же самое туманное, серое утро обер-лейтенант Торстен Фехнер в сопровождении мужчины, несущего в руках белый флаг, шел к переднему краю русских. Этим мужчиной с белым флагом был священник Борн.

Как только Фехнеру удалось обманом выпроводить эсэсовцев из лазарета, капитан медицинской службы Гизе, фельдфебель Поленц, Борн и сам Фехнер решили немедленно выслать к русским парламентеров, которые должны были заявить, что немцы готовы передать советским войскам раненых из лазарета.

Обер-лейтенант Фехнер сразу же вызвался выполнить это поручение.

– Я готов пойти один, – заявил он. – Стоит ли подвергать опасности жизнь еще и других людей? Русские идут через разрушенные и сожженные нами же села и города, так что их отношение к нам можно понять.

Но тут заговорил священник. Он настаивал, что послать нужно человека, который смог бы объясниться с русскими, а говорить по-русски умел только он один. Вот почему он и сопровождал Торстена, который к тому же был ранен. В конце концов, послать решили их обоих, поскольку отказываться от опыта Фехнера в той обстановке было бы нецелесообразно. Они пошли на восток, пробираясь между остатками тыловых войск.

Добравшись до развалин ветряной мельницы, что стояла в нескольких километрах от Шандеровки, они спрятались там и, дождавшись, пока мимо пройдут остатки обозов, выбрались на дорогу, забитую сожженной и разбитой техникой, годившейся теперь только на лом, и пошли навстречу советским частям.

Сначала им встретились танки с десантом пехоты на броне. Не останавливаясь, машины промчались вперед, обдав их снежной пылью. Немцы размахивали своим флагом, но на них никто попросту не обратил внимания, да и как можно было заметить этих двоих среди кладбища железного лома, павших лошадей, повозок, трупов…

Когда они встретились с передовым отрядом наступающего пехотного полка, Борн начал рассказывать советскому лейтенанту суть дела, но тот, приказав ему немедленно замолчать, проверил, нет ли у него оружия, и, не выслушав священника, поручил двум солдатам доставить пленных в штаб дивизии на штабной машине.

Сидя на заднем сиденье автомобиля, Борн и Фехнер с нетерпением ждали, когда наконец они приедут в штаб. Каждое мгновение бой мог переместиться в Шандеровку, начнется перестрелка советских солдат с немецкими обозниками, а это поставило бы раненых под удар.

Борн с любопытством рассматривал русского солдата, сидящего рядом. Священник попытался заговорить с солдатом, но тот лишь молча отстранил Борна прикладом автомата.

Время шло, но вот наконец их привезли на КП штаба дивизии, расположенный на одиноком хуторе.

Командир дивизии, довольно молодой генерал, лишь на миг оторвался от карты, когда в помещение ввели пленных. Он разговаривал по телефону с вышестоящим штабом, поэтому допрашивать немцев начал какой-то полковник.

Время от времени генерал делал пометки в своем блокноте, отдавал приказы и слушал поступившие донесения. От своих дел генерал оторвался только тогда, когда священник несколько раз подряд произнес слова «лазарет» и «передача». Полковник доложил генералу о пленных. Генерал был явно разочарован: он надеялся, что пленные сообщат ему данные о вооружении и силе тыловых частей, а вместо этого ему хотят навязать ответственность за раненых, и это тогда, когда в Шандеровке вот-вот начнется бой.

– Как вы себе это представляете? – спросил генерал священника. – Там засядут гитлеровцы, которых нужно будет выбить, а я оставлю своих солдат без артиллерийской подготовки только потому, что надо пощадить ваш лазарет?

– Господин генерал, но это же раненые, – почти с упреком проговорил священник.

– Они фашисты!

«Люди», – хотел было возразить Борн, но, вспомнив горящую церковь в Шандеровке, только и сказал:

– Они беспомощны, господин генерал.

Командир дивизии махнул рукой и спросил:

– По крайней мере, вы можете мне точно объяснить, где именно располагается ваш лазарет? – Генерал подошел к карте.

– Он на колхозном дворе.

Борн подвел Фехнера к карте и, поскольку тот не умел читать по-русски, показал ему Шандеровку. Сориентировавшись, Фехнер ткнул пальцем в четырехугольник на восточной окраине села.

– Вот здесь, видимо, и должен быть колхозный двор.

Командир дивизии дал указание полковнику, чтобы частям первого эшелона по радио было немедленно передано сообщение: участок колхозного двора с лазаретом не обстреливать, а для приема лазарета принять необходимые меры.

Обрадованный Борн перевел Фехнеру слова генерала. Торстен с облегчением вздохнул и подумал: «Теперь можно и в лагерь для военнопленных идти. Я сделал все, что мог». Он смущенно пожал священнику руку.

Вошли солдаты и повели пленных к выходу. Но генерал окликнул их и, показывая на перевязанную руку Фехнера, спросил:

– Вы ранены?

– Немецкой пулей, – объяснил генералу Борн, посмотрев ему прямо в глаза.

23

Известие о прибытии Гилле в Лисянку вывело генерал-фельдмаршала Эриха фон Манштейна из печального раздумья. Во всем штабном поезде командующего группой армий «Юг» чувствовалось нервное напряжение. В вагоне оперативного отдела собрались штабные офицеры. Они оживленно обсуждали это известие в связи с другими данными, которые, однако, на деле не подтверждались, сравнивали с обстановкой, размеченной на их командирских картах, и высказывали фантастические предположения о возможном, поистине чудесном исходе операции.

Фельдмаршал вызвал к себе в вагон начальника оперативного отдела подполковника Шульце-Бютгера, чтобы обсудить с ним обстановку. Всю ночь Манштейна мучили сомнения, терзала тревога, и потому он сначала никак не мог понять, о чем ему докладывал подполковник, о каком поражении невиданного размаха он говорил.

И лишь спустя некоторое время он смог разобраться в обстановке, Факты требовали, чтобы он здраво судил о положении, в том числе и о своем собственном.

Как-никак, а Гилле находился на правом берегу Гнилого Тикича. И даже если ему удалось прорваться лишь с небольшой частью своей дивизии, то и тогда это является не чем иным, как доказательством смелости Гиляе и одновременно жизненности плана самого Манштейна на прорыв. Фельдмаршал доверял Гилле, который теперь будет защищать этот план в ОКБ, где к его словам прислушиваются. Раз Гилле спасся, значит, спасено все! Манштейн не очень надеялся на поддержку командиров обоих корпусов. Особенно он побаивался Штеммермана, так холодно воспринявшего его идею.

Чтобы внести ясность, Манштейн запросил в штабах 8-й и 1-й танковой армий о том, где находятся командующие. Ответ, которого не пришлось долго ждать, успокоил фельдмаршала: генерал-лейтенант Либ (в сухой офицерской форме с чужого плеча) вместе с Дегрелем и очень небольшой группой прорвавшихся находился у генерала Брайтса. А Штеммерман, по-видимому, погиб.

Шульце-Бютгер обратил внимание Манштейна на то, что во всех донесениях, какие поступали к ним, словно нарочно замалчивались данные о количестве прорвавшихся войск. Манштейн потребовал от Хубе и Вёлера точных данных. Однако ни тот ни другой не спешили с ответом. А тем временем поступило донесение о новых успехах советских войск. С беспокойством смотрел Манштейн на карту, на которую Шульце-Бютгер наносил новую обстановку. А когда наконец прибыли сведения от Хубе и Вёлера, нервозность фельдмаршала достигла предела. Было сообщено, что пробиться, собственно, удалось лишь небольшой группе генералов и штабных офицеров.

Сам Шульце-Бютгер расценил это как некоторое приукрашивание неуспеха.

– Господин генерал-фельдмаршал, – продолжал докладывать начальник оперативного отдела, – если это истина, что «подразделения», пробивавшиеся из котла, действительно пробились, то подозрительно, что ни в одном донесении не указаны наименование и номер части. Видимо, это уже не части и подразделения, а всего лишь небольшие группы!

Шульце-Бютгер напомнил фельдмаршалу, что в середине января ему, как и генералу Маттенклоту, было сделано предостережение о необходимости удержать днепровскую дугу любой ценой. Манштейну в ставке фюрера было сказано, что этот участок чрезвычайно опасен и труден.

Еще вчера Шульце-Бютгер был для Манштейна очень важной фигурой, а сейчас он сразу же стал для него чем-то ненужным. Та беспощадность, с которой он докладывал командующему обстановку, была для него чем-то новым.

Манштейн мысленно запрещал себе высказывать окончательные приговоры, стараясь спрятаться за приказы Гитлера. В конце концов, он объяснил, что если здесь идет речь только о прорыве небольшой части сил шести попавших в котел дивизий, то эту операцию все равно можно рассматривать не как чистое поражение, а всего лишь как потерянную победу.

– Там были окружены десять дивизий, господин фельдмаршал, – поправил Шульце-Бютгер, – а не шесть! Меня заинтересовало ваше выражение «потерянная победа». Что это такое?

– Это такое положение, когда в конце сражения все козыри все же остаются в наших руках.

– А затем будут биты противником, – ехидно заметил подполковник. – Фельдмаршал, даже если бы сюда пробились все, кто остался в живых от восьмидесяти тысяч человек, то и тогда на фронте группы армий образовалась бы огромная брешь.

– Но вы забыли о войсках, сосредоточенных нами на внутренних флангах первой танковой и восьмой армий для деблокирования группы Штеммермана.

– А что от них осталось? И почему, собственно, обе эти группы пришлось срочно укреплять? – Чем больше Шульце-Бютгер говорил о случившейся катастрофе, тем сильнее становилось его беспокойство. – К потерям этого сражения следует отнести не только группу Штеммермана, но и потери деблокирующих войск! Кого мы, собственно, пытаемся обмануть?

– Подполковник, – начал Манштейн, делая ударение на каждом слоге, – умерьте свой пыл! Тот не заслуживает доверия командования, кто в минуту грозной опасности говорит о поражении!

Шульце-Бютгер мигом оценил эту угрозу и сразу же замолчал. Перед ним как-никак стоял один из преданнейших полководцев фюрера, наставлять которого на истинный путь – бесполезное дело.

* * *

Эта ночь была для уполномоченных Национального комитета «Свободная Германия» самой ужасной из всех. Все окопные говорящие установки, расставленные по всему участку, молчали. Прекратился и довольно активный до сих пор взаимный обмен радиограммами с радистами Штеммермана. Разрозненные группы окруженных солдат уже не слушали их передач с воззваниями.

Не желая больше играть со смертью, солдаты сделали то, что еще могли сделать: потянулись на пункты приема военнопленных. Теперь они могли поговорить со своими соотечественниками, ранее их сдавшимися в плен.

На пункте приема военнопленных с раннего утра у ворот стояли Тельген и капитан Хадерман.

– Ах, господин капитан, мы больше не могли терпеть! – говорил Хадерману обер-ефрейтор с ввалившимися щеками. – Вот уже целый год, как мы только и делаем, что отступаем да отступаем… От Кавказа, от Дона, через Ростов и Сталино, через Белгород и Харьков, через Днепр. Через что же еще?.. Тащились, тащились, чтобы снова попасть в очередное дерьмо, а тут еще этот котел. Это уже выше наших сил!

– От нашей роты еще на прошлой неделе осталось всего тридцать человек. Командовал ею сначала фельдфебель, а потом унтер-офицер… – объяснил пленный помоложе.

– А нашу дивизию слили с остатками двух других, но и тогда она оказалась укомплектованной только наполовину, – с горечью заметил третий.

Все пленные, как один, жаловались на бессмысленность борьбы и ненужные жертвы.

– А дома у наших родных настроение хуже некуда, – продолжал рассказывать худой обер-ефрейтор. – В каждой семье траур. Жены плачут, даже они понимают, что война безнадежно проиграна. Все прячутся по подвалам. Зачем и до каких пор? Никто не может ответить на эти вопросы. Что-то теперь будет с Германией?..

Другие солдаты говорили нечто подобное. Все ругали военное руководство. Они остались в живых, но не знали, ради чего будут жить дальше. Старое рушилось на их глазах.

– Камараден, – обратился к пленным Тельген, – теперь вы знаете, что ваши офицеры подло обманывали вас, а мы говорили вам правду. Советский плен существует! Не вешайте голову! Разумеется, плен – это не сахар, но вас он не должен пугать, вы ведь не нацисты, а простые солдаты! Когда мы вернемся домой, на родине все будет по-другому!

– Артиллерист Тельген совершенно прав! Мы так построим жизнь в своей стране, что всем в ней будет хорошо! – поддержал его Хадерман и начал объяснять цели Национального комитета «Свободная Германия».

Затаив дыхание, солдаты, только что оказавшиеся в плену, слушали Тельгена и Хадермана. Они были обессилены физически и измучены душевно. Многие из пленных срывали с груди нашивки с гитлеровским орлом и тут же заявляли о своем желании примкнуть к новому движению.

А худой обер-ефрейтор даже прослезился.

– Эх, дружище, – обратился он к Тельгену, – как фашисты нас оболванили!.. Теперь мне твои слова кажутся чудом…

Тельген молча положил руку на плечо обер-ефрейтора.

* * *

Утром, когда тысяча двести военнопленных лагеря начали новую жизнь, тысячи их товарищей, находившиеся в районе между Шандеровкой и Лисянкой, шли на верную смерть, подчиняясь командам своих офицеров.

Солдаты все еще пытались вырваться из котла. Они плелись по лощинам и оврагам, а когда перед ними появлялись советские части, прятались где попало. Если же их замечали и атаковали, большинство из них сразу же бросали оружие и поднимали руки. Однако и среди этой массы отчаявшихся людей попадались довольно крупные подразделения и даже части, которые с ожесточением сражались до последнего патрона, а иногда даже сами переходили в контратаку.

В течение 17 февраля соединения 2-го Украинского фронта уничтожили в этом районе последние гитлеровские подразделения, оказывавшие сопротивление.

В то время как войска Ватутина отрезали несколько выдвинувшиеся вперед деблокирующие войска гитлеровцев от 1-й танковой и 8-й армий, район восточнее реки Гнилой Тикич был очищен войсками Конева и 29-м корпусом 5-й гвардейской танковой армии под командованием генерал-полковника Ротмистрова. Командующий армией и командир корпуса генерал-майор Кириченко находились в первых рядах сражавшихся.

Выехав на опушку леса, они обратили внимание на одинокий танк, экипаж которого исправлял какую-то техническую поломку. Командир танка молодой лейтенант Краюшкин, как положено, доложил командиру корпуса, а затем показал на длинную колонну немцев, двигавшуюся поодаль.

– Что за колонна? – Генерал Кириченко поднес к глазам бинокль. – Судя по длине, не менее тысячи человек. И движется она в северо-западном направлении.

– Товарищ генерал, разрешите уничтожить эту колонну? – попросил лейтенант.

Генералы переглянулись. Перед этим у них как раз шел разговор о боевом порыве солдат. Кириченко еще раз посмотрел в бинокль. Судя по всему, пушек в колонне не было. Однако вполне могло случиться и такое, что, пока танк подъехал бы к колонне, откуда-нибудь со стороны его могли обстрелять пушки другого подразделения гитлеровцев. Однако без риска редко можно одержать победу над врагом.

– А справитесь? – спросил генерал экипаж танка.

– Так точно, товарищ генерал!

– Выполняйте! – Генерал коснулся рукой козырька фуражки.

Танк, маневрируя между холмами, рванулся к длинной серой колонне.

Оба генерала с интересом наблюдали за действиями смельчаков. В это время к генералам подъехало несколько машин.

– Что тут происходит, товарищи генералы? – неожиданно спросил их кто-то.

Ротмистров и Кириченко обернулись. Это был Конев. Еще не зная, одобрит ли Конев их действия, Ротмистров доложил о своем намерении. Однако командующий и не собирался их критиковать.

– Быстрее дайте мне бинокль! – попросил Конев.

Танк лейтенанта, искусно используя складки местности, незаметно подошел к колонне на довольно близкое расстояние. Остановившись за какими-то развалинами, он чуть выждал, а затем вдруг на большой скорости рванулся к колонне, ведя огонь с ходу.

* * *

Колонна эта состояла из различных частей и подразделений 57-й и 198-й пехотных дивизий, музыкальной команды какого-то полка, строительной роты и остатков бригады полковника Фехнера.

Единственными офицерами в колонне были сам полковник, майор и лейтенант. Командовал колонной Фехнер. Полковнику стоило больших усилий сдержать себя, чтобы не высказать вслух свое негодование по поводу столь скверно организованной операции. Марш, совершенный ночью, по сути дела, уже возле моста у Шандеровки превратился в постыдное бегство.

В трех километрах от Шандеровки полковник собственными глазами видел, как его полки были разметаны огнем противника. Солдаты разбегались подальше от дороги, по которой двигалась колонна.

– Камараден! Помогите нам!.. Помогите!.. – жалобно взывали раненые, но на них никто не обращал внимания. Полковник Фехнер искал свой штабной вездеход. Он нашел его метрах в ста – тот был зажат между орудием и тягачом. Собственно, это был уже не автомобиль, а куча железного лома. Шофера и след простыл. Повсюду валялись изувеченные, полуобгоревшие трупы.

Потрясенный Фехнер поспешил присоединиться к одной из небольших групп солдат, двигавшихся по ту сторону дороги на запад. Вместе с двумя офицерами ему с трудом удалось организовать из этих разрозненных групп и группок нечто похожее на воинскую колонну. Пробиваться самостоятельно в Лисянку полковник считал бессмысленным. Он приказал, чтобы по пути движения солдаты забирали у убитых и раненых оружие и боеприпасы. Полковник торопил солдат, стараясь нагнать потерянное время. Посоветовавшись с майором и лейтенантом, он решил обойти русский заслон с севера.

Солдаты недовольно ворчали, ругались за спиной полковника. Это и неудивительно: они еле передвигали ноги от усталости. К утру удалось создать три группы по пятьдесят человек, поставив им задачу боевого охранения всей колонны. В боевое походное охранение пошла группа во главе с лейтенантом, слева колонну охраняла группа майора, а справа – группка, которую возглавил обер-фельдфебель. Сам полковник Фехнер остался в центре колонны. Связь между группами осуществлялась посыльными.

Однако не успели группы охранения отойти от колонны, как кто-то крикнул:

– Танки!

Полковник, ехавший на автомобиле, оглянулся и увидел, что из-за развалин выезжает Т-34. Первый же снаряд, выпущенный из танка, поднял среди солдат панику. Они побросали оружие и разбежались.

Фехнер громко закричал, пытаясь остановить бегущих. Об оказании сопротивления никто даже и не думал. Все, в том числе и раненые, бежали к лесу.

– Назад! – заорал полковник, но на его слова никто не обратил внимания.

Над машиной просвистела пулеметная очередь. Гремели разрывы снарядов. Солдаты поднимали руки вверх.

Полковник заскрипел зубами от злости и бессилия и толкнул шофера.

Еще одна пулеметная очередь. Шофер почему-то правил на группу деревьев, но через секунду он беспомощно уронил голову на баранку.

Машина продолжала катиться, и Фехнеру ничего не оставалось, как на ходу выпрыгнуть в присыпанный снегом кустарник. При падении он вывихнул левую ногу, Ему казалось, что грохот танка преследует его. Полковник лежал не шевелясь, не желая ничего видеть: ни танка, ни мертвых солдат, лежавших тут и там на снегу.

Его бросило в жар. Разрывы снарядов как бы стали удаляться: видимо, танк стрелял в другую сторону. Преодолевая резкую боль в ноге, полковник все же встал и пошел. Услышав под собой треск льда, он сообразил, что под ним ручей. Повалившись в воду, он с жадностью напился. Грохот танка снова приблизился. Фехнер посмотрел на свою руку – она была в крови. Кряхтя, он снова встал. Чтобы остудить горевшую огнем ногу, пошел прямо по воде, и вода сразу же окрасилась кровью. Он обмыл лицо водой. Из реки на него смотрели чьи-то безумные глаза. Он невольно поднял руки, словно хотел защитить себя от них, но в тот же момент упал, прошитый пулеметной очередью.