Текст книги "Фланкер"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА VII. Темная история (Продолжение)

Офицер, так легко рассчитавшийся с несчастным писцом, перешел через площадь и направился к пристани Монтерилья.

Он шел все тем же спокойным шагом, каким вышел из лавочки писца. Наконец, после двадцати минут ходьбы по пустым улицам и мрачным переулкам, он остановился перед домом очень подозрительной наружности; в окнах дома горел яркий свет, а на террасе сторожевые собаки лаяли на луну. Офицер два раза стукнул в дверь.

Ответили ему не скоро; крики и песни внутри дома мгновенно затихли; наконец он услышал тяжелые приближающиеся шаги, дверь приотворилась, и пьяный голос грубо спросил:

– Кто там?

– Мирный человек, – ответил офицер.

– Гм! Поздненько ходите по городу, да еще проситесь в дом! – ответил голос, как бы раздумывая.

– Я не хочу войти в дом.

– Так какого же черта вам надо?

– Хлеба и соли для странствующих воинов, – ответил офицер повелительным тоном, становясь таким образом, что лунный свет падал ему на лицо.

– Бог мой! Да это синьор дон Торрибио Карвахал! – воскликнул пьяный голос с выражением удивления и глубокого уважения. – Кто бы мог узнать ваше сиятельство под этой негодной одеждой? Входите, входите, они с нетерпением ждут вас.

И человек этот стал так же услужлив, как за несколько минут до того был груб; он поспешил снять цепь, державшую дверь приотворенной, и широко распахнул ее.

– Это напрасно, Пепито, – сказал офицер, – повторяю тебе, я не войду в дом; сколько их?

– Двадцать человек, ваше сиятельство.

– Вооруженные?

– Полностью.

– Пусть живо сойдут сюда, я жду их; иди, сын мой, время не терпит.

– А вы, ваше сиятельство?

– Ты принесешь мне шляпу, накидку, шпагу и пистолеты. Поспеши.

Пепито не заставил повторять этого приказа; оставив дверь отворенной, он выбежал прочь.

Через несколько минут двадцать разбойников, вооруженных с ног до головы, вышли на улицу, подталкивая друг друга. Подойдя к офицеру, они почтительно ему поклонились и по его знаку молча остановились.

Пепито принес вещи, названные тем, кого писец величал доном Аннибалом, а Пепито – доном Торрибио и который, вероятно, носил много еще различных имен, но мы оставим временно за ним последнее имя.

– Готовы ли лошади? – спросил дон Торрибио, прикрывая свой мундир широким плащом и закладывая за пояс длинную саблю и пару двуствольных пистолетов.

– Да, ваше сиятельство, – ответил Пепито со шляпой в руке.

– Хорошо! Сын мой, ты отведешь их туда, куда я тебе сказал, но так как ночью запрещено ездить верхом по улицам, ты внимательнее стереги солдат.

Все разбойники расхохотались при этом странном наказе.

– Вот и готово, – сказал дон Торрибио, надев шляпу с широкими полями, принесенную Пепито. – Теперь можем отправляться. Слушайте меня внимательно, господа.

Бродяги, польщенные таким высоким обращением, придвинулись к дону Торрибио, чтобы лучше слышать его наставления.

Тот продолжал:

– Двадцать человек, идущих толпой по городским улицам, без сомнения, пробудили бы подозрение полицейских; мы же должны быть как можно осторожнее и действовать как можно более скрытно, чтобы нам удалось предприятие, на которое я собрал вас. Сейчас вы разойдетесь и каждый по отдельности направитесь к стенам монастыря Бернардинок. Придя туда, вы скроетесь где и как найдете лучше и не шевельнетесь без моего приказа. Поняли?

– Да, ваше сиятельство, – ответили разбойники все разом.

– Хорошо, идите, вы должны быть у монастыря через четверть часа.

Разбойники рассыпались в разные стороны с быстротой полета хищных птиц; через две минуты они скрылись за углами ближайших домов.

Остался один Пепито.

– Не позволите ли мне сопровождать ваше сиятельство? – спросил он почтительно. – Один я здесь ужасно соскучусь.

– Я и сам не желал бы ничего лучшего, но кто же нам приготовит коней без тебя?

– Справедливо, я об этом не подумал.

– Но будь спокоен, друг мой, если дело удастся, как я надеюсь, то ты скоро уйдешь со мной.

Пепито удовольствовался этим обещанием. Почтительно поклонившись таинственному человеку, он вошел в свой дом, тщательно закрыв за собой дверь.

Дон Торрибио остался один и глубоко задумался; наконец он поднял голову, надвинул шляпу на глаза, запахнулся своим плащом и удалился большими шагами, прошептав:

– Удастся ли?..

Монастырь Бернардинок был расположен в лучшем квартале Мехико. В описываемое нами время в нем находилось полторы сотни монахинь и около шестидесяти послушниц. Все сестры могли свободно выходить из него, делать и принимать визиты; устав монастыря был довольно легок, и, исключая богослужения, на которых обязательно должны были присутствовать все монахини, они после молитвы уходили в свои кельи и могли заниматься всем чем захочется, не возбуждая, по-видимому, ничьего внимания.

Игуменья была маленького роста, толстая, крепкая шестидесятилетняя женщина; лицо ее было без всякого выражения, одни только серые глаза ее при внутреннем волнении разгорались и искрились.

В минуту, в которую мы входим в ее роскошно и тем не менее строго убранную просторную келью, то есть за несколько минут до вышеописанной сцены, игуменья сидела в большом кресле с высокой прямой спинкой, над которой возвышалась игуменская митра; сиденье же было из золоченой кожи, обитое двойной бахромой – шелковой и золотой.

В руках ее была открытая книга, но игуменья не смотрела в нее, о чем-то задумавшись.

Дверь ее кельи тихо отворилась, и молодая девушка в костюме послушницы робко подошла, боязливо ступая по паркету.

Она остановилась перед креслом игуменьи и молча ждала, когда та поднимет глаза.

– А! Ты здесь, дитя мое, – произнесла наконец игуменья, заметив послушницу. – Подойди!

Та сделала еще несколько шагов.

– Отчего ты вышла сегодня утром, не спросив моего позволения?

Услышав эти слова, которых, однако, послушница должна была ожидать, последняя смешалась, побледнела и прошептала какие-то несвязные слова.

Игуменья строго проговорила:

– Берегись, малютка, хотя ты еще только послушница и наденешь покрывало еще через несколько месяцев, но, как и все твои подруги, ты зависишь только от меня, от одной меня.

Слова эти были произнесены с таким ударением и интонацией, что послушница задрожала.

– Ты была подругой, почти сестрой той безумной, сопротивление которой нашей неограниченной воле сломилось, как слабый тростник, и которая умерла сегодня утром.

– Так вы думаете, что она умерла, мать моя? – боязливо ответила девушка голосом, надломленным от горя.

– Кто в этом сомневается? – воскликнула вдруг игуменья, привскочив в своем кресле и устремив взгляд ехидны на бедного ребенка.

– Никто, сударыня, никто! – прошептала девушка, с ужасом отступая.

– Не ты ли присутствовала со всеми сестрами на ее похоронах? – продолжала игуменья с ужасным ударением. – Не слыхала ты разве молитв, произнесенных над ее гробом?

– Это правда, мать моя.

– Ты не видела разве, как тело ее было опущено в склеп и как был надвинут надгробный камень, который откроет

только ангел божественного правосудия в день последнего суда? Скажи, не была ты разве при этой печальной и ужасной церемонии?! Осмелишься ли ты предполагать, что все это было не так и что она еще жива, это негодное создание, которое Бог в гневе своем мгновенно поразил, чтобы она служила примером для тех, кого сатана побуждает к возмущению.

– Простите, святая мать, простите! Я видела то, что вы говорите, я присутствовала при ее похоронах. Да, сомнений быть не может, бедная донья Лаура умерла!

Произнеся эти последние слова, девушка не могла удержать слез.

Игуменья подозрительно поглядела на нее.

– Хорошо, – сказала она, – уйди; но повторяю, берегись! Я знаю, что и в твой ум проник дух возмущения, я буду наблюдать за тобой.

Девушка почтительно поклонилась и повернулась, чтобы исполнить приказ игуменьи.

Вдруг раздался ужасный шум; крики, угрозы разносились по коридорам. Послышался быстро приближающийся топот беспорядочно бегущей толпы.

– Что это значит? – с ужасом воскликнула игуменья. – Отчего такой шум?

Она в волнении неверным шагом пошла к дверям, в которые уже нетерпеливо стучались.

– Боже мой, Боже! – прошептала послушница, устремляя молящий взор на статую Святой Девы, лучезарный лик которой, казалось, улыбался ей. – Не освободители ли это?

Возвратимся теперь к дону Торрибио, который отправился к монастырю вслед за своими товарищами.

Вся его шайка собралась под стенами монастыря.

По дороге разбойники, чтобы не встретить помех со стороны полицейских, того, который попадался им, спокойно связывали и вели за собой до встречи с другим. Благодаря этой проделке они беспрепятственно достигли монастыря, ведя с собой двенадцать скрученных пленных полицейских.

Подойдя к монастырю, дон Торрибио приказал уложить их на землю у стены друг на друга.

Потом, вынув из кармана бархатную полумаску, он надел ее на глаза. Все его товарищи сделали то же самое. Подойдя к развалившемуся домику, стоявшему неподалеку от них, дон Торрибио плечом выставил дверь. Хозяин развалины выбежал на улицу испуганный, полуодетый. Увидев у своей лачуги толпу людей в масках, несчастный с ужасом отступил.

Дон Торрибио торопился и потому пошел прямо к цели.

– Доброй ночи, тио Саладо, рад видеть тебя в добром здравии, – сказал он.

Тот отвечал, сам не понимая даже, что говорит:

– Благодарю вас, кабальеро, вы так добры.

– Хорошо, торопись, надень плащ и иди с нами.

– Я? С вами? – с ужасом переспросил Саладо.

– Да, ты.

– Но на что я вам нужен?

– Я скажу тебе: беру тебя с собой затем, что знаю, что ты очень уважаем в монастыре и имеешь свободный пропуск в него во всякое время.

– Боже мой! Как можно, кабальеро! – воскликнул несчастный.

– Без возражений, торопись – или я немедленно всажу тебе пулю в лоб.

Глухой стон вырвался из груди несчастного Саладо; он оглядел всех замаскированных отчаянным взглядом и был вынужден повиноваться.

От домика старика до монастыря было всего несколько шагов, дон Торрибио обратился к пленнику, полумертвому от страха:

– Слушай, приятель, вот мы и пришли, открой нам теперь двери.

– Но, ради неба, – воскликнул старик, еще пытаясь сопротивляться, – как я могу это сделать? Подумайте, я не имею никаких средств к тому…

– Слушай, – сказал повелительно дон Торрибио, – ты понимаешь, что у меня нет времени спорить с тобой. Или ты проводишь нас в монастырь и получаешь этот кошелек со всем, что в нем есть, или, если не хочешь провести нас, – добавил он, спокойно вынимая из-за пояса пистолет, – я тотчас раздроблю тебе голову!

Холодный пот выступил на висках у старца; он очень хорошо знал разбойников своей родины, чтобы сомневаться в исполнении их обещания.

– Ну что же! Решился ли ты? – спросил дон Торрибио, взводя курок пистолета.

– Погодите, кабальеро, не шутите этим, я попробую.

– Чтобы вернее удалось, вот тебе кошелек, – сказал дон Торрибио.

Старик с неимоверной радостью схватил его и медленно направился к двери в монастырской стене, раздумывая, каким бы образом он мог честно заработать подаренную сумму без личного риска – задача, которую, признаемся, нелегко было разрешить.

ГЛАВА VIII. Темная история (окончание)

Старик наконец решился. Вдруг счастливая мысль мелькнула у него в голове, и с лукавой улыбкой он приподнял молот, чтобы стукнуть в дверь. В ту минуту, когда он хотел опустить его, дон Торрибио удержал его руку.

– Что такое? – спросил Саладо.

– Одиннадцать часов давно уже пробило, все спят или должны уже спать в монастыре, не лучше ли испробовать другое какое средство?

– Вы ошибаетесь, кабальеро, – ответил старик, – привратница не спит.

– Ты уверен?

– Еще бы! – уверенно сказал старик, уже составивший план действий и боявшийся теперь, чтобы этот человек не изменил своих намерений и не вздумал взять деньги обратно. – Монастырь Бернардинок открыт и днем и ночью для тех, кто идет в него за лекарствами. Предоставьте действовать мне.

– Делай как знаешь, – ответил начальник шайки, отпуская его руку.

Саладо не заставил повторять разрешения, он поспешил опустить тяжелый молот, громко стукнувший по медному гвоздю. Дон Торрибио с товарищами плотно прижались к стене.

Через минуту окошко в двери отворилось, и в отверстии показалось сморщенное лицо привратницы.

– Кто ты, брат мой? – спросила она дрожащим и заспанным голосом. – Зачем стучишься ты в монастырь Бернардинок в такой поздний час?

– Пресвятая Дева Мария! – воскликнул Саладо с лицемерным видом.

– Да успокоит тебя Бог, брат мой, разве ты болен?

– Я бедный рыбак, знакомый тебе, сестра моя, душа моя погружена в большое горе.

– Как зовут тебя, брат мой? Голос твой мне очень знаком, но ночь так темна, что я не могу разглядеть твое лицо.

«Надеюсь, что ты и не увидишь его», – подумал Саладо, и громко прибавил:

– Я – сеньор Темиладо, рыбак, который держит трактир на пристани Платерос.

– А-а! Узнаю тебя, брат мой. Что же тебе надо? Говори поскорее.

– Ах, сестра! Моя жена и двое моих детей заболели. Достойный отец, францисканец, прислал меня попросить у вас три бутылки вашей чудотворной воды.

Мы должны заметить, что в Мексике каждый монастырь приготовляет свою чудотворную воду, рецепт который старательно скрывается; вода эта, как говорят, излечивает все болезни, поэтому, понятно, стоит очень дорого, и монастырский доход значительно увеличивается.

– Христос мой! – воскликнула старуха, у которой глаза разгорелись при таком непомерном требовании. – Три бутылки!

– Да, сестра. Я прошу у тебя позволения войти присесть; я шел так быстро, болезнь жены и детей так встревожила меня, что я едва стою на ногах.

– Бедный человек! – воскликнула сострадательная привратница.

– Да, сестра, ты окажешь действительное благодеяние.

– Сеньор Темиладо, осмотритесь, прошу вас, хорошенько, нет ли кого еще на улице, мы живем в такое дурное время, что должны быть очень осторожны.

– Никого нет, сестра, – ответил старик, делая знак разбойникам быть готовыми.

– Тогда я открываю.

– Бог вознаградит тебя за это, сестра.

– Аминь! – сказала она набожно.

Послышалось бряцанье ключа в замке, потом визг отодвинутой задвижки, и дверь наконец приоткрылась.

– Входи скорей, брат мой, – проговорила монахиня. Но Саладо осторожно попятился назад, и на его месте возник дон Торрибио.

Он тотчас же бросился на монахиню, не дав ей времени разглядеть себя, схватил ее за горло и, сдавив его, как щипцами, сказал ей на ухо:

– Только крикни, старая колдунья, тут тебе и конец! Испуганная таким внезапным нападением, видя перед собой человека в маске, старуха лишилась чувств. Дон Торрибио, видя, что она ничем не может быть им полезна, приказал завязать ей рот и крепко связать, потом, оставив двоих разбойников караулить двери, он взял у привратницы связку ключей и пошел с остальными товарищами к строению, в котором жили монахини. Дону Торрибио нужно было пройти в келью игуменьи, а ее нелегко было найти, поэтому он приказал разбойникам поднять в строении шум.

Разбойники, войдя в коридор, стали кричать, произносить проклятия, бросались в разные двери, везде рыли, стучали, грабили.

Монахини, привыкшие к спокойствию и тишине, проснулись от этого шума и, как белые голуби, с испугом бросились к келье игуменьи, которая, разделяя их ужас и окруженная ими, открыла дверь в коридор, из которого слышались страшные проклятия.

Внезапно она увидела толпу замаскированных демонов, кричавших, потрясавших всевозможным оружием. Но, прежде чем она успела вскрикнуть, дон Торрибио бросился к ней, и тотчас весь шум утих.

– Не шумите, – сказал он, – мы не хотим причинить вам зло; напротив, мы пришли поправить зло, сделанное вами.

При виде стольких мужчин в масках все монахини онемели от ужаса.

– Чего вы хотите от меня? – прошептала игуменья дрожащим голосом.

– Сейчас вы это узнаете, – ответил дон Торрибио и обратился к одному из своих людей: – Подай серную светильню.

Разбойник молча подал ему то, что он просил.

– Теперь слушайте внимательнее, сеньора. Вчера одна из послушниц вашего монастыря, отказавшаяся несколько дней тому назад принять покрывало, скоропостижно умерла.

Игуменья обвела вокруг себя повелительным взглядом и обратилась к человеку, говорившему с ней:

– Не понимаю, что вы хотите сказать, – смело ответила она.

– Очень хорошо, я ждал этого ответа. Продолжаю. Этой послушнице было шестнадцать лет, звали ее донья Лаура де Асеведо-и-Реаль дель Монте; она принадлежала к одной из первейших фамилий республики. Сегодня утром проходили ее похороны со всей церемонией, обычной в подобном случае, в церкви этого же монастыря, потом тело ее с величайшей пышностью было опущено в склеп, назначенный для погребения монахинь.

Он остановился, устремив на игуменью через маску огненный взгляд.

– Повторяю, я не знаю, что вы хотите сказать, – ответила та холодно.

– Ага! Хорошо, слушайте же еще, сеньора, и постарайтесь воспользоваться этим, потому что теперь вы находитесь в руках людей, которые, клянусь вам, не тронутся ни вашими слезами, ни стонами, если вы вынудите их на дальнейшие меры.

– Делайте что вам будет угодно, – ответила игуменья все так же холодно. – Я в ваших руках; знаю, что, по крайней мере в настоящую минуту, мне неоткуда ждать помощи. Бог даст мне силы перенести мучения.

– Сеньора, – ответил, усмехаясь, дон Торрибио, – вы богохульствуете! Это смертный грех, добровольно творимый вами, но это ваше дело, меня оно не касается. Мое дело вот какое: вы сию же минуту должны указать мне вход в склеп и место, где покоится донья Лаура де Асеведо; я поклялся похитить ее отсюда во что бы то ни стало. Что бы ни было, но клятву свою я исполню! Если вы сделаете то, что я прошу, все мы с телом покойной тотчас удалимся, не тронув ни малейшей вещички из несметных богатств этого монастыря.

– А если я не сделаю этого? – ответила игуменья надменно.

– В таком случае, – произнес дон Торрибио с ударением, отчетливо выговаривая каждое слово, – монастырь будет разграблен, а вы подвергнетесь такой пытке, которая, надеюсь, развяжет вам язык.

Игуменья презрительно улыбнулась.

– Начинайте с меня, – сказала она.

– Именно это я и намереваюсь сделать. Эй! – крикнул он разбойникам. – За дело!

Два разбойника выступили вперед и схватили игуменью, которая и не думала защищаться. Она стояла неподвижно и с виду спокойно, но легкое подрагивание бровей выказывало тщательно скрываемую ею внутреннюю бурю.

– Это ваше последнее слово, сеньора? – спросил дон Торрибио.

– Исполняй свою службу, палач, – презрительно ответила она, – попробуй победить волю старухи.

– Начинайте! – приказал он державшим игуменью разбойникам.

– Подождите! Остановитесь, ради самого Бога! – воскликнула молодая девушка, смело бросаясь к игуменье и отталкивая разбойников.

Эта девушка была той самой послушницей, с которой говорила игуменья в минуту вторжения в монастырь разбойников.

Наступила минута колебания и общего удивления.

– Молчи, я приказываю тебе, – крикнула игуменья, – пусть я буду мучиться, Бог все видит!

– Именно потому, что Он нас видит, я и буду говорить, – решительно ответила послушница. – Это Он послал сюда этих незнакомых мне людей, чтобы помешать свершению великого преступления!.. Идите за мной, господа, вы не должны терять ни минуты, я проведу вас к склепу.

– Несчастная! – воскликнула игуменья, с бешенством вырываясь из рук державших ее разбойников. – Несчастная, теперь на тебя падет мой гнев!

– Я это знаю, – печально ответила девушка, – но никакое личное побуждение не помешает мне исполнить святой долг.

– Завяжите рот этой старой бездельнице! – приказал начальник.

Приказ был немедленно исполнен; несмотря на отчаянное сопротивление, игуменья в несколько секунд была крепко связана.

– Один из вас останется здесь стеречь ее, – продолжал дон Торрибио, – и при малейшем подозрительном движении пусть раздробит ей голову.

Потом, изменив тон, он обратился к послушнице.

– Тысячу раз благодарю вас, сеньора, – промолвил он с чувством, – окончите то, что вы так хорошо начали, проведите нас к этим гнусным склепам.

– Пойдемте, господа, – ответила она, отправляясь впереди разбойников.

Разбойники вмиг присмирели, пошли за ней молча, с выражением глубокого уважения.

По решительному приказу дона Торрибио все монахини, успокоенные, разошлись по своим кельям.

Пока послушница и разбойники шли по коридору, дон Торрибио подошел к молодой девушке и сказал ей на ухо два-три слова, от которых она задрожала.

– Не бойтесь ничего, – добавил он, – я только хотел доказать вам, что все знаю; я хочу быть для вас, сеньорита, самым почтительным и преданным другом.

Девушка вздохнула, ничего не ответив.

– Что с этого дня с вами будет? Вы останетесь в монастыре одна, беззащитная перед ненавистью этой фурии, для которой на свете не существует ничего святого; вы немедленно заместите ту, которую мы спасаем. Не лучше ли вам последовать за ней?

– Бедная, бедная Лаура! – с глухим вздохом проговорила девушка.

– Неужели вы покинете ее в такую решительную минуту, в которую более чем когда-либо ей нужны ваша опора и помощь, не вы ли ее молочная сестра, ее любимый друг! Что вас удерживает? Вы сирота с самого детства, на Лауре сосредоточились все ваши привязанности… Умоляю вас, отвечайте мне, донья Луиза.

Девушка удивилась, почти ужаснулась.

– Вы меня знаете! – воскликнула она.

– Не сказал ли я вам, что знаю все? Полноте, дитя мое, если не для себя, то для нее уйдите отсюда; не вынуждайте меня покинуть вас здесь, в руках ваших врагов, которые подвергнут вас ужаснейшим мучениям.

– Вы этого хотите? – печально прошептала девушка.

– Это она умоляет вас моими словами.

– Хорошо, пусть так, моя жертва будет полной, я последую за вами, хотя не знаю, хорошо или дурно делаю, поступая таким образом. Но, несмотря на то, что я вас не знаю, что маска скрывает от меня ваши черты, я верю вашим словам, мне кажется, что у вас благородное сердце – дай Бог, чтобы я не ошиблась.

– Это Бог по своему милосердию внушает вам такое решение, бедное дитя.

Донья Луиза склонила голову на грудь с тяжелым вздохом, похожим на стон.

Они вышли из дома и направились к нежилым строениям, . из которых веяло сыростью и гнилью.

– Куда вы ведете нас, сеньорита? – спросил дон Торри-био. – Я думал, что в вашем монастыре, как и в других, склепы вырыты под церковью.

– Я веду вас не в склеп, – ответила девушка дрожащим голосом.

– Но куда же?

– В тюрьму!

– Что вы говорите! – воскликнул дон Торрибио, едва сдерживая гнев.

– Да, гроб, при всех опущенный сегодня утром в склеп, – продолжала донья Луиза, – ив самом деле был с телом бедной Лауры; невозможно было сделать иначе, потому что обряд требует, чтобы мертвые были похоронены в своей одежде и с открытым лицом. Но как только все разошлись и церковные двери заперлись за ассистентами, игуменья приказала поднять камень склепа, вынуть гроб и перенести тело в самую глубокую монастырскую тюрьму… Но вот мы и пришли, – сказала она, останавливаясь в самой дальней пустой полуразвалившейся зале и указывая на широкий камень, лежащий на земле.

– Поднимите этот камень, – обратился дон Торрибио глухим голосом к своим мрачным товарищам, в масках и с факелами стоявшим вокруг девушки.

После некоторых усилий камень был поднят, и всеобщим взорам открылась темная пропасть, из которой на них пахнуло теплым зловонным воздухом.

– Но, – сказал дон Торрибио через минуту, – эта яма пуста!

– Да, та, которую вы ищете, еще ниже, – грустно ответила донья Луиза.

– Как еще ниже! – воскликнул он с ужасом.

– Этот склеп не достаточно глубок, случайно он может быть открыт, могут быть услышаны крики. Существуют еще два таких же склепа один под другим. Когда по какой бы то ни было причине игуменья решает навсегда вычеркнуть из списка живых одну из монахинь, то эту несчастную спускают в последний склеп, который называется Адом Там умирает всякий шум, всякое рыдание остается без эха, всякая жалоба напрасна. Ищите ниже, господа, еще ниже.

При этих словах дон Торрибио почувствовал, как холодный пот выступил у него на висках, волосы его встали дыбом, действительность казалась кошмаром. Преодолев волнение, охватившее его, он сошел в склеп по лестнице, прислоненной к одной стене; несколько разбойников в масках спустились вслед за ним.

После недолгих поисков они нашли камень, подобный первому, и отодвинули его. Дон Торрибио опустил в склеп факел.

– Пустой! – воскликнул он с ужасом.

– Ниже ищите, ниже, говорю вам! – глухим голосом ответила донья Луиза, остававшаяся наверху.

Дон Торрибио с бешенством стал искать камень следующего склепа. Не успели его отодвинуть, как он наклонился к отверстию, всунул в него факел и заглянул вниз.

– Вижу ее! Несчастная! – воскликнул он голосом, скорее похожим на рев зверя, чем на человеческий голос.

И, больше не медля, даже не рассчитав расстояния, он прыгнул в пропасть.

Через несколько минут он появился в зале, неся на руках безжизненное тело доньи Лауры.

– Назад, друзья мои! Назад! – крикнул он своим товарищам. – Не останемся ни одной лишней секунды в этой берлоге хищных зверей с человеческим лицом.

По его знаку один сильный разбойник схватил на руки бедную донью Луизу, и все бегом направились к монастырю. Скоро они вошли в келью игуменьи.

При виде их игуменья приложила все усилия, чтобы вырваться из веревок, связывавших ее; она извивалась, как ехидна, устремив бешеные, злобные взгляды на людей, разрушивших ее гнусные замыслы.

– Негодная! – воскликнул дон Торрибио, подойдя к ней со своей ношей и презрительно толкнув ее ногой. – Будь проклята! Наказание твое начинается, твоя жертва ускользает от тебя.

Сверхъестественным усилием игуменье удалось несколько ослабить повязку, стягивавшую ей рот.

– Может быть! – воскликнула она голосом, прозвучавшим в ушах дона Торрибио, как погребальный колокол.

Сломленная этим последним усилием, она упала без чувств.

Через пять минут после этого события в монастыре оставались только живущие в нем.