Текст книги "Фланкер"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА V. Взаимные объяснения

Вольная Пуля с обоими своими товарищами, благодаря занимаемому ими месту, не только видели все, что происходило на прогалине, но и слышали от слова до слова весь разговор Верного Прицела с Красным Волком. Многие годы оба канадских охотника были связаны тесной дружбой, сколько уже раз они предпринимали вместе самые отважные экспедиции против индейцев; секретов между ними не было, все у них было общее – и враги, и друзья.

Вольная Пуля знал о событии, на которое намекал Красный Волк, и если бы некоторые причины, которые мы откроем позднее, не помешали ему, он вторично помог бы своему другу похитить у апачей Дикую Розу. Одного только он не мог объяснить себе: присутствие Верного Прицела среди апачей, раздора, крики и выстрелы которого он слышал и законченного теперь дружеским разговором.

Однако он решился рискнуть и дать знать другу о своем присутствии давно условленным между ними сигналом. Тогда он тонко свистнул, и Верный Прицел вздрогнул, услышав знакомый сигнал, который имел еще другое следствие, не предвиденное Вольной Пулей: ветви дерева, к стволу которого он прижался, осторожно раздвинулись, и человек, повисший на руках, вдруг упал в траву в двух шагах от него, но так легко, что падение его не произвело ни малейшего шума.

При первом же взгляде на человека, точно с неба свалившегося к его ногам, Вольная Пуля узнал его и, благодаря умению владеть собой, ничем не выдал охватившего его удивления при таком неожиданном появлении.

– Что за фантазия пришла вам, вождь, прогуливаться ночью по деревьям, – сказал он, усмехаясь, на ухо подошедшему к нему индейцу.

– Летучий Орел стережет апачей, – ответил тот охотнику также на ухо. – Брат мой не ожидал увидеть меня?

– В прериях всего должно ожидать, вождь; признаюсь, что в настоящую минуту мне в особенности очень приятна встреча с вами.

– Брат мой идет по следу апачей-антилоп?

– Час тому назад я не знал, что они так близко, клянусь вам, вождь! Если бы не ваши выстрелы, вероятно, теперь я бы спал спокойно в своем лагере.

– Да, брат мой услышал звук ружья своего друга и пошел к нему.

– Вы угадали, вождь. Расскажите же мне теперь, в чем дело, я ничего не знаю.

– Разве белый брат не слышал Красного Волка?

– Отлично слышал; и нет ничего другого?

– Ничего. Летучий Орел похитил свою жену, апачи преследовали их, как негодные волки, и сегодня ночью напали на них у их костра.

– Дикая Роза в безопасности?

– Дикая Роза – жена команча! Она не ведает страха.

– Это я знаю, но не в этом теперь дело – что вы рассчитываете делать?

– Выждать благоприятную минуту и напасть на этих собак.

– Пусть брат мой предоставит мне вести это дело, – сказал охотник, – намерения его очень скоры, я немного изменю их. Его присутствие скорее может повредить нам, чем принести пользу; мы не можем надеяться побить таких многочисленных врагов. Благоразумие требует, чтобы мы прибегли к хитрости… Обещает ли вождь не делать ни одного движения без моего сигнала? – упорно повторил охотник.

– Летучий Орел – вождь, он обещает повиноваться Седой Голове.

– Хорошо, теперь смотри, ожидание твое не будет продолжительным.

Сказав это, старый охотник смело раздвинул кусты и в сопровождении обоих товарищей твердым шагом вышел на прогалину.

Мы видели тревогу, произведенную их неожиданным появлением.

Летучий Орел опять вернулся в свою засаду на вершину дерева, с которого он сошел только затем, чтобы сообщить охотнику необходимые сведения.

Вольная Пуля остановился подле Верного Прицела.

– Друг, – сказал он ему по-испански, на языке, понятном почти всем индейцам, – приказ твой исполнен: Летучий Орел и его жена находятся теперь в лагере мексиканцев.

– Хорошо, – ответил Верный Прицел, понимая хитрость друга. – Кто эти люди, сопровождающие тебя?

– Два охотника, которых послал со мной вождь гачупинов55
  Гачупины, люди, носящие башмаки, – презрительное название, данное индейцами испано-американцам еще в эпоху открытия Америки.


[Закрыть]; сам он немедленно явится с тридцатью всадниками, несмотря на мои уверения, что ты находишься среди друзей.

– Возвратись-ка к нему и скажи от меня, что ему нет нужды беспокоиться… или нет, погоди: чтобы не вышло какого недоразумения, я сам пойду к нему.

Слова эти произнесенные без всякой натянутости, так естественно, и при этом еще человеком, которого все присутствующие индейцы ценили по достоинству, произвели на них изумительное действие.

Не раз уже было говорено в различных наших сочинениях, что краснокожие соединяют в себе безумную отвагу с величайшей осторожностью; они никогда не предпринимают дела с сомнительной выгодой для них и при дурном обороте его никогда не стыдятся отступить.

Конечно, Красный Волк был храбрый человек, во многих сражениях он дал тому доказательства; между тем он не поколебался в целях общей выгоды пожертвовать своими тайными желаниями. Как ни был он хитер, но уверенность, с какой говорил Верный Прицел, и неожиданное вмешательство его друга окончательно сбили его с толку, он поверил им и немедленно сориентировался.

– Брат мой Седая Голова приятный гость, – сказал он, – сердце мое радуется, принимая друга. Он и его товарищи могут сесть у огня совета, трубка вождя будет им сейчас подана.

– Красный Волк великий вождь, – ответил Вольная Пуля, – я счастлив, что он расположен ко мне, и с величайшим удовольствием принял бы приглашение, если бы крайне важные причины не вынуждали меня как можно скорее отправиться к моим бледнолицым братьям, ожидающим меня на незначительном расстоянии от лагеря апачей-антилоп.

– Надеюсь, что никакое облако не находится между Седой Головой и его братом Красным Волком, – лукаво заметил вождь. – Храбрые воины должны уважать друг друга.

– Я того же мнения, вождь, вот потому-то я и вошел так открыто в ваш лагерь один, когда мог прийти со многими белыми воинами.

– Лагерь друзей белого охотника недалеко отсюда? – спросил Красный Волк.

– Недалеко, – ответил Вольная Пуля, – на четыре или пять перелетов стрелы, не более, по направлению к западу.

– О-о-а! Жаль, – сказал индеец, – иначе я проводил бы своих братьев до их лагеря.

– А кто мешает вождю идти с нами? – откровенно осведомился старый охотник. – Уж не боится ли он дурного приема?

– О-о-а! Кто посмел бы не принять Красного Волка с должным ему уважением? – гордо возразил апач.

– Конечно, никто.

Красный Волк наклонился к подчиненному вождю и сказал ему на ухо несколько слов; тот встал и ушел с прогалины. Охотники с беспокойством наблюдали это движение и обменялись взглядом, который означал: будем настороже! Без притворства отступив на несколько шагов, они сдвинулись плотнее, готовясь действовать при первом же подозрительном знаке; зная предательский характер людей, среди которых они находились, они ожидали от них всякой гадости. В следующую минуту индеец, высланный вождем, возвратился на прогалину; он отсутствовал не более десяти минут.

– Ну что? – спросил его Красный Волк.

– Правда, – лаконично ответил индеец.

Лицо вождя омрачилось, слова индейца убедили его, что Вольная Пуля не лгал ему, – он выслал индейца для того, чтобы тот справился, действительно ли поблизости видны огни лагеря бледнолицых.

Ответ посланного убедил его, что измена в настоящую минуту немыслима, что придется продолжать выказывать притворное расположение и расстаться с беспокойными гостями не так, как ему хотелось бы.

По его приказу лошади были отвязаны и воины вскочили в седла.

– Близок день, – сказал он. – Луна вернулась к большой горе. Я отправляюсь в путь с моими воинами. Пусть Ваконда покровительствует моим белым братьям!

– Благодарю, вождь, – ответил Верный Прицел, – не пойдете ли и вы со мной?

– У нас разные дороги, – сухо ответил вождь, отпуская поводья своего коня.

– Это верно, проклятая собака, – проворчал сквозь зубы Вольная Пуля.

Отряд индейцев помчался во весь опор и исчез в темноте.

Скоро не стало слышно и конского топота, слившегося вдали с ропотом прерий.

Охотники остались одни. Подобно авгурам66
  Авгуры – римские жрецы, улавливавшие поданные божеством знаки и толковавшие их. Согласно Цицерону, в его время авгуры не могли без улыбки смотреть друг на друга при совершении гаданий, ибо не верили в них.


[Закрыть] древнего Рима, которые не могли без смеха взглянуть друг на друга, рассмеялись и охотники после торопливого отъезда апачей. По сигналу Верного Прицела к ним присоединились Летучий Орел и Дикая Роза, и все уселись перед костром, так ловко отнятым у врагов.

– Гм! – сказал Вольная Пуля, набивая свою трубку. – Долго я буду смеяться над этой проделкой, она напоминает мне подобный случай с пауни в тысяча восемьсот двадцать седьмом году в верхнем Арканзасе. Я был тогда очень молод, только начинал жизнь в прериях и, конечно, не привык еще К индейской дьявольщине. Я помню, что…

– Но каким образом ты очутился здесь, Вольная Пуля? – прервал его Верный Прицел.

Он знал, что как только Вольная Пуля начнет рассказ, то и конца ему не будет: достойный человек в продолжение своей долгой жизни, наполненной разными приключениями, натворил столько необыкновенных вещей, что всякая случайность, в которой он был не только действующим лицом, но даже свидетелем, была поводом к бесконечному рассказу. Его друзья, зная за ним эту слабость, без церемонии прерывали его. Надо отдать справедливость Вольной

Пуле – он никогда не сердился на них за это; правда, через десять минут он начинал новую историю, которую сновапрерывали.

На вопрос Верного Прицела он ответил:

– Поговорим, а после я расскажу вам об этом. Потом он обратился к Доминго:

– Друг мой, – сказал он ему, – благодарю тебя за помощь, оказанную нам. Возвращайся в лагерь и не забудь о своем обещании, в особенности не пропусти случая передать известному лицу все, что видел.

– Конечно, не беспокойся, старый капканщик. Прощайте.

– Успехов.

Доминго закинул ружье на плечо, закурил трубку и скорым шагом направился к лагерю, в который вошел через час.

– Теперь, кажется, ничто не мешает тебе отвечать мне, – произнес Верный Прицел.

– Сейчас, друг мой, есть еще одна вещь.

– Что же еще?

– Вот уж и ночь почти прошла, она была тяжела для всех. Полагаю, что двухчасовой сон был бы нам необходим, тем более, что спешить нам некуда. Скажи мне только одно, и затем спи сколько тебе хочется.

– Какое же это слово?

– Как это ты так вовремя сумел прийти ко мне на помощь?

– Именно этого-то вопроса я и опасался, он заставит меня пуститься в подробности, которые невозможно рассказать за одну минуту.

– Я потому хотел бы знать об этом теперь, что несмотря на желание пробыть с тобой несколько дней, я должен тебя покинуть с восходом солнца.

– Полно, это невозможно. Что же вынуждает тебя к этому?

– Я обязался быть фланкером одного каравана, к которому еще два месяца тому назад обещал присоединиться завтра, в два часа пополудни, у брода Рубио. Ты знаешь, как для нас, охотников, священно обязательство, и не захотел бы, надеюсь, чтобы я не сдержал своего слова.

– Ни за что, даже за все бизоньи шкуры, ежегодно добываемые в прериях!.. Куда же ты проводишь их?

– Это я узнаю завтра.

– А что они за люди? Испанцы или мексиканцы?

– Полагаю, что мексиканцы; их начальника зовут, если не ошибаюсь, дон Мигель Ортега – или что-то в этом роде.

– Как ты его назвал? – с удивлением воскликнул Вольная Пуля.

– Дон Мигель Ортега. Может быть, я ошибаюсь, но, кажется, нет.

– Однако, это странно! – повторил старый охотник, как бы говоря сам с собой.

– Я не вижу тут ничего странного; имя это, кажется, довольно обычно.

– Для тебя, может быть. И ты условился с ним?

– Вполне.

– Быть их фланкером?

– Да, тысячу раз да!

– Так успокойся, Верный Прицел, мы долго еще пробудем вместе.

– Разве ты принадлежишь к его каравану?

– Храни меня Бог!

– Тогда я ничего не понимаю.

Вольная Пуля серьезно задумался, потом обратился к своему другу:

– Слушай меня, Верный Прицел, – сказал он ему, – так как ты мой старый друг, то я не позволю тебе ошибаться; я сообщу тебе некоторые сведения, необходимые для того, чтобы ты мог достойно исполнить дело, за которое взялся. Вижу, что спать сегодня нам уже не придется, так слушай меня внимательно: все, что ты услышишь, стоит того.

Верный Прицел, удивленный таинственным тоном старого охотника, с беспокойством поглядел на него.

– Говори, – сказал он.

Вольная Пуля с минуту подумал и стал рассказывать длинную историю, которую присутствующие слушали с возрастающим интересом, столько необыкновенных приключений заключалось в ней.

Солнце давно уже взошло, а старый охотник все еще говорил.

ГЛАВА VI. Темная история

Необыкновенная история, которую рассказал старый охотник, так тесно связана с последующими событиями нашего рассказа, что мы вынуждены передать ее со всеми подробностями. Десятого июля 1854 года в Мехико, около десяти часов вечера, после жгучей жары, которая в продолжение всего дня вынуждала жителей запираться в своих домах, поднялся легкий ветерок, освежавший воздух, и каждый, выйдя на террасу, скрытую цветами и растениями, что делало ее похожей на висячий сад, спешил насладиться ясным спокойствием американской ночи. Улицы и площади были заполнены гуляющими; повсюду была непроходимая толчея пешеходов, всадников, мужчин, женщин, индейцев и индианок, где рубище, шелк и золото смешивались самым странным образом, среди криков, шуток и хохота. Казалось, Мехико, как очарованный город из «Тысячи и одной ночи», внезапно, словно при ударе волшебного колокола, проснулась от векового сна: все лица сияли радостью, и люди с упоением вдыхали свежий воздух.

В эту минуту один офицер вышел с пристани Сан-Франциско и смешался с толпой, теснившейся на площади Пласа-Майор; он шел с беспечным и насмешливым видом, свойственным всем военным всех стран. Он был молод, с гордым взглядом, его тонкие усы были кокетливо закручены вверх. Обойдя два-три раза вокруг площади, заглядываясь на молодых девушек и расталкивая мужчин, он приблизился, казалось, все с тем же равнодушным видом, к лавочке, прислоненной к одним воротам, в которой старик с лисьим лицом и лукавым взглядом запирал в стол, испещренный бесчисленными чернильными пятнами, бумагу, перья, конверты, порошок – одним словом, все необходимые принадлежности ремесла публичного писца – ремесла, которым в самом деле промышлял маленький старичок, что доказывала доска, вывешенная над дверью в лавочку, на которой было написано белыми буквами по черному фону: JuanBautistaLeporello,Evangelista77
  Хуан Баутиста Лепорельо, писец (исп.).


[Закрыть].

Несколько секунд офицер вглядывался через стекла, заваленные пробитыми листами различных почерков, потом, без сомнения довольный тем, что увидел, он стукнул три раза в дверь.

В лавочке послышался шум отодвигаемого стула, ключ в замке повернулся, дверь приотворилась, и из-за нее показалась робко выглядывающая голова старика.

– А! Это вы, дон Аннибал! Бог мой! Я не ждал вас так скоро, – произнес он тем заискивающим тоном, которым говорят люди, чувствующие себя в руках более сильного человека.

– Что представляешься невинным, старый волк, – грубо ответил офицер. – Кто же кроме меня осмелится вступить в твой проклятый чулан?

Старик усмехнулся и, покачав головой, поднял на лоб свои серебряные очки с круглыми стеклами.

– Э-ге-ге! – сказал с таинственным видом старик. – Много людей прибегают к моему искусству!

– Может быть, – заметил офицер, бесцеремонно отталкивая его и входя в лавочку. – Я жалею тех, кто попал в лапы такой старой хищной птицы, как ты… Но я не за этим пришел к тебе.

– Быть может, было бы лучше для вас и для меня, если бы вы пришли ко мне по другой причине, а не по той, которая привела вас ко мне? – осмелился робко произнести старик.

– Без поучений! Запри двери, заставь окна, чтобы никто не увидел нас снаружи, и поговорим, нам нельзя терять времени.

Старик не возражал; он тотчас принялся с быстротой, какой нельзя было ожидать от него, запирать ставни, потом, заперев на внутренние задвижки дверь, сел подле гостя.

Оба эти человека, освещенные коптившей лампой, представляли странный контраст: один был молод, красив, силен и смел, другой – стар, изнурен и лицемерен; оба украдкой бросали друг на друга подозрительные взгляды и под внешним дружелюбием скрывали глубокое презрение. Разговаривая шепотом, друг другу на ухо, они казались демонами, замышлявшими какое-то гнусное дело.

Офицер заговорил первый, едва слышным шепотом – так он боялся, чтобы его не услыхали.

– Слышишь, тио88
  Тио – дядюшка (исп.).


[Закрыть] Лепорельо, – сказал он, – на башне Санграрио пробило полчаса, говори же, какие новости ты узнал?

– Гм! – промычал старик. – Не много интересного. Офицер подозрительно поглядел на него и, казалось, раздумывал.

– Справедливо, – сказал он через минуту, – об этом-то я и не подумал; где же была моя голова?

Он порылся за пазухой и в кармане своего мундира и вынул сперва толстый кошелек, сквозь шелковые нитки которого поблескивало золото, затем длинный кинжал, стальное лезвие которого зловеще искрилось. При виде оружия старик вздрогнул, но когда офицер развязал кошелек и высыпал на стол золото, он забыл о кинжале и жадно глядел на червонцы.

Офицер проделал все это с хладнокровием человека, знающего, что в его руках находятся непреложные аргументы.

– Поройся-ка теперь в своей памяти, старый черт, – сказал он, – если не хочешь, чтобы мой кинжал показал тебе, с кем будешь иметь дело в случае, если бы ты забыл это.

Старик приятно улыбнулся, умильно поглядывая на золото.

– Я очень хорошо знаю, чем вам обязан, дон Аннибал, – сказал он, – чтобы не стараться удовлетворить вас всеми средствами, какими я только могу располагать.

– Без притворства и лицемерной вежливости, старая обезьяна, приступим к делу. Возьми сначала это, может быть, это побудит тебя быть искреннее.

Он положил в руку старика горсть золота, которое тот мгновенно спрятал куда-то, так что офицер никак не мог понять, где он скрыл его.

– Вы щедры, дон Аннибал, это принесет вам счастье.

– К делу, к делу.

– Сейчас начинаю.

– Я слушаю.

Офицер оперся локтями о стол и приготовился слушать, между тем как старик кашлял, плевал и по старой привычке к осторожности подозрительно оглядывался по сторонам, хотя находился в своей лавчонке только вдвоем с офицером. Между тем шум на Пласа-Майор постепенно стих, толпа рассеялась, все жители разошлись по своим жилищам, и на улице царило величайшее спокойствие. В ту минуту на башне медленно пробило одиннадцать; оба человека невольно вздрогнули, заслышав зловещий бой часов.

– Будешь ли ты говорить, наконец? – воскликнул офицер с угрозой в голосе.

Старик с испугом подпрыгнул на табурете, как будто только что проснулся, и, проведя несколько раз рукой по лбу, почтительно сказал:

– Я начинаю… но, – заметил он, спохватившись, – нужно ли входить в подробности?

– Дьявольщина! – воскликнул офицер в бешенстве. – Разве ты не знаешь, что мне необходима самая полная информация? Не играй со мной, как кот с мышкой, старик, предупреждаю тебя, игра эта будет гибельна для тебя!

Старик поклонился с убежденным видом и начал:

– Сегодня утром, лишь только я уселся за свой стол, разобрал бумаги да начинил перьев, как услышал, что кто-то осторожно постучался в мою дверь. Я встал, отпер ее… Это была женщина, молодая и прекрасная, насколько я мог судить об этом, хотя вся она была закутана в черную мантилью.

– Так это была не та женщина, которая уже целый месяц приходит к тебе ежедневно? – прервал его офицер.

– Та же, но, как вы, без сомнения, заметили, она каждый раз тщательно изменяет свою одежду. Несмотря на эти предосторожности, я достаточно знаком с женскими хитростями, чтобы ошибиться, я узнал ее с первого взгляда ее черных глаз.

– Хорошо, продолжай.

– С минуту она сидела молча, со смущенным видом играя своим веером. Я вежливо спросил, чем могу быть ей полезен. «Ах! – ответила она. – Мне нужна очень простая вещь, но можно ли вам довериться?» Говоря это, она устремила на меня свои большие черные глаза. Я выпрямился и, положа руку на сердце, ответил серьезным тоном: «В моей душе все тайны умрут, как в душе исповедника». Тогда она вынула из кармана листок бумаги и нерешительно повертела его между пальцами, потом вдруг расхохоталась и сказала: «Какая я смешная, делаю тайну из пустяков! К тому же, вы здесь не более как машина, потому что и сами не поймете, что будете писать». Я поклонился на всякий случай, ожидая опять какой-нибудь дьявольской путаницы, какой она мучила меня ежедневно в продолжение целого месяца.

– Пожалуйста, без рассуждений, – перебил его офицер.

– Она дала мне бумагу, – продолжал старик, – и, как было оговорено между мною и вами, я взял лист бумаги и положил его на другой, заранее приготовленный, зачерненный с одной стороны, так что слова, которые я писал на верхнем листе, отпечатывались на нижнем, а бедная малютка даже не подозревала об этом. Письмо было коротким, оно состояло всего из двух-трех строк. Только, – прибавил старик, крестясь, – пусть меня казнят, если я понял хоть одно слово из всей этой писанины! Без всякого сомнения, это было написано по-мавритански.

– Что после?

– После я сложил бумагу письмом и надписал адрес.

– Ага! Это в первый раз! – с оживлением проговорил офицер.

– Да, но это сообщение откроет вам не много нового.

– Может быть. Какой же был адрес?

– Z. Р.V. 2, пристань 5. P.Z.

– Гм! – произнес офицер задумчиво. – В самом деле, это серьезно… Что же было потом?

– Потом она ушла, дав мне унцию золота.

– Она щедра. И это все, что она тебе сказала?

– Почти что все, – ответил, колеблясь, старик. Офицер посмотрел на него.

– Есть еще что-нибудь? – спросил он, бросив ему еще горсть золота, которое тио Лепорельо немедленно спрятал.

– Почти что ничего.

– Все же говори, ты знаешь, что всегда в постскриптуме письма находится то, что заставило писать.

– Выйдя из моей лавочки, сеньорита подозвала проезжавшую мимо карету; и хотя она сказала очень тихо, но я расслышал: в монастырь Бернардинок.

Офицер чуть заметно вздрогнул.

– Гм! – сказал он с равнодушным видом. – Этот адрес не много значит. Дай-ка бумагу.

Старик порылся в ящике стола и вынул лист, на котором отпечатались неясные слова.

Взяв бумагу в руки, офицер пробежал глазами написанное и заметно побледнел, судорожная дрожь пробежала по его телу, но, тотчас же оправясь, он разорвал бумагу на мельчайшие кусочки и сказал:

– Хорошо, возьми это себе! – и бросил на стол еще горсть золота.

– Благодарю, кабальеро, – воскликнул Лепорельо, жадно бросаясь на драгоценный металл.

Ироническая улыбка появилась на губах офицера; пользуясь положением старика, наклонившегося, чтобы собрать рассыпавшиеся по столу червонцы, он схватил свой кинжал и вонзил его по самую рукоятку между лопаток старика. Удар был нанесен с такой силой, что старик упал как сноп, не испустив ни вздоха, ни жалобы. Офицер равнодушно глядел на него с минуту, затем, успокоенный его неподвижностью, он решил, что тот мертв.

– Так-то лучше, – сказал он, – теперь, по крайней мере, не будет болтать!

После такого философского надгробного слова убийца спокойно вытер кинжал, собрал свое золото, погасил лампу, отпер дверь лавочки, тщательно запер ее за собой и удалился смелым, несколько торопливым шагом запоздавшего прохожего, торопившегося в свое жилище.

Пласа-Майор была пуста.