Текст книги "Гипнотический роман"

Автор книги: Густав Эмар

Соавторы: Верналь Фонтениль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

II

Как раз над галереей пресмыкающихся жил старый препаратор по имени Онора Мери, который, несмотря на важные работы о Pterosaurus, новой ящерице с полуострова Малакки; о гистологическом строении зубов большого нильского крокодила (помещенной в «Savants etrangers»), о змееобразном состоянии черепов в период развития и т. д., и т. д., все-таки не считался серьезным ученым: его упрекали за то, что он занимался так называемым в то время «животным магнетизмом», что, будучи эрпетологом, он производил опыты над истеричками и сомнамбулами, что он старался популяризировать открытия, еще упорно оспариваемые. Лишенный всякого честолюбия, он не обращал внимания на все эти толки, довольствовался своим скромным положением и достиг удивительных результатов. Он один из первых старался объяснить себе явление внушения мыслей и развить странные последствия той почти безграничной власти, которую может иметь один человек над другим.

Онора Мери был мрачный маньяк. Он перенес страшное горе, потеряв, при самых грустных обстоятельствах своего несравненного друга, руководителя в его занятиях естественными науками. Родившись в госпитале, воспитанный в благотворительном заведении, Онора был сперва слугою. Его хозяин Реймон Сильвестр, человек замечательно умный и с превосходным сердцем, пораженный его сметливостью, решился его воспитать настолько, чтобы он мог впоследствии помогать ему в его работах по анатомии пресмыкающихся. Они вместе составляли записки и жили в полной общности идей и чувств. К несчастью, Сильвестр вздумал однажды, кроме мертвых животных, взглянуть и на живую природу, на необъятный мир, и лаборатория казалась ему с тех пор тесной, как могила.

– Наша планета так мала, – говорил он, – что стыдно не знать ее всю. Пойдем со мной, Онора, Мы отправимся на берега великих рек, излюбленных аллигаторами, в страны, где водятся самые опасные змеи, и мы будем тогда изучать на живых существах, а не в скучном зверинце, нравы этих дорогих нам животных.

– Реймон, ты шутишь, ты очень хорошо знаешь, что мы не охотники, не колдуны, и что ученые нашего сорта могут сделать что-нибудь путное только со скальпелем в руке.

– Это возможно… Ты прав, конечно… Но все-таки с некоторого времени (не одинаковы ли мысли и желания у нас) тебя так же, как и меня влечет к неизвестному, и ты так же сгораешь нетерпением видеть свет.

Он говорил правду, но Мери не хотел с ним согласиться в этом, потому что натуралист-помощник (это было звание Сильвестра) и препаратор не могли оставить должность оба сразу.

Реймон Сильвестр сначала отправился в кругосветное путешествие. Спустя шесть месяцев он возвратился с желанием уехать снова.

Он всегда любил Онора, но так спокойно, что мог отлично обходиться и без него. Он сделался добычей ужасной страсти, он жаждал простора, движения, беспрестанной смены вещей и существ. Хотя он и привез огромные коллекции, но не интересовался более естественной историей. Его мечтой было попирать ногами девственную почву. Онора поощрял его, угадывая в нем гений великого путешественника.

На Лионском вокзале, когда они обнялись в последний раз, Реймон понял печаль Онора, он почувствовал всю горечь их разлуки и был в нерешительности, но такой легкой, увы! что он не выразил ее даже словом, а только более долгим объятием.

Он писал из Марселя, Неаполя, Капри и Хартума. В своем последнем письме он извещал своего друга, что встретил некоего француза по имени Адриян Брюно, и что он предложил ему вместе с ним исследовать страну озер. Затем полное молчание. Онора писал, осведомлялся в Египте, ему не могли дать никаких сведений. Тогда он сам отправился на берега Нила. Употребляя всю мудрость ученого человека, все внимание своего опытного ума, пользуясь, наконец, вполне научным методом, как будто дело шло о реставрации исчезнувшего вида, ему удалось, наконец, напасть на след своего друга: недалеко от истоков реки, на территории одного черного племени, он нашел вполне ясные доказательства смерти Реймона Сильвестра. Вождь племени был одет в сюртук несчастного и вместо шарфа повязал себе на шею один из его носков, метка которого, несмотря на слой грязи, была еще видна. Эти дикари нисколько не боялись признаться, что по совету другого белого человека, его сотоварища, они бросили несчастного в реку на съедение крокодилам.

Онора Мери сейчас же заподозрил Адрияна Брюно, но негры не могли ему дать приметы убийцы. Онора искал его везде, и в Египте, и в Европе. Прошло уже более 10 лет, как он снова стал заниматься в музее, и не прошло ни одного дня, чтобы он не думал о мести. Он познакомился с гипнотизмом, надеясь с его помощью раскрыть самые сокровенные тайны. Эта совершенно неосновательная идея, которая возникла у него только благодаря страстному желанию мести, не потухла в нем и до сих пор, хотя все субъекты, которых он спрашивал насчет Адрияна Брюно, никогда не сказали ему ничего определенного. Мери часто ходил в Сальпетриер, там он познакомился с Бюрком, и там же следил за опытами господина Шарко. Каждую минуту Онора сталкивался с душевнобольными. Он не мог оставаться равнодушным при виде сумасшедшего. Когда он из окна своей комнаты замечал этого человека, бледного, бродившего перед галереей, не зная, где остановиться, им овладевало страстное, почти болезненное любопытство.

Какая темная мысль, спрашивал он себя, приводит его постоянно сюда, где ему так тяжело? Сумасшедшие – это беспокойные, мнительные существа. Если убийца Реймона Сильвестра потерял рассудок, что часто случается после преступления, он не преминет явиться в те места, где жила его жертва. Этот безумец все справляется с картой. Что это за карта? Я не могу рассмотреть ее при моем плохом зрении… Эта карта, его сапоги, износившиеся от беспрестанной ходьбы – все это, быть может, говорит за то, что он воображает себя в путешествии. Он приходит сюда в места, где есть пресмыкающиеся, чтобы посмотреть на животных, которые ему напоминают или даже представляют ту страну, которая постоянно влечет его к себе. Он никогда там не останавливается: что-то ему мешает, что-то такое, над чем он скоро одерживает верх: я видел жесты, которые не оставляют во мне никакого сомнения на этот счет… Он имеет вид человека прекрасно все видящего, но не смеющего признаться даже себе в том, на что он смотрел.

Обдумав все это, Онора не был уже в состоянии освободиться от этой мысли. Ужасное подозрение, в котором он столько раз обманывался, удивительно упорно остановилось на этом помешанном, Раз, сидя у окна, Онора поджидал его возвращения. Увидев сумасшедшего, Онора побледнел. Собрав всю свою силу воли, он сосредоточил на нем всю энергию своего взгляда и громко произнес, как будто бы тот мог его услышать.

– Остановись же перед этими животными, которых ты сгораешь желанием посмотреть!

И сумасшедший остановился в нерешительности.

– Ну, взойди же! – сказал Онора.

И сумасшедший приблизился к двери.

Пот каплями выступал на лбу Онора. Потом он с проклятием затопал ногами. Сумасшедший удалился быстрыми шагами и скрылся на повороте аллеи.

Но он непременно опять придет сюда, утешал себя разочарованный препаратор, и действительно, на другой же день, этот человек снова возвратился. Он, по-видимому, был спокойнее обыкновенного и так важно развернул свою карту, что Африка делалась отчетливо видна. И на этот раз ему как видно хотелось подойти к гадам, но и на этот раз он этого не сделал,

– Он войдет, войдет туда! – повторял Онора,

Он приказал сторожам пресмыкающихся впускать его во всякое время и позволять ему везде ходить свободно, но незаметно для него следить за ним.

III

Сумасшедший целую неделю не возвращался в зоологический сад. Может быть, он предчувствовал свою погибель или, может быть, заболел. Хотя он продолжал постоянно ходить, но перестал есть, и странно было видеть у сумасшедшего, это беспрестанно движущееся тело, не принимающее пищи. Этот несчастный более не принадлежал себе. Невидимая рука водила его повсюду и часто толкала его в места, которых он боялся больше всего. И вот он снова появился в музее и направился прямо в помещение пресмыкающихся. Он пришел туда в то время, когда запирали ворота. Он позвонил, выдав себя мальчику за русского ученого, которому правительство поручило осмотреть все эрпетологические коллекции Европы.

Был жаркий день, ожидалась гроза. Темные тучи низко нависли над землей, заслоняя солнечный свет. На дворе птицы испускали пронзительные крики, которые были слышны через двойные рамы галереи. Последняя, всегда отапливаемая даже и в середине лета, насытилась также электричеством. Капли пота выступали на лбу сумасшедшего. Он смотрел, и его широко раскрывшиеся зрачки делали глаза еще более мрачными, Глубокая тишина царила в зале, посетитель двигался, как тень, пресмыкающиеся также двигались без шума: одни медленно скользили по воде, другие тихо распрямляли свои кольца на мягких покрывалах.

Крокодилы прежде всего привлекали внимание. Их было с дюжину в каменном бассейне, окруженном изогнутой решеткой. Там их было два различных вида; один вид – огромные крокодилы с берегов Нила, другой – средней величины, с реки Миссисипи. Но все они были страшны с их пастями, унизанными хищными зубами, ужасны также и вследствие резкого контраста между их головами и туловищем, которое хотя и было больших размеров, но казалось детским: короткие руки и чрезвычайно маленькие кисти, как у пухленькой девочки. Толстая кожа, покрытая, как броней, правильно расположенными шипами, имела серый цвет илистых камней. По целым дням дремлют они с полуоткрытыми или даже совершенно открытыми глазами, похожими на огромные драгоценные камни, на желтый агат, вделанный в грубую оправу. Прекрасная пальма, роскошно распустившаяся в этой жаркой теплице и покрывавшая бассейн своею листвой, была единственным представителем величественных растений, покрывающих берега плодородных рек.

Сумасшедший не оборачивался в сторону крокодилов. Он смотрел на клетку, где помещались змеи: вот питоны, которые едят живых коз, вот и более смирные, которые питаются кроликами. Бедные животные, они более страдают, чем предназначенные им на съедение жертвы! Как прекрасны их гибкие и сильные тела, покрытые блестящей чешуей, иногда богато окрашенной, как, например, габонский удав, как будто покрытый кораллами.

Вот и вараны, ящерицы, причудливые формы которых способны воодушевить фламандских художников для изображения искушения Св. Антония, а вот и другие, кожа которых напоминает броню из черного и белого жемчуга. Все не оглядываясь в сторону бассейна, сумасшедший пришел в маленький зал, где были собраны самые ужасные животные из всей коллекции: птицееды с мохнатыми лапами, гремучие змеи, хвосты которых производят резкий шум, заставляющий дрожать каждого, потому что он вызывает воспоминание о девственных лесах, где слышал его путешественник, шум, отличный от всех знакомых звуков, и притом такой неопределенный, что не знаешь, откуда он слышится; очковые змеи, африканская ехидна, отвратительное чудовище с плоской головой, довольно большое, чтобы задушить свою жертву при нападении.

Человек и ехидна бессмысленно смотрели друг на друга. Потом человек, заслышав звук ключей, тихонько удалился, чтобы избежать встречи со сторожами, открыл дверь в лабораторию и спрятался в большой шкаф, где висела одежда профессора, его передник и передники препараторов. Но мальчик, звеневший ключами, не вошел в эту лабораторию. Он прошел по залу, где находились рыбы и гады, и вышел из галереи, тщательно заперев ее.

Небо покрывалось тучами все больше и больше, день клонился к вечеру, и солнце, скрытое тучами, пронзало их кое-где своими лучами, производившими сияние, или же, просачиваясь через них золотом и пурпуром, придавало им стеклянный отблеск.

Сумасшедший, не выходил из своего тайника… Крокодилы оставались также неподвижны. Сон, по-видимому, овладел и другими животными.

Волшебная окраска неба постепенно потухала. Мрак мало по малу сменил полусвет; наступавшая гроза укорачивала летний день. Бледный свет молнии освещал глубину комнат. Крокодилы, дремавшие до сих пор, раскрывали глаза, и в их желтых зрачках появлялись голубые огоньки.

В то время, как раскат отдаленного грома заставил задрожать стекла зала, дверь лаборатории открылась и на пороге показался сумасшедший. Кожа его была суха, дыхание порывисто.

– О, как мне тяжела эта гроза! – бормотал он, ломая себе руки.

Вскоре молния засверкала зигзагами по всему небу, моменты полнейшего мрака и глубокой тишины, когда был слышен только шум проливного дождя, сменялись другими, когда вслед за ослепительными лучами света следовал почти сразу же сухой треск, и грандиозные раскаты грома наводили ужас на все живое, но крики животных заглушались величественным гулом расходившегося неба.

IV

Сумасшедший подошел, наконец, к бассейну и облокотился на решетку, нагнувшись над крокодилами. Они его видели при свете молнии, а может быть также и в темноте, потому что их глаза приспособлены для ночной охоты.

Гроза вывела гадов из обычного оцепенения.

Жара придала им жизни, как воздух их страны. Близость человека возбуждала их алчность.

Вода в бассейне зашумела, потом забурлила, как будто подогретая на сильном огне.

Чудовища сначала начали пыхтеть, подобно паровым котлам. Наконец, раскрыв во всю ширину свои громадные пасти, они принялись реветь.

О, этот рев крокодилов!.. Он безмерен, как море, глубок, как русло реки, минутами так же глух, как звук под водою, шумя, как бурный морской прилив, встречающий преграды, он так же ужасен, как само животное. В нем слышится мука существа низшего и злого, для которого жизнь так же неясна, как кошмар; слышится возмущение сильного и жадного, но голодного животного; бессознательная ненависть зверя к человеку, этому тирану, который все укрощает и порабощает.

Рев этот поднял огромный нильский крокодил, другие присоединились к нему, а затем и все, высунув головы из воды, повернулись к сумасшедшему, рассвирепевшие от собственного рева и раскатов грома, они превратили обширный зал с белыми стенами в нечто похожее по гулу на знаменитого медного быка, наполненного жертвами, погибавшими в его раскаленной утробе. Боа, удавы, ядовитые змеи судорожно свивались в кольца и распрямлялись, как на пружинах.

Вдруг луч света скользнул с листьев пальмы на взволнованную поверхность бассейна. Это не был свет молнии: он был желтый и ровный.

Сумасшедший, увидя подле себя маленького человека в черной шапочке и длинном сюртуке, наводившего на него пламя свечи, чтобы лучше разглядеть его, испустил крик, который окончательно взбесил крокодилов: многие из них забились головами о решетку. Один из самых крупных крокодилов бросился на решетку, зацепился за ее железное острие складками кожи на шее, так что вся голова выдавалась за оградой, и повис в таком положении. Маленький человечек, поставив на пол подсвечник, взял палку, стоявшую в углу, освободил ею крокодила, и отбросил его в воду. Затем он ловко нанес несколько ударов другим.

Сумасшедший заметил, что вид у него суровый. Очки в золотой оправе придали еще больше блеска его маленьким, живым глазам. Щеки были румяные, нос толстый и крючком, рот без зубов, губы сомкнуты, борода еще черная, короткая и густая. Из-под шапочки выглядывали волосы с проседью. Крокодилы, несомненно знавшие его, испугались и замолчали.

– Зачем это вы здесь заперлись? – сказал он – Вы, конечно, не имели намерения украсть одного из этих животных?

Голос этого человека один только раздававшийся в зверинце, казался сумасшедшему громче рева крокодилов. Он обеими руками схватился за голову, как будто не давая ей развалиться.

– Очень много вам позволяют, мой бедный друг – сказал с добродушным видом Онора Мери.

– Да, строго говоря, вас и наказать-то теперь не за что. Ведь в этот момент вы переживаете кризис. Пойдемте-ка ко мне отдохнуть.

Инстинктивным движением сумасшедший ухватился за решетку. Крокодилы подстерегали его и один из них бросился, чтобы схватить человека, так неосторожно приблизившегося к ним.

Но препаратор нанес дерзкому сильный удар по голове палкой, которую он не выпускал из рук, и животное, зарычав, снова бросилось в воду. Это было сигналом для новых криков.

– Идите, я вам приказываю! – сказал Онора, посмотрев пристально в глаза сумасшедшему.

Тот скорчился и повиновался.

Они прошли в лабораторию и поднялись по узкой лестнице. Пройдя ступеней двадцать и открыв дверь, они вошли в большую комнату. Первоначально она разделялась на четыре комнатки, но Онора Мери, не любя тесноты, велел сломать перегородки. Он говорил, что маленькие комнаты похожи на гробы, где не хватает воздуха. Здесь было все его имущество, которое сумасшедший оглядывал беспокойными взглядами, придавив своими худыми пальцами височную артерию, как бы стараясь задержать ее биение.

Привыкший жить в смрадной лачуге, он, может быть, был стеснен полным порядком этой комнаты, стены которой были заставлены книгами. Постель, помещавшаяся в алькове, была закрыта пунцовым шелковым пологом. Здесь было два камина, один из мрамора, украшенный бюстом Реймона Сильвестра, другой, помещавшийся под навесом, не оставлял никакого сомнения на счет того, что здесь помещалась лаборатория. И в самом деле, тут стояли тигли, колбы, перегонный куб, кастрюли, из которых одна серебряная, самовар, глиняные и фарфоровые горшки. Дубовый шкаф с посудой и бельем также получил место среди библиотеки. Препаратор был слишком беден, чтобы держать слугу и питался большей частью молоком и яйцами; время от времени он велел приносить себе мясное блюдо, иногда же, когда он чувствовал потребность в маленьком отдыхе, он забавлялся тем, что готовил в своей посуде, кастрюлях ив перегонном кубе затейливые блюда и напитки. Середина комнаты была занята большими, некрашеными деревянными столами на подмостках и конторкой с ящиками. На столах лежало много вещей, ни к чему негодных по понятиям профана, но полных смысла для человека науки: кости, рисунки, микроскоп, маленькие ножики различных форм, бесформенные остатки животных, микроскопические препараты, увеличительные стекла, ножницы, микротомы, открытые книги, губки, яды, тазы с водой, банки со спиртом. На конторке лежала рукопись.

Сумасшедший осмотрел все это, повернулся лицом к бюсту и стал пристально смотреть на него.

– Разве вы знали моего друга, Реймона Сильвестра? – спросил Онора.

– Реймона Сильвестра?.. Нет, нет, мой добрый господин! Уверяю вас, нет!.. Почему же бы я его знал?.. Да, зачем бы я его знал?

Согнув свое длинное тело и опустив голову, сумасшедший направился к дверям.

Онора Мери последовал за ним и остановил его.

– Вы не уйдете, прежде чем не ответите на все мои вопросы. Как вас зовут?

Сумасшедший притворился, что не расслышал вопроса.

– Как вас зовут? – повторил Онора, схватив его за руку.

Дрожа всем телом, сумасшедший съежился, как дикий зверь, собирающийся – рыгнуть. В полумраке этой обширной комнаты, освещенной только коптящей свечой его лицо являлось светлым пятном, как будто луна, выглядывающая из-за легких облаков

Чтобы подчинить его своей воле, Онора приблизился к нему так близко, что их дыхания смешивались, а большие носы их почти касались друг друга. Зрение сумасшедшего было неприятно поражено очками старика, блестевшими, как маленькие зеркала. Он закрыл веки, попробовал отвернуться. Напрасно, он находил очки все на одном и том же расстоянии от своего лица и все тот же упорный взгляд, обращенный на него. Скоро он перестал бороться и глухо, жалобно застонал Он как бы окаменел и стоял неподвижно.

Онора Мери погрузил его в каталептический сон. Этот человек стал теперь его вещью. Онора мог по своему желанию заставить его делать дурное или хорошее, заставить его страдать или сделаться счастливым.

– Ступай, сядь около камина, – приказал он

С открытыми, но неподвижными, как у слепого, глазами, субъект подошел и сел,

– Как тебя зовут?

– Адриян Брюно.

Онора вздрогнул, хотя и ожидал этого ответа уже десять лет. Волнение сдавило ему горло, так что несколько секунд он был не в состоянии продолжать допрос.

– Сотоварищ Реймона Сильвестра! – произнес он, наконец, неуверенным голосом.

– Нет! Нет! – стонал сумасшедший. О! Зачем вы меня мучаете!

– Почему же ты мучаешься, когда с тобой говорят о моем друге?

Сумасшедший заворчал и попробовал проснуться.

Но Онора приблизился к нему, направил в его глаза блеск своих очков, и между тем, как несчастный повалился на стул, вытянувшись всем телом и опрокинув назад голову, он сказал:

– Напрасно ты стараешься отнекиваться, ты знал Реймона Сильвестра… Ты выдал себя упорством, с которым ты смотрел на его бюст, и своим смущением, когда я произнес его имя… Скажи, почему ты смущаешься?

– Нет, нет, нет!

– Какой глупый ответ! Ты в моей власти, подлый раб. В том состоянии, в котором ты находишься теперь, я могу тебя ругать, мучить и после твоего пробуждения ты не будешь даже знать, что с тобой было. Чтобы легче заставить тебя слушаться, я хочу убедить тебя в бесполезности твоего сопротивления. Вот уже десять лет, как я усыпляю больных и узнаю чужие секреты. Ты же испытаешь мою власть совершеннее других: ты мне будешь отвечать, как разумный человек. Безумный наяву, ты будешь здоров в каталептическом состоянии. Говори же! Как это я тебя не находил, когда я так упорно искал тебя?

– Я не знаю.

– Где ты жил?

– В Париже,

– Как долго ты болеешь?

– Вот уже двенадцать лет.

– Ага… со времени исчезновения Реймона Сильвестра?

– Да.

– От чего ты сошел с ума?

– Я слишком страдал.

– Чем?

– Этим (он показал на голову) и этим (он показал на сердце).

– Отчего?

Сумасшедший молчал.

– Отчего?

И сумасшедший прошептал так тихо, как будто только дыхание коснулось побагровевшего лица его судьи.

– Потому что я убил…

– Реймона Сильвестра! – вскричал Онора.

– Да, – сказал еще тише загипнотизированный.

Бешенство и горечь старого препаратора не знали более границ. Это «да», кажется, заставило его во второй раз пережить всю горечь потери своего друга. До сих пор он мог еще сомневаться и надеяться. Негры могли украсть платье Реймона и солгать относительно его смерти. Несмотря на неправдоподобие и нелепость подобного предположения, он мог быть живым вождем чернокожего племени, где-нибудь в центре Африки. Не отказываются ли иные верить в потерю тех, которые покоятся уже на их руках непробудным сном смерти? Не сохраняют ли они иногда до наступления разложения, безумную надежду, что доктор ошибся, констатировав смерть, что этот, лежащий перед их глазами труп, находится только в состоянии летаргии и вот-вот воскреснет новый Лазарь? У Онора всегда билось сердце, когда сбившийся с пути посетитель, стучался к нему в дверь. Не Реймон ли это? – думал он. О, как было безнадежно это «да» сумасшедшего.

Сумасшедший!.. Может быть он обвинял себя напрасно… Но нет, все мы равны, больные и здоровые, в этом сне, вызванном человеческой силой, все мы одинаково должны повиноваться голосу, требующему истины, приказывающему совершать дурное или хорошее. Онора заплакал.

– Реймон, мой милый Реймон!.. – восклицал он… – мой единственный друг, которому я обязан тем, что стал мыслящим созданием!.. Такой добрый, такой великодушный! И умереть такой жалкой смертью!..

Но бешенство высушило его слезы.

– Ты его убил… убил!.. Но за что? Как?

– Пощади! – умолял Адриян Брюно. – Я ужасно страдаю, когда думаю об этом! Как же мне вынести мучение, когда мы станем о нем говорить?

– Мучься, мучься, демон, мучься всеми муками ада, если это возможно.

Онора Мери был на волосок от апоплексического удара. Боясь умереть, не отомстив за Реймона, он подошел к окну чтобы подышать чистым воздухом.