Текст книги "Гейдар Алиев"

Автор книги: Гусейнбала Мираламов

Соавторы: Виктор Андриянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

БАМ остался в его сердце

День за днем обновлялся железнодорожный транспорт. Продолжалось строительство Байкало-Амурской магистрали, одной из самых больших строек XX века. 3150 километров второго пути к Тихому океану, новые города и поселки, станции и рудники, лесхозы и фабрики строила вся страна.

5 июля 1984 года. Политбюро ЦК «заслушало сообщение товарища Г. А. Алиева по некоторым вопросам, связанным со строительством Байкало-Амурской железнодорожной магистрали. Отмечено, что в целом строительство магистрали ведется высокими темпами. В суровых природно-климатических условиях выполнен большой объем работ, построено много мостов, тоннелей и других сооружений. В необжитых местах возводятся новые населенные пункты. Все это – результат целеустремленных усилий рабочих и инженерно-технических работников, местных партийных, советских, профсоюзных, комсомольских организаций, шефской помощи трудящихся многих республик, краев и областей».

В этом, 1984 году коллективы стройки собирались завершить укладку главного железнодорожного пути – как водится, к празднику, 67–й годовщине Великого Октября, и на год раньше установленного срока открыть движение поездов на всем протяжении магистрали.

Обратим внимание: на год раньше срока – это значит в ноябре 1984 года. А уже июль! Между тем, как отмечает Политбюро по докладу Алиева, на трассе «с отставанием ведется сооружение объектов локомотивного и вагонного хозяйства, инженерного обеспечения трассы, жилья, детских учреждений, больниц, предприятий торговли, общественного питания». Политбюро ЦК КПСС предложило руководителям министерств и ведомств принять меры к своевременному вводу в эксплуатацию пусковых объектов Байкало-Амурской магистрали.

30 сентября того же 1984 года газеты сообщили о стыковке на БАМе. «Есть железная дорога от Байкала до Амура! – восклицала «Социалистическая индустрия». – Венчая титанический труд коллектива Всесоюзной ударной комсомольской стройки, вчера – на год раньше срока – сомкнули 3150–километровую колею БАМа на разъезде Балбухта бригады монтеров пути Александра Бондаря и Ивана Варшавского, которые шли навстречу друг другу с запада и востока».

Репортер не врал. Действительно, в таежном распадке рельсы сомкнулись. Телеоператоры показали, как укладывается «золотое звено». Но никто не сказал, что не готов еще Северо-Муйский тоннель; там строится обвод. Ошиблись изыскатели и проектанты: направили трассу по разлому. Строителям преградила дорогу подземная река.

Пожалуй, ни один тоннель в мире не видел столько больших начальников, как Северо-Муйский. Приезжали министры, партийные чины, ученые. Одними из первых прилетели, когда стало известно об аварии на проходке, Гейдар Алиевич Алиев, министр путей сообщения Николай Семенович Конарев, заместитель председателя Госплана Виктор Ефимович Бирюков… Бирюкову уже было 72, но за ним, высоким, подтянутым, едва успевали спутники помоложе.

С той памятной командировки прошло уже два десятка лет. Бирюкову – за девяносто, но он по-прежнему зорок, точен в деталях и оценках. От Иркутска к Северо-Муйскому тоннелю приехали на специальном поезде. Один вагон у Алиева как члена Политбюро, другой – у остальных членов делегации. Ранним утром Бирюков в спортивном костюме выбегает из вагона.

– Вчера трава была зеленая, а сегодня почему-то серебрится. Батюшки, да это же снег выпал. В августе! – восклицает он с юношеской непосредственностью.

Из соседнего вагона, тоже в спортивном трико, спрыгивает Алиев.

– Гейдар Алиевич! – кричит Бирюков, так что эхо отдается. – Догоняйте!

– Догоню!

И они побежали по тропинке, два крепких, здоровых мужика, полных счастья и от этой слепящей травы, зазеленевшей под первыми лучами солнышка, и от первозданной таежной тишины.

А потом были три километра в тоннеле, где слева и справа грохотал по желобам едва прирученный поток. Позже сюда добрался – дважды! – и Николай Иванович Рыжков и образно оценил маршрут: «Идешь словно внутри водопада!»

В салон-вагоне Алиева впервые прозвучало предложение: надо идти в обход тоннеля, иначе дорогу не сомкнуть. Николай Семенович Конарев, возвращаясь памятью к тем дням, даже сейчас волнуется:

– Самое острое чувство: как жаль, что такое случилось. Погибли проходчики… Загублен труд тысяч людей. И другое чувство: надо немедленно искать выход… Вы знаете, что такое у железнодорожников «двенадцатитысячник»? Высота подъема, – разъясняет Конарев специальный термин. – Это максимальный уровень подъема, который разрешали нормативы в то время. При обходе Северо-Муйского тоннеля подъем – 18 метров. Как исключение – разрешили.

Алиев, разобравшись на месте, поддержал предложение Конарева строить обход. Но окончательное решение предстояло принять правительству. Учитывая масштаб работ, на месте решил побывать Николай Иванович Рыжков. И тоже поддержал строительство обводной дороги. А тоннель «добивали» еще два десятка лет.

Простившись со строителями тоннеля, пассажиры спецпоезда покатили на восток. Новые станции, распадки, сопки, покрытые багрянцем. Веточки багульника при встречах-прощаниях.

Под одним из снимков, сделанных в той поездке, короткая подпись: «БАМ. Знакомство со станцией Ургал. Г. А. Алиев – первый заместитель Председателя Совета Министров СССР. 1984 год». Гейдар Алиевич – в центре, на лацкане светлого пиджака депутатский значок. Генерал Когатько, начальник железнодорожных войск, вручает Алиеву большой альбом. Наверное, в нем снимки Ургала, как здесь все начиналось. Хлопает Конарев – он в железнодорожной форме, аплодируют еще какие-то люди. На заднем плане – пассажирский вагон…

Десять лет назад сюда, на безвестную тогда станцию, докатился из Донбасса поезд под названием «Донбасс». Следом подошли еще пять составов. Они привезли машины и краны, сборные конструкции и строительные материалы, котельную и электростанцию, баню и клуб. На колесах было, по железнодорожным документам, тринадцать тысяч тонн. На колесах был будущий город. Сложатся щиты в дома и протянутся дома улицей… Назовут первую улицу именем Артема. Как в Донецке.

Официально это называлось шефством трудящихся Украины над сооружением станции Ургал. Неофициально – Украина строила вокзал, станцию, город. Для этого был создан трест «Укрстрой». Отряд «Донбасс» – головной в тресте, его база.

Едва ли не все донбассовцы слышали об Ургале впервые. Заглянули в БСЭ. Большая советская энциклопедия, том 44–й, сообщала об Урге, рассказывала об Ургенче. Между ними быть бы Ургалу. Но когда готовилось это издание БСЭ, час Ургала еще не пробил.

Мы ходим по жизни и совершенно не знаем и даже не можем себе представить, замечал Константин Паустовский, сколько величайших трагедий, прекрасных человеческих поступков… происходило и происходит на любом клочке земли, где мы живем… А между тем знакомство с каждым таким клочком земли может ввести нас в мир людей и событий, достойных занять свое место в истории человечества или в анналах великой, немеркнущей литературы.

Таков и Ургал, таежная станция на ветке от Транссиба к БАМу, куда один из нас, в ту пору журналист «Комсомольской правды», добрался почти одновременно с первым донбасским эшелоном. А самый-самый первый железнодорожный состав эта станция увидела седьмого ноября 1941 года. В тот день в Москве был военный парад. С Красной площади войска уходили на фронт, подступивший к столице. Здесь, далеко от Москвы, фронтом было строительство железной дороги. Грохот танков по главной площади страны и первый крик паровоза над безвестным поселком, над удивленной тайгой…

От Ургала живая нить дороги тянулась дальше на восток. К Комсомольску-на-Амуре… Этот БАМ дальневосточники называли старым. На трассе выходила своя газета и называлась она, конечно же, «Бамовец». Седьмого ноября 1932 года «Бамовец» рассказывал о том, как работают строители:

«Общее собрание работников связи выносит единогласное решение: построить мастерские к 15–й годовщине Октября. Бригада деревоотделочников выдвинула встречный план: окончить плотницкие работы к 1 ноября. Сегодня мы можем доложить, что взятые на себя обязательства выполнили полностью».

«Бамовец» напоминал о совсем недавних тогда боях с интервентами. «Теперь по тем местам, где проходили партизанские отряды, ложится трасса Байкало-Амурской магистрали, еще несколько лет – и вместо заброшенных партизанских зимовий, по тропам, известным партизанским разведчикам, потянутся рельсы, задымят паровозы, трубы фабрик и заводов Великой Социалистической страны».

Близкое будущее, которое виделось с лесов первых пятилеток, отодвинула Великая Отечественная война. С новой дороги до самого Транссиба сняли рельсы. Они были нужны Сталинграду.

Время сгладило старую насыпь. И теперь только старожилы примечали тот «перекресток истории» – старый БАМ.

Глеб Максимилианович Кржижановский, известный ученый-энергетик, заметил однажды, что борьба с Севером – это прежде всего борьба с пространством. Победить в этой борьбе без дорог нельзя. Всю историю освоения Дальнего Востока можно написать как историю строительства дорог. Еще в 1857 году граф Муравьев-Амурский, губернатор Восточной Сибири, командировал военного инженера Романова составить «проект колесного пути» от мыса Джой на правом берегу Амура, где был заложен город Софийск, к заливу Де– Кастри. Дорога эта, по плану Муравьева, должна была строиться так, чтобы без больших затруднений ее можно было впоследствии обратить в железную. После изысканий инженер Романов издал брошюру «Софийско-Александрийская железная дорога».

Проект, однако, опередил свое время: страна еще не была готова к такому строительству. Лишь через десятилетия были уложены первые метры Великого Сибирского рельсового пути. Строительство Транссиба одна французская газета сравнивала по значению с открытием Америки и сооружением Суэцкого канала. В этом ряду оказалась и прокладка второго пути к океану.

Всмотритесь: на Восточном участке БАМа помечен кружочком город Ургал. Рядом с ним трасса пересекает Бурею.

Помнится, на «уазике» пробирались от Ургала к Бурее. По обе стороны стыла вечная тайга. Она лишь чуть-чуть расступилась, и стоит людям ослабить усилия, как вновь сомкнутся кроны, поглотив без следа узкий человеческий след-дорогу.

Деревья разбежались совсем неожиданно. В глаза ударил чистый свет реки. Синий лед и над ним на далеком, другом берегу снова черная, глухая стена тайги.

В этом месте через своенравную Бурею собирались прокладывать мост. Пока же на берегу был сколоченный из кругляков барак – расположение передового отряда транспортных строителей, да чуть ниже подворье Бородиных, одинокое на десятки километров. Михаил Матвеевич охотничал, а баба Паша в свои семьдесят восемь лет занималась хозяйством.

…Далеко отсюда реки с нанизанными на них селами и городами, где говорят, к примеру, так: «Днепр течет от Киева к Черкассам, а ниже Кременчуг, Днепропетровск, Запорожье…»

Хозяйка невзначай роняет: – Речка бежит от Миколай Иваныча. Не от города к городу – от человека к человеку. Точным словом баба Паша словно оживила карту, помогла увидеть того человека из статистических сводок, что мается один-одинешенек на своем квадратном километре.

Теперь, десять лет спустя, когда Алиев ехал по БАМу, он то и дело видел новые поселки. Их построили все республики, многие края и области. Нию – Грузия, Таджикистан – Олекму, Молдавия – Этеркан, Волгоградская область – станцию Дугда… Конечно же был свой бамовский адрес и у Азербайджана – станция Улькан на 210–м километре Западного участка трассы. Там, в таежном краю, на берегу быстрой Киренги поднялся поселок – красивые дома, школа, детский сад-ясли, медпункт, торгово-общественный центр… Алиев занимался этой стройкой, еще работая в ЦК Компартии республики. Именно он посоветовал использовать в оформлении вокзала и других зданий элементы азербайджанской архитектуры. И сейчас, в этой многодневной и нелегкой командировке, Гейдар Алиевич испытывал душевный подъем. Да, многое еще предстояло сделать, но и то, что уже сделано, вызывало у каждого человека вполне понятное чувство гордости из-за личной причастности к такому большому делу.

В Москву делегация улетала из Владивостока. Члену Политбюро полагался в Ил-62 отдельный салон. Но Гейдар Алиевич не из тех, кто ищет сановного уединения. Он пригласил к себе спутников, попросил накрыть стол.

– Итак, друзья, сегодня я буду тамадой. – И для каждого, как вспоминает Виктор Ефимович Бирюков, нашел теплые, добрые слова.

…Прошумели – пролетели полтора десятка лет. В столице Азербайджана проходило большое международное совещание руководителей железнодорожных ведомств – 24 страны. Президент принял министра путей сообщения России Николая Аксененко. Обсуждались совместные проекты, министр рассказал о делах на российских железных дорогах, упомянул о БАМе… Как вы думаете, о чем спросил Алиев, услышав про Байкало-Амурскую магистраль? Конечно же о том самом тоннеле.

– Тоннель пробили на БАМе?

– Соединили 30 марта, – отвечал Николай Аксененко, – проверили и к концу года (встреча проходила в июне 2001 года. – Авт.) откроем рабочее движение. Тоже знаменательное событие, прошло 25 лет.

– Я был там, – сказал Гейдар Алиев. – Я и с востока был, и с запада. Тогда из 15 километров прошли три-четыре километра, и с другой стороны примерно столько же, то есть меньше половины проходки прошли. Я прошел, там же автомобильной дороги нет, три километра по колено в воде и с востока, и с запада… Это место одно из самых трудных. Что такое 15 километров для проходки? Ерунда. Посмотрите, когда в 1974 году начали строить БАМ, был определен срок 10 лет. А в 1984 году, через 10 лет, я приехал на БАМ на целых десять дней. Сначала от Москвы до Братска железной дорогой, потом оттуда до Владивостока, до Находки прошел, все станции осмотрел. 15 километров для тоннеля – это не такое уж большое расстояние. Но там сложные геологические условия. Я неоднократно собирал комиссию. Там много было академиков, специалистов, сейсмологов. Некоторые отговаривали, мол, давайте прекратим строительство, там высокая сейсмичность. Вот, мол, вы построите тоннель – и когда-нибудь он обвалится.

– Эта стройка послужила школой для всего мира, – заметил Николай Аксененко. – Там все побывали – из Америки, Японии… Уникальная технология изобретена по проходке, мы справились с задачей.

– Поздравляю. Там есть и частица моего труда. Счастлив человек, который может сказать о таких дорогах, таких стройках: там есть и частица моего труда. Это право созидателей. А мир, как любил замечать Гейдар Алиевич, живет и развивается благодаря созиданию.

Столь же обстоятельно мы могли бы рассказать о других направлениях, которыми Алиев занимался параллельно с транспортом, образованием, здравоохранением – например, развитием кинематографии. Это тоже было поручением Андропова.

– А я человек дотошный, для того чтобы что-то такое сделать, что-то подготовить, мне надо было очень внимательно вникнуть, кроме того, что я знал кинематограф, я должен был знать его состояние, возможности и так далее. Много я провел встреч с очень крупными деятелями кинематографии, и все подготовили документ, проект постановления, – так вспоминал Гейдар Алиевич свою «киноэпопею». – Я сказал Ермашу, председателю Госкино Союза, вы соберите, пожалуйста, у себя самых выдающихся людей кинематографа, а я приду. Это был 84–й год. И несколько часов мы беседовали… Для того времени мы создали очень фундаментальный документ. Программу развития кинематографии Советского Союза.

Вот такой, повторим словечко самого Алиева, дотошный подход отличал его во всех делах. Дотошный, по Далю, – доточный, характерный для мастера своего дела, искусника сведущего и опытного. Вот каких мастеров недоставало в Кремле. «Мы увидели новые возможности Алиева, его огромнейший потенциал» – так оценивает кремлевские годы Гейдара Алиевича Президент Северной Осетии Александр Сергеевич Дзасохов, человек, сам прошедший кремлевские палаты, огонь, воду и медные трубы.

Свет угасшей звезды

А сейчас, уважаемый читатель, нам предстоит рассказать об одном из самых черных дней в жизни Гейдара Алиевича. 17 апреля 1985 года он, Ильхам, Севиль, родные и близкие хоронили Зарифу Азизовну.

После избрания в Политбюро ЦК КПСС и назначения в Совмин Гейдар Алиевич вначале приехал в Москву один. Зарифа Азизовна пока оставалась дома, завершала свои исследования.

В далекие уже, довоенные годы она повидала Москву раньше, чем Гейдар – для него, подростка из Нахичевани, столица Союза казалась чем-то недосягаемым. У родителей Зарифы возможностей было больше, и они отправили дочь к друзьям в Москву. Она вернулась, полная новых впечатлений, на ее прекрасных волосах едва держалась узбекская тюбетейка. Ей было тогда шестнадцать – вся жизнь впереди.

– В тот раз я открывала Москву, – шутливо сказала Зарифа мужу, – а теперь – ты.

«Я пока остаюсь в Баку, – писала она в Ленинград О. П. Добромысловой, – жалко бросать работу, мое детище лабораторию, которая проводит очень полезную, интересную работу… В Баку еще многое надо доделать самой».

И другое письмо.

«Я пока остаюсь в Баку. Думаю, год довести до конца, а потом уже уехать. Семья вся там. Ужасно скучаю по детям и по внучке».

30 января 1985 года из Москвы:

«Сейчас я в Москве. Меня очень хорошо приняли. Много заманчивых предложений, но я как-то не решаюсь… Но время еще есть на обдумывание». Ей оставалось жить два с половиной месяца.

З. М. Скрипниченко, профессор, доктор медицинских наук – они вместе собирались заняться исследованиями. Очередная встреча зимой 1984 года, дача. «Сердце сжалось при виде ее болезненного состояния. Хотя в настроении, во всем ее поведении ничто не предвещало грозных опасений. Она с увлечением говорила о новых исследованиях, проводимых в Баку на заводе, выпускающем бытовые кондиционеры… Захватывающая беседа нередко прерывалась тем, что Зарифа Азизовна принималась знакомить меня со своей уже намного увеличившейся семьей. В ее словах и в выражении лица были необычайная теплота и любовь. У ласковой Севиль к очаровательной Зарифочке прибавился еще братик, а жена Ильхама порадовала внучкой. С трогательной нежностью Севиль, держа на руках малыша, смотрела на мать, стараясь скрыть тревогу в глазах, а маленькая Зарифа не отходила от бабушки. Приехавший из Москвы Ильхам прежде всего нежно и ласково приветствовал мать. Да, в доме чувствовалась тревога, но не настолько, чтобы думать о безвыходном положении».

Они собирались встретиться завтра и продолжить свои обсуждения. Но завтра Зарифу-ханум увезли в больницу. Это была их последняя встреча.

К Зарифе Алиевой профессор Скрипниченко пришла на кладбище.

– У ее могилы с тоской думала: к самому большому горю – терять друзей меня жизнь начала приучать рано, еще в дни Великой Отечественной войны, на фронте. Но к этому никогда не приучишься – с годами боль каждой новой утраты чувствуешь еще сильнее.

С тех фронтовых лет живет во мне и готовность: если погиб друг, подхвати и выполни до конца то, что он не успел сделать. Как непреложный закон приняла я в свое сердце последнюю просьбу глубоко чтимой и любимой Зарифы Азизовны о завершении начатых нами книг, считая своим долгом сделать все от меня зависящее, чтобы этот труд увидел свет, чтобы ее мысли стали доступны широкому кругу специалистов.

Свое слово профессор Скрипниченко сдержала.

– Как врач Зарифа, конечно, понимала, как опасна ее болезнь. Врачи лучше других знают, как болезнь изменяет все в человеке. Один уходит в себя; второй ни о чем ином, кроме своей болезни, не может говорить; третий становится капризным, даже жестоким по отношению к окружающим. Зарифа Азизовна оставалась сама собой. Больше всего она переживала от того, что не может оградить своих близких от переживаний за нее.

Рассказывают, что ее направили в онкологический центр. Смотрел академик Блохин. Сказал: «Хотя бы на две недели раньше!»

Так это было или не так, но Зарифа Азизовна ушла из жизни до обидного рано – в 62 года. Ее хоронили 17 апреля 1985 года. Шел дождь. К Дому ученых на Кропоткинской несли венки.

Утром Борис Пастухов собрал секретариат ЦК ВЛКСМ: «Кто хочет, ребята, едет, кто не хочет, не едет». Поехали в полном составе.

– Мы пришли среди первых, – вспоминает тот горестный день Борис Николаевич, – когда такой момент – придут, не придут? И вдруг является почти все бюро ЦК комсомола. Гейдар Алиевич никогда об этом не говорил, но тот момент, когда пришли молодые ребята, а для него уже начиналось тяжелое время, уверен, он не забыл.

С портрета в Доме ученых на всех смотрели широко раскрытые глаза Зарифы. Многие, кто видел Зарифу-ханум, отмечают ее «удивительно выразительные темные глаза». Ленинградский профессор Добромыслов: «Ее отличал необычный взгляд восточных черных глаз… Глаза ее вопрошали, утверждали, восхищались, смеялись, а порой выражали удивление, несогласие и непримиримость, но они никогда не выражали безразличия. У Зарифы Азизовны были "говорящие глаза"». Профессор Шульпина: «…большие, буквально проникавшие в душу, темные выразительные глаза». Ее глаза выделяются и на первом, детском снимке, сделанном еще в 1924 году. Малышка с аккуратно подстриженной челкой прижимает к груди игрушку. Ее огромные глаза смотрят прямо на вас из немыслимо далекой дали времени. Как свет угасшей звезды.

Ровно через неделю после похорон Гейдару Алиевичу, уже при новом генсеке, третьем за последние годы, предстояло выступать на торжественном собрании, посвященном 115–й годовщине со дня рождения Ленина. Горбачев предлагал отказаться, произнесете, мол, речь в следующем году.

– Нет, – ответил Алиев, – я справлюсь.

Нового генсека Политбюро ЦК КПСС избирало 11 марта 1985 года. На месте были все, кроме Владимира Васильевича Щербицкого, первого секретаря ЦК Компартии Украины, – он возвращался из командировки в США. Громыко, отметив «неукротимую творческую энергию» и ряд других достоинств Горбачева, предложил избрать его Генеральным секретарем ЦК КПСС. Возражений не было. Тихонов: «Это – первый из секретарей ЦК, который хорошо разбирается в экономике». Гришин, первый секретарь Московского горкома партии: «Это широко эрудированный человек». Кунаев: «…как бы здесь ни развернулось обсуждение, коммунисты Казахстана будут голосовать за избрание Генеральным секретарем ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева».

Рабочая запись заседания Политбюро («экземпляр единственный»!) сохранила и слова Гейдара Алиева. «Избрание Генерального секретаря ЦК КПСС – дело серьезное, историческое. На мой взгляд, кандидатура Михаила Сергеевича Горбачева является вполне достойной». Гейдар Алиевич оценил опыт товарища, скромность, доступность. «Это дает нам возможность с уверенностью сказать, что он вполне справится с обязанностями Генерального секретаря. Поэтому я в полной мере поддерживаю внесенные предложения…»

В закулисной дележке портфелей, которую мастерски разыграл Горбачев, Алиев не участвовал. Хотя по своим деловым качествам, огромному опыту, дару организатора вполне мог стать генсеком. «Он зря поверил тем, кто исключил такую возможность», – утверждал популярный в 80–90–е годы публицист Артем Боровик. Артем говорил, в частности, о Тихонове, который считал, что Алиев для самой главной должности в Союзе «не вышел национальностью и верой». «А я считаю, – продолжал свою мысль Боровик, – что Алиев лучше бы других отстаивал национальные интересы России. Посмотрите, что Горбачев сделал с Союзом, что Ельцин сделал с Россией. Алиев шел бы по пути продуманных реформ, и судьба страны, наша судьба сложилась бы иначе». Напомним, что и Громыко видел в Алиеве руководителя масштаба Советского Союза. Но сдался на милость Горбачева, приняв должность председателя Президиума Верховного Совета.