Текст книги "Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь..."

Автор книги: Гунар Цирулис

Соавторы: Владимир Кайяк,Андрис Колбергс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

Милиция приняла добрый совет к сведению, и уже через несколько минут Силинь расспрашивал диктора Стипрана, чей всем знакомый голос придавал каждому его слову характер официального сообщения.

Да, конечно, ради бога, пожалуйста. О Лигите Гулбис – только самое лучшее. То же и об ее муже, урожденном Алкас, он принял фамилию жены, чтобы избавиться от нежелательного созвучия «алкаш»; да, он как бы друг их дома; последний раз – этак с час назад, когда она сошла на своей станции, а сам он поехал дальше; нет, проводить ее не пришло в голову – как бы он тогда попал домой, поезд–то последний! Думал, что ее встретит Марис; правильно, ее беспокоило здоровье сына, с собой она везла купленные в буфете лимоны, первая клубника еще дороговата даже в день получки; да, пожалуйста, он еще самое малое час не будет ложиться, охотно раскочегарит свой «запорожец» и выедет навстречу; нет, никаких вещичек Лигиты, по каким собака могла бы взять след, у него, к сожалению, нет; ясно, что мужа без надобности лучше не беспокоить; ладно, договорились!

Прошло десять минут, пятнадцать – Марис Гулбис не звонил. Согласно договоренности, это должно было означать, что жена его не вернулась.

Но кто же не знает, что лишь плохие вести летят быстро – в мудростях, истертых до того, что они превратились в поговорки, обычно кроется истина. Я тоже никогда не торопился делиться хорошими новостями, зато всегда спешил позвать на помощь, едва только начинал жать башмак. Хотелось верить, что Гулбис благополучно встретился со своей Лигитой и в эту минуту устраивает семейный скандальчик местного значения – испытанное средство для гашения стресса.

Когда, наконец, раздался звонок внешнего телефона, полковник великодушно позволил Кате взять трубку; он был уверен, что тревоге объявят отбой.

На сей раз Марис Гулбис не просил извинения.

– Полковник еще там? Скажите ему, что о Лигите до сих пор никаких известий. Я больше не знаю, что делать.

– Ждите, – сказал Дрейманис. – Через полчаса будем у вас.

– Врача и проводника с собакой! – распорядился Козлов. – Оса, захвати корреспондента, что ему здесь болтаться без толку…

– И капитана Ратынь, – прибавил полковник.

– Вы действительно думаете?..

– Что оперативная группа без женщины – все равно что машина без запасного колеса. Никогда нельзя поручиться, что не понадобится. – Широко зевнув, он поднялся. – По дороге подбросите меня домой.

Доктор Розенберг словно сошел с иллюстраций к собранию сочинений Диккенса. Именно таким представлял я мистера Пиквика: кругленьким коротышкой с прозрачно–голубыми детскими глазами навыкате, говорливым и деятельным. Держа на руках и укачивая, словно любимого внука, свою медицинскую сумку, он сидел на заднем сиденье машины и что–то увлеченно рассказывал Байбе Ратынь. Старшина Карлис со своей черной овчаркой устроился впереди. По его облику никто не сказал бы, что предки его были безземельными крестьянами из Видземе, много поколений тому назад пустившимися искать счастья на просторах Российской империи. Во внешности Карлиса преобладали черты, унаследованные от матери–башкирки. И все же в нем вдруг заговорил так называемый голос крови: отслужив в пограничном отряде где–то между Павилостой и Мазирбе, Карл Карлович Лапин решил вернуть свою фамилию к изначальному «Лапинь» и обосноваться в Латвии, где для него открылась возможность сохранить верность единственной своей привязанности – собакам. С ними он разговаривал на своем родном башкирском языке, а не на той ужасной смеси латышского с русским, которая, хотя и вызывала у девушек здоровый смех, все же не приводила к желаемым результатам.

На этот раз Андж не тормозил у каждого перекрестка. Включив сирену, пролетал их с восьмидесятикилометровой скоростью, не уделяя внимания светофорам. И это, как знал любой работник милиции, служило плохим признаком: если уж Андж спешит, значит, дело серьезное. Наверное, по той же причине и Оса молчал и даже не отвечал на мои вопросы.

На третьем участке восьмой линии светились два окна: на кухне и в гостиной. В похожем на беседку домике умещалась еще тесная спаленка. Ясно, что для двух семей здесь места не было. Зато сад был большим и выглядел хорошо ухоженным.

– Добрый вечер, – произнес знакомый голос. – Я Ричард Стипран.

Когда он появился в светлом прямоугольнике, я понял, почему этот известный диктор не работает на телевидении. Он был до ужаса тощим, лысая голова его с выпяченной нижней челюстью походила на безвкусную гипсовую пепельницу–череп, какими предприимчивые кустари в последнее время наводнили рижские рынки; к тому же известно, что лысина от века считалась недостатком, отнюдь не украшающим настоящего мужчину.

– Я еще не заходил. Одному неохота.

У меня тоже возникло неизъяснимое предчувствие беды, еще более подкреплявшееся трогательной картиной, какую можно было наблюдать через окно: в кроватке, подняв над головой кулачки, спал раскрасневшийся ребенок, у изголовья сидел тоже красный от волнения отец, раскрытой книгой отгонявший мух.

– По возможности обойдемся без преждевременного сочувствия, наигранной душевности. Если стряслась беда, то чем позже он о ней узнает, тем лучше, – предупредил Силинь.

– Может быть, лучше пока вообще не тревожить? – предположил Стипран, с сомнением оглядев нашу многочисленную группу.

– А как вы ее в темноте отыщете? По флюидам, что ли? – резким шепотом ответил Силинь. – Сделаем так: все остаются здесь, я войду к нему, а вы, товарищ диктор, захватите в прихожей какую–нибудь вещичку Лигиты, лучше всего домашнюю туфлю. Ясно?

Они вернулись почти сразу, и я мог бы поручиться, что Силинь и на этот раз прервал бесплодные разговоры своим неопровержимым аргументом: нельзя терять время.

– На станцию! – приказал он, усевшись в автобус.

– Я покажу дорогу. По шоссе тут километра четыре, и обычно все идут лесом, там вдвое ближе, – предложил Стипран, – но там в темноте сам черт ногу сломит.

– Это бы еще не самое худшее, – грустно откликнулся Розенберг. – Кости мы чиним быстро. Хуже со внутренними повреждениями. Думайте что хотите, Байба, но я не верю, что человека можно вылечить. Подлечить – да; помочь ему безболезненно, даже, может быть, с некоторым удовольствием прожить срок, запрограммированный еще в утробе матери, – на это наша медицина способна. В былые времена не говорили «медсестра». Сестра милосердия – вот что лучше всего выражает сущность нашего ремесла, а кстати, и определяет предел его возможностей: облегчить страдания.

Мы подъехали к станции. Теперь следовало глядеть в оба, подмечая как можно больше деталей, которые пригодятся потом в работе над репортажем. Надо стать зорким и наблюдательным не хуже Силиня, которому для восстановления общей картины происшествия тоже понадобятся все детали сложной мозаики.

Итак: на часах – четверть третьего, последний поезд из Риги прибыл и проследовал дальше пятьдесят восемь минут назад. Минутная стрелка электрических часов прыгала по делениям циферблата, а мы стояли на пустой площади и ждали Силиня, отправившегося на поиски дежурного.

– Зимой я вам назвал бы по имени любого пассажира, – оправдывался заспанный ветеран транспорта, в своей измятой клетчатой рубашке совершенно не соответствовавший моим представлениям об ответственном должностном лице. – А всех дачников кто же упомнит? И так уже порой думаешь: а остается ли в Риге хоть кто–нибудь на ночь? Все едут и едут. А с утра – обратно. Вот скажите: какой смысл вкладывать в землю деньги, строить дом, если приезжаешь только переночевать в нем? Жену молодого Гулбиса знаю, как же. Помню, она еще девчонкой с косичками выкинула в окно билеты родителей. Я тогда работал ревизором.

– Ну, и что вы? Заставили заплатить штраф? – поинтересовался Силинь, вдруг начисто забывший, казалось, о факторе времени.

– У нас не милиция, где и родную мать оштрафуют… когда начальство стоит над душой. Мать Лигиты скорей пешком шла бы в Ригу, чем поехала без билета.

– А этим вечером?

Дежурный не понял.

– Нынче вечером видели Лигиту Гулбис?

– А, понятно. Так точно, видел, далее поздоровался: все же у нее сезонный билет. – Видимо, дежурный осознал свою ответственность и отвечал теперь без обобщений и экскурсов в далекое прошлое.

– Сошло много народу?

– Все те же ночные птицы. Кошкины с ВЭФа, мадам Зирнис – она работает в рижской билетной кассе, ездит по служебному удостоверению. Еще оба официанта из пивного бара. Но вся эта публика свернула налево, лесом пошла только Лигита. Я еще спросил, не страшно ли. А она: что поделаешь, дядя Янис, перешла в вечернюю смену, пока ребенок болеет мы с мужем можем хоть подменять друг друга. Старую Гулбиху сюда ведь и колом не загонишь, она своего благоверного стережет, чтобы не шатался по ночам.

– Все? А поезда на Ригу никто не ждал? – спросил Силинь.

– Да дайте же досказать, не то голова кругом идет… Да, чуть не позабыл тех пэтэушников, что вылезли из предпоследнего вагона.

– Много их было? В какую сторону пошли? Около Гулбис не терлись?

– Кто их знает… Пока мы с Лигитой болтали, они уже пропали со всеми своими палатками и надувными плотами.

– На реке у них своя база отдыха, – вставил Стипран, – когда тут еще хоть мелюзга ловилась, я там иногда брал лодку. Это по ту сторону полотна.

– Спасибо, дядя Янис. – Силинь с его профессиональной хваткой успел, конечно, запомнить имя старика. – Если потребуется, растолкаем вас.

– Я на работе не сплю! – величественно заявил дежурный.

– Твой черед, Карлуша–Давай–давай! – и Силинь сунул Лапиню взятую с дачи синюю ночную тапочку. – Дай понюхать своему зверю, и пусть ищет.

– Ко мне, Мухтар! – скомандовал Лапинь.

– Ну конечно: больше чем на Мухтара у нас фантазии не хватает. Хорошо еще, что пока не стали обозначать лучших друзей человека просто номерами, – проворчал Розенберг.

Пес, казалось, вовсе не стремился выполнять свой служебный долг. Он повел мохнатой головой туда–сюда, оскалил клыки, словно давая понять, что подобная закуска не по нему.

– Молод еще, – заступился Лапинь за своего единственного подчиненного. – Но работает, что надо.

Пес, наконец, понял, что отвертеться не удастся. Глубоко втянул ноздрями запах туфли, потом, опустив нос к самой земле, двинулся по станционной площади, делая все более широкие круги. Вместе с ним, как волчок вокруг оси, вертелся Карлуша, с каждым витком все больше выпуская поводок.

– Идеальная тренировка для космонавтов, – даже сейчас Силинь не мог не съязвить. – Меня уже давно стошнило бы.

– Ищи, Мухтар, ищи! – погонял Лапинь собаку непрерывными окриками.

Когда и мне от одного вида этой карусели сделалось не по себе, она вдруг перестала вертеться. Поводок натянулся, и хозяин Мухтара едва устоял на ногах.

– Есть! Теперь, приятель, давай–давай! – Вот, оказывается, откуда происходило прозвище Лапиня.

Собака бежала уверенно, даже не принюхиваясь к земле. Наверное, видела только ей одной понятные следы. Позади характерным для пограничников стайерским аллюром бежал Карлис, за ним – Силинь, на бегу расстегивая кобуру.

– А вы не спешите! – крикнул он. – Не забудьте, сколько лет доктору!

Впрочем, Розенберг и не собирался включаться в погоню. Негромко вздохнув, он поднял сумку и исполненным достоинства шагом двинулся вслед за фонариками бежавших.

Мы втроем следовали за ним. Некоторое время включенные Анджем фары еще освещали утоптанную сотнями ног лесную тропу, потом вокруг нас сомкнулась темнота.

Вряд ли здесь было светлее и час назад, когда Лигита Гулбис шла домой. Но я заставил себя не думать о ней.

Особенно нелегко приходилось близорукой Ратынь, но и мне тоже: с детства страдаю куриной слепотой, Уверенно шагал один лишь Стипран, и у меня возникло подозрение, что этим путем он идет не впервые.

– Они слишком отклонились влево, – сказал диктор. – Так мы скоро выйдем на шоссе.

– Не критикуйте, пожалуйста, образованную собаку, – съязвил Розенберг, только что споткнувшийся об узловатый корень и едва не упавший при этом. – Где сказано, что она шла прямо домой? Может быть, завернула к подруге и заболталась. А мы теперь плутаем в этой проклятой мгле.

– Ну конечно, виновата всегда женщина! – тут же откликнулась Ратынь.

Они перебрасывались словами лишь для того, чтобы не молчать. Но легче от этого никому не делалось. Я, например, ощущал, что лоб мой покрылся потом и от усилий начинает ломить глаза. Отлично понимая, что никакая опасность мне не грозит, я все же вздрогнул, словно попав в ловушку, когда вокруг моей шеи обвилась липкая паутина. Малейший треск грохотом обрушивался на перепонки, в памяти сразу вставало все, что мне доводилось читать в детстве об умении следопытов и разведчиков передвигаться по лесу без малейшего шума. Мы же ломились, как стадо разъяренных кабанов, и, наверное, вспугнули бы любого возможного злоумышленника; предположению доктора, что Лигита могла задержаться у подруги, не верил ни я, ни он сам. Я давно отказался от первоначальной мысли фиксировать в памяти каждое свое наблюдение и ощущение – только циник мог бы в такой момент думать о своем ненаписанном произведении. Так низко я еще не пал.

– Они ждут нас, – сказала Ратынь.

Действительно, огоньки нашего авангарда больше не отдалялись, но обращенными назад пучками лучей подзывали нас.

– Всю последнюю часть пути она петляла, дважды меняла направление, – пояснил Силинь. – Такое впечатление, что она пыталась оторваться от преследователя. А здесь, – он посветил вниз, где мох был разрыт, словно тут поработали искатели ранних лисичек, – он ее настиг. Дальше вести Мухтар отказался. Надо рассыпаться в цепь и потихоньку двигаться вперед. Карлуша, привяжи своего безрогого, пусть не путается под ногами. Может, и вы останетесь здесь? – последний вопрос относился ко мне.

– Это не следы ног, – сказал Розенберг. – Поверьте старому охотнику. Это разворошили, самое малое, неделю назад. Скорее всего рылись кабаны.

Силинь не стал спорить.

– Вперед! Или хотите остаться с собакой? Товарищ диктор, в каком направлении ее дом? В опасности человек обычно бежит кратчайшим путем…

Уже через несколько шагов в ноздри мне ударил острый запах – нос мой, как бы возмещая слабое зрение, отличался особой чувствительностью.

Вслед за тем лучи фонариков справа и слева скрестились, и я увидел на земле тело женщины.

Она была совершенно нагой, лишь лицо накрывала скомканная тряпка, испускавшая явный запах эфира.

– Доктор! – позвал Силинь.

Розенберг уже склонился над Лигитой, отбросил «наркозную маску» и припал ртом к ее губам.

– Дышит – значит, выживет, – выпрямившись, проговорил он и тут же развил бурную деятельность. – Карлуша, бегом в машину за одеялами или пальто! Скажи Анджу, пусть попробует подъехать… Силинь, дайте фонарь и займитесь своим делом, мне поможет Байба.

– Сколько она тут пролежала? – спросил Силинь.

– Примерно час. Предостаточно, чтобы схватить воспаление легких: земля сырая. – Сейчас Розенберга интересовало только здоровье Гулбис.

Я неохотно оторвал взгляд от лица женщины, чьи черты показались мне странно знакомыми. Не сразу я сообразил, что выражением лица она напоминала мне мадонн старых мастеров – то же примирение с уготованным судьбой испытанием и одновременно та самая непобедимость, что превращает минутную слабость в необоримую силу. Последним, что я заметил, были ее разметанные льняные волосы.

– Есть признаки борьбы? – повернулся я к Силиню, который закурил, снова забыв предложить сигарету мне.

– Проклятое телевидение! Два месяца назад показали фильм, в котором жертву усыпляют эфиром, и вот пожалуйста! – Его слова утонули в приступе кашля.

– Зато есть строгое указание, чтобы на голубом экране никто больше не смел курить, – сказал Стипран, извлекая из кармана пачку «Элиты». – Скоро, наверное, начнем вырезать и из заграничных лент.

В своих попытках бросить курить я находился сейчас в той традиционной фазе, когда человек уже не покупает курево, но постоянно «стреляет» его у других.

– Почему мы бездействуем? – нервно спросил я.

– А что вы предложили бы? – с иронией поинтересовался Силинь и тут же сам себе ответил: – Свою задачу мы выполнили: Лигита Гулбис найдена.

– Ну, а если серьезно?

Кончик сигареты Силиня дважды ярко вспыхнул. Это могло означать, что он интенсивно размышляет.

– Прошел час. Пока свяжемся с центром и оцепим район, пройдет самое малое еще столько же. За это время до Риги можно и пешком дойти. Собака, на беду, молодая, неопытная. Будет чихать и сторониться запаха эфира, но след не возьмет. Сами мы с нашими фонариками в этой тьме Ничего не отыщем. Так что лучше всего обождать, пока она не придет в сознание, и только тогда действовать.

Подошел врач. Без пиджака, подстеленного им под Гулбис, доктор походил на ремесленника, закончившего дневную норму. Это впечатление подкреплялось и его довольным тоном:

– Ее не били, не душили и не насиловали. Только раздели и бросили. Через полчасика очнется. На всякий случай я впрыснул ей сердечный коктейль и лобелин для стимуляции дыхания. Как только окажемся в тепле, посмотрим пообстоятельнее.

– Может быть преступника вспугнули? – предположил Силинь.

– Разобраться в этом – ваше дело, – пожал плечами Розенберг.

Приближались торопливые шаги. Правой рукой Лапинь прижимал к боку свернутые брезентовые носилки, в левой держал небольшой предмет.

– Смотри, начальник! – сказал он, переводя дыхание. – Это Мухтар унюхал в кустах. Молодец! Скажешь, нет?

То был женский кошелек, какие в Тбилиси продают в киосках по шесть рублей за штуку. Из искусственной кожи, с фотографией кинозвезды под целлофаном. На сей раз на нас взирало цветное изображение Гунара Цилинского. В отделении для бумажных денег находилось шестьдесят семь рублей, железнодорожный сезонный билет и служебное удостоверение звукооператора Гулбис.

– Молодчина! – похвалил Силинь, имея в виду скорее всего не собаку, а Лигиту. – Заметила преследователя и постаралась сберечь хотя бы деньги.

– Не лучше ли все же добровольно отдать бандитам кошелек? – усомнился Стипран.

– Попробуйте сделать это, когда вас усыпляют без предупреждения… Ну, за дело, товарищи. Гулбис надо отвезти домой и еще до рассвета вернуться, иначе люди пойдут на поезд и затопчут все следы. Куда девался Андж?

– Едет!

Действительно, в промежутках между деревьями, стоявшими, словно живая изгородь, засветились желтые галогенные глаза микроавтобуса. Скрылись, снова возникли, затем фары высветили четкую дорожку просеки, ведшей к шоссе. И внезапно сноп света наткнулся на что–то большое, черневшее в паре десятков шагов от нас.

Это был брошенный среди леса автомобиль. «Жигули–супер–люкс» чернильного цвета. С багажником на крыше. И на заднем стекле его виднелась зеленовато поблескивавшая надпись: «Милый, не спеши!»

II

Ночное дежурство закончилось. Пока в кабинете начальника оформляли документы по приемке–сдаче, я сидел в залитой утренним светом операторской и пил кофе, принесенный из дому новой сменой. Позже они пополнят свои запасы в вокзальном буфете, недобрыми словами поминая сантехников, которые до сих пор не могут найти трещины в столетнем лабиринте водопроводных и канализационных труб. Здание Управления милиции одновременно ремонтировали и снаружи, и сквозь заляпанные окна местами пробивались острые солнечные лучи, безжалостно показывая разницу между обликом «моих» и «чужих» девушек. Только что пришедшие на смену источали жизнерадостность и энергию, сменявшиеся пытались с помощью губной помады и прочей косметики замаскировать следы бессонной ночи: бледные, пересохшие губы, круги усталости под глазами, морщины от бессонницы, разрушавшие уже наложенный слой пудры. Козлов прав: есть области, в которых женщины не должны работать, как бы ни влекло их туда сознание ответственности или магнит романтики. Даже я, проведя здесь лишь двенадцать часов, чувствовал себя разбитым и только и мечтал поскорее попасть в постель; им же еще предстояло выстоять очередь в магазинах, завернуть на рынок, накормить мужей завтраком, проводить детей в школу и прибрать в квартире.

Сон одолевал меня, и все же домой я не пошел. Хотелось дождаться Козлова и Силиня и узнать, что они собираются предпринять теперь. Вторая половина ночи почти не продвинула расследование. Придя в себя, Лигита Гулбис долго не могла сообразить, как она очутилась в своей постели. Розенберг даже посоветовал оставить ее в уверенности, что все происшедшее было лишь дурным сном. Лишь понемногу в ее сознании обрисовались очертания страшного приключения, но и они были крайне туманными. Среди леса ей показалось, что она слышит за спиной шаги. Она оглянулась, даже окликнула, но безрезультатно. Тогда она попыталась убедить себя в том, что слышит отзвук собственных шагов, но все же пустилась бежать и сбилась с дороги. Когда она остановилась, чтобы сориентироваться, то ясно услыхала звук шагов и сопение. Она хотела спрятаться, но преследователь был уже совсем рядом. Она успела лишь забросить в кусты кошелек: жаль было двухнедельной зарплаты. Затем выбежала на открытое место, где казалось все же надежнее, чем среди деревьев. И там он внезапно вырос перед нею. Лигита не успела ни закричать, ни даже испугаться по–настоящему, почувствовала только, что чужая рука закрыла ей рот и нос чем–то мягким и удушливым. Потом ее словно бы поднимали, несли, она ощущала то озноб, то жар, словно от топящейся печи… Ничего больше в своей памяти Лигита Гулбис воскресить не могла.

– Как он выглядел? Узнали бы вы нападавшего? – спрашивал Силинь. – Может быть, хоть по голосу?

– Он все время молчал. И потом, эта темнота вокруг… Было очень страшно.

– На вас напал один или их было несколько?

– Не знаю, ничего не знаю, – шептала Лигита. – У меня нет больше сил.

Голова ее упала на подушку, глаза закрылись – она уснула.

– Не волнуйтесь, – успокоил ее мужа Розенберг. – Я впрыснул ей еще и снотворное. А мальчик ваш завтра будет здоров, как огурчик. Легкие чистые, разве что небольшая краснота в горле. Продуло, наверное, много ли такому надо. А вообще парнишка бойкий, в отца. – Доктор попытался похлопать Гулбиса по плечу, но выше лопатки дотянуться не смог. – Будет баскетболистом.

Осмотр места происшествия задал еще несколько загадок. В ожидании трассологической экспертизы Ратынь и Силинь осмотрели место невооруженным глазом. В окрестностях удалось заметить следы лишь двух машин: милицейского микроавтобуса и угнанных «жигулей». Рисунок шин глубоко впечатался во влажный песок и, покрытый утренней росой, блестел, как только что обожженная керамика. Следовательно, отпадала самая достоверная из выдвинутых Силинем гипотез – что Лигита Гулбис нечаянно наткнулась на третьего соучастника угона, ожидавшего в условленном месте со своей машиной, и тот, так сказать, для препровождения времени решил ограбить, а может быть и изнасиловать женщину. При дневном свете версия эта растаяла, как иней на заре. Возникла целая вереница неопровержимых возражений. Почему он пришел пешком и так же удрал? Почему испугался членов своей же шайки?

Частичный ответ возник после осмотра машины. Обе ее фары оказались разбитыми. Было бы слишком опрометчивым пытаться выехать из леса без света.

– Что–то у меня не контачит, – Ратынь первой заметила странное несовпадение. – Как можно разбить фары, не повредив крылья или хромированные ободки?

– Могло отскочившим камнем, – осторожно предположил Силинь, но тут же спохватился: – Обе? Нет, это скорей с умыслом.

– Кто же?

– Человек, не желавший, чтобы его узнали, погнались…

– Иными словами, чужой?

– По–моему, логично.

– И все же – нет! – категорически заявила Ратынь. – Меня всегда настораживают такие удобные варианты с неизвестным злоумышленником, который появляется и исчезает, когда мы не в состоянии доказать виновность задержанных. По–моему, угонщики приехали первыми, поджидали согласно уговору другую машину, затем, услышав чье–то приближение, спрятались в кустах. А когда увидели, что это одинокая женщина – напали на нее…

– Иными словами – вытащили из кармана флакон с эфиром, который на всякий случай постоянно возят с собой, затем один раздел ее, другой тем временем расколотил фары, потом они подхватили ее вещички, оставив взамен машину, и пустились наутек. Так, по–твоему? Нет, душа моя, так можно импровизировать без конца. Без Валдиса Ребане нам в этом не разобраться.

– Эксперты тоже не ясновидцы.

– Они хотя бы не берут свои теории с потолка. Дадут отпечатки пальцев, увидим, работала ли наша старая клиентура или какие–то новички. В разгар лета никто не станет взламывать машину в перчатках.

Правое окошко «жигулей» было опущено, через него можно было дотянуться до перчаточного ящика. В нем, свидетельствуя о педантизме и осторожности Попика, лежали щетки стеклоочистителя, оставленные его женой бельевые квитанции и полиэтиленовый мешочек с мятными леденцами, о котором владелец машины не обмолвился ни словом.

…Из кабинета начальника, наконец, показался Силинь. Он ничуть не удивился, увидев, что я околачиваюсь здесь уже битый час. Словно бы это было моей обязанностью, за которую мне деньги платят! Я поднялся ему навстречу, но лейтенант остановился у телефона и набрал номер Попика, даже не взглянув в блокнот.

– Вы слушаете?.. Через двадцать минут за вами заедет наша «волга», чтобы вы опознали вашу машину… Да, все приметы совпадают, но эта формальность необходима… Хорошо, дадим вам повестку, предъявите на работе… Нет, бензин пока не нужен, к Управлению доставим ее сами… К вечеру, когда эксперты закончат осмотр… Если до сих пор пострадали только фары, то и у нас ее не разденут… Это вы требуйте с госстраха. Скажите лучше, не держите ли обычно в машине, ментоловые леденцы – ну, зеленые, какие сосут, чтобы отбить запах алкоголя?.. А ваша жена?.. Откуда мне знать – может быть, чтобы отвыкнуть от курения… Ясно, не за что, и вам тоже спасибо.

– В конце концов догадался все же поблагодарить. Хотелось бы видеть лицо почтенной Инары в миг, когда она узнает, в каком деле фигурирует их движимое имущество, – Силинь присел рядом со мной.

– Что говорит эксперт?

– Работает. Машину открыли через форточку, крючком, мотор завели, соединив провода напрямую. Очень распространенный прием. Отпечатков такое множество, что Саше придется повозиться до вечера, пока сможет отобрать нужные.

– Саше – это майору Козлову?

– Да, вы же не знаете новостей! Полковник Дрейманис сдержал слово и берет Сашу своим заместителем. Ему это айн–цвай, и готово. И заодно подсунет ему это путаное дело.

– И вы будете работать под его руководством? – интервью по своей сути мало чем отличается от допроса.

– Пока будем работать параллельно, но независимо, – подчеркнул Силинь. – Помогу, конечно, насколько смогу, без моих воров он долго еще протопчется на месте.

– Как вы рассчитываете схватить их теперь, когда машина найдена?

– С другого конца, как обычно. Повращаемся в соответствующих кругах, поглядим, кто из известных нам автоспецов на воле, изучим конъюнктуру – каков спрос, каково предложение. Может быть, кто–нибудь недавно разбил темно–синюю машину, и частные мастера ищут новую дверь или весь кузов… Бывает, клиент восхищается тем, как великолепно выправлены вмятины, а на самом деле ему поставили другой, краденый капот или заднюю панель. Это куда проще и быстрее, чем вытягивать, рихтовать, подбирать шпаклевку и краску… Одним словом, такой мир, в котором вас в два счета обведут вокруг пальца.

– Под вашим крылышком…

– Мне туда и показаться нельзя, придется рассчитывать на дружков. Позвоню им, когда поговорю с Аспой.

– Я охотно пошел бы с вами. Очень интересно познакомиться с сержантом Вайвар, до сих пор слышу ее голос.

– А вот увидите ее, и вовсе голову потеряете. Знаете, почему Аспу сняли с перекрестка? Чтобы уменьшить число аварий. Водители смотрели только на нее, а не вперед, назад или по сторонам. Некоторые вообще глушили моторы и не желали трогаться с места, расточали комплименты, назначали свидания, а она только плыла от машины к машине, улыбалась и составляла акты об остановке в запрещенном месте. Можете представить, какие возникали заторы?

– Обычные милицейские байки…

– Не верите – поехали в дивизион! – и Силинь встал.

– Сейчас? – усомнился я. – Не лучше ли сперва вздремнуть?

– После такого количества кофе усталость приходит только в середине дня.

…Силинь не стал пристегиваться ремнем – наверное, был уверен, что любой автоинспектор узнает его на расстоянии. Поэтому он позволял себе и еще кое–какие вольности: трогался при желтом свете, чтобы первым успеть сделать левый поворот, обгонял на перекрестках. И все же ощущение надежности не исчезало ни на мгновение. Казалось, водитель сросся с машиной и она, если только он пожелает, сможет даже подняться в воздух.

Двор дивизиона дорожного надзора автоинспекции напоминал кладбище машин, уставленное памятниками человеческому легкомыслию и тяге к выпивке. Я никогда не думал, что машина может выглядеть привидением на колесах. У одних мотор от столкновения был притиснут к самому заднему сиденью, у других руль торчал из продавленной крыши. Трудно было представить, что еще за полчаса, да что – за миг до аварии машины эти, чистые и блестящие, катили по улицам и в них сидели жизнерадостные, хотя, может быть, чересчур несдержанные люди, которые сейчас – кто в больнице, а кто, может быть, и в двух метрах под землей.

– Сюда надо бы приводить на экскурсию всех, поступающих в автошколу.

– Без толку, – покачал головой Силинь. – Никто ведь не допускает, что подобное может случиться и с ним. Иначе люди и в машины не садились бы, и на улицы не выходили – вообще боялись бы жить, да еще и детей рожать. Каждый верит в свою звезду. А от того, что в тебя врежется какой–нибудь лихач, не застрахован даже самый осторожный ездок.

– Да вы никак фаталист? – Меня раздражало, что Силинь легко отвергал мои предложения, в то время как мне не удавалось опровергнуть его легкомысленные теории.

– Аспа уже на линии? – спросил Силинь у полной брюнетки, с хозяйской обстоятельностью протиравшей ветровое стекло служебного мотоцикла.

– Нет твоей красотки и не будет, надо было встать пораньше. А другие девушки разве хуже – я, например? – кокетливо улыбнулась она.

– Не надо было выходить за чемпиона по боксу, тогда у тебя поклонников было бы куда больше, – отшутился Силинь.

– Ну, тебе–то это не страшно, легковесов Язеп никогда не обижает…

В таком духе можно болтать бесконечно – особенно, если надо ждать, пока прогреется мотор. Наверное, долгая ночь меня все же утомила, судя по тому, что меня влекли даже сомнительные удобства мотоциклетной коляски. Наверное, я поборол бы стеснение и устроился в ней, если бы не оказалось, что Силинь тоже не расположен к длинным разговорам.