Текст книги "Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь..."

Автор книги: Гунар Цирулис

Соавторы: Владимир Кайяк,Андрис Колбергс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

Через час после рейда по Садам в нашем кабинете под перекрестным огнем вопросов сидит странный человек в полинявшей, поношенной, но чистой одежде. Ему шестьдесят три года, голова имеет грушевидную форму, седые, жидкие волосенки далеко отступили к затылку, поэтому лоб кажется очень широким, как у мыслителя. Под мутными глазами мешки. Он смотрит говорящему прямо в рот, словно тот вещает о неслыханных чудесах.

Когда сидит, держит свои длинные руки между коленями, ходит мелкими шажками, трусцой.

Это Петерис Цепс.

Почти на все вопросы он отвечает:

– Я не помню, – и сразу поясняет: – Мне нельзя употреблять спиртное, тогда я полностью теряю память.

Появление Петериса Цепса вносит коррективы в составленный ранее план действий. Один из его пунктов предусматривал сегодня вечером беседу с гражданским мужем дочери Грунского и проверку его не очень надежного алиби. Теперь этот разговор мы откладываем на будущее – если вообще в нем будет необходимость.

Глава VIII

Он не понимал, как это произошло.

Четвертый день на исходе, уже контролер – так теперь в тюрьме называют надзирателя – запер дверь и брякнул связкой ключей по решетке: «Спать пора!» Вокруг все разделись, и помещение наполнилось запахом застоявшегося пота, гнулись и скрипели нары под теми, кто устраивался на втором ярусе, а он все так же отупело сидел за длинным столом посередине камеры.

– Эй, раллист, – кто–то крикнул ему. – Быстро лезь в берлогу, а то нахлебаешься дерьма!

Он встал и начал медленно расстегивать арестантскую робу.

– Давай, давай! Кончай чесаться – мент сейчас пойдет назад по коридору и будет зырить в глазок! – Голос был хриплый, нетерпеливый, голос старшего по камере. Как–никак, а должностное лицо.

Он залез под одеяло и, уставившись в пестрый матрац, проглядывавший через железную сетку верхних нар (вместо досок), продолжал ждать чуда. Чуда он ждал вот уже четыре дня, с момента объявления приговора суда.

– Меня–то за что? – потерянно спросил он, когда по краям скамьи подсудимых заметил двух милиционеров. До этого он их не видел. Наверное, судья вызвал милиционеров по телефону из той комнаты, куда уходил совещаться с народными заседателями. Наурис, угрюмо уткнув подбородок в грудь, смотрел исподлобья на судью – как боксер на ринге. У Илгониса выражение лица не менялось, со стороны даже казалось, что происходящее вокруг наводит на него скуку – набрав в рот воздуха, он надул щеки.

Внезапное появление милиционеров помешало Винарту внимательно прислушаться к начальной части приговора. Он немного повернул голову назад и подмигнул Магоне. Это могло означать: видишь, достанется мальчишкам на орехи! Магоне – хорошая девушка. Винарта с Магоне познакомил Наурис: он учился с ней в одном классе. Это было в середине лета в кафе на открытой веранде. У Науриса была «физическая потребность хлопнуть коктейля», но свободных столиков не было. Официантка строго сказала, чтоб «не стоял над душой». Наурис уже приготовился отпустить парочку оскорбительных реплик, как вдруг заметил Магоне с подругой и два свободных места рядом с ними. Девчонки потягивали давно остывший кофе и курили сигареты одну за другой. Хотелось ли им ликера, неизвестно, во всяком случае они не отказались, когда Наурис заказал.

– Винарт – представитель рабочего класса! – отрекомендовал его Наурис. – За двойную плату отремонтирует ваши персональные автомобили!

Винарт только–только закончил ученичество и стал автослесарем третьего разряда. Это была завышенная оценка его способностей, хотя во время ученичества он проявил себя как старательный человек. К тому же ему просто повезло – наставником у него был мировой дяденька, который все вспоминал первые послевоенные годы и машины с газогенераторными двигателями: «Тогда из любой молотилки надо было уметь сделать роллс–ройс». Он любил приговаривать: нечего скулить о недостатке запчастей – их всегда не хватало и всегда будет не хватать, надо думать самому, как выйти из создавшейся ситуации. И все же такой высокий разряд Винарту дали, конечно, только из–за матери – она работала дворником в одном из домов на этой улице и за тридцать рублей в месяц еще убирала кабинет заведующего гаражом.

– Бедной вдове надо помочь, – сказал на экзаменационной комиссии завгар, намекая на разницу в оплате второго и третьего разрядов. – Ей никогда манна с неба не сыпалась.

Винарт знал, что дома у Магоне есть мать и отчим, но, наверно, там никто особенно не интересовался ее похождениями, ведь она никогда не говорила: «Сегодня я не могу остаться у тебя ночевать». А когда Винарт работал в вечернюю смену, она еще утром прямо с портфелем приходила к нему, но неприятностей за пропущенные уроки у нее никогда не было – училась всегда на твердую четверку, а таких учеников в классе было немного.

Зимой она сделала первый аборт, и мать Винарта, наверно, догадалась, потому что стала к ней относиться дружелюбно: вскоре девушка жила уже больше в доме Винарта, чем в собственном. В июне ей исполнится восемнадцать, тогда они смогут пожениться, а тут вдруг этот суд – Наурис с Илгонисом угнали «Москвич» и решили на каникулы махнуть в Таллинн, «погулять на всю катушку». Они думали, что машину там продадут, у Науриса даже был адрес покупателя, но не хватало денег на бензин и дорожные расходы. За тридцать рублей они предложили Винарту запасное колесо, совсем новое, и Винарт смекнул, что, продав его, заработает на этом еще столько же, а продать было не трудно: к автослесарям гаража нередко обращались частники с просьбой сделать небольшой ремонт. Завгар закрывал глаза на то, что эти заказы выполнялись после работы. Запрети он, лучшие мастера разбежались бы по другим гаражам, где им это позволили бы, или на официальных сдельных договорах заработали бы гораздо больше.

Катить колесо по улице, конечно, нельзя – да и на проходной мог прицепиться сторож, если таскать колесо туда–сюда, поэтому Винарт велел поставить украденную машину во дворе, за дровяными сараями. Воспользовавшись богатой коллекцией своего наставника, ключи к багажнику он подобрал быстро.

Колесо купил первый, кому Винарт предложил. За восемьдесят рублей. Винарт точно подсчитал цены за покрышку, за диск, за монтирование и балансировку.

– Только на поиски противовеса вы потеряете дня два, – рассудительно говорил Винарт, отпирая багажник, а покупатель долго пересчитывал деньги рублями и трешками, пятерка редко попадалась среди них. Наверно, торгует цветами, решил Винарт.

Путешественников взяли возле поворота на Тую. Винарт сознался: да, колесо он купил, но, чтобы не навредить Наурису и Илгонису, отпирался, что знал об угоне машины. Он думал, что машина принадлежит кому–нибудь из родственников. Колесо найти не удалось – Винарт и в самом деле не знал, где разыскивать покупателя.

Вначале Наурис с Илгонисом честно рассказывали все, как было, а потом в суде – словно сговорились – твердили: о колесе им вообще ничего не известно, а «Москвич» они поставили между сараями, как велел Винарт. И никаких тридцати рублей от него не получали.

– Вы часто говорили о машинах, встречаясь с обвиняемыми? – спросил у Винарта один из защитников.

– Иногда говорили. Я ведь целый день работаю с машинами. Они интересовались. Особенно Илгонис.

– Спасибо, у меня вопросов больше нет.

В начале расследования Винарт проходил по делу лишь как свидетель и вдруг стал обвиняемым.

– Получишь с полгода условно, в следующий раз будешь знать, что покупать краденое вредно, – сказал ему следователь. – Позаботься о хороших характеристиках, а то могут срезать и проценты от зарплаты. Поделом тебе, спекулянтишка!

На суде пострадавший заявил, что претензий не имеет. Сказал, что родители Науриса и Илгониса заплатили ему и за украденное колесо, и за помятое крыло, машина снова в наилучшем техническом состоянии.

– Этому порядочно сунули, стал как прилизанный, – услышал Винарт из задних рядов публики.

– Уважаемые товарищи судьи! – начал уже упомянутый адвокат. – Мне не хотелось бы, чтобы здесь употребляли слово «преступление», ибо случившееся точнее характеризуется словом «проступок». Как мы знаем, у обоих несовершеннолетних юношей возникло непреодолимое желание покататься на машине, ведь они – ни тот, ни другой на «Москвиче» никогда не ездили: их отцы имеют «Волги». У одного личная, у другого служебная. Между мальчиками возник спор о превосходстве «Волги», и чем этот спор закончился, мы уже знаем. Печальный факт. Но не преступление! Ведь ни тот, ни другой в результате этого материально не обогатились, плоды преступного деяния сорвал некто третий. Кто он? Его имя мы можем сегодня назвать. Это Винарт Кирмуж, которого мы также видим на скамье подсудимых. Будучи совершеннолетним и узнав, что оба несовершеннолетних угнали автомобиль, он не только не побудил их вернуть «Москвич» владельцу (они потом наверняка сделали бы это и сами – мы же здесь слышали их показания), а приказал им отогнать машину в глухой двор и спрятать за дровяными сараями, после чего сам стал ее постепенно обкрадывать и за счет этого материально обогащаться. Я ничего не выдумываю – это его собственные слова. Вначале он продает запасное колесо, он продал бы еще много всего другого, если бы оба несовершеннолетних не убрали машину. Трудно переоценить влияние Кирмужа на мальчиков: ведь он учил их отпирать двери машины, ведь он имел целую связку подобранных ключей зажигания, ведь он…

– Наурис всего на четыре месяца моложе меня! – зло выкрикнул Винарт, но адвокат пропустил это мимо ушей, а судья призвал Винарта к порядку.

Облив его целым ушатом грязи, адвокат сменил личину и принялся Винарта оправдывать. Да, сказал он, на фоне этих двоих он действительно выглядит плохо, но нельзя же забывать объективные причины: мальчик уже давно растет без отца, он не тунеядец, он работает. И хорошо работает – это видно из характеристики, не верить которой у нас нет никаких оснований. Не уклоняется от общественных поручений, старательный, в коллективе пользуется авторитетом. Хочется думать, что он споткнулся в первый и последний раз, поэтому я обращаюсь к судьям с просьбой к нему также применить наказание без лишения свободы.

Коллегу, которому суд поручил защиту Винарта (с уголовным делом тот смог ознакомиться лишь за несколько минут до заседания суда), адвокат, таким образом, лишил слова, и тот не мог придумать ничего лучше, как повторить все то же самое, только в другой последовательности.

Теперь, глядя в пестрый матрац верхних нар, Винарт пытался вспомнить, что говорил каждый из них троих в своем последнем слове. Илгонис сказал, что никогда больше так не поступит, и просил суд разрешить ему закончить школу на свободе, Наурис бормотал что–то заумное себе под нос, и неизвестно, с какой стати превозносил своего деда. А он?.. Прошу суд смягчить наказание! Почему я вдруг стал таким мямлей? Наверно, из–за Магоне: перепугался, что нас разлучат. И еще, наверно, думал, что просьба смягчить наказание произведет на суд благоприятное впечатление – они пожалеют меня. Это вместо того, чтобы кричать: «Не виноват я в краже! Они же у меня совета не спрашивали, когда угнали машину! Сами пусть и отвечают! Судите меня за то, что я сделал! Судите меня за куплю и продажу запасного колеса, пожалуйста, вот я!» Вместо этого я начал вилять: «Если все же суд считает меня виновным, то…» Размазня!

Все, что накопилось у него на душе, он изложил Верховному суду в прошении пересмотреть дело. Написанное вселяло надежду, что недоразумение будет ликвидировано, но он снова и снова перечитывал его, внося исправления. Это было на следующий день после возвращения в тюрьму, в карантинной камере. Таких, кто не надеялся на уменьшение наказания, было мало, писали почти все: по обе стороны стола наголо бритые головы, склонившись к бумаге, сражались с орфографией, пунктуацией, правдой и ложью. Кто как умел.

Вдруг Винарт почувствовал, что кто–то стоит у него за спиной; он обернулся.

Глядя через его плечо, прошение читал мужчина, который устроился на нарах возле самого окна. Ему было лет сорок, вид он имел молодцеватый, зато лицо было испитое. Винарт знал, что его зовут Саней, и заметил, что он почти ни с кем не общается.

– Как написано? – с надеждой спросил Винарт.

– Прима, – Саня выдержал паузу. – Теперь надо только хорошенько помять, и этой бумажкой можешь вытереть зад.

Повернулся и стал ходить по собственному пятачку в камере. Так он кружил или трусил по камере целыми днями – словно хорек в клетке зоопарка. Или лежал, или ходил.

Винарт был неприятно удивлен. Он взял свое прошение и пошел к Сане спросить, в чем именно тот видит ошибку и что, по его мнению, следует исправить.

– Никакой ошибки нет, просто зря пишешь. Лишний месяц проторчишь в тюрьме – вот и все.

– Я…

– С какой стати суд будет пересматривать твое дело или сокращать тебе срок наказания? У тебя три статьи, и каждая из них тянет больше, чем на те четыре года, которые тебе дали. Кража – до пяти, вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность – тоже до пяти, а за спекуляцию дают до восьми. Да ты и в самом деле сволочь. Не пытайся меня убедить в обратном. Все сволочи. Как тут, за забором, так и там, за его пределами. Если кто и попадается порядочный, – значит, просто дурак!

Саня снова стал неслышно вышагивать, не обращая на Винарта никакого внимания.

Санины аргументы парня все же не убедили, прошение он отослал, с отчаянием думая о Магоне, переживал то полную безнадежность, то радужные надежды. Вспоминая минуты близости с девушкой, ждал чуда, которое непременно должно свершиться, если в этом мире есть хоть крупица справедливости.

Он пробовал обмануть самого себя и не думать о Магоне, но не получалось. Еще и раньше – на свободе – он не очень–то верил в верность красавицы Магоне, ведь он не был ни красивым, ни смелым, ни сильным. А теперь эти мысли окончательно извели его.

Каждую ночь во сне она являлась к нему с портфелем, набитым тетрадками, в белой школьной блузке, под которой была голая грудь. Ее мать могла бы легко проверить, когда она идет в школу, а когда – к Винарту, потому что, отправляясь в школу, она надевала лифчик.

«Я убью этого адвоката», – просыпаясь, клялся он себе, хотя знал, что никогда не сделает этого потому, что убить он не способен.

Это лицо! Глаза адвоката счастливо сияли, когда он подошел к матери Илгониса. Как весело они болтали, собравшись своей стайкой там же, в зале суда! Победители!

Вдруг куда–то исчезли судья, заседатели и секретарь, в зале стихли аплодисменты после оглашения «справедливого приговора», который возложил на Науриса обязанность с хорошими отметками закончить одиннадцатый класс, а на Илгониса – хорошо учиться и хорошо вести себя. Вдруг и их не оказалось рядом – весело болтая с адвокатом и своими мамочками, они направились в сторону двери, где столпилась выходившая из зала публика, – среди опустевших скамеек осталась одна растерянная Магоне.

– Пошли, – один из милиционеров слегка подтолкнул Винарта к другим дверям, расположенным за стулом секретаря, рядом со столом судьи.

В пустом помещении, где они ждали машину, на которой отвозят осужденных в тюрьму, он все еще чувствовал себя словно оглушенным и ничего не понимал. Рядом в небольшой комнатке для охраны о чем–то совсем будничном переговаривались милиционеры. Потом дверь открылась и милиционер позвал его. В комнате стояла мать Науриса, держа большую сетку с продуктами – то ли из дома, то ли только что купила в магазине. Отдав продукты для осмотра другому милиционеру, она что–то говорила. Винарт все еще не мог вникнуть в смысл разговора, но догадался, что эти продукты – ему, в сетке среди свертков он заметил также пачки сигарет.

– …мальчишеские глупости. Будем надеяться, что тебе это пойдет на пользу, – услышал он последние слова Спулги Наркевич, потом она вышла в коридор, где ее ждали.

Что пойдет на пользу? Продукты? Сигареты? Тюрьма?

– Хороша ветчинка! – Проверявший сетку показал другому. – Такую можно купить только на рынке. Рублей десять за кило.

Сидя в тюремной машине, он почувствовал, как она выехала за ворота, обогнула угол дома и проехала мимо главного входа здания суда, по обеим сторонам которого висели доски с золотыми буквами.

Винарт грубо оттолкнул сидящих рядом и припал к крошечному заднему окошку – ему не терпелось скорее увидеть улицу. Мимо, как в замедленном кинофильме, плыл тротуар – по всей длине квартала.

Магоне он не увидел – она не стала ждать, чтобы помахать ему рукой.

Глава IX

– Адвокат виноват, как же! – презрительно воскликнул Саня. В голосе его смешались презрение и насмешка, которыми он оценил абсурдность Винартовой мысли. – Адвокат лишь делал свое дело. Ему платят деньги, и он на суде защищает! По–твоему, он должен был защищать тебя, а тех – завалить. А ты ему платил? Нет, не платил. Профессорша заплатила, мамаша того, другого, тоже заплатила. Он вообще не должен был в твое оправдание говорить ни слова, тем самым он задевает интересы своего клиента, а за это его моментально вышибли бы из коллегии. Без всякой жалости. А за дверями полно таких, кто хочет попасть на его место. Куда он денется? Пойдет в говновозы – на зеленую бочку? Кто тебе запрещал своевременно и прилично заплатить адвокату, но ты пожалел какого–то дерьмового четвертака. И вот теперь сиди из–за своей скупости, не пожадничал бы – гулял бы сейчас по зеленым лугам, нюхал цветочки и кусал за сиськи свою свистульку! А у нее большие сиськи?

Винарта затрясло от злости, его взгляд остановился на коленвале, который лежал на обитом жестью и залитом машинным маслом столе моториста. «Все равно кончено… Трахну его по башке, мозги вылетят!»

Хотя понимал: Саню в своем несчастье винить нечего. Вчера Винарт узнал, что Магоне собрала пожитки и снова перебралась к своей матери. Сказала, что там сможет лучше подготовиться к выпускным экзаменам и вообще – она ведь ему никто!

«Податливая – теперь пойдет по рукам! Какие только красавчики не глазели на нее! Ей это было не безразлично, и не изменила только потому, что мы жили вместе. Сука!»

Когда они познакомились, Магоне была уже не девушкой – он вспомнил, что ему не составило особого труда овладеть ею. Но и когда они уже были вместе, Магоне оставалась для него какой–то неуловимой, он всегда дико ревновал ее к кому–нибудь: любой мелочью, на каждом шагу она напоминала ему о своем превосходстве. Он добился от Магоне признания в ее грехопадении. Тогда–то он и узнал, кто был его соперником. Довольно перспективный велогонщик – красивый, хорошо сложенный парень, года на два старше Винарта. Увидев его, ревнивец понял – на успех в открытой борьбе рассчитывать нечего. И начал вынашивать тайные планы мести. Они были нереальны, поэтому пришлось отбросить их один за другим: выстрел из пневматического ружья в лицо, когда гонщик на огромной скорости несется по треку; удар бортом грузовика, когда юноша возвращается с тренировки домой. Его не волновало, что парень может погибнуть или стать инвалидом: он нашел моральное оправдание своей мести – спортсмен подло воспользовался детской доверчивостью Магоне. Это была правда: роман длился всего одну ночь. Но причина его желания отомстить крылась совсем в другом. Винарт подозревал, что велогонщик все еще нравился Магоне – они жили по соседству, – и стоит ему лишь поманить пальцем, она побежит за ним.

– Как ты собираешься отомстить адвокату? – спрашивал Саня. Он лежал в почти разобранной кабине грузовика, высунув ноги наружу. В изголовье он положил сиденье из микроавтобуса, который в соседнем помещении гаража ожидал своей очереди на ремонт. – Мститель! Написаешь ночью на коврик под дверью адвокатской квартиры!

– Оболью его машину серной кислотой! Или придумаю что–нибудь еще лучше… Во всяком случае, сделаю его пешеходом! Это для начала… Капот открыть – ерунда, потом можно ослабить винтик–другой, глядишь, и свернет себе шею!

– А ты все же сволочь, и гораздо большая, чем я думал! Ты начинаешь мне нравиться! Будешь держаться со мной – разбогатеешь!

Была весна, но в исправительно–трудовой колонии о ней свидетельствовал лишь тонкий слой грязи во дворе да яркое солнце, хотя все утверждали, что в воздухе запахло весной, и старались находиться как можно больше вне помещений.

Начальник транспортного отдела колонии был расстроен: приближался очередной техосмотр машин. За это обстоятельство Саня должен был поблагодарить судьбу, ведь именно поэтому он, рецидивист, временно находился в колонии облегченного режима. Еще в прошлую отсидку он доказал, что как автомеханик и мастер–практик гениален, к тому же имеет диплом техникума, закончил два курса института.

Только в одном ошибался начальник транспортного отдела – в том, что Саня работает. Он не только ничего не делал сам, но и Винарта заставлял тянуть резину. Саня не был заинтересован в том, чтобы закончить ремонт и снова перейти на черствые хлеба строгого режима. Придя утром в гараж и перемазавшись автолом, они спали до тех пор, пока не появлялся кто–нибудь из шоферов. Чтобы исключить внезапность визита, приставляли к дверям большую железяку, которая падала со страшным грохотом, как только открывалась дверь. И пока к ним шли через первое помещение, оба механика уже трудились в поте лица, а что и как сделано, Саня умел наврать фантастически правдиво. Если же он что–нибудь в конце концов и делал, то шоферы не могли нахвалиться качеством работы. А для стимулирования потихоньку приносили кое–какие дешевые медикаменты и чай для чефира – его Саня требовал довольно категорически. Медикаменты имели ничтожную примесь наркотических веществ, но Саня глотал таблетки горстями и поэтому желанного обалдения все же добивался. В таких случаях Винарту удавалось кое–что выведать и о Сане, потому что в обычном состоянии тот никогда ничего о себе не рассказывал. Винарта интриговало туманное прошлое Сани – прилежного читателя, слушателя и комментатора внешнеполитических новостей. О внутренней политике он тоже говорил со знанием дела, государственных деятелей, словно добрых знакомых, называл только по имени–отчеству.

– Мой папенька приказал долго жить еще на войне, до того, как я родился, но родственнички сумели из этого выкачать кое–какую выгоду. Вообще моя маменька была мощный танк, и неизвестно еще, каких высот она достигла бы, если бы, кроме умения орать и расписаться, умела делать еще что–нибудь. Меня она устроила на мировецкое – ну просто царское! – место, но тамошние порядки на меня нагоняли скуку, и я отмочил кое–что. До самой смерти она командовала организацией, которая прилежно занималась ничем. Я не шучу, у нас много таких организаций и обществ, которые занимаются ничегонеделанием. Если в деревне перестанут пахать землю, то в супе у тебя не будет картошки, если перестанут работать врачи, то придется увеличить штат могильщиков, а если прекратит существование такое ничегошное общество, то хорошо, если лет через десять кто–нибудь вспомнит: «Товарищи, а раньше, кажется, пачки отчетов были толще!»

Заключенные легкого режима вызывали у Сани усмешку. Эту колонию он называл курсами повышения квалификации для начинающих. Здесь, по его словам, успешнее, чем где–либо, обучают друг друга способам добывания денег на свободе.

– Ты только примечай – кто горазд учить других, у того задница голая! А все эти жучки надеются – наберутся ума, станут честными ровно настолько, чтобы по закону к ним не могли придраться. И каждый будет иметь по увесистому мешку с сокровищами! Ты только посмотри на этих дебильчиков! На этих милых маленьких дурачков! Мне известно лишь два пути к деньгам: или занять высокий пост, чтобы краденое тебе подносили, или красть самому! Но лучше уж красть самому, ведь, падая с высокого поста, можно расшибиться в лепешку!

Саня был таким циником и эгоистом, что дальше некуда, и, не скрывая этого, скорее наоборот, выставлял эгоизм напоказ, как в витрине, однако его сообразительность и остроумие нельзя было не признать.

– На адвоката вину не сваливай, профессор продал тебя на растерзание, простофиля ты этакий! – Саня потянулся в кабине. Приближалось время обеда, однако из начальства никто еще в гараж не заглядывал. – Ну и скучища, хоть начинай работу!

– Профессор даже в суд не пришел, хотя всегда был со мной очень любезен.

– Конечно! Чего ему искать в суде? Ему там делать нечего. Позвонил одному, позвонил другому… А может, и не звонил вовсе. У каждого из таких могущественных есть хорошо откормленный холуй. Он и хлопочет от их имени. Так даже удобнее – случись осечка, всегда можно сказать: «Извините, но лично я ничего не знаю!» Ах, как тебя продали, дорогуша! Почему твои дружки–приятели вдруг стали отпираться от запасного колеса? Да потому, что их научили так говорить.

– Я их понимаю. В зале было много народу, – стыдно же перед всеми сознаться в воровстве.

– Дурак ты! Их надрессировали, как и что говорить! Как только колесо удалось свалить на тебя, сто тридцать девятая им уже не угрожала, а сто девяносто седьмая – это так, для того, чтобы слегка припугнуть. Меня тоже в первый раз маменька выручила, только она обтяпала все сразу – даже до суда не дошло: пообещала что–то или сунула кое–что потерпевшему, он забрал свое заявление.

– Тогда с чего в конце речи он стал меня нахваливать, если им хотелось меня сюда упрятать?

– В противном случае их мучила бы совесть, а теперь они могут сказать друг другу: «Мы сделали для него все, что было в наших силах, но наших сил оказалось недостаточно». Скажу тебе даже больше – они верят, что их мальчики действительно лучше тебя. Они свято верят, что ты их, простачков, науськал. А выйдя из зала суда, они тут же забыли о своей нечестной игре и уверовали в то, что справедливость восторжествовала. Ведь они считают себя такими кристально чистыми, что даже дистиллированная вода по сравнению с ними покажется мутной. Кража личной собственности в их понимании – что–то абсолютно невозможное. К тому же в порядочной семье не может родиться такой прокаженный. Поди вдолби им: они хотят верить, что виновен ты, и верят.

Постепенно до сознания Винарта стали доходить слова матери Науриса, когда она пришла после суда с полной сумкой. Ошарашенный приговором, он не расслышал начала фразы, зато конец ее помнил и теперь: «…мальчишеские глупости. Будем надеяться, что тебе это пойдет на пользу!»

– Как я не подавился этой ветчиной!

– Ветчиной многие с удовольствием подавились бы!

– Нет, ты не знаешь…

– Как это не знаю! Подбросили еще на пять рублей для очистки совести! Выйдешь – не будь дураком, ступай к профессору и выжми из них что–нибудь. Он даст. Ему захочется быть добреньким и помочь тебе начать честную жизнь. Но денег не проси, а то навострит уши. К тому же деньги не самое ценное, что из такого можно выжать: пусть позвонит, порекомендует, попросит… Работать ты умеешь, он к тебе может направить таких клиентов, которые не считают каждую копейку, а если еще научишься делать деньги, то станешь первым человеком в Риге.

– Я убью его!

– Брось трепаться! Никого ты не убьешь, а будешь жить, как ягненочек. Женишься, пойдут детки… Нет, не от Магоне. Эта тебе уже наставила рога – задрала хвост и в кусты. С какой стати ей ждать тебя? У тебя что… не такой, как у всех? Если не хочешь разочароваться, то соблюдай один–единственный мудрый здешний закон: только ворота за тобой захлопнулись, всех баб из головы вон!

– Ты меня не знаешь… Я отомщу Наркевичу…

– Обольешь «Волгу» серной кислотой? Да?

– Не смейся… Иногда мне становится страшно самого себя… Обычно я просто съеживаюсь, если меня обидят. Но иногда… Иногда мне все нипочем – хоть по трупам пойду, а своего добьюсь! Что–то гонит меня вперед и вперед – хоть в пропасть. Знаю, надо остановиться, но не могу! Потом мне стыдно за то, что я натворил или собирался натворить. Но достаточно какой–нибудь мелочи – и я снова иду напролом!

– Месть – самое нерентабельное занятие. У нас в строгом режиме ходят такие козлики. Пришить за деньги – это я еще понимаю. Но из мести… Может, ты ему этим даже услугу сделаешь… Может, ему давно жить надоело, просто у самого духу не хватает сигануть в Даугаву.

– Я им всем отомщу!

– И каким же образом?

– Еще не знаю.

– И не узнаешь. Еще и воздуха бульваров не успеешь втянуть в нос, как забудешь эти глупости. Что сегодня на обед? Говорят, гречневая каша. Ужасно люблю гречневую кашу! Всегда думаю: вот выйду на волю – нажрусь каши до самых ушей, а стоит выйти – ложками икру лопаю. Что поделаешь – икру я тоже люблю!

– Я же им ничего плохого не сделал… Я им отомщу. И чем страшнее, тем лучше!

– Да перестань молоть одно и то же – противно слушать. Сколько лет твоей Магоне? Семнадцать?

Винарт угрожающе сжал кулаки, стиснул зубы. На свободе он был, можно сказать, даже трусоватым, а здесь от отчаянья – бейся как птица в стекло, не вылетишь, хоть умри, не выйдешь, – сдавали тормоза, и ему хотелось выместить на ком–нибудь свою злость. Было почти безразлично, на ком. Иногда ему казалось – достаточно пустяка, и он навалится на противника даже намного сильнее его, даже если крепко получит по зубам. Имя Магоне в присутствии Винарта произносить не рекомендовалось.

– Бесконечно грустно, друг мой, сознавать, что меня уже не полюбит ни одна семнадцатилетняя девушка, – сказал как–то Саня. Он даже не заметил угроз Винарта, потому что все его внимание было сосредоточено на изодранной обшивке, где царапины образовали абстрактный рисунок. – А было, было… Все было. Летние вечера, шепот, поцелуи и тонкие рубашечки. Все, что было, то уплыло и никогда не повторится. И я не совру, если скажу: любовь семнадцатилетних – самая сладкая. Сейчас мне с такой девчонкой даже не о чем было бы говорить, сейчас мне было бы стыдно соврать такой… Да, ничто не повторяется! В первый раз я спер «Победу» и хорошо продал, а теперь, когда на улице вижу ее маленькие, узенькие окошечки, удивляюсь – кому такое барахло нужно было. Владелец тогда запер руль на цепь с висячим замком. С «помпой». Попробовал отомкнуть – не удалось. Пришлось занять щипцы – саперы применяют такие для перекусывания колючей проволоки. Удалось! Мы тогда здорово перетрухнули, толкали ее чуть не полквартала и лишь потом дали газу. Однажды я примчался в Юрмалу. А брать нечего – хочешь верь, хочешь нет. Хоть плачь! Поглядел на одну, поглядел на другую – не то чтобы развалюхи, но для продажи не годятся. К тому же последняя электричка ушла, парочки ходят, лижутся, нагоняют тоску по милашке в теплой постельке. Как добраться до Шкиротавы? Схватил инвалидскую таратайку на трех колесах, еще ему, гаду, зажигание по дороге отрегулировал! Оставил таратайку на стоянке возле милиции, дальше поехал на такси… А ты знаешь, как поменять номера на кузове? Это большое искусство, но я могу тебя этому научить…