Текст книги "За любовь не судят"
Автор книги: Григорий Терещенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
Глава шестая
1
В дверь постучали.
– Заходите! – крикнул Григоренко и удивился: на пороге стояла Люба. Она всегда заходила без стука, а на этот раз постучала. Странно. Наверно, случилось что-то особенное.
– Сергей Сергеевич, я прошу принять посетителя.
– Что, опять какой-нибудь «толкач»? Не коробкой ли конфет прокладывает он себе путь? Ох, не верьте, Любочка, «толкачам».
Люба покраснела и уточнила:
– Прошу от комсомольской организации.
– Ну, пускай заходит.
«Толкачей» Григоренко недолюбливал. Иной приходит, начинает упрашивать, чтобы вне очереди отгрузили щебень, а проверишь – щебень давно уже отправлен. Отметит «толкач» командировку и уезжает. Каждый из них старается урвать продукции побольше, доказывает, что их стройка самая главная, что за ней сам министр следит... а без щебня все стоит на месте. Методы выколачивания нарядов хорошо известны Григоренко.
В кабинет вошел молодой человек. На пиджаке комсомольский значок. Рядом с ним стояла Люба. Паренек чем-то сразу понравился Григоренко.
– Сергей Сергеевич, я – из Комсомольска-на-Днепре. Горнообогатительный комбинат строим. Меня комсомольский штаб командировал. У нас наряд на триста кубов щебня. А нам тысячу надо. Иначе строительство остановится...
– Но, дорогой товарищ...
– Лучина.
– Товарищ Лучина, еще никто от щебня не отказывался, и излишков у нас нет. Всем строительствам нужен щебень. Подумайте сами – я отгружу вашей стройке тысячу кубов. Значит, кому-то недодам семьсот кубов. Что скажут те? Применят санкции. Вы тоже применили бы. Правда?
Паренек помолчал. Впрочем, откуда ему знать. Он не снабженец, а член комсомольского штаба.
– Но нам ведь щебень очень нужен... Стройка остановится, – повторил упрямо и покраснел.
Юноша все больше нравился Григоренко. И он подумал, что на такое дело, как «выбивать» щебень, следовало бы послать кого-нибудь поопытней, а не такого стеснительного. Однако комсомольцам надо как-то помочь. Жаль, что на их комбинате они не очень активные. Нужно их растормошить.
– Вот что, молодой человек, триста кубометров отгрузим немедленно. Когда перевыполним план – дадим остальное. Договорились?
– Спасибо, – засиял паренек и с благодарностью посмотрел на Любу. Очевидно, у них был какой-то предварительный разговор.
– Вас, Люба, прошу проследить.
– Хорошо, – Люба потянула Лучину за рукав, мол, пора идти, а то еще скажет начальству чего лишнего.
Едва успели они выйти, как в приоткрытых дверях появилась седая голова.
– Можно? – спросил старик.
– Заходите, Тимофей Иванович. Заходите, пожалуйста.
Хотя на улице было тепло, Шевченко был в ватнике. Наверное, солнцу нужно светить еще жарче, чтобы согреть стариковские косточки.
Григоренко вышел навстречу, взял посетителя под руку и посадил у стола.
– Я опять к тебе, директор...
– Неужели еще не отремонтировали крышу?
– Отремонтировали. Теперь и не капнет. Хорошо сделали. Премного благодарен.
Старик помолчал и какое-то время сидел неподвижно, прикрыв глаза. Потом внимательно посмотрел на Григоренко:
– Скажи, директор... а тебя, случаем, не Сергеем зовут?
– Да, Сергеем.
– Отца твоего тоже Сергеем звали?
– Да.
– А я все думал – ты это или не ты? Я тебя вот таким мальчонком помню. Вместе с твоим отцом работали мы на этом карьере еще до войны. Потом...
– Что потом, дедуся?
– Потом эти каты... да ты же знаешь...
В кабинете наступила тишина... Наконец Шевченко вздохнул и сказал:
– Пришел я вот почему: сегодня ночью слышу – собаки заливаются. Думаю – с чего бы это? Хотел было выйти поглядеть, да суставы у меня скрутило! Уж так скрутило, что и двинуться не мог. Поутру пошел в угол двора – хворост у меня там сложенный. Ан глядь – с места стронуто. Разгреб я немножко. Что-то железное. Отбросил хворосту еще чуток, гляжу – а там вроде мотор какой-то. Ты слышишь?
– Слушаю, слушаю.
– Ну вот, и решил я прийти к тебе. Сперва хотел в милицию податься, а потом думаю: пойду к Григоренко. Не с комбината ли стянули?
– Да, дедусь, у нас украли.
Старик покачал головой:
– Ишь, подлецы какие, сами у себя крадут.
– Никому пока об этом не говорите, Тимофей Иванович. Мы вашу услугу не забудем. Может, что вам нужно?
– Да нет. Все у меня имеется. Пойду я, а то далече, пока доплетусь... Ох! Болят мои косточки, болят...
– Мотор тот пускай полежит. Не трогайте его с места, пожалуйста, и прошу вас еще раз – никому не говорите.
Григоренко вызвал Любу и велел ей отвезти Шевченко домой на машине.
Через полчаса Люба вернулась.
– Все сделано. Дедушку отвезли... Сергей Сергеевич, у меня к вам просьба.
– Слушаю вас. Люба.
– От комсомольского бюро просьба. Разрешите нам в выходной день на одной линии щебень дробить для комсомольской стройки, – она покраснела, опустила глаза.
Григоренко одобрительно кивнул головой:
– Хорошее дело начинаете. Хорошее! Конечно, позволяю. Только чтобы все ознакомились с правилами техники безопасности и строго их соблюдали.
– На заводе семь наших комсомольцев работают. Мы у них подручными будем. Вот если бы нам экскаватор еще дали.
– Выделим и экскаватор. Но вы сами договоритесь с кем-либо из машинистов. Среди них, по-моему, комсомольцев нет.
Григоренко с любопытством посмотрел на Любу и подумал, что и у них на комбинате есть хорошие комсомольцы. Надо только умело направить их энергию. И цель поставить конкретную. Тогда молодежь себя проявит.
– Спасибо вам, Сергей Сергеевич, – Люба одарила его теплым взглядом слегка раскосых глаз.
– А чем это пленил вас тот паренек, со стройки? – не без иронии спросил Григоренко. Ему хотелось, чтобы Люба еще немного побыла в кабинете.
– Вовсе не пленил, – насупившись, ответила она.– Щебень им очень нужен!
2
Возле самых дверей директор столкнулся с Пентецким.
– Я к вам, Сергей Сергеевич.
«Чего это он топтался у двери? Заходил бы прямо, если дело есть».
Григоренко с недовольным видом вернулся. Пентецкий вошел следом. Сергей Сергеевич сразу заметил, что прораб выглядит как-то необычно. Потом сообразил почему – не торчат у него из всех карманов блокноты, бумажки, нет в руках привычной папки. Отпускник!
– Как отдыхаете? – спросил Григоренко, чтобы прервать неприятно затянувшееся молчание.
– Як вам по личному делу, – несмело начал Пентецкий. – Хотелось бы выяснить, как мне быть дальше.
– Что выяснить? Вас никто с работы не увольнял. Ведь так?
– Так-то оно так, но я сам понимаю... Мне, конечно, все ясно. Разве прорабу летом отпуск дают?.. Мог бы и в другую организацию пойти. Строители всюду нужны. Но я не хочу с комбината уходить.
«Значит, он собирается подыскивать себе работу. Чудак!»
Собравшись с духом, Пентецкий произнес:
– Сам знаю, что не тяну эту работу. Должность прораба не для меня. Тут характер нужен, а его у меня нет. За это и от жены достается... На комбинате ведь есть должность инспектора по технадзору?
– Есть.
– Не доверите ли мне...
– Конечно, доверить можно. Но и там характер нужен. К тому же твердый.
– Справлюсь. Там я справлюсь. Поверьте мне.
– Хорошо. Пишите заявление. Считайте, что должность инспектора по технадзору за вами.
Пентецкий вышел. Григоренко задумался:
«Кого же прорабом назначить? Поискать здесь? Объявить в газете? Придет неизвестно кто, попробуй, узнай, какой из него прораб. Мастера Бегму? Опытен, хороший специалист. Но инертный. И с этой работы его уже снимали. А что, если Белошапку назначить? Парень энергичный, умный, защитил диплом, в комсомоле восстановили... Такой не примирится с тем, чтобы в хвосте плестись. Жаль только, что нет у него жизненного опыта. Нет выдержки, слишком прямолинеен...»
3
Вечером пошел дождь, молнии рвали в клочья темно-серые тучи, и ветер отбрасывал их куда-то за Днепр. Потом примчал одинокие, гладко обкатанные облака, которые вскоре тоже исчезли. Небо стало чистым, темно-голубым. После грозы еще сильнее запахла акация.
День постепенно угасал. Звезды замерцали ярче, словно небо опустилось поближе к земле.
Наступала теплая и тихая ночь. Слышно только, как яблони в саду стряхивают с себя капли дождя.
Белошапка и Сабит устроились под навесом на старой соломе.
– Скажи, Остап, долго так будет: пять, десять лет?..
– Что именно?
– А как сейчас – лежать в засада и ждать воров? Как это так: вместе с нами работают, в одном общежитий живут, и на всех нас позор будет. Откуда такой туримтай берутся?
– Говорят, пережитки прошлого.
– Ха, говорят... говорят еще, что почва у нас нет для такой пакость.
– Выходит, есть почва. Эта «братва», как видишь, нарождалась не только до Октябрьской революции, но и после.
– Знаю: сейчас скажешь – капиталистический окружений виноватый, – не унимался Сабит.
Остап усмехнулся:
– Теперь, Сабит, не они нас окружают, а мы их.
– Скажи, Остап, прямо. Как сам думаешь, не выкручивайся. Ты же грамотный. И прораб теперь. Как командир взвода. Даже выше, чем взвода.
– По-моему, все зависит от высоты сознательности. Но когда высокая сознательность будет воспитана у всех, трудно сказать – через пять, десять или, может, больше лет. Мы подошли ближе к коммунизму, но...
– Что «но»? Что? Зачем молчишь, Остап?
– Но насколько ближе – никто на это не ответит. Встретишь вот, к примеру, такого, как дедусь Шевченко... Давно он родился, и капиталистических пятен вроде мог нахвататься, а разве его сравнишь, скажем, с таким, как Самохвал.
– Мой отец совсем мало-мало грамотный, а на войне пять раз раненный. На груди девять ордена и медали. Вот какой сознательность иметь нада! Теперь некоторый человек – молодой, а смотреть на него...
– Ты, Сабит, тоже теперешний человек.
– Ну и что?
– Хороший ты человек. Не хуже своего отца.
Сабит прищурившись взглянул на Остапа и засмеялся:
– Ты мало-мало хитрый, Остап. Это я хотел говорить, что ты тоже теперешний человек. И тоже вроде без пятно.
– Было пятно...
– Скажи, за что сидел? Скажи честно, Остап. Не верю я, что ты убил...
– Как-нибудь потом, Сабит. Не сейчас. Все прошло, и я хочу выбросить это из памяти.
Помолчали. Сабит закурил сигарету и с удовольствием затянулся.
– Иногда я долго-долго ночью думал про Лисяк и Сажа... Таким только дай воля. Они все в свой карман положить будут...
– Правду говоришь. А Комашко лучше? Они по жадности друг друга стоят. – Остап помолчал, лег навзничь и сквозь прищуренные веки стал смотреть на небо. Звезды сразу будто приблизились.
– Вот ты, я работаем в карьер. Работа тяжелый. Не за длинный рубль мы пришли сюда. Я так думаю, что у нас есть сознаний, что наша работа нужна всей страна.
– Коммунизм – это новый дом. Жить в этом доме могут лишь честные и сознательные люди. Так я говорю?..
Надолго замолчали.
Сабит курил, пряча сигарету в кулаке. Где-то вдали проехала машина. Затеяли перекличку два петуха – кто голосистей. Но и они угомонились.
– Остап, скажи мне, чтоб я понял мало-мало. Зачем я живу?
Белошапка приподнялся, с удивлением посмотрел на Сабита.
– Зачем ты – не знаю.
– А ты? Зачем ты живешь?
– Чтобы после себя оставить след на земле.
– Какой? Скажи... какой след?
– Если будет построена мойка по моему проекту – вот и след. Каждый человек оставляет что-либо в жизни после себя.
Снова замолчали. Начал подкрадываться сон. Первым нарушил молчание Сабит:
– Остап, а меня можно принять в партию?
– Конечно. Парень ты правильный. Это мне теперь в партию дорога закрыта...
Коротка весенняя ночь. Вот уже небо посерело, мелкие звездочки погасли. Скрипнула дверь, и на крыльце появилась костлявая фигура Шевченко. С трудом переставляя ноги, он приблизился к навесу.
– Не спите, хлопцы?
– А вы, дедуся, чего подхватились в такую рань? – спросил в свою очередь Остап.
– Сколько того сну мне надо? Маленькую жменьку – и довольно... Ну, нету, значит, тех басурманов?
Словно в ответ на его слова неподалеку остановилась машина.
Прислушались.
– Пойду я, – тихо сказал Шевченко.
И побрел. Перед ним появились двое. Поравнялись.
– Чего шатаешься, старый? – спросил один.
– Не спится. Вышел вот...
– Давай топай в хату. Да живо.
Голос вроде знакомый.
– Вай, это Сажа! Вот туримтай! – прошептал Сабит.
Пришедшие подошли к куче хвороста. Стали раскидывать. Остап толкнул Сабита, и они поднялись.
– Стой, кто идет? – с тревогой в голосе спросил тот же голос.
– Свои, Сажа, – ответил Белошапка.
– Что? Откуда вы тут взялись?
– Пришли к дедусе в гости, да и засиделись. А вот вас кто сюда пригласил? – спросил Остап.
Наступило молчание.
– Ну, коли так, бывайте, – сказал Сажа, – но знайте, на всякий случай: мы эту встречу попомним.
– Мы тоже не забудем, – ответил Остап. – Кстати, вы с машиной... Так захватите двигатель.
– Какой еще двигатель? – разыграл удивление Сажа.
– Тот, за которым приехали. Что с компрессора сняли...
– Ничего не знаем мы... первый раз слышим...
– Возьмите лучше да отвезите туда, откуда взяли!
– Заткни глотку! – крикнул тот, что прибыл с Сажей.– Не то перо получишь!
– Оставь, – примирительно протянул Сажа. – Такое без свидетелей делают. Посмотрим – может, твое перо еще и пригодится... Бывайте! Для вас лучше будет, если мы тут вроде и не виделись.
Они ушли.
– Эх, жалко, – сказал Сабит, – номер машина надо было записать.
Остап долго молчал. Потом произнес:
– Может, ребята одумаются? Как по-твоему?..
4
Елизавету Максимовну опять разбудили взрывы. Уже два дня, как переехали в общежитие, но она все никак не может привыкнуть к ним. Да и гремят они что-то слишком часто – на заре и поздно вечером.
Сергей Сергеевич тоже подскочил с кровати.
– Поспал бы еще, сыночек, – сказала Елизавета Максимовна. Для нее он до сих пор оставался маленьким Сережей, и ей частенько хотелось, как прежде, подойти, обнять и поцеловать его.
– Сынок, а зачем так часто громыхают там у вас? Разве нельзя, чтобы днем?
– Нельзя, мама, никак нельзя.
Сергей Сергеевич подошел к кровати Иринки. Она сладко спала. Даже взрывы не могли нарушить утренний сон ребенка. Он поправил сползшее одеяло на дочке и залюбовался ею. Вое говорят, что похожа на него. Но нет, не совсем. Слишком нежные черты. Разве что глаза... У Клавы были голубые, а у дочки такие, как у него, – черные.
Мать наскоро приготовила деруны – любимую еду сына. К ним он привык с детства. Дерунами мама называет картофельные оладьи. Правда, готовит их по-особенному: сырой картофель натирает на терке, выжимает, затем добавляет немного муки – и сразу же на сковородку. Вкусно получается, особенно если жарить на сливочном масле! На подсолнечном тоже хорошо. Есть их можно без хлеба.
Иногда Сергей Сергеевич просит испечь ему пирогов с сыром. Таких, какие когда-то мама на всю семью готовила.
– Что за человек работает в вашем буфете? – спросила мать.
– Максим Капля. А что?
– Кажется мне, видела я его где-то? Но никак не припомню где. Не нравится он мне. Всегда подвыпивший. Невежливый, грязный. Зачем такого держите? Почему бы женщину в буфет не назначить?
– Что это он дался вам, мама?
– Ну, не надо о нем, так не надо. Только нехороший он человек, глаза все время бегают... Слышала я, что ты зря человека не обидишь, но пьяницам и бездельникам спуска не даешь... Молодец!.. А вчера какая-то женщина рассказывала в буфете, как хулиганы насмеялись над тобой – в фуражку каши положили. Неужто правда?
– Правда, мама. К сожалению, правда.
– Зачем же хулиганов держишь у себя? Гони их, сынок!
– Троих выгнал... Других воспитывать нужно... Гнать – проще всего...
– Как ты их воспитаешь, если они способны на такое... Кашу и в фуражку. И вообще ты с ними поосторожней... Да не торопись ты, хоть чай допей. Успеешь на свой комбинат. Твой отец тоже здесь работал. Но был поспокойнее тебя...
5
Все окна в кабинете директора были широко распахнуты. Приятная утренняя прохлада заполняла комнату. Пахло дождем, что прошел с вечера. Четверо дружков стояли молча. Немного впереди других с независимым, вызывающим видом – Лисяк. Чуб над самым глазом опустился, на губах ехидная улыбка. За ним Роман Сажа – жилистый, краснощекий.
Григоренко еще раз прочитал докладную, написанную Остапом и Сабитом, внимательно посмотрел на вызванных и спросил:
– Довольны ли жизнью?
– В восторге, товарищ директор, – ответил Лисяк, подмигнув дружкам.
Григоренко усмехнулся, не отводя взгляда от Лисяка.
– Продолжайте. Может, что-нибудь у нас не так?
Роман Сажа кашлянул в кулак.
– Все бы хорошо. Вот только зарабатываем мы не того... Не хватает, если регулярно причащаться...
– Понятно. Поэтому вы по ночам подрабатываете, не так ли?.. Или, может быть, с гулянки ехали да возле старика Шевченко остановились водички попить. Так?
– Угадали, директор, – обрадовался Лисяк, как плохой ученик подсказке.
– Точно, – подтвердил Сажа. – Ночь жаркая была.
– А о том, что у нас двигатель украли, вы, конечно, ничегошеньки не знаете?
Роман Сажа взглянул на сообщников, пожал плечами:
– Первый раз слышим. Неужто смог кто-то мотор украсть? Вот это да! Выходит, и у нас есть такие специалисты?
– Странно – весь коллектив знает, а вы только что узнали? – Григоренко встал из-за стола и подошел к окну. За спиной он услышал шепот, смех.
– Правда, директор, впервые слышим. Можем побожиться.
– Не нужно божиться. Поверю вам и так. Иначе не вызывал бы к себе. Действительно – какие есть вещественные доказательства, что именно вы украли? Кто докажет? А на чьей машине к Шевченко ехали? Впрочем, можете и не отвечать. Конечно же на попутной, не так ли?
– Святая правда, – снова проговорил Сажа и тряхнул чубом. – Нам очень приятно, директор, что вы все наши мысли угадываете.
– Да, угадываю. И еще думаю: передавать на вас дело в суд или пока не делать этого?
– Не надо. Мы больше не будем, – произнес парень, стоявший позади всех.
– Молчи, дурак! – зашипел на него Лисяк.
– Чего ж, пускай говорит. Что касается меня, то, может, и передал бы, да за вас Белошапка заступился. Говорит, пусть ребята подумают на воле, а то там, в тюрьме, тяжелее думать.
– Вот спасибо ему и вам. При случае мы его отблагодарим,– сказал Сажа. – Можем идти?
– Да, идите. И подумайте хорошенько, – посоветовал Григоренко.
– Всю жизнь будем думать, директор, – деланно поклонился Сажа.
Парни потоптались нерешительно и двинулись к выходу.
«Неужели не возьмутся за ум? – размышлял Григоренко. – Пожалуй, надо бы передать их в милицию. Следователь, конечно, выяснил бы вину каждого из них. Но нет, все-таки не стоит – сегодняшний разговор, хотя он и не совсем удался, должен пойти им на пользу...»
Глава седьмая
1
Марка Сидоровича Соловушкина встречали на вокзале Григоренко и Комашко. Такой порядок существовал издавна – представителей главка руководители комбината всегда встречали на вокзале.
Подошел поезд. Соловушкина, когда он появился в дверях, сначала не узнали. За плечом рюкзак, в руках спиннинг. Турист – да и только! Рюкзак Соловушкин тут же снял и передал Комашко, спиннинг – Григоренко.
Сергею Сергеевичу показалось, что начальство чем-то недовольно. Они уже встречались несколько раз, и манеру Соловушкина держаться с подчиненными Григоренко знал. Перед началом делового разговора он обычно рассказывал что-нибудь интересное о событиях в столице и только потом начинал «снимать стружку». Сейчас же только кивнул и сухо приказал:
– Везите на дачу.
Когда Соловушкин опередил их немного, Григоренко сказал Комашко:
– Но там же теперь профилакторий для рабочих. Где мы его поместим?
– Файбисович уехал туда с утра. Что-нибудь уже сообразил. В крайнем случае – палатку разобьем.
На базе отдыха, возле домика, были насажены цветы, посыпаны песком дорожки. Рабочие охотно здесь отдыхали. Возле берега стоял старый баркас, неизвестно когда приобретенный. Лодками еще не обзавелись.
Соловушкин оглядел берег, на лице появилась кислая улыбка. Обратился к Комашко:
– Вы же говорили, что поставите еще два домика. Что-то не вижу.
– Поставим. Сейчас горячая пора, руки не доходят,– сказал Григоренко и тут же пожалел. Вопрос был обращен к Комашко, следовало бы ему и отвечать.
– Ну, поезжайте, а я отдохну с дороги. Да, пришлите мне все необходимое.
Григоренко и Комашко, попрощавшись, ушли.
– Случаем, не знаете, на сколько он приехал? – спросил Григоренко главного инженера.
– Нет, не знаю. Говорил по телефону, что на недельку.
На следующий день, после обеда, Соловушкин зашел в кабинет директора. Был он в хорошем настроении и еще с порога похвастался:
– Трех судаков поймал. Вот такущих! – и широко развел руки.
– Поздравляю. А я все никак не выберусь. Да и рыбак из меня никудышный.
– На Днепре жить и не рыбачить? Это просто смешно.
Закурив папиросу, Соловушкин сел на диван. Лицо сразу приняло строгое выражение.
– Но я приехал не судаков ловить.
– Я так и подумал, – улыбнулся слегка Григоренко.
Соловушкин посмотрел на него еще строже, мол, нечего разговаривать со мной в таком тоне, если не знаешь, зачем я прибыл.
– Мы тебе помогли. План третьего квартала уменьшили, да и четвертый тоже будет ниже, чем планировалось. Фонд зарплаты подкинули. Теперь необходимо держаться на этом уровне.
– Хорошо. Будем держаться. Думаю, что план будет выполняться. Вот план четвертого квартала напрасно уменьшили. Дробилку ЩКД-8 пустим, дело веселее пойдет...
– Ты не торопись. Дробилка еще не стоит на месте. Разве не так?
– Нет еще. Но отгружена.
– Отгружена... Установить такую махину не так просто... Но об этом потом. Теперь объясни другое: почему без нашего разрешения, без утвержденных нами чертежей и титулов мойку стал строить? Как расценивать такое самоуправство?
– Мы это делаем за счет себестоимости продукции... Согласно «Положению о соцпредприятии», я сам имею право решать...
– Запомни, Григоренко, существует главк... Мы, по-твоему, для чего там в центре сидим? Чтобы напрасно зарплату получать или как? Кто, в конце концов, перед правительством за все отвечает? Ты или мы? Так что не зарывайся!..
– Значит, вы приехали, чтобы меня на место поставить?!
– Возможно, что и так. Жалуются на тебя, Григоренко. Понимаешь – жалуются! На хорошего руководителя не пишут анонимок. Прораба снял. Опытного человека вытурил с должности, а на его место мальчишку – бывшего уголовника поставил. Так?
– Простите, но вы ошибаетесь. «Опытный» прораб, о котором вы говорите, загнал строительство в тупик. Но я его вовсе не выгонял – он сам заявление подал.
– Не рассказывай мне сказок...
– Потом, – продолжал Григоренко, – на его место поставил хорошего производственника, Белошапку. Кстати сказать – у него диплом есть. Комсомолец. Дело знает. И не так уж он молод. Двадцать пятый год пошел.
– Бригаду бурильщиков разогнал...
– Не разогнал, а из двух бригад скомплектовал одну. Тоже для пользы дела. Правда, кое-кто ушел из бригады. Бывший бригадир Лисяк, например, стал подрывником, кое-кто совсем уволился... Но теперь бурильщики работают значительно лучше!
– Все-таки хочу предупредить тебя: смотри не зарывайся и помни – у тебя два глаза, а за тобой следят семьсот. Им виднее.
2
Остап Белошапка нашел мастера Бегму в деревянной будке-конторке. Поздоровались. Остап спросил:
– Что вам нужно на завтра? Ведь мы договорились, что будете сами заказывать.
Бегма недовольно пробурчал:
– Договориться-то договорились, да я, вишь, запамятовал... Ну, значит, бетона кубов пятьдесят надо. Пару самосвалов, одну бортовую машину...
– Все?
– Все.
– Поливочная машина нужна?
– Да.
– Доски?
– Нет. Обойдусь теми, что есть.
– Теперь, товарищ Бегма, послушайте, что я вам скажу: до сих пор ваши рабочие не имеют нарядов. Я же вас просил...
– Да на кой черт нужны эти наряды? В конце месяца выпишу.
– Так больше не будет. Этого требует директор. Я – тоже.
– Ты? Ты тоже требуешь? Так ты прежде-то вспоминай, что тебя временно поставили. Временно! Так что требовать тебе рановато. Когда я прорабом работал, ты еще в пеленках был...
– Сейчас не в этом дело. Кто и когда в пеленках был, никакого отношения к нарядам не имеет.
– Да послушай ты: наряды для нас, строителей, – могила.
– Это почему? По-моему, наряд дисциплинирует и рабочего, и нас с вами.
– Строим хозяйственным способом. Обеспечение паршивое. А простои рабочих будем актировать? Или как?
– Никакие акты не нужны. Но и простои не нужны. Вот так. Больше об этом разговоров не будет. Выполняйте, как требуется.
«Недоволен Бегма, – подумал Белошапка. – Грамотный, кадровый строитель и такое несет. Вот и попробуй держаться тут на трех китах, как советует Григоренко: нарядах, механизации и обеспечении строек. Попробуй, продержись. Один Самохвал чего стоит! Выслушает распоряжение и все сделает наоборот. Нет, дальше так не пойдет. Все смотрят на меня как на временного прораба. Завтра же скажу Григоренко, пусть кого-нибудь другого подберет на постоянную должность. Работать прорабом временно никак нельзя».
Не прошел Белошапка и двадцати шагов, как его догнала нормировщица и передала приказание инженера быстро идти на кладку бетона.
Остап пожал плечами. Он совсем недавно был там: просил Самохвала следить за бетонированием...
Комашко уперся взглядом в серую плоскость бетона и Белошапку будто не замечал. Постояли какое-то время молча, потом Остап спросил:
– Звали?
Комашко даже не взглянул в его сторону. Только вынул руки из карманов и надвинул на лоб белую шляпу.
– Ты кто будешь? – спросил строгим голосом.
– Да вот, выполняю обязанности прораба. Вы разве приказы директора не читаете?
Только теперь поднял глаза Комашко, снизу вверх посмотрел на наглеца, который осмелился при всех задать ему такой вопрос. Однако главный инженер смолчал. Кивнул головой на бетон и как хлыстом ударил:
– За брак будете отвечать персонально вы.
Белошапка посмотрел на залитый бетон и ужаснулся.
На поверхности образовались «блюдца». Вибраторщики не выдержали нормы, не загладили бетон. Вот и результат.
– Где Самохвал? – спросил Белошапка.
Никто ему не ответил.
Остап припомнил, как в техникуме преподаватель говорил, что бетон словно вино – от старости молодеет. Но в первые дни за ним нужно тщательно следить, оберегать от солнца, вволю давать воды. Через семь дней по нему может ездить грузовая машина. Однако прочность он набирает не скоро.
Бетон – сложный материал. Он боится солнца, не любит мороза, но спорит с всесильным временем: с годами становится прочнее. Бетон подобен живому существу. Как только стал жить – пои его водой, береги от солнца, и будет он дышать, с каждым часом, с каждым днем набирать силу, прочность.
Но если водой не поливать, не упрятать от зноя или холода, бетон не обретет своего удивительного свойства и постепенно начнет разрушаться.
– Кто укладывал? – стал допытываться Белошапка.
И на этот раз ответа не последовало. Тогда Остап натянул резиновые сапоги и прошелся по бетону, оставляя на нем глубокие следы. Рабочие с тревогой следили за Белошапкой. Теперь придется все переделывать заново. Особенно вибраторщикам.
– Мы Григоренко будем жаловаться! – раздался чей-то голос.
Остап как ни в чем не бывало сбросил сапоги, надел ботинки и медленно пошел на главный объект.
Возле котлована под корпус первичного дробления он снова столкнулся с Комашко. С ним был Соловушкин.
– Вы кто? – спросил его, подойдя вплотную, Соловушкин.
Остап хотел было ответить, но Комашко опередил:
– Это и есть Белошапка. Тот самый, о котором я вам говорил. Он временно исполняет обязанности прораба. Временно, Марк Сидорович.
Соловушкин критическим взглядом смерил высокую фигуру Остапа и произнес:
– С временных не много возьмешь. Однако дела у вас, молодой человек, идут совсем скверно. – Он подождал, не скажет ли чего Белошапка. – Вот, к примеру, как вы будете здесь строить? Котлован залит водой. Почему перед началом работ не разведали грунт?
– Видите ли, начинали не при мне, не мне и отвечать на этот вопрос. Пусть главный инженер скажет. Он тогда руководил непосредственно.
Комашко бросил злой взгляд на Остапа и ответил:
– Нами все уже решено, Марк Сидорович. Придется под фундаменты делать шахты-колодцы. Думаю, это – выход.
– Выход, выход. Можно было бы и другое место найти для корпуса и не вкатывать в него сверхплановые средства. – Взглянув на Белошапку, Соловушкин сказал: – Вы можете идти.
Но Остап и с места не двинулся. Он задумался о колодцах, про которые только что сказал Комашко. Почему же главный инженер ничего не говорил о них раньше? Копать их наверняка придется. А это намного увеличит объем работ. Обязательства взяли, а рытье колодцев не учли.
Комашко и Соловушкин были уже возле машины, когда подбежал Самохвал. Он размахивал руками, что-то кричал, указывая на Белошапку, явно на него жаловался. Что отвечал ему главный инженер, слышно не было.
Машина уехала, а Самохвал все стоял и растерянно смотрел ей вслед.
«Ну что, выкусил, – подумал Остап, – загладишь, утрамбуешь, завибрируешь – никуда не денешься. Будешь теперь знать, как халтурить, не выполнять распоряжения прораба».
3
Буфет Максима Капли кто-то назвал «телевизором». Почему его так назвали – неизвестно. Но пристало это название крепко.
В тот вечер в «телевизор» никто из посторонних зайти не решался – гуляла «братва» комбината. Все, кого уволили, получили полный расчет. По этому поводу они и устроили себе праздник.
За одним из столиков шум громче всего – здесь пьют «лисяковцы».
– Что-то твое сухое вино не берет, – выкрикнул Роман Сажа. – Дай-ка нам чего покрепче!
– Коньячку? – улыбнулся Капля.
– Сам пей, – ответил Сажа. – Нам бы чего такого. ..
– Сбегай к Галине Марковне. У нее свой коньяк. Горит!
Самохвал, выпивающий с «лисяковцами» впервые, протянул Саже пятерку.
Прошло немного времени, и Сажа принес несколько бутылок.
– Вот это наша!
– Наливай!
Капля выждал, пока опустеют бутылки, и поставил на стол коньяк.
– Это – в кредит. Но прямо скажу: я вами, мальчики, недоволен.
Все смолкли, уставились на буфетчика.
– Это почему же? – спросил Сажа.
– Сами знаете, – уклонился от прямого ответа Капля и пошел за прилавок.
– А-а, это он про двигатель, – сообразил Лисяк.– Ну, что ж, мы тут и вправду маху дали... Прошляпили!
– Знаете что, ребята... – начал Самохвал.
– Тише! – приказал Лисяк. – Новенький говорить будет.
– Я вам скажу все по-честному. Не вы маху дали. Двигатель нашел дед Шевченко. Я сам видел, как он ходил к директору... Он и выдал. Точно!
– Ух, гад! – выдавил сквозь зубы Лисяк.
Капля склонился над прилавком и тихо бросил:
– Из-за него вы все погорите! Свидетель!.. – и многозначительно кивнул куда-то в сторону.
Все, кто сидел за столиком, притихли и выжидательно посмотрели на Каплю. На что он намекает? Убрать старика? Нет, не каждый согласится пойти на «мокрое» дело. Ведь кое-кто из них освобожден из исправительных колоний условно: и за пустяк два срока дадут, если погоришь. А за такое!..
Один только Сажа стукнул кулаком по столу и пьяно икнул.
– Точно, погорим! Перо бы ему в бок или красного петуха!
Остальные промолчали.
