Текст книги "За любовь не судят"
Автор книги: Григорий Терещенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
4
Среди ночи завыла сирена. По утрам и среди дня ею оповещали всех в карьере о том, что будут рвать гранит. Но это – утром и днем. Сейчас же сирена оповещала о необычном: о пожаре.
Остап с Иваном и Сабитом выбежала из комнаты.
Раньше они посмеивались над Файбисовичем, который для всех установил твердый порядок поведения в случае пожара. Каждого заставил расписаться – кто с чем должен прибыть: с топором, лопатой, ведром или лестницей. Заставлял даже повторить, как урок. Тогда они смеялись, а сейчас, когда увидели зарево вблизи карьера, вспомнили, за что расписывались.
А Тимофей Иванович Шевченко спокойно спит. И снится ему приятный сон. Будто он, еще совсем молодой, лежит на пляже и загорает, подставив солнцу спину. Шаловливые, ласковые волны то и дело подбегают к ступням; пощекочут, пощекочут и откатываются назад.
Солнце припекает все сильнее.
– Тимоша, – говорит, стоя в воде, жена, – иди сюда, не то сгоришь!
Однако он продолжает греться.
Но вот сын, который погиб на войне, берет его на руки и шепчет:
– Батя, не нужно гореть. Не нужно. Вам еще жить да жить. А солнце вас спалит.
– Солнце человека не может спалить, – отвечает Шевченко и вдруг чувствует, что действительно горит. Вот и дым стал душить. Дышать уже совсем нечем.
– Андрей, сынок! Спаси отца! Спаси!..
Шевченко кажется, что его куда-то несут... Потом везут. До его слуха доносятся слова:
– Пусть Сабита и Белошапку благодарит. Вовремя прибежали. Легкими ожогами отделался дед.
– Пи-ить... пить... – шепчет Тимофей Иванович.
5
Чует материнское сердце – что-то неладное творится с сыном. Задумчивым, неразговорчивым стал. Начнет читать газету и вдруг уставится невидящим взглядом в одну точку и сидит неподвижно. А иногда ни с того ни с сего возьмет да и усмехнется какой-то своей мысли.
Вот и сейчас – поднес ложку с борщом ко рту, и вдруг застыла рука.
– Ешь, сынок, ешь... Да что это с тобой происходит?
– Что?..
Улыбнулась Елизавета Максимовна:
– Кушай, тебе говорю. Борщ остынет.
– Да, да, правда...
Григоренко растерянно кивнул головой и стал быстро есть. Потом накинул пиджак и помахал матери рукой.
– Тороплюсь. Посмотрите, чтобы Иринка уроки выучила.
– Опять что-нибудь? ..
– Несчастный случай. Автомашина в карьере перевернулась. Ну, я побежал.
«Снова неприятность. Только стали налаживаться дела с планом, так на тебе, машина разбилась, – думает Елизавета Максимовна. Через окно она видит, как сын торопливо обходит клумбу с цветами. – Даже с дочкой не попрощался, – огорчается мать, и на сердце ложится тревога. – Правда ли, что несчастный случай, или, может, предлог, чтобы поскорее уйти?»
Да, чувствует материнское сердце – влюбился сын. Появилась какая-то новая привязанность и заслонила собою и ее и дочку. Так всегда бывает. Интересно – какую невестку ждать ей в дом? Кто она?
Грустно стало матери. Будет ли ее новая невестка верной женой сыну, будет ли хорошей матерью для Иринки?..
Перед вечером вышла Елизавета Максимовна во двор и села в холодке отдохнуть. Подошла к ней соседка, пожилая женщина. «Как ее звать-то, – пыталась припомнить Елизавета Максимовна. – Муж ее, кажется, начальником склада работает».
– Ой, соседушка, чего только люди не болтают! – заговорила женщина. – Я, конечно, не верю, не из таких я, чтобы всем сплетням верить. Но болтают все. Уж и не знаю, говорить ли вам?
– Почему же не сказать? Если все говорят, то и я могу знать об этом?
– Про твоего сына говорят. Да такое... Будто загулял он, говорят, с Оксаной. В конторе экономистом работает. Красивая, другой такой и не сыскать. Только вертихвостка – не приведи господь. Со всеми уже крутила, а теперь на твоего сына зарится. И в Москву к нему ездила. Там, говорят, у них все и началось. От своего мужа ушла. Видишь ли, не нравится ей, что выпивает. Да какой муж при такой не запьет?! Чем оно все кончится? Кто знает?..
Вернулась Елизавета Максимовна в комнату, села у окна и просидела так, пока сын не пришел. Но спрашивать его ни о чем не стала. Может, сам все расскажет...
6
Усталым возвращался Остап Белошапка с работы. С тех пор как стал прорабом, последним, как правило, приходит в общежитие.
День сегодня выдался какой-то особенный – каждый дергал Остапа, кому только вздумается.
Сначала испортил настроение мастер Бегма:
– Куда столько бетона? Зачем мне бетон, если арматуры нет. Вези его обратно!
Поленился, видно, Бегма позвонить Файбисовичу и узнать, есть ли на складе арматура. А она там была.
Потом вдруг Пентецкий:
– Где акты на испытания кубиков?
Хотелось сказать, что, когда он был прорабом, никогда вовремя не давал кубиков.
Но Остап смолчал, посоветовал обратиться непосредственно к мастеру.
Однако Пентецкий не унимался. Размахивал руками и выкрикивал:
– Запрещаю бетонировать! Не разрешу, пока кубики не предъявите. Можете на меня директору жаловаться.
Белошапка спокойно ответил:
– Не надо шуметь – кубики есть, испытаны. Акт я сам подписывал. Идите к мастерам.
Пентецкий недоверчиво посмотрел на прораба, вспомнив, наверно, что у него вечно недоставало этих кубиков, а проклятые акты всегда терялись.
Но тяжелее всего было на душе у Остапа оттого, что вот уже несколько дней он не видел Зою. Старался не думать о ней, но ничего не получалось, как встретит главного инженера, так и вспоминает Зою...
Бетон привезли почти перед окончанием смены. Рабочие собирались уже уходить домой.
– Друзья, затвердеет же, пропадет бетон! Каждый по десятку лопат кинет – и конец!
Остап взял лопату. Рядом встала учетчица Марина. Стройная, красивая, губы, даже на работе, всегда подкрашены.
– Не возражаешь, прораб?
– Нет, отчего ж?
Все дружно принялись за работу.
– Когда Марина с нами – дело пойдет.
– Иди к нам в бригаду!
– Все твоими женихами будем!
Марина не из тех, кто смутится:
– Мне всех не нужно. Одного, но стоящего.
– Так выбирай.
– А я уже выбрала!..
Кого имела в виду, никто не знал.
Подошел секретарь партийной организации. Лицо серое, худое. Давала себя знать болезнь.
– Пришли помогать? – первой нашлась Марина.
– Конечно! С молодыми и я молодею, – в тон ей ответил Боровик.
– Михаил Петрович, вам нельзя, – запротестовал Остап.
– Ничего, ничего. Я немножко...
Глава восьмая
1
Руководители месткома спохватились: лето проходит, а еще ни одного коллективного мероприятия не провели. Что станут говорить о них, когда придется отчитываться. Решили организовать вылазку на природу. Всякое массовое мероприятие начинается с объявлений. Их развесили на самых видных местах, повторили несколько раз по радио. Записалось человек пятьдесят. Определяя место для прогулки, сошлись на том, что лучше всего – Зеленый остров.
В субботний день Днепр во всех направлениях бороздят моторные лодки, катера, пароходы... Отдыхающие, спасаясь от жары, надеясь найти тишину, спокойствие, устремляются на берега Славутича.
Но... пустые мечты. Цивилизация заполонила все: лодки мчатся по Днепру друг за другом, натужно воя моторами. Сизый бензиновый дым стелется над рекой.
Нет покоя и на воде. Но все же здесь лучше, чем на улицах города.
На Зеленом острове шумно, весело. Отдыхать сюда приехали не только рабочие с карьера, но и с других предприятий Днепровска. Остров большой, для всех места хватит.
Файбисович привез вдоволь рыбы для коллективной ухи. Какой же пикник на Днепре, если ухи не попробуешь!
Ответственную роль шеф-повара принял на себя Михаил Андреевич Драч.
Григоренко взялся чистить колючих окуней. Женщины отказались от этого занятия: знали, что придется потом смазывать руки зеленкой – ведь обязательно наколешься.
К Григоренко подсела Люба:
– Я помогу вам, ладно?
– Буду рад, – улыбнулся он.
– Вы будете чистить, я – резать, хорошо?
Григоренко с удивлением, словно впервые увидел, посмотрел на своего секретаря – сегодня она была просто очаровательна. Кокетливый фасон платья подчеркивал ее стройную фигуру. А какие у Любы красивые и ловкие руки. И смеется она по-особенному – мелодично, звонко.
– О, здесь собралась веселая компания, – подошла Оксана Васильевна, – может, и меня примете?
– Пожалуйста, вот вам нож, – сухо ответила Люба.
– Ой нет. Я не люблю резать рыбу. Мне все время кажется, что ей больно. Лучше режьте уж вы, – Оксана Васильевна с явной неприязнью взглянула на Любу. Потом улыбнулась Григоренко: – Может, поплаваем?
– Не могу. Уху нужно готовить. Вы поплавайте сами, а я потом.
Сергей Сергеевич поднял глаза на Оксану Васильевну, и сердце его радостно затрепетало. Поистине лучше Оксаны никого не сыскать. Только ей осторожнее следует быть. Незачем на людях подходить. Но, видимо, она хочет почувствовать свою власть над ним.
Люба с грустью посмотрела на Григоренко и подумала – чем же она хуже этой Оксаны Васильевны?..
– Все, Люба. Теперь и мы имеем право на отдых.– С этими словами Сергей Сергеевич разбежался и бросился в прозрачную глубину Днепра.
«Так и есть – к ней сейчас поплывет», – с обидой подумала Люба. И правда – Григоренко направился к Оксане Васильевне...
Белошапка лежал на песке с закрытыми глазами. Жаркие лучи солнца нежно ласкали тело, а легкое дуновение ветерка приятно освежало.
– Остап, можно возле тебя? – внезапно послышался голос Зои.
– Как хочешь. Места всем хватит, – не глядя на нее, буркнул он в ответ.
– Почему ты так... – присела на песок Зоя. – Даже смотреть на меня не хочешь.
– Было время – насмотрелся, – холодно произнес Остап. Однако открыл глаза и взглянул на Зою. Она наклонилась к нему, в глазах блестели слезы.
– Остап, Остап... что со мной делается? Скажи, как мне дальше жить? Скажи, Остап. Ведь я поехала сюда, чтобы хоть немного побыть с тобой, а ты...
– Тебе не кажется, что твои вопросы немного запоздали? ..
– Понимаю, но...
– Ну вот и договорились.
Остап встал и направился к воде. С разгона нырнул и поплыл под водой. Вынырнул далеко от берега. И вдруг увидел, что он не один – рядом плыла Марина.
– Ой, и здорово ты ныряешь, Остап! – прокричала Марина и ухватила его за шею.
Остап засмеялся. Он и не думал освобождаться, пускай видят! Пускай и Зоя видит! Ему-то что!...
Поплыли по течению.
Потом, накупавшись вволю, повернули к небольшому островку.
Зоя сидела одиноко на берегу, поджав колени и положив на них подбородок. Она неотрывно смотрела в ту сторону, где виднелись над водой головы Остапа и Марины.
Возле нее опустился Комашко.
– Что это ты, женушка, загрустила?
Зоя не шелохнулась, даже головы не подняла.
– Я, кажется, к тебе обращаюсь? – в голосе Комашко зазвучал гнев.
– Отстань! Надоел!
Арнольд Иванович впервые услышал от жены такие слова.
– Мне кажется, что с Остапом ты разговаривала куда вежливее. Я, между прочим, кое-что уже знаю...
– Ну и молодец. Рада за тебя.
– Знаю, что были влюблены...
– Самохвал просветил?
– Хотя бы и так.
– А ты поинтересуйся у него, сколько раз он сам приставал ко мне со своей любовью. Не говорил тебе об этом? Вот как раз он идет. Позови и спроси. Ну?..
Комашко, конечно, и не подумал звать Самохвала. Он понял, с женой происходит что-то неладное. А то, что ему стало известно, стоит, пожалуй, попридержать – пригодится в дальнейшем...
– Ну хорошо, хорошо. Пошли есть уху, – примирительно произнес он, потянув Зою за руку.
Вскоре все собрались около двух котлов. Пили вино, пиво, с удовольствием хлебали горячую уху и похваливали поваров. Правда или нет, что Драч был раньше шеф-поваром, никто не знает, но уху сварил он отменную. Многие такую никогда и не пробовали.
– Что-то Остапа долго нет, – ни с того ни с сего сказал вдруг громко Самохвал.
– Ну, если его Марина из реки выловила, то ему не до ухи, – проговорил кто-то в ответ.
Все дружно засмеялись. Зоя отодвинула миску и быстро ушла.
...Этот маленький островок показывается из воды только в субботу и воскресенье, когда гидроэлектростанция работает не на полную мощность и вода ниже плотины спадает.
Остап и Марина уединились на этом островке. Лежат, прислушиваются, как солнце смахивает с их спин капли днепровской воды.
Неожиданно Марина придвинулась ближе к Остапу, обняла его, положила голову на плечо.
– Остап!..
– Что?
– Полюби меня, Остап. По-настоящему полюби!
Белошапка удивленно поднял голову и грустно усмехнулся:
– Разве об этом договориться можно?
– А почему бы и нет?.. Ты полюби... Поймешь, какая я!.. Поймешь мою любовь!..
– К чему эти разговоры...
– Ты мне очень нравишься, Остап. Очень! Я на самом деле голову теряю, когда думаю о тебе...
– Ну, не только обо мне?
– Знаю, знаю, что вы там про меня говорите. Все такие, все так думают, но каждый пристает, отбою нет,– в голосе Марины зазвучала горькая обида.
– Все?
– А разве нет?
– Ну и хорошо. Прошу, сними руку с плеча, и так жарко...
Марина отодвинулась и вдруг заплакала.
Теперь растерялся Остап. Он не переносил, когда кто-нибудь плакал. Особенно когда плакал ребенок или женщина.
– Что ты? Прости, если что не так. И перестань хныкать. Ну, перестань...
Марина еще несколько раз всхлипнула и утихла.
Некоторое время молчали. Потом Марина повернула к Остапу голову и еле слышно с надрывом в голосе заговорила:
– Знаешь, с чего все началось?.. Полюбила я еще в десятом классе... Каким чудесным он мне казался. Мечтатель, собирался всю жизнь путешествовать по свету. Как сейчас помню, после выпускного вечера вышли мы на луг, а перед нами – даль необъятная. Тогда мы и дали друг другу клятву – никогда не разлучаться... После этой клятвы все лето мы были вместе. Потом он уехал в институт, а я не прошла по конкурсу... Через три года он вернулся, но... с женой. Вот тогда я и решила, что моя жизнь кончилась. И... на свете начала жить другая Марина – мстительная, ненасытная... Она влюбляла в себя парня, гуляла с ним некоторое время, потом бросала. Слезы, обида, горе – а ей только этого и надо... А настоящая Марина затаилась, ушла куда-то далеко в себя и все ждала, что появится тот, кто разбудит ее, вернет к настоящей жизни. И тогда забудется навсегда этот страшный сон...
Марина замолчала, посмотрела печальными глазами на Остапа, затем медленно поднялась и вошла в воду. Не оборачиваясь сказала:
– Мне казалось, что разбудишь меня ты...
Она шла и шла, пока подбородок не коснулся воды. Тогда крикнула:
– Поплыли к своим, Остап!
...Когда они подошли к костру, там звучал смех, кое-кто пытался запевать.
– Ага-а-а, прибыли!..
– Привет!.. Эй, кто там, выдайте Марине и Остапу по две миски! Сейчас у них волчий аппетит!
– Угадали! Рыбки по этому случаю побольше положите! – засмеялась Марина.
Она казалась веселой и беспечной, и трудно было поверить, что всего каких-то полчаса назад эта девушка плакала горькими слезами.
К ним подошла Зоя, но Остап даже не взглянул на нее. Он с аппетитом ел уху, пил пиво, весело переговаривался с Мариной.
2
Григоренко читал приказ о выговоре, объявленном ему главком за самовольное использование средств на строительство мойки, и недоумевал. «Переборщили! В «Положении о социалистическом предприятии» сказано, что директор имеет право решать такие вопросы сам, без согласования с главком. Другое дело, если с мойкой ничего не выйдет...» Да, теперь ему стало понятно, зачем приезжал к ним Соловушкин.
Не успел Григоренко дочитать приказ до конца, как в кабинет без стука ворвался коренастый парень в синей спецовке, а следом за ним – растерянная Люба.
Парень, очевидно, всю дорогу бежал, потому что никак не мог отдышаться.
– Вот... ложка!.. Читайте! – еле переводя дух, выпалил он.
Сергей Сергеевич взял ложку и... не поверил своим глазам – на ней было нацарапано: «Григоренко Сергей».
На другой стороне: «Нас выдал Ка...» Кто этот «Ка...» – неизвестно, так как последние буквы совсем исчезли, металл окислился.
– Откуда у вас эта ложка?
– Я бульдозерист. Может, слыхали – Иван Середа. Снимал песок там, где должна пройти новая дорога... Вдруг вижу – скелет человека. Сначала один, потом второй. Стал вокруг смотреть – нашел вот эту ложку и еще книгу. Книга вся истлела. Но название разобрал. Это – «Как закалялась сталь».
Сергей Сергеевич не мог оторвать взгляда от ложки. «Григоренко Сергей». Так это же его отец... И ложка, конечно, его, отцова... Отцова!
– Больше ничего не нашли?
– Нашли. С другими рабочими мы раскопали могилу. Судя по остаткам обуви, это были мужчина и женщина. .. может, девушка.
Люба заметила, как побледнел Сергей Сергеевич.
– Отец и сестренка... – прошептал он и выбежал из кабинета.
3
Едва передвигая словно свинцом налитые ноги, возвращался Григоренко с того места, где нашли останки его родных. Сомнений в том, что это отец и сестра, не было: мать опознала остатки обуви... Следователь и судебно-медицинский эксперт, вызванные из города, также подтвердили, хотя и прошло с тех пор много времени: да, это они...
– Я все думаю о надписи на ложке. «Нас выдал Ка...» Кто бы это мог быть? Что ты можешь посоветовать? – спросил Григоренко Боровика, который шел рядом с ним.
– Ничего не могу посоветовать. Но разыскать предателя нужно, если он еще жив. Сообщим о находке кому следует.
Григоренко протянул руку Боровику. Ему хотелось поскорее остаться одному.
Сергей Сергеевич вспомнил тот вечер, когда ушли из дома отец и сестра... и не вернулись. Ждали их весь следующий день, но так и не дождались. А ночью пришел незнакомый человек и сказал матери, чтобы они немедленно покинули город. Мать плакала, допытывалась, умоляла сказать, где муж и дочка, но человек, потупив голову, молчал.
Всю ночь мать не спала, собиралась в дорогу. Перед рассветом она взяла детей – Сережу и Наташу – и молча вышла из дома.
Только за городом сказала:
– Если вернутся – разыщут нас.
Ждал маленький Сережа своего отца. Много лет ждал. И сестру свою Галинку – нежную, славную, самую лучшую – тоже ждал.
Но они не вернулись...
Григоренко только теперь заметил, что находится на холме, за карьером, откуда видны и Днепр, и весь Днепровск. Остановился и сел на камень. Долго сидел поникший. Представил их последнюю ночь. Ночь перед расстрелом. Они, наверное, избитые, истерзанные палачами, лежали в холодном погребе, пытаясь согреть друг друга.
– Нас расстреляют? – спросила Галинка.
– Да, доченька, – ответил отец и крепче обнял ее. – Тебе очень холодно?
– Нет... Не очень, папа... Когда?..
– Не думай об этом. Давай лучше говорить с чем-нибудь хорошем... Вот вырастет наш Сергунька и будет жить, ты даже представить не можешь, как счастливо!..
– Да, будет жить... Счастливо... – прошептала Галинка.
Отец знал, что расстреляют их на рассвете. Значит, через час. И может, за этот час он вспомнил всю свою жизнь? Свои юношеские мечты, первую любовь? Вспомнил, как чудесно было в Днепровске перед войной...
– Пап, а пап, ты уверен, что наши победят? Что фашисты не одолеют нас? – снова нарушила молчание Галинка.
Наверное, каждый осужденный, поднимаясь по ступеням на эшафот, таит в себе надежду, что перед самой казнью ему все же могут отменить приговор. Этой надеждой живет он до последней секунды.
У отца и сестры такой надежды не было. От фашистов пощады не может быть никому! Отец знал это. И он не хотел обманывать дочь. Нельзя обманывать человека в последние минуты жизни. Ложь – призрачное убежище труса, правда – опора сильного.
– Верю! Никогда не одолеть наш народ, – твердо сказал отец. – Никогда, Галинка!
– А как будут жить после победы?
– Честно и счастливо.
– И про нас вспомнят?
– Вспомнят, обязательно вспомнят, доченька...
Небо порозовело. Скоро рассвет.
Их вывели за город. Они шли по желтому сыпучему песку. В лицо дул, завывал ветер, поднимал песок, бросал в глаза, сек щеки.
В последний раз они шли по родной земле.
Остановились перед могилой. Фашисты загодя заставили военнопленных выкопать. А может, просто нашли подходящую яму...
Подошел офицер. Говорит по-русски почти без акцента.
– Расстреливать будем по одному. Кто-то из вас проживет на минуту больше. Выбирайте. Кто хочет первым?
– Первой ее, – сказал отец. Он знал, что видеть, как умирает родной человек, тяжелее, чем самому умереть.
В глазах дочери он прочитал благодарность.
– Я горжусь тобою, доченька. И люди будут гордиться тобой, ты все, что имела, отдала им, даже свою жизнь.
– Этому научил меня ты, отец. Спасибо тебе за все...
Два черных автомата сошлись прицелами у нее на груди. Мгновенье, и черные их зрачки вспухли бельмами дыма и кровью огня. Отец не дал дочери упасть. Он осторожно подхватил ее на руки, бережно положил на землю.
Прогремела еще очередь – и глаза отца еле успели уловить первый луч солнца над горизонтом...
4
Когда Сергей Сергеевич с матерью и дочкой вошли в клуб, оркестр играл траурную мелодию.
Два гроба, обитые черным крепом, стояли перед сценой. Возле них венки из живых цветов и сосновых веток.
Мать уже выплакала все слезы. Она лишь тяжело вздыхала, будто ей не хватало воздуха, и все сильнее опиралась на руку сына.
Каждые пять минут сменялся почетный караул. Сейчас стояли партизаны и ветераны войны. На груди у всех блестели ордена и медали.
А люди шли и шли, чтобы отдать последний долг героям...
Вдруг Иринка вырвалась из рук Сергея Сергеевича и, плача, громко закричала:
– Я хочу... видеть своего дедушку! Покажите его мне!.. Покажите!..
– Не надо, Иринка... Не надо! – стал успокаивать ее Григоренко. – Ты же взрослая уже. Нельзя...
К вечеру траурная процессия направилась за город, к Днепру, где были братские могилы воинов.
Мать еле шла. Ее оставляли последние силы.
– Мама, идите в машину...
– Нет, сынок... Им было тяжелее...
Людей становилось все больше и больше. На похороны вышел почти весь город.
На другой день местная газета поместила статью Боровика о двух подпольщиках и их героических подвигах.
5
Худенькая девчурка шла по коридору и медленно читала надписи на дверях. Вот остановилась около стеклянной перегородки и растерялась – где же кабинет?
– Здравствуй, Иринка, – заметила ее Люба. – Ты к папе?
– Ага. Где он?
– У него сейчас совещание. Возьми пока журнал, посмотри.
«Глаза и нос у нее отцовские, – подумала Люба,– а губы – нет. Губы и овал лица, очевидно, материнские».
Иринке быстро надоело листать журнал, хотя в нем и было много красочных иллюстраций.
– А вы здесь что делаете? – спросила она и посмотрела на Любу.
– Я – секретарь. Слышала, что есть такие работники?
– Знаю, знаю. Вы – чтобы к папе никого не пускать?
Люба засмеялась:
– Угадала.
– Мне папа про вас рассказывал.
– Да неужели?
– Говорил, что вы хорошо учитесь. Работаете целый день и учитесь, и у вас никогда даже троек не бывает.
– А у тебя тройки бывают?
– Когда бабуся помогала – не было. А вчера одну схватила, и папа мне про вас рассказал. Говорит, будто я не так, как вы, стараюсь.
– Ну, если хорошо стараться, то троек не будет.
– Я все думаю про папку и бабусю. И уроки из головы вылетают.
– А где бабушка?
– После похорон ее увезла «скорая помощь». И я теперь все время думаю о ней. Потом еще папке кушать готовлю и комнаты прибираю, все-все делаю...
– Наверно, потому и тройки?
– Ага. Потому.
– А хочешь, я тебе помогать буду?
– Как?
– Твой папа домой приходит поздно, правда?
– Правда.
– Вот, пока он придет, мы все и сделаем вместе. Хорошо?
– Хорошо.
– Только ты папе пока не говори об этом.
– Ладно. Вот будет здорово! – чуть не захлопала от радости в ладошки Иринка.
Наконец совещание закончилось. Люба взяла Иринку за руку и вошла с ней в кабинет.
– Иринка?! – удивился Григоренко. – Ты зачем пришла?
– Уже забыл? Ты обещал, что к бабусе поедем...
– Да, да... Но я думал попозже... Ну, раз пришла, поехали...
– Папа, а что мы повезем?
– Что? Я еще не знаю. По дороге купим что-нибудь в гастрономе.
Затрещал телефон. Григоренко взял трубку.
Звонил секретарь горкома.
– Слушаю вас... Что? Персональное дело будете разбирать?.. Опять анонимка?..
Люба увидела, как лицо Сергея Сергеевича покраснело, на лбу выступили капельки пота. У нее сжалось сердце – снова неприятности. Совсем недавно, сразу после отъезда Соловушкина, ему объявили выговор. По всем карьерам пошла молва, будто в Днепровске самовольно строят мойку, разбазаривают деньги без сметы, занимаются кустарщиной... А теперь вот – в горком вызывают... И все неприятности, большие и малые, падают прежде всего на его голову. «Да-а», – вздохнула Люба.
Григоренко положил трубку и некоторое время сидел как оглушенный. К нему подошла Иринка.
– Поехали, па-ап...
– Да-да, поехали... Ах, нет!.. Постой!.. Видишь ли, доченька, я должен немедленно ехать в другое место и не знаю, когда вернусь. – Григоренко в растерянности побарабанил пальцами по столу. – Так что поехать сейчас с тобой я никак не могу... Что же делать?
– Папка, а ты дай мне денег, я куплю чего-нибудь бабусе и поеду к ней сама, – пролепетала Иринка.
– Сама? Нет, одной тебе нельзя... – Григоренко посмотрел на секретаря: – Не могли бы вы, Люба, съездить с Иринкой?
– Конечно, могу! – обрадованно воскликнула Люба.– Мы вместе с Ирочкой навестим бабушку. А потом... приготовим уроки...
