Текст книги "За любовь не судят"
Автор книги: Григорий Терещенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Глава пятая
1
Собрание проходило бурно. Все заварилось вокруг дробилки ЩКД-8. Говорили и «за» и «против».
Выступление главного инженера Комашко было долгим, обстоятельным, веским.
– В этом году, – закончил он, – об установке ЩКД-8 не может быть и речи. Все уже распланировано. Кто позволит нам нарушать титул? Где взять деньги? Я, конечно, за установку, но эту работу возможно начинать только с нового года.
«Это уже достижение, – усмехнулся Григоренко, оглядывая зал. – Главный, оказывается, тоже за ЩКД-8. Неужто перестал бояться, что план увеличат вдвое?.. Ну и перестраховщик!..»
Неожиданно выступили против дробилки главный механик Гамза и начальник снабжения Файбисович.
– Про установку ЩКД-8 говорить рано, – с места кинул Гамза, глядя прямо на Григоренко. – Еще фундамента нет! Не возведены стены корпуса! И вообще, по-моему, если уж и брать дробилку, то новенькую, с завода, а не какое-то неликвидное барахло!
– Где материалы, я вас спрашиваю?! – восклицал с трибуны начальник снабжения Файбисович и большим носовым платком вытирал широкую лысину. – Заявок на этот год не подавали! Все знают: цемент, металл и все прочее дают только по фондам! Как вы думаете поднять такое строительство? Это же не общежитие построить!..
– А что скажет товарищ Драч? – спросил Григоренко. – Начальник камнедробильного завода почему-то отмалчивается.
– Мое мнение вы знаете, Сергей Сергеевич, – поднялся долговязый Драч. – Я – за установку мощной дробилки... И чем скорее, тем лучше! .. Чего это мы тут дебаты разводим. Каждому ясно, что дальше так работать нельзя. Наша задача – давать стране гранит, щебень. Сколько мы даем? Курам на смех! А можем давать вдвое, втрое больше! И то мало будет. Посмотрите, сколько людей к нам за щебнем едет?!
Выступление Драча убедило остальных. Никто больше не просил слова. Все ждали, что скажет директор.
Григоренко не любил долгих речей. Говорил и сейчас конкретно, по-деловому:
– Товарищи, с сегодняшнего дня главным объектом строительства у нас становится корпус первичного дробления. Арнольд Иванович, – обратился он к главному инженеру, – надо все силы мобилизовать, чтобы вытащить это звено.
– Однако у нас есть и другие важные объекты, Сергей Сергеевич, – откликнулся Комашко. – Сроки введения их в эксплуатацию определены титулом! Их тоже надо строить! Да и денег на корпус первичного дробления отпущено мало. Практически их почти нет!
Григоренко молча выслушал Комашко, а потом твердо сказал:
– Корпус первичного дробления надо возвести в этом году! – На его лбу появилась глубокая морщина.– Это – наша главная задача! Не решив ее, нечего и думать о приросте продукции на комбинате!
Секретарь парторганизации Боровик тревожно поглядывал то на директора, то на главного инженера и мысленно прикидывал, что собой означает выделение первоочередного объекта. Это, прежде всего, концентрация лучших, квалифицированных кадров. Во-вторых, концентрация основных строительных материалов: металла, леса, цемента, не говоря уже о механизмах... Это все равно, что направление главного удара на фронте!
Как всегда, Боровик думал четко, конкретно, по-военному. На его бледном лице выступил от волнения нездоровый румянец. «Все-таки перед собранием нужно было руководству прийти к единому мнению, – размышлял он. – Выходит, что у директора оно одно, а у главного инженера – другое».
– Сергей Сергеевич, за использование средств не по назначению по головке не погладят! – снова бросил Комашко.– Строго спросят! Не забывайте этого!
– Знаю. И все же отступать не будем! – решительно ответил Григоренко. – Добьемся и пересмотра титула!
– Воля ваша, – теперь уже тоном ниже произнес Комашко. – Вы директор! Свое мнение я высказываю до принятия вами решения. Но когда вы его примете, я буду выполнять его неукоснительно.
Всем было ясно, что Комашко хочет снять с себя всякую ответственность. Свою позицию – «против» – высказал перед людьми, а там – будь что будет! Не я, мол, затевал это строительство, а директор...
Взгляды присутствующих обратились к Боровику. До сих пор секретарь парторганизации не проронил ни слова. Интересно, на чью сторону станет он?
Боровик откашлялся, провел языком по сухим, шершавым губам.
– Согласен с директором, – сказал он. – Корпус первичного дробления должен стать главным объектом! Здесь говорили о механизмах, материалах, деньгах... Резервы у нас есть, товарищи! И первый из них – это добиться ритмичной работы комбината. Штурмовщина, которая у нас еще процветает, всегда несла и несет разбазаривание сил, неразбериху, снижение производительности. Все это приводит к тому, что труд на комбинате еще не стал радостным, вдохновенным, каким он должен стать для каждого... Второе – экономия и еще раз экономия на других объектах. Экономия кирпича, металла, цемента, экономия средств!.. И, наконец, нужно разъяснить всем работникам важность новостройки. Нет сомнения, что люди нас поймут и поддержат... Повторяю – я «за»! Ведь пока не наладим первичное дробление, мы будем плестись в хвосте, не избавимся от штурмов и авралов!.. Но, Сергей Сергеевич, нужно обязательно добиться, чтобы строительство корпуса первичного дробления было включено в титул. Надо настаивать. Писать в главк. Министру. Верю – нам пойдут навстречу.
Михаил Петрович сел, тяжело дыша. На большом, с глубокими залысинами лбу выступили мелкие капельки пота. Все с сочувствием смотрели на него, понимая, как трудно было прийти, выступить на собрании ему – очень больному человеку.
– Писать будем, – сказал Григоренко. – Но нельзя упускать ни одного дня. Не растягивать строительство до зимы! Нам нужно завтра же – нет, сегодня! – приступать к работе!.. У кого есть конкретные предложения, товарищи?
Все молчали. Молчал и Комашко, сосредоточенно рассматривая свои длинные пальцы с блестящими ногтями. Вдруг в задних рядах вспыхнул смешок. Кто-то выкрикнул:
– Эй, Лисяк, выискивай резервы!
– Поищем... Чего ж! – откликнулся тот.
– Этот найдет! Держи карман шире!
– А твои резервы, Сажа?
– От его резервов только сажа и осталась.
– Ну, хватит вам! – послышался чей-то строгий голос. – Не время зубоскалить!
– Разрешите мне сказать!
Григоренко нашел глазами того, кто просил слова. Это был Остап Белошапка.
– Хватит! – выкрикнули из задних рядов.
– Пускай говорит, – загудел зал.
Проходя к сцене, Остап встретился взглядом с Боровиком, глаза которого светились добротой. С живым интересом смотрел на него и Григоренко. У Остапа перехватило дыхание. «Ну как не поймут, со стыда сгоришь!»
Поднявшись на трибуну, Остап глубоко вздохнул и, волнуясь, заговорил:
– Мы тут обсуждаем вопросы, которые касаются всех нас. От директора до рядового рабочего. О работе нашего предприятия говорим. Мы его хозяева!.. А бригадиры Лисяк и Самохвал зубы скалят и насчет резервов смеются...
Зал затих, замер. Правильно говорит этот белочубый парень!.. Задние ряды тоже примолкли. Послышался лишь одинокий голос:
– Гляди-ка, оратор какой нашелся!
Остап откашлялся в кулак. Реплика не сбила его, а, наоборот, только подзадорила.
– Я в ораторы не собираюсь, но сказать хочу.. . Секретарь парторганизации правильно говорит – надо искать внутренние резервы. Их, если как следует посмотреть, действительно немало. Все мы видим, сколько у нас отходов щебня. Горы! Миллионы кубометров! Если их перемыть и просеять...
– Промыть?
– На сите бабки Моти! – закричали в задних рядах.
– Не на сите, а на корытных мойках! Есть такие, к вашему сведению... Промышленность их выпускает. Короче говоря, надо сделать такую мойку!
– Ну и сделай! Давай, давай! – донесся голос Самохвала.
– За год такая мойка может сто тысяч кубометров мелкого щебня переработать. Это – четверть того, что производим сейчас. Железобетонные заводы с руками будут отрывать этот щебень!
В зале тишина стала напряженной, ощутимой. Двадцать пять процентов прироста продукции! Это – ошеломило.
Предложение Остапа было таким же неожиданным, как и простым. Все привыкли к горам отходов, громоздящимся вокруг карьеров, но до сих пор мало кому приходила мысль, что там миллионы кубометров щебня. Если и приходила, то немедленно отбрасывалась: как взять его, тот щебень?!..
– Как же вы предлагаете построить мойку? – спросил Григоренко. – Вы думали над этим?
– Думал. У меня есть проект. Есть чертежи и расчеты.
– Ребячество! – вдруг подскочил Комашко. – Угробим и время и деньги... В Клинском карьере мойку уже строили. Ничего не вышло. Щебень не отмывается. Драч может подтвердить.
Драч медленно, нехотя встал.
– Да, не вышло у них с мойкой.
– Почему не вышло? – спросил Григоренко.
– Гранитный отсев не отмывается, потому что имеет глиняную оболочку и очень мелкий.
– А может, там было что-нибудь не так? Может, другая причина?
– Не знаю, – ответил, садясь, Драч.
– Считаю, что это предложение заслуживает серьезного внимания, – обратился к собранию Григоренко.– Мелкий щебень нужен всем! Мойку, в конце концов, построить несложно. Стоит попробовать. Но перед этим надо выяснить причину неудач на Клинском комбинате, чтобы не повторять их ошибок... Товарищ Белошапка, зайдите ко мне с чертежами.
Остап спустился со сцены и пошел к своему месту. Передние ряды молчали. На задних захихикали.
– Директорский прихвостень! – прошипел кто-то со злостью.
Злобное слово поразило Остапа в самое сердце. «Прихвостень!.. Почему? Потому, что болею за производство? Так разве о нем должен заботиться только директор? А мы все?..
Он молча сел на свое место. Незаслуженная обида так потрясла его, что он уже не слышал, что дальше говорилось на собрании. Только когда стали хлопать и скрипеть откидные кресла, когда все начали подниматься и двигаться к выходу, он понял, что собрание закончилось.
2
Оксана Васильевна, прежде чем войти в кабинет директора, подошла к столу секретаря. Люба заметила, что та взволнована. Не могла не заметить. И зрачки у нее расширены, и серо-голубые, в густых ресницах глаза казались темными, глубокими. Раньше Люба никогда не видела, чтобы Оксана Васильевна была взволнована, когда ее вызывал к себе директор. Это другие, нервничая, присаживались к ее столику, вели невпопад пустячные разговоры. Оксана Васильевна всегда заходила смело. Да и чего ей было волноваться? Как-никак экономист, заместитель председателя завкома. Можно сказать – сама начальство.
Оксана Васильевна действительно волновалась. Чтобы не выдать себя, она сначала постучала в дверь, а затем уже открыла ее. Хотя обычно сначала открывала дверь, а потом спрашивала разрешения войти. Люба и это приметила.
Сергей Сергеевич оторвал взгляд от бумаг. Увидев Оксану Васильевну, растерялся, но быстро овладел собой, поднялся навстречу.
– Здравствуйте, – пожал он Оксане Васильевне руку, чуть-чуть задержав ее в своей. – Вы уже вернулись? Так быстро?
«Быстро»! – значит, не ждал», – отметила она про себя.
Директор был в хорошем настроении. В глазах так и бегали веселые огоньки.
– Приятная весть, Оксана Васильевна, – широкая улыбка расплылась по лицу Григоренко. – Драч прислал телеграмму, что дробилку ЩКД-8 получил и отправляет. Теперь мы на коне!
– Сколько времени понадобится на ее установку?
– Месяца... – Григоренко рассек ладонью воздух, – три-четыре...
– Так быстро?
– Объявим объектом номер один. Подберем лучших рабочих. Поднимем молодежь, комсомольцев. Обратимся в горком комсомола.
Сергей Сергеевич то и дело поглядывал на Оксану Васильевну и замечал, как изменялось ее лицо, становясь все более красивым. От этого в душе у него возникала неясная тревога, и слова он говорил совершенно не те, что хотелось, какие-то деревянные.
Григоренко не стремился к этому, но вот оно – пришло. Он чувствовал и боялся самому себе признаться, что оно – это любовь.
После встречи в Москве он часто думал об Оксане Васильевне. Конечно, нельзя сказать, что думал только о ней. Но что бы ни делал, помимо воли мысли возвращались к ней, хотя ничего между ними, казалось бы, и не произошло, что могло бы их сблизить.
Григоренко был далек от стремления к мимолетным любовным связям. Нет, здесь было другое.
Он хотел сказать ей многое.
И вот она рядом, здесь, в его кабинете. Возьми и скажи.
Но он молчит.
Сидит и перебирает телеграммы. Как их много. И руководящих, и с требованиями, и с просьбами. Больше с просьбами.
Оксана Васильевна тоже сидит задумчивая. Взять и сказать бы ему прямо: «Я же к тебе приехала. Из Москвы сбежала. Так что же ты сидишь, уткнувшись в какие-то телеграммы? Скажи – когда встретимся. Я приду. Обязательно приду!» Но она тоже ничего ему не говорит.
Молчание становится гнетущим.
– Ой, что же это я у вас время отнимаю, – словно спохватилась Оксана Васильевна. – Ведь на минутку зашла. Просьба у меня. Разрешите выйти на работу раньше. Неделю отгуляю потом, – и она подала заявление.
– Хорошо, – ответил Григоренко, написал резолюцию и не стал спрашивать, зачем ей потом понадобится эта неделя.
– Спасибо, – тихо сказала Оксана Васильевна и вышла.
3
Под потолком барака клубился густой табачный дым.
Григоренко и начальник цеха Прищепа, переступив порог, закашлялись. Кто-то распахнул окно.
Когда дым немного разошелся, Григоренко поздоровался, снял фуражку и положил ее на подоконник. Вокруг– настороженная тишина.
– Здравствуйте, товарищи! – повторил он.
– Здра-авствуйте, – протянул кто-то лениво.
За ним, из глубины, громче:
– Здравствуйте, коли не шутите!
– Нет, не шучу... Когда захожу в дом к людям, то первым делом здороваюсь, снимаю фуражку. – И Григоренко со значением обвел взглядом ребят, которые, все как один, сидели в головных уборах.
Оглядываясь друг на друга, они нехотя стали снимать фуражки. Большинство из них были нестрижены, лохматы. Все с любопытством рассматривали директора. Многие видели его вблизи впервые.
– Начнем? – тихо обратился Григоренко к Прищепе, который успел примоститься на краю скамьи у стены.
– Начинайте, товарищ директор, – неожиданно донесся басок. – Интересно начальство послушать...
В голосе чувствовались вызов, ирония. Но Григоренко был к этому подготовлен: он уже кое-что слышал о бригаде Лисяка. Знал, что в ней собрались разные люди, среди них были и такие, кто за хулиганство отсидел год или два в тюрьме. Многие смотрели на работу в карьере как на неприятный и временный эпизод в своей биографии. Они пережидали здесь время, подыскивая другую работу, полегче и повыгоднее. Поэтому честью коллектива никто из них не дорожил. В бригаде царило панибратство, круговая порука и пьянство. Сам бригадир своих рабочих называл не иначе как «братва». Это была единственная бригада на комбинате, в которой не было ни одного коммуниста и даже комсомольца.
Григоренко рассказал о новых заданиях, которые поставлены перед комбинатом, и в особенности перед его ответственным участком – карьером, где добывается гранит. Сказал и о том, что бригада из месяца в месяц не выполняет план, что в ней много нарушений трудовой дисциплины, прогулов и что с этим пора кончать.
«Лисяковцы» слушали не перебивая. Некоторые – серьезно. Большинство – с усмешкой. Сзади тихонько перешептывались. Но слушали. Даже реплик не подавали.
Григоренко взглянул на часы. До начала работы – двенадцать минут.
– Вопросы есть, товарищи? Прошу!
Молчание. Ни о фронте работ, ни о новых шлангах, ни о рукавицах, ни даже о зарплате к директору вопросов не было. Странно...
Но вот молчание нарушил Лисяк. Он встал, расправил узкие плечи в брезентовой куртке, пятерней пригладил блестящие черные волосы.
– Гм... Так вот, братва, хорошую, так сказать, лекцию прочитал нам директор. Очень даже интересную... И о производстве, и про моральный кодекс, так сказать... Все правильно. Доходчиво. Жаль только, что не в рабочее время. До вечера слушали б. Вы почаще к нам заходите. А то от начальника цеха, – кивнул он в сторону Прищепы, – путного слова никогда не услышишь...
Григоренко передернуло от этих слов, и от явной иронии, и от панибратского тона, но он сдержался и ответил спокойно:
– Очевидно, кое-кому непонятно. Это – вовсе не лекция, а производственная беседа директора с подчиненными.
– А-а, – протянул Лисяк, – вот теперь дошло... Вы уж нас извините, товарищ директор, тугодумов, до нас действительно иногда на третий день доходит...
В сердце Григоренко накипал гнев. Этот мальчишка просто издевается над ним! Даже подмигивает своей «братве», и у многих уже вспыхивают в глазах веселые искорки. Но по-прежнему спокойно, не повышая тона, он сказал:
– Товарищ Лисяк, вчера в вашей бригаде прогуляло четверо... Что с ними? Где они?
– Ну, один – это я, Роман Сажа, – глянул мрачно из-под бровей парень. – Не прогулял я, больной лежал.
– В поликлинике были?
– Не был. Голова болела.
Кто-то прыснул в кулак.
– Где остальные трое?
– Ведут борьбу с сивухой, товарищ директор, – с серьезным видом сказал Лисяк.
– Как это понимать?
– Вы сами как-то говорили, что с нею надо бороться. Вот они и борются. Пока не выпьют ее, клятую, к работе не приступят...
– Все прогульщики будут уволены. Подайте мне, товарищ Прищепа, докладную, – сказал Григоренко.
– Кто же будет работать, товарищ директор? – плаксиво спросил Лисяк, хотя его сухощавое лицо с курносым носом ехидно усмехалось. – Кто гранит будет бурить?
– Найдутся люди! – отрубил Григоренко и шагнул к окну, где лежала фуражка.
Он протянул было руку, чтобы взять ее, но тут же невольно отдернул. В фуражке белела горсть перловой каши... Григоренко почувствовал, как задергалась левая щека.
«Сдержаться! Только бы сдержаться! – твердил он про себя. – Только не сорваться!..» И он сдержался. Оставив на подоконнике фуражку, Григоренко спокойно вышел. Через открытое окно донесся крик Лисяка:
– Кто сделал? Кто? .. Морду набью!
«Интересно бы взглянуть на его лицо, – подумал Григоренко. – Искренне это или разыгрывает гнев? Но кто же направляет ребят? Возможно, сам Лисяк... Нет, он не так глуп!.. Тогда кто? Не Сажа ли? Пожалуй... Уж больно нахальные у него глаза...»
4
Остап вышел от директора в приподнятом настроении. Еще бы! Григоренко полностью его поддержал! Мойка будет!
Он подмигнул Любе:
– Ты все печатаешь, Люба? Трудовой день уже закончился. Кончай – пойдем со мной в кино!
Люба зарделась.
– Ну что ты, Остап?!
«Удивительно, – подумала Люба, – как после всего, что пришлось пережить, он «остался неунывающим и веселым. Внешне он беспечный, а чувствуется твердый характер, уверенность в себе. Эти плечи не согнутся в беде, вынесут любую тяжесть».
– Почему? Чем я не парубок, а?.. – улыбнулся Остап. – И радость у меня сегодня. Даже две!.. Первая – директор утвердил проект моей мойки. Вторая – получил письмо из техникума: меня восстановили и разрешили защищать диплом!.. Такие счастливые дни не часто выпадают. Правда?
– Поздравляю тебя, Остап, с успехом, – сказала Люба и приветливо посмотрела на него раскосыми, черными как уголь глазами.– Теперь тебе пора и в комсомоле восстанавливаться.
Остап сразу посерьезнел.
– Ты думаешь, восстановят?
– Восстановят. Я уже говорила о тебе в горкоме... Пиши заявление!
– Вот так сразу?
– Ну и что... Пусть у тебя будет сегодня и третья радость! – Она подала ему чистый лист бумаги и ручку.
– Ну и чудесная ты девушка, Любочка! – выкрикнул Остап на весь коридор.
Он присел к столу и быстро написал заявление.
– Завтра разберем на бюро, – сказала Люба, убирая заявление в ящик стола.
Открылась дверь – на пороге кабинета появился Григоренко:
– Люба, если Оксана Васильевна еще здесь, попросите ее, пожалуйста, зайти ко мне.
Люба заметно побледнела. Глаза сразу поблекли. Еле слышно ответила:
– Хорошо, Сергей Сергеевич... Позову. – И к Остапу: – Завтра приходи на бюро. До свидания!
Любе не пришлось звать Оксану Васильевну. Она сама, словно почувствовав, что ее ждут, уже шла по коридору с высоко поднятой головой. Громко постукивали каблучки ее модных туфель.
Люба с завистью посмотрела на нее. Что ни говори – красивая женщина Оксана Васильевна: высокая прическа, статная фигура, в меру полные, стройные ноги. Лицо – нежное, с розовым оттенком. И глаза, всегда серые, теперь казались голубыми, наверное от голубого платья. На ногтях свежий маникюр.
«Кто ей, интересно, обед готовит?» – невольно подумала Люба.
Оксана Васильевна проплыла мимо Любы, даже не удостоив ее вниманием, словно той и не было в приемной. И лишь мимоходом взглянула на Белошапку, который отступил к окну, пропуская ее.
– Як вам, Сергей Сергеевич, – сказала Оксана Васильевна.
Григоренко шире открыл дверь.
– Очень хорошо. Заходите. .. Я только что хотел вызвать вас. Мы должны с вами кое-что подсчитать, уточнить. .. Прошу!
Оксана Васильевна прошла первой, Григоренко – за нею. Мягко закрылась дверь.
– Королева! – произнес Остап. – Красивая, черт побери. Но не хотел бы я иметь такую жену. Холодом веет, как от ослепительного айсберга...
– Удивительно навязчивая! – глубоко вздохнула Люба. – Не дает проходу Сергею Сергеевичу!
– Ну и пускай! – беспечно отозвался Остап. – Это их дело. А мы, Любаша, пошли в кино? Поддержи компанию!
– Нет, нет, Остап, иди сам... Я не пойду, – голос Любы дрогнул. – Позови кого-нибудь еще... Марину, например... Светлану. Да мало ли...
– Ну, раз не хочешь – что делать... Тогда до свидания! – немного помедлив, сказал Остап.
«Что это с ней? – подумал он, выходя. – Неужели на меня обиделась за то, что ни с того ни с сего в кино пригласил?»
5
По небу плыли серые, неприветливые тучи. Таким же серым и неприветливым был сегодня и Днепр.
«Еле удалось вырваться – и на тебе, такой день!» – нахмурился Григоренко, всматриваясь в даль.
Долго ждать не пришлось – белой птицей из-за поворота вылетела моторная лодка, а за рулем... Он сразу узнал ее.
Григоренко помахал рукой.
Лодка резко развернулась и на полной скорости помчалась к берегу. Лишь в нескольких метрах от берега Оксана выключила мотор, и лодка плавно врезалась в песок.
– Давно ждете?
Оксана Васильевна была в спортивном костюме, который подчеркивал ее стройную фигуру.
– Вас готов ждать еще столько же, – с нежностью сказал Григоренко.
– Вы не возражаете, если лодку поведу я?
– Пожалуйста, пожалуйста! Откровенно говоря, у меня нет уверенности, что смогу справляться с нею так же хорошо, как вы.
– Ну, я-то имею немалый опыт самостоятельного вождения. Знаю здесь каждый водоворот, каждую мель.
– Вот и хорошо, – согласился Григоренко. – Это ваша лодка?
– Нет, Файбисовича.
Оксана Васильевна завела мотор и повела моторку посредине реки. Одной рукой держала руль, другую опустила в воду.
Вскоре лодка медленно повернула влево, в приток Днепра – Гатку. Здесь и вправду были сказочные берега. Широко раскинули кроны огромные ветвистые дубы, за ними теснились заросли молодой ольхи, орешника...
Перед Григоренко и Оксаной Васильевной открывались картины извечной борьбы между рекой и берегом. Могучие столетние дубы стальными корнями, кажется, несокрушимо держат крутые обрывы. Здесь, в дни паводка, река неистово борется с деревьями, стараясь вырвать из их цепких объятий хотя бы песчинку, другую... И так из года в год... Пока из-под ног лесных великанов вода не вымоет песок, глину, землю. И пока не упадут в расцвете сил, застонав от боли, эти исполины в воду.
Недалеко от такого дуба, который навеки погрузился в омут, Оксана Васильевна пришвартовала лодку.
С ее полных губ не сходила улыбка. Григоренко откровенно любовался ею.
– Сергей Сергеевич, вот вам спиннинг. Надо на уху рыбы наловить. Я попробую вон у того дуба, а вы – здесь, с лодки.
– Не лучше ли вместе? – спросил Григоренко.
– Нельзя. Рыбу нужно ловить в одиночестве, – возразила Оксана Васильевна.
– Я думаю, что красивая женщина – наилучшая приманка. .. потому и прошу, чтобы вы были со мной.
– Ой, не говорите так, а то я, чего доброго, останусь,– отшутилась Оксана Васильевна, спрыгнула на берег и направилась с удочкой к облюбованному ею месту.
Прошло с полчаса. Григоренко неумело забрасывал блесну, но даже плохонькие окунишки обходили ее. Вдруг крючок зацепился за ремешок часов. Сергей Сергеевич снял их с руки и положил рядом на сиденье. Закидывал спиннинг еще и еще, но все напрасно.
Не клевало и у Оксаны Васильевны. Она уже собралась было перейти на другое место, как вдруг ее поплавок вздрогнул, стал торчком и поплыл от берега. Оксана легонько дернула и почувствовала, что на крючке порядочная рыбина. Удилище согнулось дугой.
Григоренко не выдержал и крикнул:
– Да тащите ее! Быстрее тащите!
Но Оксана Васильевна и не думала следовать его совету. Она дала рыбе походить, потом стала медленно подводить ее к берегу. Наконец в воде засеребрился чешуей крутобокий лещ. Он устал и едва шевелил хвостом. Оксана подтянула его поближе, схватила за жабры.
– О! Смотрите, какой красавец!.. Сергей Сергеевич, скажите, пожалуйста, который час, я хочу запомнить это мгновение! – крикнула она.
Григоренко опустил руку на скамью, где должны были лежать часы. Но их там не было. Заглянул под сиденье, поискал на дне – нет.
– К сожалению, вы не узнаете время, когда поймали леща.
– Не понимаю!
– Мои часы пропали.
Оксана Васильевна бросила леща в лодку и спросила:
– Как это могло случиться?
– Вот здесь они лежали... ну и... – стал растерянно объяснять он.
– Да вы, наверно, нечаянно сбросили их в воду.
– Видимо, так. Откровенно говоря, жалко. Именные. ..
– Сейчас вы их получите, – улыбнулась Оксана Васильевна. – Отвернитесь.
– Что вы? Вода холодная. Не стоит...
– Отвернитесь, вам говорят!
Быстро, не глядя на Сергея Сергеевича, она стала раздеваться. Ее движения были ловкими и красивыми. Мягкие русые волосы упали на округлые плечи. Она собрала их в пучок, надела синюю резиновую шапочку, расправила плечики купальника и прыгнула в воду. Только волны разошлись. Долго была под водой. Наконец вынырнула. Разжала руку – на ладони плоская ракушка... Разочарованно посмотрела на нее и отбросила.
– Оксана, залезайте в лодку. Да пропади они пропадом! – не на шутку взволновался Григоренко.
– Еще раз нырну... – и, глубоко вдохнув, ушла под воду.
Снова на ладони ракушка.
– Оксана, залезайте в лодку! Ну, прошу вас. Разве так можно? Простудитесь, холодно ведь!
Улыбнулась, ни слова не сказав, снова нырнула.
«Вот отчаянная! Как только покажется, силой затащу в лодку», – решил Сергей Сергеевич.
Вынырнула, смеется. В руках – часы.
– Сергей... тащите скорее меня... в лодку. Уф!.. Больше не могу...
Оксана действительно замерзла и устала. С помощью Григоренко она забралась в лодку. Поднялась на ноги, всем телом припала к нему, прошептала:
– Ну, согрей же...
Он чувствовал, как дрожит ее сильное молодое тело. Крепко прижал к груди. Обнял. Нашел ее губы. И они замерли в жарком поцелуе...
Над рекой опускался тихий летний вечер. С неба на гладь воды упали первые звезды и утонули в чистой, прозрачной глубине, а лодка все стояла в небольшом заливчике у дубовой рощи...
6
В понедельник Остапа и Сабита, по распоряжению директора, перевели в бригаду Лисяка.
«Лисяковцы» уже работали, когда друзья спустились на нижний горизонт. Увидев новичков, о которых им говорил бригадир, они выключили отбойные молотки и окружили прибывших.
– Вот, принимайте. Нас обоих в вашу бригаду направили, – сказал Остап, подавая руку Лисяку.
– Агитировать прислали? – смерил тот Остапа оценивающим взглядом. Кепка набекрень, из-под нее выбивается черная прядь, глаза беспокойные – так и бегают по сторонам, в уголке рта – папироска. – Слыхал, слыхал твое выступление! Трепаться умеешь! О-очень сознательно выходит!
– Зачем агитировать... Бурить мы пришли.
– От Самохвала чего сбежал?
– Это мое дело. Есть у меня счеты с ним!
– Бабу не поделили! – хихикнул Роман Сажа и скосил глаза на ребят: засмеются ли?
«Лисяковцы» загоготали. Сажа, довольный, подмигнул.
– Это – наше с ним дело, – снова спокойно ответил Остап.
– Самохвал – парень что надо, напрасно от него ушел, – будто не слыша, сказал Лисяк и тут же перевел на другое: – Послушай, откуда ты появился на комбинате? А?
– Из тюрьмы.
– Брешешь! Не похоже... Слишком лижешь начальству. ..
Остап сжал кулаки и сдержанно ответил:
– Такого за собой не замечал. А вот кое-кто из твоих дружков...
– Это ты про Самохвала?
– Просто так, к примеру говорю.
Лисяк с любопытством взглянул на Белошапку:
– Правду говорят, что ты человека убил?
«Самохвала, конечно, работа, – подумал Остап.– И все намеками. Даже своим дружкам правды не говорит».
– Подлюку и сейчас прибью! – сказал громко, со злостью.
– Вот как!.. – выступил вперед Сажа. – Горилку пьешь?
– Случается.
– Так, может, мы с тобой еще столкуемся?.. Ну, давай свою бралку, агитатор! – Он поймал руку Остапа и хотел ее сжать посильней. Но Белошапка ответил таким пожатием, что Сажа побагровел от натуги и боли. Однако ему было стыдно уступать перед дружками, и он все сильнее жал Остапу руку. – Мы и не таких фраеров видели!
Остап не сдавался. Руки обоих словно окостенели. Рукопожатие обернулось своеобразным поединком. Кривая улыбка, напоминавшая скорее гримасу боли, исказила лицо Романа.
– Здоровый, черт! Ничего не скажешь!
Остап отпустил его руку.
– Здорово! – похвалил и Лисяк. – Но запомни: найдется сила и на твои клещи! Так что...
Остап ничего не ответил на эту угрозу. Сажа, чтобы перевести все в шутку, скинул кепку и пошел по кругу.
– Ну, детишки, по рубчику?! Обмоем это дело!
– Не сейчас! – остановил его Лисяк. – Успеем. Сегодня план нужно дать. Иначе что скажут агитаторы?.. Да вон и нормировщица сидит с хронометром. Дожидается, пока мы тут треплемся!.. Чего стали? За работу!
Остап посмотрел в ту сторону, куда кивнул Лисяк, и увидел Зою. Она действительно сидела на глыбе гранита с папкой на коленях и молча наблюдала за ними. Была бледной и какой-то растерянной. Смотрела, как показалось Остапу, только на него.
На сердце стало тяжело. Неужели каждый день он будет встречаться с ней, говорить, притворяться равнодушным? Если бы знал, что она здесь работает, не согласился бы переходить к «лисяковцам». А может, еще не поздно? Пойти к директору – и попросить. Здесь останется Сабит. А он махнет снова на строительство! Работа знакомая, и с Зоей не придется встречаться. Не будет растравливать себе сердце...
Эта мысль стала еще более настойчивой, когда в обед нашел в кармане своей спецовки записку: «Белая шапка, если метишь на бригадирство – разбригадирим сами!»
«Это уже Лисяк старается. Боится, значит, за свое место. Не хочет расставаться с бригадирством... Дурной! Не знает, что не меня должен бояться, а себя... Я работать пришел, а не за должностями...»
