Текст книги "За любовь не судят"
Автор книги: Григорий Терещенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
Остап удивился, но промолчал. Сабит коротко ответил:
– Сделаем... Наряд напишешь, начальник?
– Конечно!
Ребята быстро собрались, взяли свой нехитрый инструмент и через полчаса уже стояли перед белоснежным особняком, утопавшим в зелени сада. На калитке черная кнопка.
Сабит позвонил.
– Ты что, часто в гостях у главного инженера бываешь? – спросил Остап.
– Мало-мало инженеру помогал. Огород копал. Виноград обрезал...
На крыльце показалась девушка в домашнем халате.
– Заходите! Прошу вас!
Голос показался Остапу знакомым. Услышав его, он торопливо открыл калитку.
Девушка разговаривала с кем-то, кто был в доме, и поэтому стояла вполоборота к вошедшим. Но Остап мгновенно узнал и высокий лоб, и прямой точеный нос, и чуть припухшие губы, и густые русые косы, все такое знакомое, родное...
– Зоя?!..
Девушка вздрогнула от неожиданности, резко повернулась и взглянула на ребят. Увидев Остапа, побледнела и схватилась за сердце.
– Остап?.. Ты?.. Откуда?..
В первое мгновение она рванулась к нему, но какая-то сила удержала ее на месте. А в глазах застыл страх.
Страх в ее глазах заставил и Остапа остановиться на нижней ступеньке крыльца.
– Как откуда?.. Оттуда... – произнес он глухо, чувствуя, как внутри сразу что-то оборвалось. – А ты... Как оказалась здесь?.. В справочном бюро мне сказали, что в Днепровске такой нет...
– Я?.. – Зоя побледнела еще сильнее. – Ты... прости меня, Остап... Я...
– Ну!.. Что? ..
– У меня теперь другая фамилия...
– Другая фамилия?.. Почему?
– Я... я... вышла замуж.
– Замуж?!.. Зоя!.. Ты... вышла замуж? За кого?
– За Комашко...
Остап замер. Долго молчал. Сабит тоже опустил голову.
– Как же ты... могла? Ты же обещала ждать! Помнишь?.. Меня ждать!..
Зоя вздрогнула, словно от удара. Как не помнить! Разве может она забыть те слова, которые, услышав впервые, каждая девушка хранит в своем сердце навсегда? Это было на берегу Днепра. Синий вечер. В воде отражались огни фонарей, а он целовал ее и шептал нежные слова: «Зоя, я люблю тебя... – и прижимал к своему лицу ее руки. – Ты для меня – ярче солнца, самая большая радость! Я всегда, всегда буду любить тебя, звездочка моя ясная!»
Разве можно забыть такие слова?
Она едва не зарыдала, но, сдержав себя, неестественно громко сказала:
– Как не помнить... Но почему ты ничего не писал... Как осудили, от тебя ни одного письма...
– Как ни одного?!
– Да вот так... А Яков Самохвал прохода мне не давал. Ни на день не оставлял в покое. Жениться предлагал... По утрам и вечерам маячил перед окнами... Потом стал запугивать... Угрожал...
– Вот гад ползучий!
– А в прошлом году сказал, что ты женился. Мол, видели тебя с нею в поезде.
– «Женился»... Ты разве не знаешь, что все это время я в заключении был?.. Меня только что освободили...
– Ты правду говоришь, что только сейчас освободили?
– А как же ты... Зоя!.. Как ты могла изменить нашей любви? Нарушить слово!.. А я... за тебя... Эх, ты!
Зоя схватилась руками за косяк двери. Молчала, словно окаменев.
Остап тоже молчал, угнетенный и растерянный.
«Так вот где, оказывается, Зоя! А я искал ее, торопился встретить. Надеялся... Дурень, ну и дурень! На что надеялся? Ведь меня не было так долго! Вокруг столько женихов... Зое тогда было девятнадцать. А сейчас – двадцать четыре... Думал, она будет ждать целых пять лет? Долгих, как вечность, пять лет!..»
Во рту у него пересохло, в глазах потемнело.
Сабит стоял рядом подавленный. Он все понял.
На крыльце появилась полная женщина. На голове модная прическа – копной, на щеках – искусственный румянец.
– Это к нам рабочих прислали, Зоя? Ну, пускай полчасика подождут, покурят. Пусть почитают – я сейчас им журналы вынесу... Арнольд Иванович только что прилег отдохнуть после обеда...
– Юлия Варфоломеевна, разве так можно?! – покраснела Зоя. – Как вы смеете так говорить! Разбудите своего Арнольда Ивановича!
– Что тут такого?.. Не работать же я их заставляю. Начальник отдыхает – пусть и рабочие отдохнут...
Остап и Сабит переглянулись.
– Ты слышал, Сабит? ..
– Не глухой.
– Как же ты можешь терпеть такое? А?.. Ты как хочешь, а я пошел... Для меня здесь климат не подходит. Душно...
Не прощаясь, он резко повернулся и быстро вышел на улицу.
– Остап! – послышался голос Зои. – Оста-ап!..
Но он, не оглядываясь, словно подстегиваемый ее голосом, ускорял и ускорял шаг, пока не завернул за угол и не нырнул в толпу людей...
7
Зоя сорвала с вешалки подвернувшееся под руку платье, быстро переоделась и бросилась вслед за Остапом.
– Ты куда? – крикнула вдогонку Юлия Варфоломеевна.
Но Зоя ничего не слышала.
Остапа нигде не видно.
Шла по улицам сама не своя. Наталкивалась на прохожих, как слепая, и те с удивлением оглядывались на молодую красивую женщину. Удивлялись – что это с нею?
Остановилась только на набережной, когда перед ней вдруг засинела блестящая гладь Днепра. Подошла к гранитному парапету, облокотилась на его холодный серый камень.
«Что я наделала! – роились в голове мысли. – Остап вернулся. А я... Я не дождалась его... Побоялась в старых девах засидеться... От приставаний Самохвала устала... Поверила слухам, которые сам же Самохвал и распустил... А Остап ради меня ни суда, ни тюрьмы не испугался... Пять лет в заключении пробыл... Вот как он меня любил!.. А разве я меньше любила его?.. Он же для меня был всем...»
Нахлынули воспоминания.
Была июньская суббота. Остап как раз готовился к защите дипломной работы в техникуме, устал от занятий и решил отдохнуть, хотя бы один день. Взял моторную лодку напрокат. С ними увязался Яков Самохвал. Зоя давно замечала, что он влюбленно поглядывает на нее, но не придавала этому значения. Яков молчал, ни разу не говорил ей о своих чувствах, а Остап ничего не подозревал. С Самохвалом он не дружил, даже когда работали с ним вместе, но и против ничего не имел, когда он настойчиво навязывался в их компанию.
Остап захватил удочки. И поплыли они втроем, веселые, счастливые, на далекий Зеленый остров, где песок на берегах был словно перемыт специально, а в заводях водились судаки, серебристая плотва и колючие окуни.
Как там было хорошо! Шумели сосны, от легкого дуновения ветра шептались нежно-зеленые листочки ивы. Величественно покачивались высокие травы, а между ними – цветы, которые пряно пахли медом. Летнее солнце приятно щекотало кожу, пробегало по воде ослепительными зайчиками.
Быстро наловили рыбы.
Зоя сварила уху. И хотя уха была без специй, все равно получилась она вкусной и ароматной. Обед вышел на славу. И зачерствевший немного хлеб, и бычки в томате, и уха, и терпковатый портвейн – все казалось необычайно вкусным.
Потом, когда Остап снова закинул удочки, Самохвал сел в лодку и позвал:
– Зоя, садись – промчимся с ветерком!
Весело смеясь, не предполагая, какое несчастье их ожидает, она опустилась на теплую крашеную скамью, и Самохвал запустил мотор.
– Осторожно! – крикнул Остап. – Смотрите, не долго!
– Ревнует, – поморщился Самохвал. – Считает, что ты уже его собственность... Но пока что права у нас с ним на тебя одинаковые...
Зоя засмеялась и ничего не ответила, поскольку знала, что любит Остапа, одного его, единственного на всем свете. Самохвал же был ей совсем безразличен, и ее потешало, что этот нескладный, с плоским блинообразным лицом парень так настойчиво добивается ее взаимности.
Сначала плыли медленно. Потом Яков прибавил газ, и лодка быстро полетела по голубому простору Днепра.
– Хочешь, Зойка, научу управлять лодкой? – предложил вдруг Самохвал. – Садись сюда. Это совсем не трудно.
И он подвинулся, освобождая место для нее.
– Хочу, – обрадовалась она и села рядом.
Сначала не получалось. Мотор чихал, дымил. Но вскоре она приноровилась.
Некоторое время держались на середине реки. Затем повернули к берегу. Зоя была довольна, ощущая, как лодка слушается малейшего ее движения. Она даже не замечала, что рука Самохвала, которой он придерживал руль, подстраховывая ее действия, все крепче и крепче обнимает ее талию.
Все произошло внезапно. Как выстрел.
Сначала Зоя ничего не поняла. Только почувствовала мягкий удар, будто лодка скользнула по мели. Но в тот же миг увидела за кормой женскую голову. И кровь...
Она не поверила своим глазам. Женщина медленно опускалась в прозрачную воду, беспомощно раскинув тонкие белые руки. Над ней поднималось красное облачко.
– Женщину убили! – вскрикнула в отчаянии Зоя и бросила руль.
Мотор чихнул раз, другой и заглох. Лодку стало сносить течением.
– Молчи! – не своим голосом крикнул Самохвал, зажимая ей рот ладонью. – Никого нет! Никто не видел! Поняла?
Зоя оттолкнула его и снова закричала:
– Женщина тонет! Спасите!
– Молчи, дура! – обозлился Самохвал. – Надо сматываться, потом поздно будет!
Торопливо стал заводить мотор.
Но Зоя опередила его – сильно оттолкнувшись, прыгнула туда, где расплывалось на воде красноватое пятно. Самохвал выругался и вывалился из лодки за ней. От берега плыл Остап.
К ним отовсюду спешили лодки. Одна, вторая, третья...
Зоя скоро обессилела, и ее, еле живую, испуганную, втащили в катер и отвезли на берег. Другие лодки долго еще кружили на том месте, где пошла ко дну женщина, но ее так и не нашли.
Зоя сидела у самой воды и безутешно плакала. Самохвал, с пепельно-серым лицом, поникшей головой, нервно потирал мокрые руки.
– Что вы наделали? – сурово спросил Остап, выходя из воды. – Это же тюрьма!
Зоя заплакала громче. Сразу представила себя на суде. Сотни глаз смотрят на нее, убийцу. По бокам – милиционеры. Потом – серая тюремная камера...
Самохвал, возбужденно взмахивая руками, стал вдруг выкрикивать:
– Это не я! Не я!.. Это она!.. У меня старая, больная мать!.. Кто будет ей помогать? Кто?..
Остап выругался:
– Женщину утопил, подлюка, а сам – в кусты?
– Не я! Ей-богу, не я!..
– Ты!
Подплыл милицейский катер. Лейтенант на ходу стал расстегивать планшет с бумагами.
– Это не я! Не я! – продолжал, как завороженный, выкрикивать Самохвал. – Это она! Она!..
– Молчи, собака! – прошипел Остап. – Запомни – на лодке были мы с тобой. Я и ты! Зои не было! Слышишь, Зоя?.. Я все беру на себя!
– Остап! – вскрикнула девушка. – Любимый!.. Зачем?
– Молчи! Ни слова!
Подошел лейтенант.
– Чья лодка?
– Моя, – глухо ответил Остап.
– Ваши права!
– Пожалуйста. – Остап достал из кармана маленькую книжечку.
– Кто управлял лодкой, когда случилось несчастье?
– Я, Остап Вавилович Белошапка.
Лейтенант записал.
– Кто с вами был в лодке?
Зоя вскочила на ноги, обняла Остапа.
– Не он! Не он!.. Остап, что же ты?.. Опомнись, родненький ты мой!
– В чем дело, гражданка? – строго спросил лейтенант. – Не мешайте!
– Зоенька, успокойся, – прошептал Остап. – Все будет хорошо...
– Остап! – вскрикнула Зоя. – Что ты делаешь?!
...Вспоминая сейчас события тех дней и последовавшие за ними мучительные годы, Зоя разрыдалась. Она, только она виновата во всем! Ведь клялась дождаться его...
Остапа осудили на пять лет. Самохвал остался ни при чем. Пять лет ожидания для нее – девятнадцатилетней – казались вечностью. Но она решила ждать, как обещала. А потом... Писем все не было и не было. Как она ждала их!.. Но вот ей уже двадцать третий пошел... Яков Самохвал все не отступал, не давал ей проходу. Подстерегал вечерами, нашептывал: «Выходи за меня, Зойка! На руках носить тебя буду... Когда еще Остап вернется! А придет – ты уже старой девой будешь. Он и не взглянет на тебя – вон сколько вокруг молоденьких и хорошеньких подрастает».
Самохвала она все же отвадила. Но поползли слухи о досрочном освобождении Остапа и его женитьбе... В это время, как на грех, подвернулся Комашко. Вышла за него замуж. Прямо говоря, соблазнилась тем, что ее мужем будет инженер. И не простой, а главный!.. Так и не сберегла она верность Остапу. Чем она теперь может оправдаться? Слухам поверила... Что же она, глупая, наделала!..
Зоя, понурив голову, смотрела на темно-синие воды Днепра и чувствовала себя совершенно опустошенной. Стояла неподвижно, и по ее лицу текли горькие, обильные слезы...
Глава третья
1
Заместитель начальника отдела карьеров Марк Соловушкин вышел из кабинета начальника главка с испорченным настроением. За окном шумела весенняя Москва, а у него на душе было по-осеннему серо и мрачно.
Действительно, что мог сказать Соловушкин в свое оправдание? Чем объяснить систематическое отставание Днепровского комбината? Его поездка ничего толком не дала. Он настоял тогда, чтобы комбинат перешел на трехсменную работу. Ну и что? Всем ясно, что за три смены камнедробильный завод должен дать больше щебня, чем за две. Но не идет план. Не идет, да и только!
«Будут теперь валить на меня, а ведь виноват во всем начальник главка Шер, – думает Соловушкин. – Надо было еще в прошлом году передать этот комбинат республиканскому министерству. Как раз подходящий момент был. Я же настаивал! Приводил факты! Так нет, Шер уперся! А почему, спрашивается? В Днепровске тяжелые условия работы. Одного грунта лежит над гранитом двадцать метров! Попробуй-ка его вывезти или размыть! Прошлый год дорого нам обошелся – двести тысяч убытка. Да и в этом году картина будет не лучше... Одни неприятности. Вот теперь и приходится стоять как мальчишке, выслушивать нравоучения...»
Ну, чем он мог оправдаться сегодня? Три смены по дроблению организованы... Назначен новый директор, говорят, толковый человек. С прежнего места работы характеристика, если верить ей, неплохая. Но Соловушкин в душе не очень надеялся, чтобы новому директору удалось добиться чего-то существенного. Надо было Арнольда Ивановича назначить. Инженер! Все с полуслова понимает. Но его, Соловушкина, в главке не послушали. Теперь, видите ли, с него же и спрашивают. Ведь он закреплен за этим комбинатом!.. Выход один – уменьшить план комбинату. Но что подумает Комашко? Когда он надрывался, тянул директорские обязанности, этого не делали, а новому директору сразу план срезали... Правда, главный инженер тоже за план отвечает... Впрочем, другого выхода нет. Да, надо план снимать! Тысяч тридцать передать Плявинскому комбинату. Там доломит, легко дробится... И тысяч десять – Клесову, он идет с опережением графика... Но когда наконец Шер поедет в командировку? Это надо делать в его отсутствие,– заместитель быстрее подпишет перераспределение плана.
– Командировка начальнику главка не предвидится? – спросил Соловушкин у секретаря.
– Что, консультантом думаете с ним проехаться?
– Хотя бы и так.
– Через несколько дней уезжает за рубеж.
– О, загранкомандировка!.. Не подходит. Денег еще не поднакопил.
Настроение у Соловушкина сразу улучшилось. Он озорно подмигнул девушке, даже на комплимент не поскупился и вышел в широкий светлый коридор.
2
Водитель автомашины «ГАЗ-69» хорошо знал квартиру, вернее, дом, где одну половину занимало семейство Комашко, а другую – бывший директор комбината. Домик государственный, не свой. Но архитектурой отличался от соседних. Облицован керамической плиткой. Белоснежный, аккуратный, как игрушка.
У калитки ждала Юлия Варфоломеевна. Как только подъехала машина, по ступенькам с веранды сбежал Арнольд Иванович, за ним шла молодая женщина.
«Кто она? – подумал Сергей Сергеевич. – Сестра? Жена?»
Молодая женщина была в ситцевом платье, в голубой косынке. То ли от хлопот по хозяйству, то ли от ожидаемой встречи с новым человеком, щеки ее горели. Волосы, заплетенные в две длинные косы, блестели от заходящего солнца. А в глазах была грусть.
«Прелестная, – подумал Сергей Сергеевич. – И косы не срезала. Ничего кричащего, все скромно и со вкусом».
Арнольд Иванович был одет, словно для торжественного приема: модный черный костюм, галстук. Только орденов и медалей не было. Наверное, он их еще не заслужил.
Комашко расплылся в улыбке, показывая золотой зуб, раскланялся, даже пристукнул каблуками лаковых туфель.
– Мать, – кивнул в сторону Юлии Варфоломеевны. – Жена, Зоя... Степановна...
Мать можно было и не представлять. Они уже были знакомы.
«Жена?! – подумал Сергей Сергеевич. – Где это он сумел отыскать такую красавицу? Оказывается, главный – парень не промах. А я-то думал – мямля!»
Перед домом сад, огород. Небольшой участок, соток шесть.
Всюду порядок. Ровные, строго ровные грядки. Подстриженные деревья. Виноградная лоза на лесенках из металлических прутьев. Виноград, видно, устойчивый, на зиму не укрывается, уцепился усиками за проволоку мертвой хваткой. Крепко держится.
Помидоры только что высажены, маленькие, а у каждого куста колышек. Дали первые ростки георгины. И розы. Много роз, и у некоторых уже бутоны, вот-вот распустятся.
– Это особый сорт, – перехватив взгляд Григоренко, сказала Юлия Варфоломеевна. – Цветут с весны до заморозков. Арнольд из Киева привез.
«Такой бы порядок на комбинате завел», – подумал Сергей Сергеевич о Комашко.
У забора, рядом с беседкой, расцветала сирень. Рос грецкий орех. В беседке накрытый стол. Богато сервирован. В вазе яблоки. Зимний сорт. Симиренко. На специальной фарфоровой доске – ломтики сыра. Белые грибы. На красивой тарелке форшмак. Сливочное масло в причудливой масленке. Пластинки белого хлеба. Открытая коробочка с черной икрой. Изящные рюмки с золотым ободком и большие фужеры рядом. Хрустальные. В центре бутылка коньяка, вино, два сифона с минеральной водой. И ваза с цветами.
Вокруг стола – плетеные кресла.
Арнольд Иванович открыл бутылки. Наполнил рюмки и фужеры.
«Угощение изысканное, – подумал Сергей Сергеевич.– Только в дом почему-то не приглашают».
Первый тост провозгласила Юлия Варфоломеевна.
– За приезд нашего дорогого Сергея Сергеевича,– сказала она.
Григоренко попытался было возразить, но куда там, ему и слова не дали вымолвить.
Дзинь.
Выпили стоя. Не сядешь же, когда хозяева стоят.
Когда сели, Юлия Варфоломеевна намазала себе хлеб маслом и потянулась к коробочке с икрой.
Комашко начал длинную, но интересную беседу. О проблемах кибернетики, о счетно-вычислительных машинах.
– Знаете, Сергей Сергеевич, если и дальше так пойдет, к восьмидесятому году все будут заняты учетом и управлением. Некому станет выполнять физическую работу. Только счетно-вычислительные машины могут спасти нас...
Комашко говорил и говорил.
Может, может блеснуть эрудицией Комашко. Но Сергей Сергеевич невольно удивился: неужели человек настолько потерял чувство меры, что вот так, безудержно похваляется своими знаниями.
Григоренко быстро надоели эти словоизлияния Арнольда Ивановича. Не на диспут же он приехал к нему, а в гости.
Он взял вилку, достал грибы.
– Свои? – спросил Сергей Сергеевич.
– Арнольд с женой собирали. В двадцати километрах отсюда. Как поедут – по две корзины привозят.
Григоренко взглянул на Зою. Она чуть-чуть опустила голову. Глаза светло-серые. Печальные. Зоя взяла сифон с минеральной водой.
– Грибки отменные, – похвалил Сергей Сергеевич. – Вкусные!
«Почему она такая грустная, ушедшая в себя. Слова не произнесла за все время, пока я здесь, – подумал Григоренко. – Что-то у нее не так!»
Хотелось Сергею Сергеевичу спросить у Комашко о жене, где она работает, но не спросил. Может, она и вовсе не работает. На душе у нее, по всему видно, не легко. Но расспрашивать неудобно. Могут счесть его вопрос бестактным.
Говорили здесь вычурным языком, неискренне. Беседа велась, как на дипломатическом приеме, и Григоренко вдруг захотелось поскорее отсюда уйти.
Вокруг лампочки, что висела в беседке, вились причудливые бабочки. В деревьях жужжали майские жуки.
На землю опускалась ночь. Светло-голубая, огромная и короткая...
3
Свое пребывание в больнице Михаил Петрович Боровик переживал тяжело. И надо же было попасть ему сюда именно теперь, когда приехал новый директор! Как-то он поведет себя? Видно – с характером. Только бы не горячился. На первой планерке директор ему не понравился. Не познакомившись с предприятием, не вникнув в причины невыполнения плана, сразу распорядился: «На дробилках работать в две смены!» «А ведь нам многое виднее! Мы тоже не лыком шиты. Не мальчишки! Все болеем за общее дело и вместе ответственность несем».
Михаил Петрович любил, когда его навещали. Приходят, – значит, не забывают. Он очень обрадовался, когда утром в воскресенье сестра сказала, что внизу его ждет какой-то незнакомый мужчина.
Боровика мучила не одна болезнь. Еще в армии он заболел желтухой. Комиссовали. Нужна была диета. А тут еще и желудок дает себя знать! Но как ни придерживался Боровик диеты, все равно часто болел.
На комбинате, кроме основной работы – начальником отдела кадров, его выбрали секретарем партийной организации. Нагрузка немалая. Но уж если доверили – надо работать. И не как-нибудь, а в полную силу. Да иначе он и не умеет. Не привык. Партийная совесть не позволяет...
Михаил Петрович спустился вниз и возле окна увидел Григоренко с кульками в руках. Поймал себя на мысли, что никак не ожидал такого посетителя. С новым директором они виделись всего один раз.
– Как с планом, Сергей Сергеевич? – спросил Боровик, поздоровавшись.
Григоренко улыбнулся:
– Михаил Петрович, я пришел проведать вас, узнать о вашем здоровье, а вы – о плане...
– Поправляюсь... В норму вхожу... Диету расширяю...
– Может, в отпуск после больницы? Взять бы путевку в Трускавец или в Моршин? А?
– Нет, нет. Только не теперь... Я ведь по глазам вижу, Сергей Сергеевич, что у вас на уме другое.
– Что же, по-вашему?
– То, что и у меня, – дела комбината... Давайте о них и побеседуем.
– Ну что ж, рад поговорить по душам... Скажите, Михаил Петрович, почему комбинат из года в год отстает?
Они сели в кресла, покрытые чехлами из белого полотна.
– Причин много, Сергей Сергеевич. Одна из первых, на мой взгляд, в том, что на комбинате не было хорошего хозяина. Отсюда – неорганизованность, низкая трудовая дисциплина, расхлябанность... Затем: на первичном дроблении стоят маломощные дробилки, которые от нашего гранита расползаются по швам. Ставить мощную дробилку боятся – план сразу вдвое увеличат. С добычей тоже отстаем. Как видите, заколдованный круг.
– Все же прежний директор настаивал на установке дробилки ЩКД-8. Я читал его письма в министерство.
– Настаивал, но в главке его не поддержали. Может, и сам не очень добивался... Кадры наши знаете какие?! В карьер не каждый пойдет: работа не из легких. Идет тот, у кого трудовая книжка не в порядке. Значит – либо лодырь, либо летун, а не то и хулиган... Извините за откровенность, но так оно и есть: толку от них мало, а хлопот не оберешься. Вот и миримся. Ничего не поделаешь – план-то надо выполнять.
– Понятно, – вздохнул Григоренко, помолчал, раздумывая, а затем спросил: – Так вы за то, чтобы поставить мощную дробилку, Михаил Петрович?
– Ну, как вам сказать... Я, конечно, – за, но с нею тоже горюшка хватим. Пока установим, пока наладим, пока повысим добычу гранита... Говорю все это для того, чтобы вы знали: есть еще и третий путь...
– Какой же?
– Попросить несколько новых маломощных дробилок. Их и установить легче, и сырья для них хватит...
– Ну знаете, я не сторонник половинчатых мер... Если уж работать, то на полную мощность!
– Желаю вам успеха.
– Вы-то... поддержите?
– Безусловно... Сколько сил хватит, – виновато улыбнулся Боровик.
К ним подошла женщина лет пятидесяти с подростком.
– Вот и мои! – обрадовался Михаил Петрович. Привлек к себе жену и сына, поцеловал их. – Знакомьтесь – это наш новый директор, пришел навестить меня.
Сергей Сергеевич назвал себя и пожал мягкую маленькую руку женщины.
– Не буду вам мешать. Появится возможность, загляну еще. Не торопитесь выписываться, поправляйтесь, Михаил Петрович.
– Я провожу вас, – предложил Боровик.
– Нет, нет. Оставайтесь с семьей.
Григоренко попрощался и ушел.
4
Пентецкий по вызову директора прибыл сразу. В руках держал обшарпанную папку, из которой выглядывали какие-то тетрадки, бумаги...
– Николай Фролович, сколько строительных объектов вы ведете? – спросил Григоренко.
– Семь.
– Не восемь?
– Э-э-э... – Пентецкий открыл папку, нашел какой-то документ, быстро пробежал глазами, неуверенно сказал: – Если не принимать во внимание корпус первичного дробления и склады взрывчатки, то семь.
– Ну вот... А не кажется ли вам, Николай Фролович, что корпус первичного дробления – это главный объект? Да-да, главный!
– Я вас не понимаю... Зачем же строить корпус для дробилки, которую сняли с поставки. В этом году нам ее не получить.
– Поживем, увидим... Скажите, сколько лет вы работаете прорабом?
– Шестой.
– Шестой?! И такая механизация! Скажите откровенно: вы не любите механизацию или не придаете ей серьезного значения?
– Люблю.
– Что-то не заметно... Какое же у вас освоение средств за первый квартал?
Пентецкий стал копаться в бумагах.
– Мизерное освоение... Зима. Зимой какая работа!..
Он ничего не находил и молчал.
– Ну хорошо, тогда скажите хотя бы, сколько истрачено на корпус первичного дробления.
– Тысяч пятнадцать... двадцать. Это в прошлом году.
– Попрошу точнее.
Прораб снова стал рыться в папке.
– Как вы думаете, план второго квартала выполните? Какие объекты обеспечены материалами? Какие нет?..
– План четырех месяцев мы не вытянем. Но второй квартал выполним. Обязательно выполним!
– Каким образом?.. Носилками? Тачками?.. Бетон вам на строительство доставляют в десять часов, а то и позднее... На строительстве магазина нет бутового камня. И это у нас, где гранита – сколько угодно!
– Не пришла машина... А бетон... Мы ведь работаем с восьми.
– Бетонный завод тоже – с восьми?
– И бетонный...
– Почему бы заводу не начинать работу на час раньше?
– Так взрывы же в карьере!..
– Они заканчиваются в семь.
– Иногда позднее...
– Тогда выводите бетонщиков на работу в девять. Нельзя же заранее планировать простои! Графики ведения работ у вас есть?
– Видите ли...
– Почему нет аккордных нарядов?
«Повторяю истины, которые всем давно известны, – сердился в душе Григоренко. – Ну, а что такому скажешь нового!»
– Выдача аккордных нарядов отнимает много времени и мало что дает...
– Вы выдавали такие наряды?
– Пробовали, но ничего не вышло.
– Пробовали... А какие ваши, Николай Фролович, планы на будущее? – тихо спросил директор.
– Вы спрашиваете о квартальном плане? Я уже говорил...
– Нет, я интересуюсь вашими личными планами на будущее... До пенсии вам далеко? ..
– Шесть лет еще.
– Да-а, – разочарованно протянул Григоренко.– И до пенсии далеко, и строительства наладить не можете. Ну, мы еще вернемся к этому разговору.
«Сурово это, – подумал он, – но что поделаешь? Придется принимать и крайние меры».
5
Остапа увлекла идея – перемыть громаднейшие горы отходов. Подсчеты показали, что в них около миллиона кубометров мелкого щебня. Около миллиона!.. Он сначала сам себе не поверил. Это же двухгодичный план комбината! А затраты, по сравнению с выгодой, просто ничтожные... Только бы сконструировать мойку! Тогда с комбината потоком пойдет почти даровой щебень... Он – строитель по призванию и знает, как всюду ждут этот щебень. На железобетонных заводах без него – как на хлебопекарнях без муки... Автодороги!.. Домостроительные комбинаты!.. Не пересчитать!
Пока что он ни с кем не говорил о своем замысле. Боялся, что мечта останется только мечтой, если не удастся убедить руководство комбината. Рассказал одному только Сабиту.
– Посмотри, Сабит, – показал он чертежи. – Вот приемный бункер. Сюда будут возить отходы самосвалами. Дальше они по транспортерам направятся в моечные корыта. А оттуда, уже чистые, – в другой бункер. Затем самосвалами прямо в вагоны или на склад. Совсем не сложный процесс! Нужно только одно – достать корытную мойку. Я недавно в журнале читал о такой...
– Мало-мало понимаю, Остап. Давай делай. Ты с директором говори об этом...
– Ну, так сразу и к директору!
– К кому же? Директор разрешит, начинать можно. Не разрешит, твой план верблюд без горба!
– Да я знаю. Конечно, нужно к директору, но еще рано. Пока нет чертежей, расчетов, пока не все продумано как следует и, главное, нет мойки, нечего беспокоить директора... Ты мне поможешь, Сабит?
– А что нужно? Класть кирпич – в этом я мало-мало разбираюсь... Забивать костыль в шпала – тоже... А чертеж делать...
– Чертежи я возьму на себя. Вот мойку – ее одному не сделать. Здесь руки нужны. Такие, как у тебя, Сабит. Ну, и мои тоже.
– Если только руки...
– Вот и хорошо... Смотри. Вот это – первый эскиз.
Они склонились над белыми листами плотной бумаги и так увлеклись, что не заметили, как в комнате потемнело. Работа захватила обоих. Самые скромные подсчеты давали колоссальную цифру – миллион кубометров щебня. И это при том условии, что в отходах его только пятнадцать – двадцать процентов, как получилось у Остапа после перемывки взятых на пробу десяти килограммов. Ну, а если больше?
Они не услышали, как тихо приоткрылась дверь и в комнату вошла девушка с маленьким чемоданчиком.
– Привет, ребята!
– А-а, Светлана! Привет. Ты к Вано?
– Да.
Светлана улыбнулась, и на ее лице весело проглянули мелкие, едва заметные веснушки. Они так ей шли, что без них трудно было даже представить девушку.
Чувствовала она себя здесь как дома. Порылась в шкафу, достала носовые платки Ивана, грязные носки, майки, свитер, кинула все это в чемоданчик.
– Где же мой?
– Кто – мой? – раздраженно кинул Сабит.
– Как кто? Не ты, конечно! Иван.
– Вано! Ах, Вано!.. Мало-мало знаю. К Марина пошел...
– К Марине?.. Ишь чего выдумал: все знают, какая Марина... Ты что – смеешься надо мной? Или дурака валяешь?
– Зачем дурака, – рассердился Сабит. – У него не только Марина, еще жена есть!
– Жена? Откуда ей взяться?.. Ты говори, Сабит, да не заговаривайся. Он же сказал, что не женатый!.. – Девушка побледнела. Пристукнула крышкой чемодана.
– Говорю, – значит, знаю!
– Вот как!.. Ну, смотри, если наговариваешь, глаза выцарапаю! – И, хлопнув дверью, выбежала из комнаты.
– Зачем ты так, Сабит? – укорил его Остап. – Может, Иван вовсе не к Марине пошел.
– К Марина! Я знаю. Сам сказал... А мне шибко все надоел! Придет, сядет – до полночи шепчутся... Иван ничего серьезно не думает, она напрасно надеется.
– Значит, влюбилась, Сабит. Подожди, и ты влюбишься.. .
– Я?! Никогда! Нельзя им верить!.. Клятва дает, обещает, обещает, а потом за другого – прыг!...
Остап побледнел, опустил глаза. Слова Сабита больно ударили его по сердцу.
Сабит заметил состояние друга и замолчал. Он ни разу не спросил Остапа о его отношениях с Зоей, но все понял из разговора перед домом Комашко и сейчас мысленно корил себя за то, что неосторожно задел его свежую рану.
– Да брось, Остап, волновать себя! – не удержался все-таки Сабит, увидев боль в глазах товарища. – Зачем сердце терзаешь! Не хотела ждать, – значит, не любила! Вон, помнишь, жены декабристов за сколько тысячи верста поехали к мужьям... И расстояний, и время, и каторга не пугал их... Зачем думать о такой, что из армии дожидать не могла...
