Текст книги "За любовь не судят"
Автор книги: Григорий Терещенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
– А если я тебя попрошу... остаться.
– Попросишь?
– Да. Прошу тебя. Я знаю, как тебе было бы тяжело уехать отсюда, расстаться со своим коллективом...
Он взял ее руку и крепко сжал. Лицо Зои покрылось румянцем, сердце стало биться часто-часто, и глаза засветились радостью и счастьем.
– Ты подумай, Остап... Обо всем подумай...
– Зоя!.. Милая моя Зоя! Все эти годы, где бы я ни был, ты всегда была со мной. Думал о тебе... Ведь я люблю тебя!.. – Остап бережно обнял и прижал ее к груди.
– Что ты делаешь? На нас смотрят, – прошептала Зоя, даже не пытаясь освободиться из рук Остапа. Своего Остапа...
Глава двенадцатая
1
Секретарь горкома партии осмотрел ЩКД-8 и спустился на площадку.
– Ну и молодцы! – обратился он ко всем присутствующим. – Сколько же теперь будете давать щебня?
– Около миллиона кубов в год, – ответил Григоренко.
– Миллион кубов!.. Цифра солидная!.. Мы теперь многое стали измерять миллионами... Здорово! Не правда ли?
– Конечно, здорово, – согласился Григоренко.
Через прозрачную крышу лился яркий свет, наполняя все помещение радостным праздничным сиянием. Григоренко взглянул на секретаря. Несомненно, цех ему понравился.
– А как с планом по дроблению? – спросил Громов.
– В эту декаду – на сто сорок процентов!
– Что ты говоришь! – воскликнул Громов. – Так ты же обогнал Клинский комбинат! А ведь Лотов твои нововведения считал пустыми затеями, не больше.
– Лотов живет свободно, широко, – ответил Григоренко.– Да что там... Один такой карьер в министерстве. Сам министр им занимается...
– Подумать только – на сто сорок! – повторил Громов.– Теперь посыплются на вас премии!
– Кому посыплются, а кому и нет!
– Как это так?
– Да вот так... Кое-кто премию получит... Может, даже тот, кто и рук к дробилке не приложил. А строители, которые работали здесь до седьмого пота, ничего не получат! Ни месячных премий, ни квартальных, ни тринадцатой зарплаты!..
– Почему?
– Закон не велит... Строительство мы ведем хозяйственным способом. А строители могут получать премии только тогда, когда досрочно вводят в эксплуатацию предусмотренный титулом объект. Наш же – не предусмотренный... Вот и останутся они без премии. Хотя потрудились на славу!
– А вы поставьте этот вопрос перед главком! – сказал Громов.
– Уже ставили. Безрезультатно.
– Министру напишите. В партийные органы!..
– Конечно, мы за строителей будем бороться. Они у нас работают больше на энтузиазме!..
– Это хорошо... Энтузиазм – всегда великая сила!
– Да, безусловно. По-моему, в последнее время мы слишком много рассуждаем о материальной заинтересованности и забываем о моральной стороне дела... О гордости за бригаду, за цех, предприятие! О патриотизме забываем... Будто стыдимся об этом говорить. А почему? Разве дело в рубле? Люди ведь думают иначе. По субботам и воскресеньям добровольно приходили на строительство. Разве рубль это определял? Конечно, нет. Высокая сознательность!..
– Все же премию строителям за дробилку надо выхлопотать! – проговорил секретарь.
– Вот вы, Георгий Михайлович, тоже видите, что значит для нашего производства такая дробилка, – ухватился Григоренко. – А знаете ли вы, с каким страхом мы ждем, внесут ли ее в конце года в титул? Ведь деньги на нее мы взяли с других объектов!
– Но ведь известно, победителей не судят! Директор – хозяин...
– Хозяин!.. —Сергей Сергеевич горько усмехнулся.– Разве это так? После выхода «Положения о социалистическом предприятии», иными словами – о правах директора, пришло сто девятнадцать директив в дополнение и изменение. Эти коррективы так сузили права директора, что он снова оказался механическим исполнителем распоряжений сверху, из министерства!
– Ну-ну, кое-что и вам осталось, – улыбнулся Громов и сразу посерьезнел: – Не сможете сами добиться– мы поддержим.
– Спасибо!
– А какие теперь планы? На будущее.
– Очередь за вторичным дроблением. Сейчас за него возьмусь. После пуска мощной дробилки узкое место – здесь.
– Будете реконструировать?
– Нет!
– А как же? – удивился Громов.
– Вот уже более двадцати лет вторичное дробление держится у нас на реконструировании без проектов. Кто что придумывал, то и лепил. Такого намудрили, что не разобраться – что к чему. Так что будем строить новый завод вторичного дробления по последнему слову техники. На всех узлах, требующих оперативного контроля, поставим телевизионные установки...
– Телевизионные? – переспросил секретарь.
– Да. На передовых предприятиях они уже применяются. Потом и лазерную технику начнем использовать.
– И когда же вы намечаете закончить это строительство?
– Быстрее, чем предполагают в главке.
– А конкретно?
– Года через полтора-два.
– Да-а, молодцы! Надо будет и Лотову подсказать, чтобы автоматизацию побыстрее внедрял. А теперь показывай мойку. Хорошо работает?
– Еще как!..
Громов с интересом осмотрел весь комплекс машин и механизмов, а затем спросил:
– Где тот парень, что все это придумал?
– Еще в больнице.
– Жаль. Хотелось бы с ним познакомиться. Знаете, меня подчас вот что удивляет: всюду у нас инженеры, немало людей с высшим образованием, и вдруг – рабочий находит такое, что должны были давным-давно сделать дипломированные специалисты. Почему так происходит?
– Не думал над этим. Вероятно, потому, что рабочий ближе к производственному процессу, чем инженер. Рабочий своими руками все перепробует, а мы – лишь на бумаге. Да, кроме того, и голова должна быть на плечах! Не так ли? А Остап Белошапка имеет среднее техническое образование.
– Он комсомолец?
– Да.
– Подготовьте документы, чтобы его отметить. Думаю, что он вполне заслужил, чтобы мы о нем позаботились...
– Конечно.
– Вот, пожалуйста, живой пример, какая у нас молодежь. Кое-кто из старшего поколения не скупится порой обвинить молодежь в легкомыслии, в том, что способны, мол, только длинные прически отращивать. Будто мы все в их возрасте были образцовее да разумнее. Конечно, в семье, как говорится, не без урода. Но все равно – будущее принадлежит таким, как ваш Белошапка.
– Полностью с вами согласен.
– Боровик тоже в больнице? – спросил Громов.– Хороший человек, но вот здоровье... Готовьте новую кандидатуру на должность секретаря. Скоро ведь отчетное собрание.
Уже подойдя к машине, Громов вдруг спросил Григоренко:
– А не думали вы о том, чтобы наладить выпуск гранитных плит?
– На ближайшие два года не намечали.
– Жаль, – сказал секретарь. – До войны здесь художественное ремесло процветало. Но откуда теперь таких специалистов взять?
Громов попрощался и уехал. А Григоренко, долго еще о чем-то раздумывая, смотрел вслед его машине.
2
Арнольд,Иванович был в приподнятом настроении. На полном холеном лице предупредительная улыбка. Черный костюм тщательно отутюжен, галстук завязан большим модным узлом. Но от сурового взгляда Григоренко улыбка стала как бы сползать с лица Комашко и застыла растерянной ухмылкой.
– Победа за нами, Сергей Сергеевич! – воскликнул Комашко. – Думаю, что поздравлений вы уже наслушались?
– Вы о какой победе? – холодно спросил Григоренко.
– Известно о какой. Мы же заработали переходящее Красное знамя Совета Министров СССР и первую денежную премию. Только что мне звонил Соловушкин. Разве он вам ничего не говорил?
– Нет.
– Собственно, ничего странного... Все нормально. Он сообщил, что я назначен директором комбината, на Дальний Восток. Ну, попутно сказал и о знамени.
– Это хорошо, что отсюда... назначили. Мы с вами все равно не сработались бы. Стиль вам менять надо... – посоветовал Григоренко и подумал, что откровенный разговор с главным инженером не получится.
Комашко засмеялся:
– Интересно. То же самое я хотел посоветовать и вам. Слишком много шума. Миллион!.. Миллион!.. А на следующий год какой вам план дадут, знаете?
– Знаю.
– Два эшелона в сутки! Вы заведете комбинат в такой тупик, из которого не выбраться. За три года все отходы перемоете, и что потом? А к тому времени вам запланируют два миллиона с гаком. У вас только гак останется. Вот перспективы вашего стиля руководства.
– Интересно вы мыслите. Как истинный экономист!
– Все экономисты существуют знаете для чего? Наши, то есть те, кто внизу, должны доказывать тем, которые вверху, что они дают план завышенный. А те должны доказывать нам, что, наоборот, у нас план заниженный. Так было, так есть и так всегда будет.
– Ну, а если бы все директора так мыслили и скрывали бы резервы? Куда бы наша экономика двигалась?
– Вы о себе думайте. Надо уметь работать, сообразуясь с обстановкой.
– Что еще скажете?
– Это мой вам добрый совет.
– Выкладывайте тогда всё.
– Я говорю с вами от души...
– Нет, не от души. Если бы так, то рассказали бы, почему анонимки на меня строчили.
– Да за кого вы меня принимаете? Сроду анонимок не писал.
– Писали!
– Ложь!
– Вы писали рукой своей матери.
Комашко опустил голову и глухо сказал:
– Неправда!
Сергей Сергеевич вынул из стола письмо, написанное Юлией Варфоломеевной Зое, потом – анонимку, которую ему дал Громов.
– Как же вы, такой изворотливый и предусмотрительный, не учли, что существует на свете экспертиза?
Комашко мгновенно побелел. Лысина покрылась капельками пота. Куда только и девался весь его апломб.
– Сын за действия матери не отвечает. Предъявляйте свои претензии ей.
– Ладно. Передам материалы следственным органам. Пусть привлекут ее к ответственности за клевету. Вас это устраивает?
Комашко еще больше сник.
– Сергей Сергеевич!.. Вы же добрый человек. Прошу вас – не делайте этого. Простите старую женщину. – В голосе Комашко послышались жалобные нотки. – Этими днями я уеду. Совсем. И мать заберу...
Григоренко перебил его:
– Ну ладно. Хватит об этом. Не то на самом деле расплачетесь.
Комашко тотчас приободрился.
– Правда? Благодарю. От всего сердца благодарю.– И сразу переменил тон: – Впрочем, мы с вами квиты! Вы мне тоже немало неприятностей доставили. Кем я был у вас? Главным инженером? Как бы не так! Козлом отпущения, вот кем!.. Вы со мной не считались! Вы разбили мою семейную жизнь! Где моя жена? К бывшему уголовнику ушла, к вашему выдвиженцу...
– Я-то здесь при чем? – удивился Григоренко.
Но Комашко совсем разошелся. Голос его звучал уже на весь кабинет:
– Да вы со мной ни разу откровенно не поговорили. А я ведь ваш заместитель!.. Заместитель?.. Числился только... Вы у меня из-под самого носа даже любовницу увели...
– Что?! – вспыхнул Григоренко и поднялся во весь рост. – Что ты сказал? Любовницу?.. Ты об Оксане Васильевне говоришь? – он не заметил, как впервые за все время их знакомства перешел на «ты».
Комашко отступил на шаг.
– Кого же еще? Конечно, ее, – голос его дрогнул,– Оксану Васильевну...
– Она была твоей любовницей? Ну, говори! Только честно. Как мужчина!.. – И совсем тихо добавил: – Прошу вас, Арнольд Иванович! Скажите правду...
Комашко зло взглянул на Григоренко, который стоял за столом со сжатыми кулаками, потом с деланным вниманием стал рассматривать массивный золотой перстень на безымянном пальце своей левой руки. Наконец произнес:
– Видите ли... Пока между нами ничего не было... Но, думаю, все могло бы получиться. Если бы не ваше появление здесь...
– Это – честно?
Комашко поднял глаза:
– Ну, знаете, Сергей Сергеевич, не такой я все же подлец, как вы позволяете себе обо мне думать!.. Говорю так, как есть.
Григоренко опустился в кресло.
– Спасибо за откровенность. Я вас больше не задерживаю... Дела можете передать Драчу.
– Драчу? – удивился Комашко, но тут же пожал плечами, какое, мол, мне теперь до этого дело. – До свидания!
Он протянул руку, но она повисла в воздухе.
3
Елизавета Максимовна была приятно поражена, когда, приехав из больницы, вошла в квартиру, – все здесь было чисто, прибрано. Она думала, что работы не на один день хватит, пока наведет порядок после долгого отсутствия. Но оказывается, ошиблась. «Кто же здесь хозяйничал? – раздумывала она. – Неужели это та раскосенькая девчушка...»
– Пап, а теперь Люба будет приходить к нам? – спросила за ужином Иринка. В голосе ее чувствовались огорчение и тревога.
– Не Люба, а тетя Люба... А вот будет ли она приходить к нам или нет, об этом надо у нее самой спросить,– посоветовал Сергей Сергеевич и посмотрел на мать. Но та лишь легонько улыбнулась.
– Мы же вместе уроки готовили, а теперь...
– Теперь тебе помогать буду я, – прервал ее отец.
– Ха! Разве ты сможешь? Ты все забыл. А с тетей Любой так было хорошо!
– О какой это вы Любе говорите? – проговорила Елизавета Максимовна. – Случаем, не о той, которая приносила мне передачи?
– И часто она у тебя бывала? – удивленно спросил Сергей Сергеевич.
– Каждый день. Молоденькая такая, приветливая...
«Когда это она успевала? Я же просил – бывать в больнице раз или два в неделю, а она каждый день».
В это время трижды звякнул звонок.
– Тетя Люба пришла! – крикнула Иринка и бросилась открывать двери.
Переступив порог, Люба заметила на вешалке пальто Елизаветы Максимовны и тут же отступила, видимо, намереваясь уйти. Но Елизавета Максимовна подошла к ней, нежно обняла.
– Заходи, заходи, моя милая. Я очень благодарна тебе за все.
– Добрый день. С выздоровлением вас!
Щеки девушки пылали.
– Раздевайтесь, Люба. Поужинаете с нами.
– Спасибо. Я уже ужинала. Только на минутку забежала, Иринку проведать.
– Тетенька Любочка, а вы еще к нам придете?
– Приду, Иринка, приду. А сейчас меня дома ждут.
– Сереженька, проводи девушку. Стемнело ведь.
– Нет, нет, что вы, я сама дойду, – запротестовала Люба. – До свидания!
Когда Люба ушла и Иринка отправилась спать, Елизавета Максимовна сказала сыну:
– Вот такую бы тебе женушку, Сереженька!
– Скажете, мама, такое. Ей ведь всего двадцать лет. Девочка!..
– Ну, смотри, сынок, тебе виднее...
4
Остап идет, гордо расправив плечи. Правда, слегка припадает на правую ногу. Чтобы это меньше бросалось людям в глаза, он с силой опирается на самодельную палку. В конце коридора заглянул за стеклянную перегородку. Хотел было произнести привычное: «Привет, Люба! Привет, секретарь!» Но, удивленный, застыл на месте. За Любиным столом сидела незнакомая женщина.
Остап вежливо поздоровался и кивнул на дверь директорского кабинета:
– Один?
– Один... Вы по какому делу?
Но Остап уже открыл дверь, переступил порог.
– Сергей Сергеевич, можно к вам?
– Остап Вавилович!.. – Григоренко положил ручку на бумаги, вышел из-за стола. – Заходи! Заходи!
Крепко пожали друг другу руки. Посмотрели один другому в глаза. Улыбнулись.
– Рад, что ты наконец поправился. – Григоренко, как близкого друга, обнял Остапа за плечи. – Твоя мойка работает на полную мощность. Из главка шлют похвальные грамоты. Люди к нам за опытом едут. Это ведь чудесно! Пошли, сам увидишь, как работает.
– А где Люба? – спросил Остап.
– Ушла на строительство. Никак не мог удержать. А работник она чудесный...
– Какие еще новости у нас на комбинате?
– Вообще-то, об этом я не имею права говорить, но тебе скажу. Знаешь, Лисяк пошел в милицию и все рассказал. И как двигатель украли, куда и кому карбюраторы сплавляли, и как Капля подговорил Сажу поджечь дом деда Шевченко...
– Лисяк? Сам?..
– Да. Сначала он, правда, со мной посоветовался. Сказал, что желает навсегда избавиться от всего, что тяготит душу, что хочет жить новой жизнью, такой, какой ты, Остап, живешь. Так и сказал. Понимаешь? – Григоренко немного помолчал. – А знаешь, кто руководил всей шпаной? Капля и Сажа. У Капли в долг брали, ну, он их и использовал потом, как хотел. Почувствовав, что тучи над ним сгущаются, Капля удрал. Поймали его где-то в Омске. Сейчас идет следствие... А Лисяк работает за двоих. И говорят, что чарку обходит за тридевять земель. Видишь, что ты сделал с человеком. Это, скажу тебе, пожалуй, самая большая наша победа! Твоя победа!
Подошли к окну. На скамейке, под кленом, сидела Зоя, в руках у нее роскошным букетом пылали кленовые листья.
– Вдвоем, значит, пришли? – спросил Григоренко.
– Да, вдвоем.
– Почему же она не зашла?
– Стесняется.
– Чудесный она человек. Желаю вам счастья!
– Спасибо. Только неудобно как-то получается. Все в городе болтают, что чужую жену украл.
– Пускай болтают, – ответил Григоренко, – за любовь не судят. Так в народе говорят.
Остап неотрывно смотрел в окно на Зою. Григоренко взглянул на него и проникновенно, словно благословляя по-отцовски, произнес:
– Вам теперь жить да жить вместе. У вас теперь даже кровь одна...
– Мне сказали... Я так благодарен... Но суть не в этом...
Остап умолк и опять посмотрел на Зою. Она продолжала складывать кленовые листья в букет. Словно почувствовав взгляд Остапа, Зоя подняла глаза и радостно улыбнулась ему.
– Да, понимаю... Не в этом суть... – тихо повторил Сергей Сергеевич и подумал: «Счастье их в том, что они нашли друг друга. Нашли! ..» Потом, тепло улыбнувшись, сказал: – Ну, иди... Иди к ней. Она, наверно, заждалась тебя!
Белошапка пожал Григоренко руку и вышел. Стоя у окна, Сергей Сергеевич видел, как Остап спустился с крыльца и, прихрамывая, торопливо направился к скамейке. Зоя поднялась ему навстречу. Они что-то сказали друг другу, затем обернулись и приветливо помахали Григоренко. Он кивнул им и тоже поднял в приветствии руку. Потом долго еще стоял и смотрел вслед, пока они не скрылись в золотистом осеннем листопаде.
5
Григоренко подвинул к себе альбом-календарь. Пробежал глазами записи. Все, что наметил на сегодня, кажется, выполнил. Хотя... «Сейчас придет начальник снабжения. Вот с него и начну...» Открылась дверь. Вошел Файбисович. Он степенно подошел к столу, опустился на стул.
– Сегодня у меня на подпись только два документа. Опять нашу заявку на трубы срезали. И рукавицы противовибрационные никак не могу выбить. Третий запрос пишу в главк, но ответа все нет и нет. И куда они наши запросы девают? Раньше хоть отвечали, а теперь и этого не делают.
Сергей Сергеевич внимательно прочитал письма. Подписал.
Файбисович стал было подниматься, но Григоренко его остановил:
– Лев Давидович, а что, если мы организуем для рабочих бесплатные обеды?
– Ой, что вы!.. – взмолился Файбисович. – Боюсь, из этого у нас ничего не выйдет.
– Почему вы так думаете? Мы согласуем все с профсоюзом. Пусть наш рабочий знает, что его ждут здесь не только производственные обязанности, но и добротный обед.
– Это дело сложное, – не сдавался Файбисович.– Это вам не ночное питание: два стакана кофе и булочка. Ведь у каждого свои требования, свои вкусы. Попробуй, угоди... Один ест все, а другому диету подавай.
– Вы слишком усложняете, Лев Давидович. Введем меню-заказы, и каждый сможет заранее выбрать себе блюдо по вкусу. Как в санаториях. А если не заказал – получай по общему меню.
– Но ведь карьер не санаторий, Сергей Сергеевич!
Резко зазвонил телефон.
– Хорошо, Лев Давидович, мы еще вернемся к этому разговору. А заявку в долгий ящик не откладывайте. Прошу помнить, что проект развития комбината будет утвержден на техническом совете. До свидания.
Григоренко взял трубку.
– Здравствуйте! – едва расслышал он.
Сергей Сергеевич механически ответил: «Добрый день!» – и только потом до его сознания дошло, что звонит Оксана Васильевна.
– У меня к вам просьба. Последняя...
Григоренко хотел ответить спокойно, но не смог. Горло перехватило. Глухо спросил:
– Какая?..
Трубка некоторое время молчала. Но вот откуда-то издалека послышался голос Оксаны Васильевны:
– Помогите мне приобрести билет на московский поезд. Оказалось, что сегодня это невозможно. А вы знаете начальника вокзала...
– Да, знаю, – машинально ответил Сергей Сергеевич. – Погодите, а почему на московский? Вы что – в командировку уезжаете?
– Нет, я уже не работаю. Уезжаю отсюда... Совсем...
Григоренко показалось, что она вот-вот заплачет.
– Как это совсем?.. Почему? Зачем? – спрашивал он, не скрывая волнения и понимая, что говорит совсем не то, что нужно.
– Так будет лучше... Прошу вас, помогите...
– Вы откуда звоните?
– Из автомата... Здесь, в зале ожидания...
– Хорошо, я вам помогу! Подождите! – решительно сказал он и положил трубку.
6
Возле вокзала сновали люди. Вечерело. От асфальта поднимался морозный дымок.
– Я недолго, – бросил на ходу Сергей Сергеевич шоферу и почти вбежал в помещение вокзала.
У билетных касс очереди. Шумно.
Навстречу ему шел парень: высокий, чубатый, глаза голубые. Вежливо поздоровался и спросил:
– Вы меня не помните?
– Нет, – ответил Григоренко и подумал: «Как бы не помешал встретиться с Оксаной».
– Когда-то я работал у вас бурильщиком вместе с Сажей. Но вы нас уволили. Помните?
Григоренко пожал плечами.
– Хочу попросить у вас прощения... Это я вам кашу в кепку положил. Теперь совесть мучит: для чего такую пакость хорошему человеку сделал?
Григоренко молчал.
– Но это еще не все, – каялся парень.– Один раз я даже на квартире у вас был... Догадываетесь зачем?
– Нет.
– Ну как же? Разве забыли про канистру со спиртом? Это я вам принес.
– Для чего?
– А черт меня забери, если я знаю. Приказал главный – я и занес...
– Комашко?
– Да. Только потом я понял, что через меня вам свинью хотели подложить.
– Поздно понял. Хотя – лучше поздно, чем никогда.
– Вот и я так думаю. Как увидел вас, сразу и подошел. Если можете – простите меня, дурака!
– Так и быть, прощаю, – сказал Григоренко и с интересом посмотрел на чубатого. – Сейчас ты где?
– В Комсомольске, на курсах электросварщиков.
– А твои дружки?
– Разъехались. Роман Сажа на автомобильном работал, да, видать, проворовался.
– До сих пор за ум взяться не может? Жаль... Закончишь курсы, возвращайся к нам. Примем... До свидания!
– Спасибо! – обрадовался парень. – Обязательно приеду. Желаю вам успеха!
Оксану Васильевну Григоренко заметил издалека. Она одиноко стояла у телефона-автомата и смотрела в в окно. Рядом с нею, у ног – два больших чемодана, в руках – черная сумочка. Одета была по-зимнему, – видно, подумала, что в Москве значительно холоднее, чем в Днепровске. Ей удивительно все шло – черная каракулевая шубка с белым воротничком, такая же белая шапочка, из-под которой выбился густой светло-пепельный локон, изящные сапожки подчеркивали стройные линии ног.
Он остановился. Их разделяло каких-то десять шагов, но она его не видела. Была такой же, как всегда, сколько он ее знал, – красивой и гордой. Однако лицо было грустное, осунувшееся, будто ее мучит тупая безысходная боль.
Григоренко подошел тихо, не сводя с Оксаны Васильевны взгляда.
– Добрый вечер...
Она вздрогнула от неожиданности, посмотрела на Сергея Сергеевича каким-то погасшим взглядом и сразу же опустила глаза.
– Доброго здоровья, Сергей Сергеевич. Я думала, что вы уже и не приедете... Спасибо вам!.. – Оксана Васильевна заторопилась, стараясь все сразу объяснить. – Вот видите, с такими вещами ни в очереди стоять не могу, ни отлучиться. К тому же объявили, что билетов на всех не хватит... А мне обязательно нужно уехать...
И во взгляде, и в голосе Оксаны Васильевны чувствовался душевный надлом. Сергей Сергеевич видел: за несколько дней она похудела, как после тяжелой болезни, под глазами залегли тени, даже губы, всегда розовые, свежие, теперь казались серыми, – их давно не касалась губная помада... Ему стало нестерпимо жаль ее. Это он, именно он виноват во всех ее страданиях.
Григоренко взял Оксану Васильевну за руку, выше локтя.
– А может, не следует вам уезжать?
Она удивленно посмотрела на него. Потом, словно доказывая и себе самой и ему, стала опять торопливо объяснять:
– Как это не уезжать?!.. Нет, нет, я должна ехать... Иначе нельзя... Для меня знакомые уже и работу подыскали... Хорошую...
– Работа не волк...
– Не понимаю вас.
– Что же тут непонятного, Оксаночка? – Он ласково сжал ей руку. – Я здесь... И без вас я не могу... Понимаете? .. Не могу!.. То, что произошло, – недоразумение. Да, недоразумение, в котором виноват я... Понимаете, я... Простите меня...
Оксана Васильевна молчала. Она смотрела на Григоренко широко открытыми глазами, в которых туманились слезы и вместе с тем сверкали искорки надежды...
– Правда? – спросила она вдруг еле слышно.
– Правда!.. Конечно, правда... Хочешь – я поцелую тебя вот здесь, при всех? Чтобы ты поверила... Сразу и навсегда!..
Оксана Васильевна улыбнулась сквозь слезы, какой-то беззащитной улыбкой ребенка.
– Нет, здесь не нужно... Не здесь... Я верю... Как я ждала этой минуты... Любимый мой!.. Иначе и не могло быть, ведь правда?..
Григоренко взял чемоданы, и они вышли на привокзальную площадь.
На темно-синем вечернем небе вспыхивали первые яркие звезды.
