Текст книги "Дети, которые хотят умереть (СИ)"
Автор книги: Григорий Гаd
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
– Не спеши, – вместо предсмертного сипа слышит Рита у самого уха. И чувствует господина за спиной, в то же время руки Андрея ни разу не отпустили Риту, будто он, как бестелесный призрак, прошел сквозь меч и наложницу. Но призрак не может дышать тебе в ухо так жарко.
– Держи вакидзаси параллельно полу так, чтобы лезвие не дрожало, – говорит господин. – Острие меча показывает, насколько ты невозмутима. Если острие трясется – значит, самурай не владеет собой. И тем более не владеет мечом.
Никаких сверхусилий, как с братом. Лишь легкие уверенные движения. Вместе с господином Рита быстро, почти не сгибая обе руки, заносит меч над головой. Клинок снова летит в Андрея сверху, но неуловимый господин тут же смещается к правому плечу Риты.
– Не спеши, – бесстрастно повторяет Андрей. – Наклони острие ниже рукояти. Это позиция для режущего удара вниз, но, если противник ударит раньше, его меч соскользнет по лезвию, не поранив твоей головы.
Все это сильно отличается от того, как учил Риту брат.
Полгода назад холодным вечером Рита потянула к Стасу руки. Было это на следующий день после того, как Стас позволил Рите обнять его, после того, как брат и сестра спали вместе раздетыми на одном тюфяке. Рита раскрыла объятия, но Стас отмахнулся от нее и ткнул в сестру ножнами с катаной.
– Живо бери, – сказал брат. – Ты обязательно научишься владеть истинным мечом. Иначе я сам вспорю тебе живот.
Брат не говорил так много слов, как господин.
Брат рассекал ладонью воздух.
Брат кричал:
– Руби!
После четырех широких взмахов Рита уже не могла поднять меч, руки ее повисли как плети, спина сгорбилась, и острие длинного клинка уткнулось в пол. А брат продолжал кричать:
– Руби!
Брат снова требовал от Риты невозможное. Как в легенде о южанке.
Давным-давно благородному князю с диких южных земель привезли новую наложницу. Кожа ее была черна словно пепел, а пухлые губы и язык были ярко-розовыми. Тонкая как травинка и мягкая как персик, наложница увлекла князя, и он подолгу с ней забавлялся.
Здесь и сейчас Андрей берет локти Риты и слегка их разводит:
– Когда начнешь рубить, своди локти и не держи крепко меч. Так в момент удара ты сможешь усилить хватку.
Прошлое снова шагает об руку с настоящим. Вечер полугодичной давности бежит за тобой.
Тогда под гневным взором брата Рита тяжело дышала и силилась поднять катану. Стас наклонился к ее уху и крикнул не сдерживаясь:
– Руби же, заберут тебя демоны!
Согласно легенде, однажды у благородного князя гостил сегун. Господин господ посмеялся над прислуживающей за столом южанкой и, назвав ее чушкой, удалился. Оскорбленный князь велел наложнице смыть с кожи срамной черный цвет до заката.
В настоящем у Риты нет другого выхода, как стать сильной.
Здесь и сейчас Андрей медленно опускает ее руки, одновременно сгибая в локтях. Клинок совершает круговой взмах, удаляется от тела вначале и приближается в конце. Если бы господин переместился вперед, лезвие рассекло бы его на последней трети движения.
Не смотри в увлеченные глаза господина.
Не произноси даже мысленно такие слова, как благодарность, желаю, возьми меня, поцелуй.
На закате благородный князь явился в покои черной наложницы. С ложа утех на изогнутые арабески шелкового ковра стекала кровь. Хлопья темной кожи плавали в красной луже на светлой постели. В центре покоилась нагая южанка, ее бедра, ее блестящие груди, ее тонкая шея, ее гладкое лицо стали рыхлыми, мокрыми и сочно-розовыми. Из волокнистых тканей оголившихся розовых мышц сбегали сотни красных ручейков.
Говорят, южанка смогла избавиться от срамного цвета, только соскоблив его вместе с кожей.
В прошлом Рита видела только один путь избавиться от срамной слабости – соскоблить ее мечом вместе со своей жизнью.
– Руби, слабая кукла!
От резкого крика брата в ухо Рита едва не упала. Стас разгневался, и Рита попыталась решить проблему как умела.
Молча она перехватила катану острием клинка вниз от мизинца, дрожащие руки вскинули тяжелый меч и резко опустили. Клинок упал, острый конец коснулся живота Риты.
Никогда конец срамной слабости не был так близко.
Но брат резко пнул по клинку. Риту и катану отбросило прочь друг от друга.
Сталь зазвенела по бетону, Рита упала и потрогала косую царапину возле пупка в распоротомкимоно.
Прежде чем сестра встала, Стас сел на нее верхом. Стальные пальцы брата сжали ее левую грудь так сильно, что она чуть не потеряла сознание.
– Ты принадлежишь мне! – закричал брат и ударил кулаком Риту в скулу. – Никогда не смей портить мои вещи! Слабая дрянь, ты поняла? Поняла, что ты моя вещь?
И брат стал лупить сестру, тяжелые кулаки сверху месили тело словно яичный желток для Ритиной краски. Рита вопила, слабые руки тщетно пытались остановить удары, тонкая поясница извивалась под братом. Стас держал ее, бил, орал «не смей», «слаба», «кукла», «моя», из его черных глаз брызгали слезы. Щеки и лоб тряслись.
Пытаясь защититься, Рита уперлась ладонью в промежность Стаса. Словно в ответ хакама на паху брата стали влажными и липкими. Стас тяжело задышал и прекратил бить. Затем вдруг упал на Риту. Вдавился всем тяжелым телом в сестру.
Рита обхватила руками спину брата. Тонкие губы наложницы прижались к мускулистой шее. Стас уперся в бедра сестры отвердевшим низом живота и засопел ей в плечо.
Наказание закончилось, и Рита перестала на что-либо быть способной. Кроме как лежать на полу и ощущать трение друг о друга сломанных ребер, тяжесть сверху, соль братских слез на разбитых предплечьях, кровоподтеках на лице, царапине возле пупка. Соль проникала внутрь ран, жгла.
Тогда Рита мечтала, чтобы брат никогда не оставил ее и не прекратил обдавать кипятком своей силы.
Здесь и сейчас Рита не имеет права быть слабой. Ведь брата больше нет с ней.
Клинок замирает перед Ритой, Андрей вплотную прижимается к ее спине, чтобы не отпустить локти наложницы.
– Мы закончили извлечение и рассекание, – говорит Андрей, – теперь повтори без мен…
Но Рита подает голову назад, ее тонкие губы останавливаются совсем близко у раскрытого рта Андрея.
– Наверно, невыразимо сложно – обладая такой опасной силой, не поддаться настроению и не разбудить того дерзкого, кого бы ты на самом деле хотел не рассекать клинком, а подчинить, – тихо говорит Рита. – Или дерзкую, а?
В ответ Андрей опускает взгляд и неожиданно стонет:
– Вчера на вылазке я не сделал этого. Я позволил дайме разбудить Видждан-сан. Я позволил Лису-сан разбудить Апостолову-сан. Имел я право им мешать? Я мог остановить всех, но ничего не сделал. Кусок мяса – сказал Лис про Видждан-сан. Вещь. Добыча дайме.
– Вот как, – говорит Рита, – Видждан-сан и Апостолова-сан. Ты бы желал сразу обеих?
Лицо Андрея краснеет, он озирается на гляделку.
– Спасти? Да… Это недостойно, знаю, – шепчет господин, – я не был в долгу перед ними, значит, не мог их защитить. Но… Стоит мне закрыть веки… то вижу гневные янтарные глаза Апостоловой-сан.
– Вот как, – говорит Рита, – таки обеих. Но Апостолову-сан больше. Это потому что она была светленькой? Или рослой, почти как господин, а?
– Амурова-сан, – вдруг говорит Андрей, – тебе тяжело? Почему ты трясешь мечом?
Клинок вакидзаси в руках Риты так дрожит, что острие нельзя поймать взглядом рядом ни с одной из сотен пылинок, танцующих в солнечных лучах. Но это ничуть не значит, что Рита не владеет собой. И тем более – не владеет мечом!
– Вот как, – говорит Рита, – господин, а может потому, что Апостолова-сан могла драться катаной, а?
Андрей отпускает локти Риты и встает перед ней. Трясущийся клинок вакидзаси целит ему то в грудь, то в плечи, то в рот.
Из тени в углу рядом со шкафом высовывается красно-рыжая шевелюра. Невозможно не узнать идеал из прошлого. Это грубое лицо с черными глазами. Эта мускулистая шея.
Голова господина вдруг склоняется в легком поклоне. Вроде бы стоит немного выше поднять вакидзаси – и лезвие рассечет бледный лоб надвое. Но наивно так думать: никаких рассечений не выйдет, только услышишь еще одно небрежное «Не спеши».
– Я тоже не ведаю почему, – говорит Андрей, – но благодарю тебя. Не думал, что меня кто-нибудь поймет и не осудит. Я разберусь с Лисом-сан.
Брат в углу язвительно ухмыляется, его ладонь указывает на Андрея и рубит воздух.
– Но ведь, – шепчет Рита, – я еще никого никогда не пробуждала от иллюзий.
Андрей поднимает глаза, на голый острый клинок прямо под носом даже не смотрит.
– У меня был наставник в Михеевской школе, – говорит господин, – сенсей однажды сказал: убьешь чудовище – и сам станешь чудовищем.
– Вот как? Значит, все ученики делятся на чудовищ и кукол. Повезет тому, кто разбудит сильнейшее чудовище в школе и заберет его силу.
– Повезло мне, – говорит господин. – Впервые за всю старшую школу вижу кого-то, кто признался, что он не чудовище.
– Ты льстишь мне, господин. Наложницы не то что не чудовища, а так просто куклы, – пожимает плечами Рита и убирает меч в ножны.
Чтобы стать сильной, стать самураем, стать чудовищем, нужно много тренировок, намного больше, чем Рита умела считать.
Тренировка продолжается. Господин смотрит, как Рита извлекает меч и рубит воздух между ними. Брат в углу то улыбается, то безмолвно шевелит губами, то его ладонь снова рассекает воздух.
Здесь и сейчас Рита прекратит быть слабой. Ведь больше некому отомстить за брата.
Голод
Хотелось поскорее закончить, поэтому Лис одной рукой схватил голову пятиклассника за рыжий хвостик, а костяшками второй с размаху влепил по его пухлым губам. Россыпь белых осколков посыпалась из раскрывшегося маленького рта мальчика. Лис ударил снова, и кожа на костяшках его изувеченной руки порвалась об обломки зубов, высунувшихся из-под разбитых губ пленника.
– Пробудись же, вот достал! – вскричал Лис.
Здесь, в подвальных комнатах Кодзилькинской старшей школы, ученики либо орут, либо тихо плачут. Это единственные звуки здесь. Помимо шороха крыс за стенами. Помимо журчания воды в ржавых трубах. Ну еще, бывает, кто-то смеется.
И никаких говняных разговоров о долге и чести. Слава сегуну!
Спинка стула под телом пятиклассника скрипела. Его руки мелко дрожали вместе с привязанными к ним шаткими подлокотниками. Нависая над мальчиком, Лис молотил его по лицу, пока маленький нос не свернулся в сторону и не прилип кончиком к правой щеке.
– Будь благодарен и пробудись, – сказал Лис переводя дух.
Катана торчала из-за оби Лиса прямо напротив лица связанного пятиклассника. Темно-коричневые глаза пленника посмотрели на черную рукоятку меча.
– Конечно, я могу тебя зарезать, – сказал Лис, – но задумывалось, что твоя мучительная смерть принесет мне удовольствие. Как раньше.
Короткий вопль раздался из-за закрытой двери, откуда-то из соседних комнат слева. И сразу за ним – счастливый, полный радости смех. Лис с завистью посмотрел на левую стену комнаты, всю в засохших ржавых подтеках. Каждое темное пятно – словно распятая на бетоне тень. Словно память, словно след разложившегося мученика. Неплохая замена лоскутным алтарикам из свернутых оби.
Месиво на месте губ пятиклассника что-то прохрипело и сплюнуло на заплесневелый пол влажно-красный ком.
– Спрашиваешь, за что меня благодарить? – спросил Лис.
Обеими руками он резко дернул вверх рыжий хвостик на голове пятиклассника.
– Благодаря мне тебе больше не нужно гадать, проживешь ты этот день или нет, – сказал Лис, – ведь ты знаешь, что нет.
Лис дернул хвостик еще раз и посмотрел на ком вырванных рыжих волос в руках.
– Я подарил тебе свободу, – сказал Лис. – Я вложил в твой разум неоспоримое знание, что сегодня ты проснешься от иллюзий. Свобода – это когда не остается надежды. Когда знаешь, что ничего уже нельзя сделать. Забудь об обетах и обещаниях. Все кончено, я задушил всякую надежду для тебя. Так расслабься и сдохни уже!
Лис отряхнул руки. Рыжие волоски медленно полетели и опали на распахнутое кимоно пятиклассника, прилипли к красным полоскам влажного мяса без кожи на бледной груди. Соскользнули на сверток оби на полу у стула. Часть волосков попала мальчику на лицо и прилипла к сломанному носу. Часть залетела в рот с выбитыми зубами.
Лис сел мальчику на колени и приблизил лицо к темно-коричневым почти черным глазам.
– Ты здесь, потому что у каждого есть ненавистный идеал, – сказал Лис, – но Стас прекратил им быть для меня. Поэтому я не отгрызу тебе щеки и губы.
Лис схватил пятиклассника за горло и принялся душить его. Стул под двумя учениками трясся. Мальчик хрипел в руках Лиса, старшеклассник вдавливал хрупкий маленький кадык внутрь и ухмылялся одной из вездесущих гляделок над дверью.
– Ради этого мига вы и затеяли эту школу Катаны, уважаемые учителя? – крикнул Лис потолку.
Чтобы после уроков и Полезной работы ученики рвали друг друга на куски когтями и зубами у вас на глазах? Чтобы каждый мог насладиться чужой или своей смертью?
– Вас это заводит так же, как нас? – спросил Лис у гляделки.
Громкий рев и плач раздались сквозь правую стену комнаты, тут же им вторили возбужденные стоны.
Пятиклассник перестал дышать, но Лис давил кадык дальше. Лис хотел коснуться им шейных позвонков.
– О, вовсе нет, уважаемые учителя. Не так же, – просипел Лис. – Вам по душе только смотреть. Этим вы и отличаетесь.
Спуститься в подвал школы – так же возбуждает, как возлечь с нагой наложницей. Прежде чем прийти сюда, каждый сбрасывает с себя обличие гордого самурая и прилежного ученика, оставляет наверху память о бусидо и расписании на завтра. Здесь ты тот, кто есть на самом деле. Здесь ты – мясник и палач.
Шея пятикласника вдавилась внутрь словно блюдце. Лис отпустил сникший труп и поднял серый сверток с пола. Заткнул за оби новую игрушечную могилку, чтобы отнести в комнату в общежитии.
– Глеб! – крикнул Лис.
– Тут, – послышалось из-под двери.
Лис подошел к двери и дернул засов. Под светом старых шипящих лампочек Глеб стоял спиной к нему и вглядывался в полумрак узкого коридора.
– Сегодня в подвале людно, – буркнул Глеб.
– Да, знаю, – сказал Лис.
– И вправду слышишь их мысли?
Дверь справа затряслась от сильного протяжного крика. Мучили взрослого ученика с уже окрепшими голосовыми связками.
– Их вопли, – сказал Лис, – а ты стал говорить как Сингенин-сан.
Глеб хмыкнул и зашагал к лестнице. Лис не отставал. Оба дышали ртом. Воздух в подземелье давно протух от сотен каток пролитой крови, стены и пол дышали запахом испражнений и вываленных внутренностей. Внизу не прижились ни зеленое яблоко, ни цветущий ландыш, ни сирень, ни морская свежесть. Пахло истиной без иллюзорных прикрас. Вечно смердело.
– Сегодня он искал тебя, – сказал Глеб, поднимаясь на первый этаж.
– Значит, завтра найдет, – ответил Лис. – Больше не лови для меня рыжих мальчишек.
– А каких ловить? Может, рыжих девочек?
– Это зеленоглазую ведьму-то? Андрей вмешался так не вовремя, что из нее не получилось приманки для Красоткина-сан. Теперь Железногрудый почти не расстается с наложницей. Забудь, – сказал Лис. – На время.
Мы уничтожаем все, что способны уничтожить. И тех, кого желаем, – в первую очередь.
Но владеть Стасом Лис больше не желал, и больше незачем мстить за это желание. Ни труп зеленоглазой ведьмы, ни рыжие мальчишки Лису больше не нужны.
Последние лестничные пролеты, короткий темный коридор первого этажа, холл у красной доски, железная дверь наружу – и два ученика вывалились на крыльцо, всматриваясь во тьму внизу.
– Мне плевать на наложницу, – сказал Глеб и помолчал. – В это время малышка бегала у забора вчера. И позавчера.
Лис хмыкнул: поглядим.
Путь пролегал сквозь ночную темноту и замершую полынь. Ноги спотыкались, руки тыкали во тьму впереди, гигантские острые клинки чудились глазам, когда лунные лучи редко пробивали навес из туч.
Лис пропустил вперед Глеба. Если на них нападут, Лису надо спастись. Глебу – как повезет, но Лису надо спастись.
Бусидо. Долг чести перед именем. Постулат восьмой: «Ученик без рассуждений и без страха бросается на вражеские мечи…» – говно, говно, говно, говно, говно, вбитое в голову сотнями уроков, опять захлюпало и засмердело внутри Лиса. Сразу потянуло блевать. Чтобы не быть как все в школе Катаны, требуется смелость и воля. Чтобы быть трусом, требуется бесстрашие. Ибо никто здесь не задается вопросом, как он сможет послужить сегуну, если вспорет себе живот?
Здесь научили резать себя при ничтожном намеке на позор. Потому что кто-нибудь обязательно увидит и расскажет всем. И ты не сможешь больше смотреть людям в глаза. Но есть иной выход: разбудить свидетелей твоего позора. Самураев, кукол, учителей – всех. И тогда станет не перед кем стыдиться.
Ветер прошуршал промозглой листвой в черной роще за двором. Оттуда донеслось:
– Раз листок, два листок, – подул новый мощный порыв, и считалка ускорилась: – три, четыре, пять…
Глеб тихо проскрежетал: «Эх, этот Коваль».
Блеснул ряд гляделок на верхушках столбов, круглые линзы отражали пробившийся сверху свет луны.
За стальной сеткой забора щуплые низкие тени гонялись друг за другом по двору начальной школы. Одни тени били кинжалами танто в спины других, удары подрезали младшеклассников на бегу, они падали, катились по траве, затем вскакивали и сами бросались в погоню за бывшими преследователями, тыча вперед кинжалами. Это был самый разгар игры «самураи-разбойники».
Глеб прижался лицом к сетке забора.
– Приспичило мелюзге сейчас играть, – сказал он, рассматривая младшеклассников. – Трусы! Все их танто в ножнах!
По тонкой спине каждого «разбойника» било не острое лезвие, а деревянный чехол, прятавший убийственную сталь. Ни один сизый клинок не сверкнул в ночи, ни одна красная капля не окропила темную траву.
Лис зевнул.
Лис помнил начальную школу.
Лис помнил: ученикам с первого по четвертый классы всегда запрещалось снимать ножны с клинков. Запрет висел на красной доске в холле начальной школы.
Ну а Глеб и все остальные помнили только бесконечную кровавую бойню, что началась после того, как они поступили в среднюю школу. После того как в пятом классе ученикам выдали вакидзаси и разрешили оголять мечи. Сотни выпитых чашек зеленой отравы на уроках чаепития вытравили все остальные воспоминания. Взамен их головы попытались заполнить речитативами о Колесе жизней и смерти через многократные повторы на уроке Круга жизней.
Ох, вот это воистину позорно – ничего не помнить, кроме тарабарщины, что жизни – спицы Колеса, что смерть – ось Колеса. Никто ни разу не спросил, а обод колеса тогда что?
Тени все носились, падали, толкались, сбивались в кучи, дробились, пока их возня резко не утихла. Двор опустел, опавшие листья мело ветром. Тучи, словно черные крысы, грызли по краям луну.
Одинокая девочка затопала по мерзлой траве, сверкая серебряными кудрями.
– Малышка, – простонал Глеб. Пальцы его вцепились в сетку.
В середине двора девочка встала на колени, ее маленькие ладошки соединились и протянулись к лунному огрызку.
– Она так каждый раз делает, – шептал Глеб, прижимаясь лицом и туловищем к сетке. – Кому она выказывает подчинение? Кому протягивает вместе руки, чтобы их заключили в оковы?
– Это не жест покорности, – сказал Лис. – Твоя желанная малышка молится.
Глеб не слушал, он так вдавился в сетку, что еще немного, и через скрещенные прутья его тело высыплется горкой нарезанных кубиков.
– Прошу, – выдохнул Глеб, – добудь мне ее!
Лис ждал этих слов. Так он управлял кланом – давал дайме то, что они желали.
– Слуга Господа-кун, – крикнул Лис, – обернись.
Малышка поглядела на них, ее ладошки вдруг опустились и сжали рукоятку танто за оби.
– Слуга Господа-кун, сам светлейший дайме, сам блистательный отличник Лютин Глеб-сан услышал о тебе, – кричал Лис. – Он возжелал увидеть слугу Господа. Не прогневай задержкой светлейшего.
Малышка встала, быстро отряхнула форму. Девочка маленькими торопливыми шагами рванулась к забору. Густые серебристые волосы трепыхались белоснежным покрывалом за тонкой спиной.
Глеб сообразил оторваться от сетки, спина выпрямилась, подбородок гордо вздернулся. Лис, наоборот, слегка ссутулился.
– Вы правда помните Распятого Боженьку? – спросила девочка. – У нас никто не помнит Распятого Боженьку, кроме меня.
Лютин облизнулся, глядя на девочку. Малышка убрала упавший на глаза локон чистого снега и посмотрела в ответ прямо и просто. Затем спохватилась и представилась.
– Агнец Лолита, – сказала малышка, неловко поклонившись.
– Сам светлейший господин Лютин, – указал Лис на молчавшего Глеба, – а я – слуга Лис. Агнец-кун, ты еще не привыкла кланяться? Как давно ты в Кодзилькинской школе Катаны?
– Не помню, – сказала Лолита, ее бледный лобик исказила задумчивая морщинка, – помню только, когда меня привели, листья на деревьях были еще зелеными. И солнышко светило.
Из темной рощи позади донесся крик Коваля: «Сотый листок! Сотый листок!»
– Вы помните Распятого Боженьку? – повторила Лолита.
– Я помню все, – улыбнулся Лис.
Воистину. Сингенин Андрей помнил из прошлого только качели, Коваль – игрушку-кассу, что печатала бумажные ленты с цифрами, а Лютин – белокурую сестренку, с которой игрался.
У каждого ученика своя боль – то единственное драгоценное воспоминание, поверх которого наросли, как мясо на кости, все кипящие страсти с острыми позывами, безумными наклонностями, а также страхом новой потери.
Но выпитая кислая дрянь на уроках чаептития не свела с ума Лиса, в отличие от остальных. Мир за стенами не исчез из его головы. Как и узкая розовая щель меж ног матери, из которой он с плачем вылез на этот свет. Как и похороны отца. Как и побои старшего брата. Как и иконы с грозным ликом Распятого Боженьки – или, вернее, Господа Бога.
– Агнец-кун, – сказал Лис, – как насчет сладкой шоколадной пасты?
– Лис-сан? – переспросила Лолита.
– Или сгущенное молоко с сахаром? Может, сочные ягоды, спелые персики?
Малышка сдула с лица снова упавший локон.
– Постелька с теплым одеяльцем и пуховыми подушками, в которых так приятно нежиться?
Малышка перевела непонимающий взгляд с Лиса на светлейшего истукана, которым притворялся Глеб.
– Сказка на ночь, – говорил Лис, – или горячая мокрая утроба. Или прозрачная река. Или… Или «принести кадило Боже наше»?
– Каждение? – выдохнула малышка и схватилась за сетку забора. Глеб едва не сорвался к ней, но устоял и сипел сквозь стиснутые зубы.
– Да, – улыбнулся Лис. Когда отец умер, мать полдня водила Лиса с братом смотреть, как бородатый служитель в золотой рясе разжигает душистую смолу и распевает странные протяжные песни. Череда бесконечных нудных молитв и земных поклонов – нет глупее жизни. Если эта скучная нудятина – самое драгоценное воспоминание малышки, то, когда Глеб вцепится в ее кудри, может, она не сильно расстроится.
– Вы проводите служение? – спросила Лолита.
– У господина есть кастрюля, уголь и смола, – сказал Лис, – светлейший Лютин-сан желает увидеть каждение, но нет слуги, способного исполнить ритуал.
– Прошу, прошу, прошу, – запричитала малышка, низко склонившись перед Глебом, – я могу провести служение, светлейший Лютин-сан. Я все-все знаю об этом.
Глеб смотрел, как ветер касался густых волос на опущенной голове и плечах малышки, и слюна текла с его нижней губы на подбородок.
– Достойна ли ты служить светлейшему-сан, он решит только после того, как ты докажешь, что способна провести ритуал, – сказал Лис.
Малышка сложила ладони перед грудью в молитвенном жесте.
– Доказать нужно сейчас же, – сказал Лис.
– Да… – произнесла девочка. Но не сдвинулась с места.
– Так ты докажешь? – спросил Лис.
– Да… – девочка неуверенно кивнула и переступила с ноги на ногу.
– Агнец-кун, – сказал Лис, – а ты знаешь, что такое «доказать»?
– Нет, – малышка стыдливо опустила голову.
Слюна капала с подбородка Глеба в траву, а Лис соображал, глядя на Лолиту. Либо дура, либо в самом деле поступила в школу совсем недавно. Ей еще не успели вдолбить в голову, что учиться здесь значит постоянно доказывать свою безупречность. Докажи либо пробудись от иллюзий.
– Перелезь забор, мы дадим тебе смолу, кастрюлю, уголь. Ты проведешь обряд, и господин решит, как с тобой поступить.
Малышка посмотрела на три ряда колючки на верху заборной сетки. Торчащие во все стороны шипы усеяли темные полоски металла.
– Господин, нам пора, – сказал Лис Глебу. – Пойдемте.
Белая девочка быстро полезла на забор. За пару вытянок она вскарабкалась почти на самый верх, белые ручки ухватились за первую проволоку, и темные капли брызнули из-под маленьких пальчиков на ржавую сетку.
Лолита закричала. Вся она затряслась, вытянулась, но не отпустила проволоку. Не прекращая кричать, малышка полезла дальше, кривые зубцы сдирали с нее одежду, волосы, кожу, мясо. Позади на темных колючках сверкали белоснежные хлопья вырванных локонов, реяли обрывки кимоно. Гляделки безразлично смотрели.
Если Господь Бог малышки и существует, то он лишь безучастно наблюдает за ней, как господа учителя.
Как наблюдала ведьма-мать Лиса, когда брат избивал его.
Тогда Лису было семь лет. Их с братом отца разбудил от иллюзий автобус – большой железный монстр снес его на огромной скорости. Так сказала мать.
Она была матерью только Лису. Брата Павла исторгнула щель другой женщины – первой умершей жены отца.
После того как автобус разбудил отца, брат бросил учебу и стал подрабатывать, чтобы помочь матери Лиса прокормить их. Павел пропадал сутками, а когда приходил, то похудевший, усталый, раздраженный, он срывался на Лисе, избивая до синяков. Иногда брат заставлял Лиса опускать голову в писельник и лизать изнутри мокрую чашу, пока его не тошнило. Мать Лиса не мешала Павлу.
Те, кто просто наблюдают, все и устраивают. Господь Бог создал этот мир без надежды. Господа учителя построили школу Катаны. Мать Лиса, беря деньги Павла, дала ему власть над сыном. И над собой.
Однажды поздней громовой ночью яростные раскаты за окном испугали Лиса, и он бросился из постели в комнату матери. Включив свет, Лис увидел, как нагая мать скрутилась вокруг нагого брата Павла. На кровати, на которой раньше она спала с отцом, мать терлась волосатой щелью об тыкалу брата, а Павел жадно мял ее большие белые груди, насасывая один из темных торчавших сосков. И оба стонали.
Мать увидела Лиса и с криком оттолкнула Павла. Ее здоровые груди тряслись. Брат вскочил, голый, разъяренный, слезы брызнули из его глаз.
– Ты ничего не видел! – вскричал брат. Лис посмотрел на вдруг обвисшую мокрую тыкалу Павла, и тут же удар в ухо повалил его на пол. Павел взобрался на Лиса и стал колотить его костяшками по лицу.
– Ничего не было! И ты ничего не видел! – слышал Лис сквозь звон в ушах. – Ничего!
Удары резко оборвались. Над лицом Лиса встала мать, узкая розовая щель с влажными от сока брата волосатыми губами нависла над ним. Белая капля упала с черного кудрявого завитка Лису на разбитый нос.
Мать ударила Павла и прошипела:
– Убирайся.
Мать снова ударила брата, и он выскочил из комнаты. Через пару минут, то есть через пару столовок наружная дверь громко хлопнула. Один стук, а затем только – плачь голой матери и тишина. Старший брат покинул Лиса и никогда не вернулся.
В единственный раз, когда мать Лиса не захотела просто наблюдать, братья расстались. Эта большегрудая ведьма разлучила Лиса с его ненавистным идеалом.
Пропасть времени между братьями ширилась. Невыносимая разлука тянулась годами. До тех пор пока Лис не встретил красноволосого Стаса.
Наконец малышка перелезла через все колючки и сорвалась с забора. Израненная, в крови, девочка плакала и силилась подняться.
Глеб схватил ее за шиворот и вздернул с земли на ноги.
– Благодар… – начала говорить малышка, но «светлейший» зажал ей рот ладонью и крепко прижал к себе. Девочка забилась в его руках, тут же кулак «блистательного отличника» ударил ее в живот, и она сникла.
– Увидимся завтра на уроках, – бросил Глеб Лису и уткнулся лицом в растрепанные белые кудри девочки. Круглые глаза малышки смотрели на Лиса.
– Подожди, – сказал Лис.
Истинный глава клана Охотникова подошел к намертво слипшейся парочке. Трехпалая рука коснулась оби малышки, пошарила вдоль ее левого бедра.
– Вот он, – Лис отнял у малышки танто в ножнах и улыбнулся. – Все же завтра поищи для меня нового мальчика. – Он помедлил. – Только не рыжего, а чернявого.
– Может, еще с синими глазами и вечно раскрытым ртом? – спросил Глеб.
– А что не так? – сказал Лис. – Да, с драными синими глазами.
Разоблаченный светлейший жадно вдохнул запах с загривка малышки.
– Драными? – переспросил Глеб, ухмыляясь. – А ты стал говорить как Сингенин-сан.
– Желаю приятной ночи страсти, – попрощался Лис.
Лютин и его добыча скрылись в высокой траве и ночной тьме. Подвальная комната с задушенным трупом на стуле ждала их. Малышка точно обрадуется, когда увидит на стенах темные пятна с распятыми руками и ногами – совсем как у ее Распятого Боженьки.
Ножны не снимались с танто. Чехол намертво прилепили к клинку. Лис подергал его вверх-вниз, размахнулся и выкинул бесполезную игрушку обратно за забор. И двинулся к притихшей роще.
Ученик школы Катаны живет ради достойной смерти. Ибо жизней сраная куча, а смерть одна.
Хотя не только ради смерти. Непокорный, властный, суровый Стас стал для Лиса старшим братом. Новым смыслом жизни. Хоть и лишил его двух пальцев.
Но Андрей отобрал родного человека у Лиса – да-да, у Лиса, а не у зеленоглазой ведьмы. Ибо дух Павла переродился Стасом, как и дух ведьмы-матери Лиса облачился в плоть недотычки Амуровой, чтобы снова разлучить братьев. Старая ведьма ради нежного юного облика ухлопала огромные дойки. И наверняка сузила раздолбанную родами щель между ног. Все ради того, чтобы снова поссорить братьев. Неугомонная тварь.
Сучья хрустели под ногами Лиса. Впереди тихий голос шептал:
– Пятьдесят сотен один листок, пятьдесят сотен два листка…
Приняв горлом меч Андрея, брат чуть снова не оставил Лиса с ведьмой. Как в первый раз, когда мать ударила и выгнала Павла. Но не случилось, сегодня во время вылазки Лис понял – старший брат вернулся к нему в новом обличье. С новым нравом и мастерством.
Странно выходит, на первый взгляд: в третий раз брат переродился при жизни своего предыдущего воплощения, чтобы самому себе перерезать глотку на уроке литературы. Но как раз этому здесь и учат: пробуждать самих себя от иллюзий.
Нечего удивляться. Старший брат ничего не помнит до школы Катаны, старший брат, как и все рабы бусидо, забыл прежнюю жизнь. Бредит только о каких-то качелях.
Старший брат отразил удар чистоплюя по Лису. И Лис сделал то же самое для него. Братья узнали друг друга, почуяли нутром связь между ними. Вовремя, ибо этой школе давно уже пора пасть.
В роще Ефрема Коваля скрутило судорогой на мерзлой траве. Высохшая пенистая слюна облепила его подбородок, дайме водил взглядом по черным кронам и тяжело считал каждый листок, что из темноты приносил к нему ветер. Лис сел на притоптанные папоротники рядом.
