Текст книги "Дети, которые хотят умереть (СИ)"

Автор книги: Григорий Гаd

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Пластиковая сидушка скрипнула под Чушкиным. В окне поверх черного неба отражалась худая женщина в строгом костюме на экране компьютера. Светлана Говкина, в юности – двухкратная Олимпийская чемпионка-конькобежка, ныне – референт Контрольного управления Президента.

– Поверьте, – сказала Говкина, – вы пожалеете. Я устрою.

– Чем же я вас огорчил? – спросил Баюнов.

На другом конце IP-канала Говкина хлопнула ладонью по столу, ее изображение задрожало.

– Теперь играете дурака? – крикнула референт. – Я доверила вылечить его, а не угробить!

Жевательные мышцы на массивной челюсти директора скрутились бурыми червями.

– Тогда вы неверно понимаете, чем мы здесь занимаемся, – медленно сказал Баюнов. – Мы не лечим людей, мы их создаем.

Вранье. На самом деле, мы только их гробим.

– Цель нашей работы – привить пациентам социально-значимые восточные ценности: искренность, долг, благодарность.

Разве что в параллельной вселенной.

– Наши воспитательные методики подражают системе обязанностей и общественного долга Японии – страны с самым меньшим количеством убийств. Посредством духовных практик даосизма мы учим пациентов преодолевать свои желания, вместе с канонами конфуцианства прививаем им верность обществу, а через заповеди буддизма убеждаем их в греховности человекоубийства.

Это не было бы враньем только в мире, где министерством правды называют орган, который беспрерывно фальсифицирует статистику и исторические факты.

– Когда пациент прибывает к нам, первые четыре года персонал контролирует его во всем. Жизнь пациента до пятого класса полностью безопасна.

Щепотка правды.

– Так было и с вашим сыном, Светлана.

Ого. Открылся конкурс на звание «самой высокопоставленной матери чудовища».

Лицо Говкиной вытянулось, нижняя губа оттопырилась, обнажив тонкие зубы с просевшими деснами.

А вот наши пациенты не болеют пародонтозом – похвастался бы Сошин.

– Вы – дьявол! – прошипела референт. – Место ваше в тюрьме, и я отправлю вас туда намного раньше, чем через четыре года.

В черном стекле окна губы Говкиной растянулись в кислотном оскале Ехидны, уродливой матери Цербера, Химеры, Сфинкса и других монстров.

– Все мерзости, что вы скрываете в стенах вашего склепа, откроются на публичном суде, – сказала Говкина.

Вряд ли. Все, что происходит на территории школы, строго засекречено правительством.

– Моя школа ничего не скрывает от общественности, – сказал Баюнов.

Черпак вранья.

– С пятого года пациентам дается некоторая свобода действий внутри стен школы, – сказал Баюнов, – так мы должны убедиться, что пациенты знают свое должное место и прониклись ценностями, которым их учили.

Суп с враками почти готов.

Говкина сказала:

– Он умер на одиннадцатом году жизни! Кто его убил?

– Такой же пациент.

– Вы допустили это!

– Мы не видели смысла его спасать. Ваш сын еще не стал человеком.

Никогда не стал бы.

Глаза Говкиной сузились. Референт президента сказала:

– Прежде чем я вырублю связь и займусь тем, чтобы низвергнуть вас в ад, скажите мне последнюю вещь.

– Не сосчитать, – сказал директор. – Выпускаются всего около полтора процента от числа поступивших.

Говкина пошатнулась на стуле. Директор подумал и уточнил:

– Меньше процента. Десяток голов из тысячи.

Говкина молчала. Уголки ее губ опустились почти до горизонтальной линии подбородка.

– Этот один процент обычно подписывает контракт с армией, – сказал Баюнов.

Всегда, выпускников всегда отправляют в горячие точки. Где они пропадают в пучинах войн. Пушечное мясо. Хворост для розжига боевого огня. Прах, бесследно развеянный по ветру.

Говкина потянула руку вперед – видимо прервать звонок.

– Хотите увидеть, как умер ваш сын? – вдруг сказал Баюнов.

Рука Говкиной замерла, потом убралась под стол. Одно тихое слово вылетело из динамиков:

– Показывайте.

Директор нажал всего две клавиши на клавиатуре. Файл с записью лежал наготове.

Чушкин подался ближе к окну. На черном зеркале нарисовалась темная комната с витками труб и ржавыми потеками на стенах. На одном стуле сидели двое: ученик повзрослей залез на колени младшему. Кто именно – в отражении не разглядеть. Старший ученик навалился всем телом на маленького мальчика и душил его. Чушкин просто смотрел в окно, и у него в голове начала всплывать задача № 13 из старого задачника:

«Ваш несовершеннолетний сын достает из рюкзака ружье…»

В это время ученик, который душил, кричал в объектив камеры что-то про учителей, которым нравится куда-то смотреть.

«…Вопрос: Убьете вы вашего сына?

Говкина закрыла лицо руками.

– Боже мой, – сказала антимать века, затем ее словно прорвало, она закричала:

Нет!

Господи!

Нет!

О боже!

Бедный ребенок!

Прости!

Я не виновата!

Сынок!

Я не хотела этого!

Дорогой!

Интересно, как доктор Сошин лечит приступы истерии у пациентов. Дает валерьянку? Поит метаквалоном? Колет морфий? Шоколадная подачка – заесть тревогу?

В черном окне зареванная Ехидна лупила кулаками по столу и орала:

– Ты, кусок дерьма, ты убил его! Загубил мое дитя! Я посажу тебя на электрический стул! Изжарю до треска костей нахрен! Или твою жирную тушу расстреляют! По меньшей мере жди укол смерти! Как-нибудь ты сдохнешь, сволочь!

Директор сказал:

– Светлана, не хотите посмотреть, как референт президента говорит «дерьмо» и «нахрен»?

Говкина плюнула в камеру и потянулась, чтобы выключить связь.

– А как она называет «бедным ребенком» существо с положительным тестом Кассандры? – сказал Баюнов. – Я записал весь разговор. Всю вашу женскую истерию.

Ладонь Говкиной упала на стол.

– И что? – сказала она, бегая взглядом. – Это будет только доказательством, как вы доводите до смерти…

– Тех, кого фактически вычеркнули из вида «человек», – прервал Баюнов. – Бывали на скотобойне? Разница небольшая. Зато вы, Светлана, угрожали настоящему человеку. Мне. Это значит, что вас проверят на тест Кассандры повторно.

– Да пошел ты, – сказала Говкина, – я не попаду в твою живодерню. Я не больная.

– Конечно, нет, здоровы, – сказал Баюнов, – но ваш сын был патологичным гомицидоманом, а вы любите его, вы плачете по нему, страшно подумать, вы могли бы использовать свою власть и тайком выпустить таких, как он, на волю. К беззащитным людям. К настоящим людям. Из ненормального сострадания вы способны устроить побег сотен пациентов. Составить свой список Шиндлера. Вы опасны для страны не меньше существа, которого породили.

Говкина прошипела:

– Говнюк, ты показал видео, зная, что я сорвусь.

– Я тратил на вас время не чтобы выслушивать оскорбления, – сказал директор. – Сейчас глава Администрации Президента получит полтора гигабайта вашего трогательного плача по сыночку Гренделю. И бурных угроз мне, заслуженному специалисту. Завтра попрощаетесь с карьерой в правительстве. Можете начинать чистить свои олимпийские медали для ломбарда. Всё. Теперь я обрываю звонок.

– Стой… те. Говорите, ради чего это?

– А вы готовы слушать? – спросил Баюнов, – или еще думаете, как прижать меня? Какой год сейчас, по-вашему? В курсе хоть, что все современное материальное право основывается на принципе гуманизма? Я только ответственный работник. Все это началось еще целых пятьдесят лет назад, когда Верховный суд в Великобритании приказал убить Мэри, чтобы спасти Джоди.

Рука Ехидны медленно поползла по столу. Ее голова была повернута в прямо противоположную сторону, сидеть так со скрученной шеей явно было неудобно, так что она выдавала себя с потрохами.

– Не стесняйтесь. Хотите также включить запись нашей беседы? Пожалуйста, – сказал директор. Говкина вздрогнула и убрала руку под стол.

– Мэри и Джоди, не слышали? – говорил директор. – Две близняшки, которые срослись в области таза. Мэри – отсталый субъект с неразвитым мозгом и слабым телом, которое высасывало жизненные соки из органов сестры, и Джоди – нормальный живой ребенок. Соединенные вместе, девочки умирали, сердце Джоди не выдерживало снабжать кровью обеих. Но разделить их – значило убить Мэри. И суд убил Мэри. Тот самый публичный суд, которым вы меня стращали. Хотя ее родители были против.

– Эта Мэри была неразвитой, а ОН – нет.

– Не оправдывайтесь! Мозг Мэри отстал в умственном развитии, а мозг вашего сына – в эмоциональном, – сказал директор. – Мы не смогли вырастить в нем человека, и его не стало. В школе Катаны не выращивают цветов для Элджернона. Чем тратить деньги, чтобы хранить в дорогой пробирке смертельную оспу, разумней их направить на здравоохранение настоящих людей. Смиритесь. И вам не придется закладывать медали.

Говкина сказала:

– Смириться? Что-то еще?

Баюнов подался вперед к монитору, рявкнул:

– Будьте вежливы!

Ехидна опустила голову.

– Я только ответственный работник, – сказал директор, – и хочу, чтобы моя работа отлично выполнялась. Поэтому вы поможете мне попасть в состав Ревизионной группы программы «Школа Катаны». Там я прослежу за тем, чтобы мои труды никто не загубил.

Говкина молчала.

– Иначе о вашем срыве выпустят заметку в завтрашней новостной ленте.

Говкина молчала.

– Можете говорить, запись я выключил, – сказал Баюнов.

Говкина медленно открыла рот. Баюнов быстро сказал:

– Слышал, что ваш второй сын отличник и подает надежды стать талантливым дипломатом, – Буглак почмокал губами и продолжил: – Уверен, с такой высокопоставленной матерью это удастся. Ведь он – настоящий человек. Итак?

Говкина сказала:

– Вы будете отлично выполнять свою работу.

– Значит, как и вы, – сказал директор, – я свяжусь с вами.

Баюнов ударил по клавиатуре. Кино в окне закончилось.

– Мать змеи – змея, – сказал Баюнов. И повернулся к Чушкину: – Зачем вы хотели встретиться?

Все случилось так быстро. В этот момент тьма на лестнице для учеников оказалась бы кстати. Сейчас зловоние спрятанных в ней ксеноморфов было бы дыханием весны.

Чушкин сказал:

– Для утвержденного диагноза один пацие… то есть ученик ведет себя ненормально.

– Тет-а-тет со мной оставьте школьный диалект, – сказал директор. – Что не так с пациентом?

Чушкин крепко зажмурился, открыл глаза и сказал:

– Я изучил записи камер с ним за три дня. Пациент всего раз проявил внутривидовую агрессию, когда его не вынуждали. Но и тот случай был… без выражения удовольствия. Тогда я лично был свидетелем.

– Все же вы о пациенте или пациентке? – спросил Баюнов. – Этот сказ не о Гере Яве?

Королева Чужих! Сожри! Затолкай меня в вульву на месте рта! Скрой в теплой мягкой утробе! Где я не буду слышать больше этого имени. Вообще ничего не буду слышать.

– Вы брали ее дело около десятка раз – конечно, это не скрылось от меня, – сказал директор. – Чего вы боитесь?

И Чушкин выдал такое, как будто в его мозгах до сих пор копошился клубок червей:

– Что трамвай, который мы ведем по головам пациентов, переехал уже так многих, и столько литров крови забрызгало фары, окна, зеркала, слепило намертво дворники, закрыло обзор, что ни вы, ни я – да никто – уже не видит, головы тех ли вообще мы давим.

Все кончено, теперь пойди на уроки и залепи пощечину первому же ученику. Будь не хуже камикадзе, о которых каждый день рассказываешь.

– Как истинный литератор, вы говорите метафорами, – сказал директор.

– Что вы! – сказал Чушкин. – Всего только клинический патопсихолог, который в институте любил ходить в драмкружок.

– Зато образы рисуете как настоящий поэт – яркие и неправдоподобные, – хмыкнул директор. – Тот трамвай давно застрял бы на головной куче и заглох.

Чушкин сказал: «Речь велась о новеньком Андрее Сингенине, не о Гере Яве».

– Сингенин? – сказал директор. – Когда в его старой школе пациенты устроили бунт, этот ваш «неагрессивный мальчик» убил десятки.

– Сингенин нападал на учителей? То есть персонал?

– Нет, конечно, иначе бы его не перевели к нам. Мальчишка перебил всех одноклассников-бунтовщиков. Больше двадцати пациентов. Одним махом. Все в досье Сингенина. Мальчишка завел бунтарей в класс под прямой обстрел автоматчиков, а дверь запер снаружи.

Будто два разных пациента. Когда Исайкин со спины зарезал блондинку, новенький явно испытал сильный невроз. Он не накинулся жадно на труп, по дороге спуская хакама. Не ушел просто спать.

Новенький глупо улыбался и жевал ватрушку с кровью.

– Сам Сингенин также черканул парочку красных узоров, – сказал директор. – Зарубил бунтарей, которые пробились в коридор. Посмотрите внимательно досье.

Чушкин спросил, почему Сингенин не выглядит отмороженным выродком, как остальные пациенты.

– Михеевская школа Катаны отличалась от прочих школ Катаны, – сказал директор. – Пока ее не закрыли, там пытались вылечить этих Гренделей.

Чушкин сказал: «Но мы тоже». Просто так принято говорить. Как казнь учеников называть «отчислением».

– Взаправду вылечить. Туда даже выписали из Японии самурая в седьмом колене, – сказал Баюнов. – Мне понятен червь сомнений, что вас выгрыз. Поэты и драматурги вечно выдумывают моральные проблемы там, где их нет…

– Я – психиатр с чисто научным подходом, у меня есть диплом! – сказал учитель литературы.

– …Но творческим личностям принято многое прощать. Поэтому не буду вас отчитывать, – сказал Баюнов.

– Правда, студентом в драмкружке я практически жил, – сказал Чушкин. – У нас там даже был кипятильник и ведро-туалет с крышкой.

– Наши пациенты выглядят как люди. Смеются как люди. Плачут как люди. Истекают кровью как люди, – говорил директор. – Последнее мы видим чаще остального. Вы, Чушкин, жестоко ошиблись, вы сравнили пациентов с людьми. Сравнили Геру Яву и Андрея Сингенина с собой. Вы, как Леди Макбет у Шекспира, посчитали, что творите злое дело. Леди Макбет подговорила мужа убить короля и захватить престол. Благородная дама сознательно взялась за злое дело:

Ко мне, о духи смерти! Измените

Мой пол. Меня от головы до пят

Злодейством напитайте. Кровь мою

Сгустите. Вход для жалости закройте,

Чтоб голосом раскаянья природа

Мою решимость не поколебала.

– Если бы Леди Макбет призывала ангелов, а не демонов, если бы супруга лучшего воина Шотландии верила, что нет достойней короля, чем ее муж, а потому убить старого Дункана – не грех, тогда у нее не развился бы опасный невроз. Злодейства в чехлах добрых дел не уродуют душу. Прекрасной Леди не мерещились бы кровавые пятна на белых руках, безумие не свело бы ее в могилу, и она была бы счастливой королевой. Ну, все литераторы назубок знают Шекспира.

Чушкин сказал: «Может быть, только я – врач, психиатр».

Баянов погладил стеклянную столешницу. В мутном стекле не виляли паутины царапин, не прятались вмятины. Литая серая глыба выставляла на свет глубину, не изуродованную плясками пациентов. Пациенты пытали и умирали на всех других столах и партах школы. Этот же ледник оставлялся чистым, какой могла бы быть душа Леди Макбет, зарежь она короля Дункана из доброго участия, с лаской в глазах.

Чушкин сказал: «Но все же проверить пациента не помешало бы. На всякий случай».

Директор бухнул кулаком по столу. Баюнов сказал:

– Вы же, в точности наоборот, творите добро и сомневаетесь в этом. Дам выбор: назовите имя пациента, и его повторно проверят на Кассандре. Но только одно имя.

Чушкин открыл рот, а затем вдруг почесал затылок. Поскреб в том месте, где под волосами прятался шрам от вскрытия черепа. Через эту дырку когда-то извлекли кусочек мозга с паразитами.

Баюнов сказал:

– И если по этому пациенту Кассандра снова выдаст положительный результат, вы, Чушкин, подадите в отставку. Только так. Согласны?

Учитель литературы задрожал. Глаза Баюнова посветлели.

– Да бросьте, Чушкин, – сказал директор. – Выйдите молча за дверь, и я забуду ваши глупые страхи. Продолжим работать как ни в чем не бывало. Даже готов обговорить, чтобы вы взяли скорый отпуск не по графику. И на размере премий ваша минутная слабость не скажется. А сейчас вставайте, топайте-топайте.

Чушкин встал, колени его тут же согнулись и не выпрямлялись. Качаясь, учитель открыл дверь.

Директор повернулся к монитору, защелкал мышкой. В отражении на окне возникли игральные карты на зеленом поле. Красные и черные масти разлетелись по семи стопкам.

Баюнов раскладывал «Косынку», когда Чушкин пробухтел за порогом.

– Да-да, до свидания, – сказал директор. – Дверь крепко захлопните.

Чушкин крикнул громче:

– Сингенин Андрей!

И хлопнул дверью.

Провидица

1

Когда наконец закончилась Полезная работа, Лис скрылся в роще у северной стены. Смирнов и Казаков охраняли его. Все трое еле ковыляли. Ноги почти не поднимались, деревянные подошвы шаркали по земле и камням, ослабелые руки с трудом раздвигали мерзлые кустарники на пути.

Высокие полулысые кроны закрыли звездную дверь в черном заполненном тучами небе. Тени резко разрослись и поглотили восьмиклассников.

Все время от обеда до темноты восьмые и девятые классы копали дурацкий ров возле школы. Завтра этот ров велят закапывать обратно пятым, или шестым, или седьмым, или десятым, или одиннадцатым классам. Послезавтра кто-то из них снова будет раскапывать ров.

Туда-сюда.

Когда-нибудь обиженная земля развернет глубины и поглотит школу за издевательство над ней. И Лис будет смеяться, падая в бездну.

Впереди деревья обступили по кругу плоскую крышу на четырех столбах, без стен. Внутри беседки ждал завуч Буглак. Напротив учительского живота почтительно склоняли головы двое пятиклассников.

Лис и дайме вступили под деревянные перекладины крыши. Наверху на одной из несущих балок мерцала линза гляделки.

Восьмиклассники поклонились завучу.

– Буглак-сенсей, – сказал Лис, – вы велели прийти.

– Исайкин-кун, Смирнов-кун, Казаков-кун, – кивнул Буглак. – А мне тут случайно встретилась эти двое достойных мужей.

Худые пятиклашки мигом зарделись от похвалы. «Достойные мужи» не знали, куда деть руки. Их колени и подбородки затряслись еще тогда, когда восьмиклассники вошли в беседку.

– Буглак-сенсей, – сказал Лис. – Вы желаете обсудить мое поручение при них?

– Если нет, – сказал Казаков, – мы мигом их устраним.

Рука дайме схватила рукоять катаны и потянула меч из ножен. Перед глазами учителя пятиклассники не опозорили себя бегством. Меленькие ладошки дернулись к рукояткам вакидзаси.

– Не нужно, – сказал завуч. – Исайкин-кун, эти достойные мужи как раз рассказывали мне, что направлялись в одно интересное место. Мы последуем за ними и по пути все обсудим.

Клинки вогнались обратно в ножны. Пятиклассники повели учителя и Лиса, позади шли Смирнов и Коваль.

Навстречу из теней соткались три высоких самурая. На их сильных шеях извивались черные змеи. Змееносцы увидели завуча за спинами пятиклассников и исчезли обратно в темных зарослях.

Творилось что-то странное.

До этого Лис никогда не видел, чтобы учителя покидали классы. Тем более шастали по кустам.

– Исайкин-кун, раньше я велел тебе принять в клан Сингенина, – сказал Буглак.

Интересно, если Лис вскроет в роще жирное брюхо Буглака, гляделки на деревьях увидят?

– Не вы, – сказал Лис. – Директор велел через вас.

Буглак раздраженно сорвал чахлые листья с куста и бросил под ноги.

– Ты хорошо справился, – сказал завуч. – Теперь ты убьешь Сингенина. Разбудишь этого двоечника от иллюзий.

Лис чуть не выхватил катану и не снес Буглаку голову на месте. Нельзя так заставать вестями врасплох!

– Разбудить Сингенина велел директор? – спросил Лис.

– Я велю тебе, Исайкин-кун, – сказал Буглак. – Или я уже не твой завуч?

Ну вот, теперь перед этим жирным гусем придется изображать, как будто я раскаиваюсь. Его точно нельзя зарубить?

– Простите, сенсей. Конечно, вы – мой достойнейший учитель и единственный завуч. – Лис склонил голову. – Меня удивило ваше поручение. Считал, что вы с директором заинтересованы в том, чтобы Сингенин выжил.

– Исайкин-кун, директору плевать на жизни бездарей и отстающих учеников, – сказал Буглак. – Более того, имена неудачников в списках учеников школы пятнают ее честь. Избавляться, Исайкин-кун, как можно быстрее избавляться от жалких клоунов – так велит твой и мой долг.

Лис пощелкал ногтем по рукоятке катаны. Мой старший брат – мое смертельное оружие против вас. И вы поняли это слишком рано.

– Очень жаль. Я не могу предать члена своего клана, – сказал Лис, – иначе я обесчещу себя.

– Да что ж тебя! – вскричал Буглак. – Ладно, я разрешу твоему клану прогулять еще день уроков без выговоров и выселений.

Лис поперхнулся, сдерживая смех. Зачем мне этот день, если вы заберете моего брата? С кем я буду гулять во время уроков по роще? Кто будет смеяться вместе со мной над неудачниками, сидящими в это время на иероглифописании?

– Вы как всегда щедры, сенсей, – сказал Лис. – Но долг есть долг.

– Ты быстро учишься, – кивнул Буглак. – Твоя взяла: даю еще два дня прогулов. Попросишь больше – и низвергнется на тебя мой гнев.

Лис погрустнел. Знать бы намного раньше, что так легко торговаться с Буглаком! Неделя без уроков была бы у Лиса уже в кармане.

– Вы очень щедры, сенсей, – повторил Лис. – Просить большего я не смею. И не могу взять даже того, что вы даете. Простите.

Жирные ладони завуча сжались в кулаки. Сказать Буглак ничего не успел – они вышли на большую поляну, полную детского гомона.

2

Десятки пятиклассников сидели на траве кругами друг за другом. Они шептались, смеялись, играли в Хлопалки ладошками. Чувствовали себя в безопасности.

Толпа на траве внезапно стихла. Малышня поворачивала головы туда, где встали Буглак с восьмиклассниками. Ни капли страха в детских глазах.

– Покажите мне гостей, – прошелестел из-за спин пятиклашек голос, мягкий, теплый, словно летнее солнце.

Круги пятиклассников разомкнулись перед завучем и восьмиклассниками. Малышня встала и отошла в стороны.

Посреди поляны на коленях стояла маленькая девочка. Тоже пятиклашка. Водопад длинных черных волос почти касался стоптанной жухлой травы. Волосы полностью скрывали худые колени, узкие плечи, плоскую грудь – все, кроме бледного лица с огромными глазами и вытянутой руки с вакидзаси.

Девчонка склонила голову перед Буглаком. По земле возле кончиков ее черных волос ползала желтая черепаха.

Толпа пятиклассников дружно повторила поклон.

На восьмиклассников девчонка даже не взглянула. Смирнова не задело – самурай не отрывался от игры темного блеска в ее волосах. Казаков же сказал:

– Эй, шавка-сан, никого не забыла почтить поклоном?

Девчонка подвинула черепаху кончиком вакидзаси ближе к себе. Она сказала:

– Это место не для таких, как вы, восьмиклассники-сан.

– Да? – сказал Лис. – И все же мы здесь.

– Только потому что были рядом с сенсеем, иначе не прошли бы барьер вокруг поляны, – сказала девочка.

– Какой еще, к демону, барьер? – вскричал Казаков.

– Видимо, она говорит о куче испражнений на том краю поляны, – сказал Лис, поморщившись. – Ее вонь отбивает всякую охоту быть здесь.

– Нет! – вскричал один из пятиклассников. – Нас всех защищает барьер из чар Провидицы-сан.

– Чары? Провидица? – переспросил Казаков и тыкнул пальцем в сторону девочки: – Ты, что ли?

Смирнов поднял глаза к небу и с улыбкой прошептал: «Как волшебные девы из легенд».

Большие глаза девочки взглянули на Казакова. Клинок в худой руке завис над панцирем черепахи.

– Других Провидиц здесь нет, – сказала девочка и повернулась к Буглаку: – Мы хотели провести обряд, сенсей.

– О, не обращайте на меня внимания, Скульдова-кун, – сказал завуч. – Представьте, что я – безмолвный свидетель, как луна над нами.

Как раз луны не было в черном заваленном тучами небе, только звезды сверкали в провалах косматого покрывала.

– Никаких провидиц и предсказательниц не бывает, – проворчал Казаков. Скульдова указала мечом на толпу пятиклассников и сказала:

– Рискнешь поспорить с моими последователями?

Десятки рук тут же легли на рукоятки вакидзаси. Прямо собственная гвардия из молокососов.

Казаков напрягся. Смирнов, словно впрямь плененный чарами, ничего не видел, кроме того, как небольшой ветер треплет волосы Провидицы.

Лис улыбнулся.

– Спорить нужно только с тем, с кем не согласен, – сказал изувеченный восьмиклассник. – Мы же пока не ведаем, что здесь происходит. Разреши нам хотя бы попробовать проникнуться твоей мудростью, Скульдова-сан.

Провидица пожала плечами. Большие, как линзы гляделок, глаза оглядели пятиклассников.

– Пока вы на моей поляне, я защищаю вас, – сказала им девочка. – Никто не ранит вас, не помешает играть. Но за защиту нужно платить. Вы готовы?

– Да, Провидица-сан, – сказал хор из детских глоток.

Девочка резко опустила вакидзаси. Острие меча вонзилось в панцирь черепахи. Клинок пробил насквозь желтую кость, вокруг дыры по панцирю побежали трещины.

Провидица покачала меч, разламывая панцирь. Дыра в желтом панцире расширилась до кратера из костяных осколков по краям. Скульдова вынула меч, окровавленный клинок лег на стоптанную траву.

Черепаха, конечно же, издохла.

Из черного занавеса волос Провидицы вынырнула вторая рука – в два раза тоньше первой, старая, морщинистая, как голова черепахи. Все кости на ней просвечивались сквозь кожу. Казалось, прикоснешься к ней – рука распадется как сухие листья.

– Выпендривается, а сама калека, – прошептал Казаков Смирнову, тот ответил:

– Зато как развеваются ее волосы! Каждый ее локон живой!

– Это ветер их обдувает, – хмыкнул Казаков.

«Сухая» рука опустилась в кратер на панцире. Тонкие не разгибавшиеся пальцы ковырялись внутри черепахи, затем вынимали по очереди красные внутренности.

Правое легкое. Почка. Печень. Левое легкое. Еще одна почка. Сердце.

Каждый раз, вынув новый орган, Провидица клала кровоточащий шарик перед собой. Большие глаза закрывались, губы на бледном лице произносили:

– Сменов-сан – Большое дупло.

– Хвелин-сан – Злая береза.

– Родион-сан – Хвойная яма.

– Герасим-сан – Высокий клен.

– Черкасов-сан – Черный камень.

– Харахащан-сан – Кривой шалаш.

Услышав свое имя, пятиклассники вздрагивали и вставали перед Провидицей. Шесть учеников, шесть маленьких органов мертвой черепахи у их ног. Шесть мест, куда им предстояло идти.

Названия мест ничего не говорили Лису. Когда он был пятиклассником, то его одноклассники прятались на переменах от старших классов в Вишневом рве, либо внутри Полого дуба, либо под Лежачей сосной.

Прошли три года. Местность вокруг школы изменилась.

Провидица открыла глаза.

– Вас найдут, – сказала Скульдова шестерым. – Вас убьют. Не пытайтесь избежать платы. Вы ведь весело играли на моей поляне?

– Да, Провидица-сан, – ответили шестеро. Один из них смущенно поковырялся носком в печени черепахи и сказал:

– Провидица-сан, можем ли мы напоследок услышать Пророчество?

Скульдова улыбнулась и кивнула. «Сухая» рука скрылась обратно внутри волос.

Провидица запела:

Скоро! Скоро Волк выйдет за стены!

Когда Герои падут, Пророки ослепнут, Странники устанут искать, а Художники, породив Чудовищ, зарекутся творить снова, – тогда Цикл Превращений прервется.

Из уст в уста бывших господ, из уст в уста новых рабов разойдется по свету одно слово.

Не цифра. Не тишина.

Одно слово заставит небеса разрыдаться кровавым дождем на руины мира.

Не муж. Не гвоздь, не крюк. Не бумеранг.

Одно слово, одна буква.

Месть.

Мрак.

Мор.

Чье время ушло – узнаем по трупам.

Чье время настало – укажет буква.

Меры не будет страданиям рабов.

Муки души не будут ведомы нам.

Море крови затопит дома бывших господ, красным окрасит спальни и детские комнаты.

Мир содрогнется от поступи Хромого Волка – того, кто возглавит Поколение Чудовищ.

М обозначит крах Мира.

Толпа запрыгала от восторга. Буйство откровения захватило пятиклашек. Шестеро избранных махали кулаками и кричали: «Да! Мы им всем покажем!» Остальные сталкивались задницами и хлопали друг друга в ладони.

Буглак вдруг поднял руки. Все взгляды обратились к завучу.

– Я вижу самураев, которых скоро зауважает весь мир! – провозгласил Буглак. Толпа молокососов загудела, а завуч вдруг посмотрел на восьмиклассников и сказал: – Но кто-то здесь этого не видит. Кто-то до сих пор не уважает вашу Провидицу.

Рев оборвался. Пятиклассники повернулись к Лису и дайме, маленькие ладони стискивали мечи. Скрип сжатых пластиковых рукоятей разнесся по поляне.

– Не касайтесь мечей – не будите лавину, – прошептал Лис дайме. Демон Буглак отошел в сторону и улыбнулся из-за спин пятиклассников.

Лис поднял голые руки вверх.

– Провидица-сан, твоя мудрость поражает. Мое сердце бурлит от восторга, – сказал он. – Прошу, разреши мне засвидетельствовать поклоном свое почтение тебе хотя бы на расстоянии вытянутой руки.

Бледное лицо Провидицы слегка порозовело. Глупые пятиклассники обожали ее, но таких лестных слов не говорили.

– Подойди, – разрешила девочка.

Лис опустил голову и зашагал мимо шеренг пятиклассников к их богине. Глаза его шарили взглядом по краю поляны. Почему-то здесь пятиклашки могли визжать и играть, ничего не боясь. Они даже испражнялись неподалеку, чтобы лишний раз не выходить в опасный внешний мир.

Старшие кланы в роще не могли не услышать пятиклассников. Эти сыкуны визжали на всю округу. Те же Черные Змеи, которых восьмиклассники с завучем встретили по пути на поляну, точно слышали. Но никто не устраивал тут облавы. Пятиклассники будто находились в крепости. Или в загоне.

Лис склонил голову почти до травы, почти до органов черепахи на траве.

– Провидица, ты ведь видела его? – спросил Лис. – Видела Хромого Волка?

Скульдова вдруг отшатнулась назад. Она сказала:

– Что? Что ты сказал?

– Хромой Волк изуродовал твою руку, – сказал Лис и улыбнулся. – Скорее даже не Волк, а Хромая Псина или Хромая Шавка. – Он засмеялся. – Такая Маленькая Зубастенькая Хромая Псинка. Волк-то оттяпал бы всю руку.

Провидица затряслась, широкие волны побежали по ее шторам-волосам. Девочка закричала:

– Зарежьте его! Закройте навсегда его рот! Зарежь…

Лис резко схватил Провидицу за шею и прижал к себе. Вакидзаси Скульдовой сверкнул в трехпалой руке у ее горла.

– Не нужно спешить, – сказал Лис. Пятиклассники окружили их, жужжа как пчелы. Лис крикнул: – Назад, иначе я высыплю ее органы рядом с черепашьими.

Лис поднял меч выше. Провидица увидела его обрубленные пальцы, ее передернуло.

– Да, я тоже пощупал зубки Смерти, – сказал Лис, свободной рукой он сжал «сухую» руку Провидицы вместе с копной волос. – Ну и где псина перекусила так нерв, что твои пальчики теперь не двигаются? Здесь? Или здесь?

Провидица вскрикнула и чуть не сползла вниз. Лис сдавил тонкую шею крепче.

– Отпусти Провидицу-сан, – верещали пятиклассники. Казаков и Смирнов с клинками наголо возникли по сторонам от Лиса. Смирнов не удержался и провел ладонью по волосам Провидицы. «Мягкие», – прошептал светловолосый дайме.

– Провидицу? – сказал громко Лис. – Эта-то? Почему вы так решили, глупцы?

– Ее чары защищают нас, – сказал кто-то из пятиклассников. Казаков вырвал черный локон с головы Скульдовой и рассмеялся: «Их Провидица даже саму себя защитить не может».

– Вы думаете, эта дрянь вас спасает от мечей старшеклассников? – сказал Лис. – Каждый раз отдаете шестерых на заклание – и дальше играете в Хлопалки?