Текст книги "Дети, которые хотят умереть (СИ)"

Автор книги: Григорий Гаd

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Почему листья? Надоело считать трупные кости? – спросил Лис, зевая.

– Две сотни и пять костей, – прохрипел Ефрем, – их всегда две сотни и пять костей, сколько бы тел я не вскрывал. Надоело.

Его глаза лихорадочно блестели и следили за притихшими деревьями. Припадок прошел, но остаточные спазмы все еще сводили жилы на руках Ефрема в натянутые струны, как сводит лапы крысе, когда ее хребет резко пронзает катана голодного ученика.

– И ты решил сосчитать то, что нельзя счесть? – сказал Лис. – Вот почему так темно – звезды предпочли спрятаться от твоего дотошного взгляда.

– Лис-сан, я ковырял трахею наложницы, что мы завладели… Видждан-сан вроде, – сказал Ефрем. – Ее дыхательная трубка… Она ветвится, понимаешь?

– Лучше бы ты поковырял наложницу намного ниже шеи, – улыбнулся Лис. – Вот Смирнов-сан без рук там одним местом пролез.

– Послушай, Лис-сан! Раньше я не видел столь многого, что я открыл только сегодня! Дыхательная трубка в груди любого из нас ветвится на два крупных стебля, а те делятся на все более мелкие ветви, совсем как стволы и ветви деревьев! Как кроны над нами! Трахея и желтый клен над тобой – или эта лысая вишня рядом, или тот сгнивший куст, да любое дерево, что ветвится, – подобны себе и друг другу!

– Неужели? – сказал Лис. – Ну если бы ты все же полазил там, где Смирнов-сан, то сейчас бы не сидел в кустах, а из окна своей комнаты разглядывал реющий флаг. И искал бы подобие девчачьей щели в черном кругу на белом полотне.

Ефрем на локтях подполз к Лису. Неуверенной рукой счетовод схватил горсть упавших листьев.

– Почему эти листья ветер сорвал с веток, а другие пощадил?

– Они желтые и сухие, – пожал плечами Лис.

– Да, желтые, – Коваль раздавил листья в труху, – и не похожи на те, что остались жить на ветвях. Точно так же как ветер срывает отличные листья, огромная внешняя сила действует на нас, учеников, и уничтожает слабых и недостойных, пробуждает от сна.

Лис взял с руки Ефрема желтый листок с обломком черешка.

– Мы сами пробуждаем от иллюзий недостойных, – сказал Лис.

– Могучая сила влияет на наши умы, – ответил счетовод, – и заставляет устранять непохожих на большинство. Ритм жизни и смерти, что двигает окружающую нас иллюзию-мир, отражается везде, как в движении светил и сиянии необхватного неба, так и в любой мелочи. Смена дня и ночи, уроков и перемен, поступлений и выпусков, ночей страсти и мечей, обедов из фаршированной капусты и черных котлет – эти противоположности подобны между собой. Подобное же отделяется от отличного.

– Так, – сказал Лис, – но что за сила, что за ветер веет в наши головы и стравливает нас?

– Бусидо? – Ефрем словно спросил у листьев, что вдруг сдунуло быстрым порывом.

– Разве бусидо велело тебе ковырять трахею Видждан-сан? – возразил Лис. – Бусидо извлекло из полутрупов, что я тебе достал, все кости? Драных две с чем-то сотни костяшек на каждое тело, а? Не помню такого постулата в Долге службы сегуну. И в Долге послушания учителям тоже. Черепушки, позвонки, ребрышки, лопатки… Нет, ни слова, даже ребрышек, даже копчика там не помню! Неужто в Долге чести перед именем написано: «Ученик очищает кости беспомощных от падали, нумерует их и хранит у себя в комнате»? А ниже жирным подчеркнуто: «Да не забудет после ученик валяться в падучей и брызгать слюной обильной, как у самой бешеной крысы»?

Ефрем стиснул кулак, поломанные листья посыпались на папоротники. Ладонь дайме вытерла слюни с подбородка.

– Ну что тогда? – спросил сборщик костей.

– Охотишься ли ты за скальпамисереброволосых девочек, как Лютин-сан, – ответил Лис, – иль, как Коваль-сан, ищешь внутри жертв одинаковые узлы толстой кишки – направляющий ветер один. Нет, не бусидо, порыв сей, буйный и пылкий, зовется Великим Голодом. Угли этой жаровни сжигают твое и мое нутро. Пламя, что не погасить, зов, что не подавить, возбуждение, что раз испытав, ищешь снова и снова. Даже когда рот самой премиленькой куколки заглотнет кончик твоей тыкалке, будет не столь сладко, как подбросить одну тонкую щепку в жаркий страстный пламень Великого Голода. Таков он!

– Ты давно это понял, – прошептал Ефрем, – а я только сейчас. Что насыщает твой Великий Голод?

Лис встал и огляделся. Где-то из черной листвы на двух учеников смотрела гляделка, слушала их, может, передавала сказанное учителям или стражам. Скажи лишнее – и завтра влепят сразу три выговора. Привет сэппуке в актовом зале.

– Коваль-сан отличается от прочих дайме, – улыбнулся Лис, – Коваль-сан всегда в поисках новых знаний, подробных объяснений. Но что, по-твоему, стоит там?

Ефрем схватил низкий сук клена, руки рывком дернули его вверх на еще слабые ноги. Ученик-расчленитель вгляделся во тьму за зубастыми папоротниками и кустами.

– Средняя школа, – сказал Ефрем и закрыл глаза, – три корпуса, четыре этажа без подвала, пять десятков и четыре кабинета, семь десятков и восемь окон…

– Жаба, – прервал Лис, – огромный, голодный, мерзкий демон. Я вижу алчную тварь. Столовая – чрево его, подвал – орган, что мечет икру, из которой взрастают палачи, а длинный цепкий язык расстелился темными коридорами и лестничными шахтами – где острые катаны постоянно рассекают чью-то плоть. Мы все – лишь вкусные мухи для гигантской жабы.

– Жаба? – Еврем открыл глаза. – Лис-сан, ты не просто видишь закономерности в природе. Ты сам выдумал дикие подобия. Но породил ли твой разум чудовище в самом деле?

– Нет, ибо целый мир – только сон, скопище выдумок и кошмаров, и в самом деле их нет, – сказал Лис. – Я разрублю череп жабе, но сначала раздавлю черную змею, порву пасть громовому псу и изгоню чернильного демона.

– Старшие кланы, – проговорил Ефрем. – Твой Великий Голод неимоверно горд.

– Ну а Коваль-сан получит столько учебного материала, сколько пожелает изучить, – пообещал Лис и двинулся во тьму. – До завтра.

– Ты только сэме! – крикнул Ефрем ему в спину, – не забывай!

Лис не ответил, сломанные ветви, опалые листья, трава, замерзшая земля хрустели под ногами. Изувеченный ученик шагал во тьме навстречу новому дню в объятиях жабы.

Тени

1

Андрею снились объятия Риты и то, как ее мягкие пальцы ласкают лезвие катаны, ничуть не ранясь.

А когда возбужденный теплыми касаниями клинок увлажнился и заблестел, глаза Риты пожелтели, и кровь брызнула из нестерпимояркихянтарных зрачков.

Ты больше не спишь.

Никакой возможности уснуть. Бессонница – это когда дух настолько слаб, что боится собственных порождений. Но от себя не смыться. Даже в писельник.

Задолго до тонкой полоски света на восточном горизонте Андрей постучался в могильник на седьмом этаже. Сонный Лис открыл дверь и пропустил его.

– Самурай без клана, – сказал Лис, – так подумают о тебе, если ты не наденешь оранжевую повязку.

Свертки оби лежали на полу, чистые, выстиранные. Ни пылинки не пачкало грубой серой ткани.

– Ты заставляешь недостойно подумать о тебе, Лис-сан, – ровно сказал Андрей.

– Да? – Лис сел на пол. – И почему же, Сингенин-сан? Прошу, садись.

– Ты сказал: нашему клану грозит голод! – Андрей навис над увечным учеником, кисти его сжались в кулаки напротив лица Лиса. – Но драные порции никогда не урезают более трех-четырех дней!

– Я придумал незатейливую уловку, чтобы ты послушался дайме и напал на самураев клана Красоткина, прежде чем они нападут на тебя, – ответил Лис. – Это ты хотел услышать?

– Признаешь? – сказал Андрей. И резко повернулся, железный кулак чуть не расшиб Лису нос. Андрей вгляделся в сверток оби у порога и сказал:

– Здесь лежал оби Охотникова-сан, что ты мне отдал. Откуда на его месте взялся новый? Неужели Султанова-сан извела рана?

– Серали жив, я всего лишь подвинул старые свертки, – пожал плечами Лис.

– Почему этот крайний один мокрый, а остальные сухие? – заметил Андрей.

– Нерасторопный Рябов-сан наступил, пришлось перестирать, – сказал увечный ученик. Лис сказал:

– Мне пришлось хитрить, чтобы ты не опозорил себя и сразился со своими врагами. Послушал бы ты меня иначе?

Он сказал:

– Думаешь, когда сегуны древности посылали воинов на верную смерть ради победы над врагом, всегда говорили смертникам об этом?

Он сказал:

– Почему, ты думаешь, в легенде, чтобы спасти страну, отец без единого слова бросил семь юных девственных дочерей в пасть демона-кита Бакэ-кудзира? Прыгнули бы девы сами?

Он сказал:

– Почему, когда слуга узнал о неверности супруги своего господина, тут же совершил сэппуку, чтобы не расстраивать господина горькой правдой о его позоре?

Лис развел руками, указал на рядки свертков. Он сказал:

– Иногда нужно недоговаривать ради тех, кого хочешь спасти. Это не обман.

– Ты далеко не сегун и сэппуку не совершал, – возразил Андрей, – мы прокрались ночью, как драные крысы, ради драного печенья.

– Дело не в печенье, – сказал Лис. – Дело в позоре. За позорное бегство тебя бы наказали. Видел ты когда-нибудь, как оружие черных стражей плюется железом?

Кулаки Андрея задрожали, ноги его вдруг подогнулись, ученик сел на пол. Внутренний волк с жалостным «у-у-у-у!» лег на брюхо и закрыл красные глаза передними лапами.

– Видел. Плевалки разукрасили красными узорами всех моих одноклассников, – сказал Андрей.

«Не всех», – проскрипел волк.

Заткнись, драный зверь!

– Я стоял в десяти шагах, – добавил Андрей.

– В первых рядах? Удачно! Никому из учеников здесь так не везло, – сказал Лис. – Где-то раз в три месяца Буглак-сенсей объявляет всеобщий сбор школы на поле у западной стены. Там стражи показательно наказывают какого-то осрамленного ученика. Имя виновника никогда не называют – сенсей говорит, что самурай теряет имя вместе с честью. Безымянного привязывают к столбу у стены и заплевывают железом. Стоя на краю поля, мы видим лишь, как дергается фигура в кимоно в такт грохоту черного оружия.

Лис подвинулся к Андрею и сказал:

– Я хотел только, чтобы тебя не было на этом столбе.

Чтобы жить без позора, мы убиваем других. Вот весь закон доблести и чести. Сенсей, верный вопрос – это как мы дошли до такого?

Лис положил руку, холодную искалеченную руку на сжатый кулак Андрея и сказал:

– Ведь мы – братья.

– Братья? – переспросил Андрей, рот его широко раскрылся.

– А кто же? – сказал Лис. – Там у Видждан-сан я отбил клинок, что целил в тебя. Ты отклонил тот же меч, когда им рубили по мне.

Лис застенчиво улыбнулся.

– Никто прежде не делал подобного для меня.

Пощада равно Позор. Подстрекай, дерись, побеждай, ибо другого справедливого закона нет. Но откуда чувство, что законотворцы что-то в нем извратили?

Лис облизал губы и положил кулак Андрея себе на бедро.

– Не грусти. Мы начали стройку нашего будущего с подвала, помнишь? Под землей всегда темно.

Лис поднес кулак убийцы двух оябунов к влажным губам.

– По древнему ритуалу в каждую опору нового здания обязательно заживо замуровывают жертву. Чтобы постройка была надежной, – сказал назвавшийся братом. – Но мы-то поставим для надежности побольше опор. Так ведь, старший брат?

– Старший? – переспросил Андрей. – Разве мы не в одном классе?

– Сейчас одного, – прошептал Лис.

Изувеченный ученик приложился влажным ртом к средней костяшке на руке Андрея. Почти так же целовали трехпалую кисть Лиса кровоточащие губы красоткинского самурая.

Местным ученикам никогда не надоест придумывать новые обряды. Теперь у того кровавого поцелуя будут копии копии копии копии копии его копии.

Андрей забрал руку из ладоней Лиса.

– Никаких больше хитростей, – сказал Андрей, – никаких больше уловок. Иначе строй драное будущее без меня.

– Как велишь, мой дайме, – согласился Лис.

Андрей поднялся и шагнул к двери.

– Увидимся на уроках, – попрощался убийца оябунов.

– Да, и будь бдителен. На всякий случай, – сказал Лис. – Последнего ученика привязывали к столбу у западной стены как раз три месяца назад.

2

Представь урок литературы, на котором читают Песни смерти прославленных смертников. Сложно придумать другое домашнее задание по этому предмету, кроме как сочинить собственную Песню о том, как ты умрешь.

Учитель Чушкин ходил взад-вперед перед классной доской и не отрывал взгляда от потолка.

Учитель читал нараспев:

Омыта и ясна,

Теперь луна сияет.

Гнев бури миновал.

Теперь все сделано,

И я могу уснуть

На миллионы лет.

Голос учителя замолк, пухлые ладошки судорожно погладили кимоно на животе. Весь 8 «Б» внимательно следил, как двигались руки просветленного.

– Великий «отец смертников» Ониси Такидзаро сочинил под стать своей великой чести и великую Песню смерти, – сказал учитель. – Великая сила бьется в великих словах великих.… М-да, сила в словах. Но пора узнать то, как вы доработали свои «гимны Истины», так сказать.

Первой велели выступить Марине Ягодке. Стройная ученица встала и низко поклонилась учителю за оказанную честь, длинные светлые волосы подмели грязный пол. Кончики соломенных прядей тут же почернели и спутались.

Наложница повернулась к классу, высоко подняла подбородок и прочитала:

Толстая шишка

входит в меня,

А школа все там же…

Пару вытянок господствовала тишина, весь класс задержал дыхание. А в третью вытянку учитель завизжал:

– Ягодка-кун! Какая это Песня смерти? Что за толстая шишка? Какая, к демонам, разница, что там в тебя входит? – тараторил Чушкин. – Несколько недель назад ты читала: «острый клинок жизнь наконец оборвет». Но что стряслось? Как острый клинок затупился до толстой шишки?

Марина Ягодка смотрела прямо на темно-зеленую доску, нежный кругленький подбородок девочки все так же гордо поднимался.

– Сенсей, я есть наложница, – сказала она.

Марина Ягодка посмотрела в глазки учителя за мутными круглыми стеклами и сказала:

– Я есть наложница. И мне ни к чему рассуждать о режущих и колющих ранах. Ибо самураи дерутся не со мной, самураи дерутся за меня. За мое тело.

Марина Ягодка развела руки в стороны, открыв всю себя взгляду учителя. Кончики пальцев пробежались по линиям бедер, узкой талии, коснулись вершинок груди. Она сказала:

– Дерутся за это узкое лоно, дерутся за эту маленькую грудь. Плевать, насколько острый меч у моего господина или у его врагов, волнует только, чем и как господин будет входить в меня. Волнует, насколько невыносимо больно сегодня ночью господин будет терзать это тонкое лоно, эту маленькую грудь, это тело вообще. И да, сенсей: шишка у Ахметова-сан толстая и страшная.

Марина Ягодка дернула плечом и застыла. Чушкин глядел на наложницу, поджав губы. Руки его резко и коротко потерли пухлый живот.

– Сенсей, – вдруг сказала Марина Ягодка, – его шишка просто ужасно огромная.

– Я… услышал, Ягодка-кун, – пробормотал учитель.

– Да, сенсей, – сказала Марина Ягодка. Затем она сказала:

– Когда она входит в лоно, так дерет изнутри, будто древесный ствол заколачивают в тебя, сенсей.

– Ягодка-кун, садись на место! – велел учитель.

Марина покорно села. Чушкин мелкими шажками прошел вдоль ряда парт у окон.

– Султанов-кун, – сказал учитель, – прочитай свою Песню смерти.

Серали поклонился, судорожно дернулось его раненое плечо, пухлое от компрессов и бинтов под кимоно. Одновременно смуглое лицо разрезали морщины, нечеткие и широкие, как складки на кожуре запеченного яблока, мякоть в котором переварилась и растаяла. Серали сказал без выражения:

Песнь смерти? Зачем?

Без света нет тени…

Чушкин покивал.

– Доработай, – велел учитель, – Султанов-кун, ты не солнцеликий. Используй сравнение проще, чем вездесущий свет. Может, светлячок или тусклая лампа? Или разводы на мутном пыльном зеркале? Садись, Султанов-кун.

Серали не двинулся.

– Сенсей, я не сравниваю, – сказал ученик, который разбудил Пичука-сан, который мог бы стать новым оябуном в клане чистоплюев. – Я и есть свет Истины. Все вокруг ложь. Вы, сенсей, ложь. – Ученик сузил глаза. – Когда меня наконец разбудят от иллюзий, тени рассеются. Я – карательный луч смерти, я пронзаю лживых, слабых, бздливых – всех, кому нет места в моем сне. Ибо сильный рассудок подчиняет воображение.

8 «Б» смотрел на учителя. Чушкин снова закрыл ладонями торчавший пухлый живот – там, где за пупком сидел его незащищенный ребрами ученый Дух. Слегка ковырнуть кончиком меча натянутую на пузыре кожу – и Дух сенсея выльется наружу вместе с красной струей.

Второй раз за урок ученики попирали второй постулат Долга послушания учителям – беспрекословно подчиняться учителю. Иначе Ягодка и Султанов нарушили бы более важный Долг чести перед именем, оклеветали бы себя, приняв не свою Песню смерти. Даже учителя не должны сметь оскорбить самурая. А то рискнут перевернуть на себя чашу безумия, что сами наполняли столько лет.

Поэтому Чушкин только сказал:

– Садись, Султанов-кун.

Следующим выступил Исайкин-кун, то есть Лис. Узколицый ученик прочитал с улыбкой:

Горная река

В бездну летит,

Рев ее громче.

8 «Б» смотрел на учителя. Но Чушкин только возвел глаза к потолку и велел Лису сесть.

Настала очередь Андрея. Грозный Железногрудый, убийца оябунов, по слухам, не человек, а красный мононокэ, неожиданно мягко пропел:

Лепестки дрожат —

наконец тепло!

Засверкал румянец плодов

Сквозь ветви сакуры.

– Нет-нет-нет, – очень тихо заговорил Чушкин, – почему ты говоришь это? Ты не должен так говорить. Тьма, бездны, сон, гибель, может шишка, как у Ягодки, но не тепло, не плоды сакуры…

Учителя слышал только Андрей.

– Вы правы, – сказал новый ученик, – я ни слова не упомянул о том, как уйду в вечность. Лишь как хочу жить.

Ноги Чушкина задрожали, сенсей схватился рукой за парту Сингенина. Ладонь учителя коснулась свежих царапин от ногтей на пластиковой столешнице – следов очередного ночного ритуала кровожадных учеников. Резкие края царапин впились в подушечки пальцев учителя, придали ему сил. Чушкину стало плевать на стих Сингенина, на лживые слова этого чудовища.

– Разве так? – спросил учитель. – Разве за любовь к лепесткам тебя зовут Железногрудым-сан? А ты не забыл свой первый урок здесь? Того рыжего ученика, что ты полоснул мечом?

Чушкин указал Андрею на борозду на пластике, погладил глубокий разрез в столе.

– Не ты ли игрался здесь прошлой ночью? – спросил учитель. – А может, под румяными плодами ты разумел жизни учеников? Вот какие ягоды влечет тебя сорвать побольше?

– Нет, Чушкин-сенсей, – сказал Андрей, – я только хочу узреть красоту настоящей сакуры.

– Чушкин-сенсей, – подняла руку Марина Ягодка, – прошу, скажите, а что такое сакура?

– Сорняк, Ягодка-кун, – буркнул учитель литературы, – мелкий и вонючий сорняк.

Чушкин тяжело прошагал к учительскому столу и упал в кресло.

– Сингенин-кун, к следующему уроку сочини Песню смерти, – велел учитель литературы. – Я хочу, чтобы ты рассказал на уроке, как умрешь.

Андрей неглубоко поклонился и сказал:

– Чушкин-сенсей, а вы думали, как умрете сами?

Учитель резко закрыл лицо руками, через миг опомнился и с усилием убрал заслон рук между своим лицом и 8 «Б», классом этих опасных хищников.

– Представляли вы себе, как умрете? – спрашивал Сингенин. – Могли бы вы нам прочитать свою Песню смерти?

Учитель положил руки на стол. На идеально гладкое покрытие – на первый взгляд. Когда учительский стол портили, уборщики все ремонтировали. Полировали мелкие царапины и потертости. Наносили грунтовку на широкие вмятины и глубокие укусы, а затем заполняли специальной пастой под цвет стола. В глубине серого пластика под пухлыми ладонями учителя скрывались паутины борозд, сотни кратеров от ударов, пересекались острые воронкообразные дыры. Внутри учительского стола таилась летопись агонии.

– Не сегодня, – ответил Чушкин. – Амурова-кун, ты следующая.

Поклонившись, Рита прочитала без выражения:

Отцвести достойно,

Без гниения.

И почивший примет.

Чушкин посмотрел на гладкий стол под руками и сказал:

– Сингенин-кун, жду от тебя подобный стих к следующему уроку литературы.

3

В кабинете Круга жизни ученики 8 «Б» снимали с оби мечи и прислоняли оружие к стене. Напротив стоял гладкий и почти пустой учительский стол, только на краю столешницы теснились два завязанных серых мешочка.

Марина Ягодка вошла в класс перед самым звонком. Авраам Выгузов проводил наложницу Черных Змеев до порога – сведя брови, грозно оглядел макушки восьмиклассников и поспешил по коридору на урок 10 «А».

– Сингенин-сан, – позвала Марина, приветственно кивнув, – скажи, какая она? Сакура!

Волшебное дерево, сказал Андрей, оно цветет всего пять дней в году. Как рассказывал наставник, когда розовые и белые цветы сакуры распускаются, склоны гор, берега рек, рощи и сады, где цветет дерево, становятся невыразимо прекрасными, и ты любуешься ими, часами не двигаясь с места.

– Белые и розовые цветы? – переспросила Марина. – Как у вишни у стены?

– Думаю, сакура намного красивее жалкой вишни, – пожал плечами Андрей.

Марина быстро-быстро заморгала глазами, она сказала:

– Где же сакура…

– Господин, – прервала наложницу Рита, – ты бы желал Ягодку-сан?

– Что? – сказал Андрей.

– Сингенин-сан, в самом деле? – спросила Марина и улыбнулась ровными белыми зубами.

Рита наклонилась и подняла с пола свой вакидзаси.

– Господин, ты удивился моему вопросу, – сказала она. – Значит, ты не желаешь подчинить себе Ягодку-сан, как желал подчинить Видждан-сан и Апостолову-сан?

Как златовласую воительницу и черногривую наложницу, что превратились в холодных неживых кукол. С остывшей кленовой краской внутри.

– Нет, только не так, – сказал Андрей.

Рита улыбнулась Андрею одними губами. Глаза ее источали холод.

– Тогда я избавлю тебя от этой глупой недотычки! – прошипела Амурова и одним резким движением обнажила клинок.

Прозвенел звонок.

Руки Риты замерли.

Рыжая наложница посмотрела на клинок вакидзаси, острие целило прямо в круглые голубые глаза Ягодки. Белокурая девочка попятилась к окну.

Рита сказала:

– Господин, на уроках нельзя убивать.

Андрей встал между наложницами. Клинок Риты теперь целил в него. То в глаза, то в рот. Снова.

– Нельзя, – сказал Андрей. – Идем на урок, Амурова-сан.

Дверь хлопнула, и следом за Сухим-сенсей в кабинет вошла толпа пятиклассников. Сухой-сенсей взял мешок со стола, сорвал с него завязку и перевернул вверх дном. По желтому линолеуму застучал круглый горох.

Без слов пятиклассники наклонились и засучили до колен хакамы. Широкие серые складки штанин окутали сверху голые худые ноги – так же, как низкие клубки туч нанизываются на высокие скелеты мертвых деревьев.

Учитель открыл тумбочку стола, внутри, словно клубок страстных змей, переплелись знакомые розги.

– Вохмой «Б», – прохрипел Сухой, – хевоня вы в роли гохпод.

Весь урок пятиклассники стояли голыми коленями на горохе, восьмиклассники ходили по классу и секли розгами каждого из них, кто шевелился или подавал любой звук громче вдоха.

Лис почти не отходил от худого черноволосого мальчика. Розги в трехпалой руке вновь и вновь секли по смольным волосам младшеклассника. И по синим глазам, которые мальчик едва успевал закрывать перед ударом.

Андрей ни разу никого не ударил.

4

Рита поднялась на цыпочки и сорвала с нижней ветви клена кучу красных листьев. В ее бледных руках пятиконечные звезды с багровыми прожилками алели, словно лужи крови на снегу. Ладони наложницы смяли листья. Красные острые вершины послушно согнулись. Резные края листьев, на вид острее меча, не рассекли тонкие пальчики так же, как не рассекла возбужденная катана во сне Андрея.

Словно ни один клинок не хотел навредить наложнице. Словно погибнуть от меча могут только те, кто взял меч для убийства. Рита ведь еще никого не пробуждала от иллюзий.

Серые косматые тучи над рощей слегка-слегка побледнели под напором полуденного солнца.

Рита заткнула мятые листья за оби.

– Как раз закончилась темно-красная краска, – сказала ученица, – а она нужна, чтобы нарисовать красно-желтую лису.

Андрей всматривался в окружавшие их заросли шиповника, бересклета, сирени, лещины. Слушал шелест листьев и скрип веток. В разгар большой обеденной перемены ученики многих старших кланов группами прочесывали рощу между северной и западной стеной. Заросли здесь были густыми и труднопроходимыми. Лучшего убежища для слабых пятиклассников на всей территории школы было не сыскать. Если бы именно в роще на них постоянно не охотились.

– Желтая лиса? – переспросил Андрей. Слава сегуну, что закончилась краска, а не серые полотна для холстов. Новым Гардеробщиком Андрею с его глиняным сердцем никогда не стать.

– Сегодня приснилась, – сказала Рита и на вытянку прикрыла веки. – Вообще-то почти все: морда, шея, лапы, бока, семь хвостов – были красными и лоснились как кровь. Желтым отливали только грива и глаза.

– Не рисуй! – вскричал Андрей. – Я не хочу каждое утро просыпаться и видеть кругом желтоглазых лис. Хватит на стене той морды с янтарными глазами.

Рита посмотрела на него, потянулась и сорвала еще красных листьев.

– Вчера ты приказал мне жить ради цели, господин, – сказала Рита, сгибая вдвое остроконечные звезды, – сегодня ты прогневал Чушкина-сенсей, заявив, что твоя цель – красота. Ведь под сакурой ты мыслил ее, а? Красоту?

– Это не мой стих, – вдруг сказал Андрей, – наставник читал мне его.

– Еще утром ты хотел созерцать красоту, – словно не слушая, сказала Рита и потрясла листьями клена в воздухе. – А я созидаю красоту. С помощью красок и одежды мертвецов.

Рита бросила листья, белая ладонь обхватила рукоять вакидзаси в ножнах. Наложница сказала:

– Господин, если тебя больше это не устраивает, я решу проблему как умею.

– Нарисуй глаза зелеными, карими, голубыми или любыми другими, – предложил Андрей, – кроме желтых.

Рита медленно потянула меч из ножен. Наложница сказала:

– Мне снилась не такая.

Она подумала и сказала:

– У Ягодки-сан голубые глаза. Странно, что господин их упомянул.

Вообще-то не только голубые, сказал Андрей.

Убийца оябунов больше не смотрел на шиповник, бересклет, спирею. Его взгляд прирос к вакидзаси Риты.

Андрей сказал: с зелеными или карими глазами лиса тоже будет красивой, почему Рита так уперлась?

Наложница сказала:

– Это будет другая красота. Не та, что нужна мне. И господину.

Короткий меч тихо выползал из деревянного чехла. Наложница сказала:

– Ты больше не смотрел на мои рисунки после того, как я повесила их на стены. Бесхвостый наговорил тебе что-то про меня. Что-то гадкое.

Андрей возразил: Лис ничего не рассказывал про Риту. Кроме того, что она рисует на школьной форме, снятой с трупов. Кроме того, что Рита превратила комнату Андрея в могильник десятков учеников, которых он никогда не видел. Всего-то.

Рита отмахнулась левой рукой и обнажила клинок. Она сказала:

– Если господину так хочется не отходить от лисы, это будет не Бесхвостый, а мой рисунок! На желто-красную лису господин точно будет смотреть. В моем сне господин не отрывался от нее.

Рита взяла вакидзаси в обе руки мизинцами вверх от острия.

Клинок даже не ранит ее – ту, что ни разу не пробуждала чудовищ. И все-таки Андрей схватил кисти Риты, большими пальцами нажал на середины тонких запястий, хрупкие белые кулачки рефлекторно разжались, клинок выпал из них и воткнулся в землю.

– Ну и рисуй драную лису! – крикнул восьмиклассник. Рита благодарно поклонилась.

Андрей резко шагнул назад, повертел головой по сторонам, ладонь его схватила катану.

– Амурова-сан, подбери вакидзаси, – велел Андрей напряженным голосом.

Рита посмотрела на катану Андрея, подняла меч и спросила:

– Господин снова хочет, чтобы я бросила ему вызов?

– Ты не слышишь мяуканье? – сказал Андрей и сам ответил: – Конечно, нет. От меня ни на шаг.

Пригнувшись, убийца оябунов со слугой пролезли под омертвелыми стеблями шиповника, сандалии их утонули в густом покрове мохнатой ветвистой травы. Они сопели и продирались, пока заросли вокруг не поредели, не перетекли в поле с мерзлой однолетней зеленью. И перед глазами не вырос высокий бетонный столб.

Вокруг столба ходил невысокий ученик, шестиклассник. Русая голова с хвостиком задралась, выставила небу огромный кадык на тонкой, точно ножка стула, шее. С плоской верхушки столба шипел грязный одноухий котенок. Ученик оголил вакидзаси и подпрыгнул. Клинок выстрелил вверх, острие меча едва не достало лапы котенка. Зверь отшатнулся, задняя лапа ступила за край столба, провалилась в пустоту. Котенка дернуло вниз, когти передних лап заскрипели по камню. Но зверь, шипя, удержался наверху.

– Только облезлый котенок, – сказала Рита и убрала вакидзаси в ножны. Взгляд ее скользнул по шестикласснику. – Точнее, два облезлых котенка.

– Жди здесь, – сказал Андрей не останавливаясь.

Беззвучным шагом крадущегося восьмиклассник ходил за спиной русого ученика. Бетонный столб на уровне груди и головы Андрея пробили роем небольших дыр, только в одном круглом отверстии поблескивал застывший свинцовый плевок. В остальных дырах свинец засел так глубоко, что было не разглядеть. Катана Андрея даже не оцарапала бы этот камень.

– Зачем тебе котенок? – вдруг сказал Андрей. Шестиклассник вздрогнул, обернулся, увидел: в пяти шагах перед ним возник самурай в красном оби. Тот самый Железногрудый, что пробудил оябунов двух кланов. Говорят, не человек, а красный мононокэ.

Шестиклассник отступил, его спина уперлась в столб.

– Ты голоден? – сказал Железногрудый. – Оставь котенка, и я дам тебе еды. Печенье. Сок. Еще рыбу.

Шестиклассник смотрел на руки Андрея. На пустые руки, без меча.

Андрей услышал, как натужно заскрипел пластик, когда шестиклассник из всех сил сжал рукоятку вакидзаси и бросился в атаку. Резко Андрей шагнул вправо, тело развернулось боком. Клинок шестиклассника обдул лицо колким ветром, пролетев мимо.

Ребром ладони Андрей ударил по спине ученика, и тот рухнул носом и огромным кадыком в землю.

Андрей вынул меч из руки упавшего. Повертел головой по сторонам и вынул катану из ножен.

– Уходи, – бросил он шестикласснику, – сюда идут двое. Тяжелых.

Шестиклассник пополз по траве прочь, не решаясь встать. Рита подошла к столбу и скучающе поковыряла пальцем дырку в бетоне. Котенок изогнулся дугой, зашипел, она не обратила внимания.

Двое высоких самураев вышли к столбу. Очень высоких, очень широкоплечих. Светлый пух покрывал впалые щеки и волевые подбородки. Зигзаги молний синели на правых рукавах кимоно. Самураев клана Райдэна меньше года отделяло от выпуска. Им ни к чему бесчестные драки. Если не дать повода.

– Сейчас день, – сказал Андрей, низко кивнув. – Сингенин Андрей из клана Охотникова.

Статный выпускник откинул с глаз спутанные волосы с золотистым темно-русым отливом. Так изящно и властно, должно быть, откидывали волосы великие герои времен легендарной войны Гэмпэй. Выпускник посмотрел на Андрея, перевел взгляд на Риту. Никого не замечая, наложница ковыряла пальцами дырки в столбе.

Выпускник улыбнулся и сказал:

– Раздеру рыжую прямо на столбе. А ты, Пырей-сан, прирежь недоростка.

– Ваш Долг сегуну не требует этого, – сказал Андрей.