Текст книги "Почему мы так одеты"
Автор книги: Григорий Филановский
Соавторы: Александра Супрун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
НОВЫЕ ИМЕНА
Целлюлоза, несомненно, замечательное природное соединение. Но не сошелся же и на ней свет клином! В конце концов и шерсть, и шелк построены не из целлюлозных, а из белковых молекул. Снова обратимся к мечте алхимиков: осуществить впрямую получение шелковой нити из земли, из того, что в незапамятные времена послужило основой для всего сущего под Луной. «Философский камень» XX века – синтез. Нередко сложнейших веществ – из элементарных. Более полувека назад осуществить подобное взялся со всем пылом юности американский ученый Уоллес_ Карозерс.
Отпусти ему судьба столько лет сколько Шардонне, он застал бы 80-е годы. Но создатель того самого найлона, по наименованию которого XX век зовут порой «найлоновым», сам оборвал нить своей жизни, когда ему было сорок лет… В молодости Карозерс довольно быстро сумел расстаться с «шелковой мечтой», поняв, что в обозримое время это дело безнадежное. Ох, эта шелковая ниточка – какой она предстает перед проницательным взглядом современного химика… Сложны сами по себе образующие ее белковые молекулы глицина, аланина, треонина, пролина, валина, изолейцины, и, в свою очередь, они в совокупности образуют сложнейшую структуру фиброина. Но и это еще далеко не все…
Будучи проницательным и реалистически мыслящим ученым, Карозерс решил подойти к созданию «шелка XX века» иначе, другим путем. И все-таки путем синтеза. В 1931 году при участии Карозерса уже был получен искусственный каучук – изопрен, превосходное подспорье к каучуку натуральному в резиновой промышленности. Но какие же соединения вообще, в принципе могут образовывать текстильный материал? Вот тут-то мы подходим к едва ли не самому главному в рассказе о таких материалах.
С первых страниц нашего повествования неоднократно упоминались нити и волокна, волокна и нити. Шерстяные, льняные, джутовые, хлопковые, шелковые, вискозные… Но, повторяем, непременно: волокна и нити. Очевидно, они составляют основу одежды. Мало того, не будет преувеличением утверждение, что почти весь мир природы – это, по существу, волокнистый мир. Волокнистый… Речь идет не только о тех волокнах, которые мы видим, разрывая травинку или веточку, вглядываясь в кусок мяса или в клочок ваты. Нет, главное в том, что длинные, сверхдлинные ниточки просматриваются и на микроуровне. Там, где мы сталкиваемся с макромолекулами…
Микроуровень и макромолекулы… «Микро» – это «мало», «макро» – «много». И объяснить взаимосвязь эту можно просто. В том невидимом или видимом лишь при колоссальном увеличении микрокосмосе существуют особые молекулы, громадные по сравнению со всеми прочими. Но громадные, как правило, лишь в одном измерении – в длину. От другого иностранного слова, также означающего «много» – «поли…», эти молекулы именуются полимерами. Они, как и целлюлоза, состоят аз множества одинаковых звеньев. Пусть читатель не посетует на попытку освежить в его памяти страницы школьного учебника.
Итак, представим себе обычную металлическую цепочку, у которой число звеньев составляет ни много ни мало десять, тридцать, сто тысяч! Нетрудно сообразить, зо сколько раз длина ее превысила бы толщину. Точно так же несоизмеримо длинной по отношению к толщине вырисовывается любое текстильное волокно, составленное уже из ряда сплетенных между собой полимерных цепочек. Сплетенных подобно тому, как сплетается коса из волос. Только косу можно расплести, а волоконца нельзя просто так расщепить на отдельные полимерные цепочки.
Доходящая до пояса девичья коса считается длинной. Каким, интересно, было бы волоконце текстильное, если бы по толщине оно уподобилось такой же косе? Самое короткое, джутовое, вытянулось бы в длину метров на пять. Хлопковое или льняное волокно при аналогичном масштабе развернулось бы метров на сорок. Шерстяная «коса» при тех же масштабах вытянулась бы метров на сто. А шелковинка, прикрепленная одним концом к башенке Московского университета, могла бы оплести другим концом колокольню Киевской лавры…
Итак, для создания нового текстильного материала прежде всего следует подобрать полимер. Какой? Может быть, из группы, верней, из класса полиэфиров?
«Эти соединения, – пишет английский химик Джон Уинфельд, который сам начинал работать под руководством Чарльза Кросса, одного из творцов вискозы, – обладали замечательными и, пожалуй, даже неожиданными свойствами. Они были микрокристаллическими. В расплавленном состоянии эти соединения обладали высокой вязкостью и вытягивались в длинные нити. Если же затем эти нити подвергались растяжению, то они необратимо вытягивались примерно вчетверо по сравнению с первоначальной длиной и становились прочными и гибкими. Почти сразу же стало ясно, что такие нити можно использовать в качестве текстильных изделий. Однако по одному показателю, весьма существенному, волокно, полученное Карозерсом, не могло тотчас войти в практику: низкая температура плавления сильно затрудняла промышленный выпуск нитей…»
Данный полимер не может стать основой текстильного волокна – к такому выводу пришел Карозерс. И обратился к другому классу полимеров – полиамидам. Так был открыт найлон. Между прочим, дотошные историки науки раскопали в архивах, что чуть ли не в начале XX века немецкие химики получили вязкую полимерную массу на основе тех же полиамидов. Получили, отметили, что из этой массы вытягиваются нити, и… забросили это дело. Справедливости ради заметим, что и сам Карозерс поторопился с выводом о непригодности полиэфиров, а найлон открыл лишь шесть лет спустя.
Открыл, но не окрестил, не дал имени новому материалу. Этим занимались другие специалисты фирмы. Был объявлен конкурс на лучшее название перспективному материалу, и из 350 предложений было выбрано короткое и звучное – найлон, или, как нередко произносят у нас, – нейлон. В США, кроме первоначального найлона, у которого появилось цифровое дополнение найлон-6,6, выпускаются родственные соединения из класса полиамидов. Найлон-6, найлон-7, найлон-6,10, найлон-11, найлон-4, найлон-12, найлон-3… Некоторые из этих химических продуктов нужны в небольших количествах для определенных целей, не имеющих отношения к одежде.
По правде говоря, и рожденный в лаборатории Ка-розерса найлон поначалу пошел вовсе не для элементов костюма, а на нужды авиации. Лишь потом, чуть ли не спасаясь от затоваривания, кто-то предложил попробовать изготовить из крепких нитей женские чулки. И вот тут-то недостижимая прежде прочность нитей, по толщине почти «паутинок», обеспечила найлону быстрое мировое признание. Причем это уже не обязательно была заокеанская новинка. Химики ряда стран освоили выпуск того или иного полиамидного волокна. В ГДР оно по имени этой республики именуется дедерон, в Польше – стилон, в Голландии – акулон, в Японии – амилан и так далее.
Семейство полиамидов, вызванное к жизни из продуктов переработки нефти и природного газа, оказалось вовлеченным в мир костюма. Верней сказать: и костюма. Сравнительно легкие и стойкие детали механизмов, шинный корд – нити, армирующие шины, которые, кстати, до капрона делались из хлопка. Как и любые текстильные материалы, полиамиды завоевали в костюме свои позиции. В чулках, в носках – сразу и прочно, надолго. В 50-х годах вошли в моду белые рубашки из этого материала. Соблазняли их блестящая нарядность и невиданная легкость стирки и сушки. Однако настала пора разочарований: зимой такие рубашки совершенно не сохраняли тепло тела, а летом, в жару, в них можно было запариться. Запахло категорической отставкой.
Но химики вовсе не считали такой приговор окончательным. В их руках были все-таки гораздо более действенные рычаги воздействия на структуру нитей, чем, скажем, у хлопкоробов или льноводов. Иначе говоря, создания рук человеческих куда лучше подвергаются модификации или модернизации, чем творения живой природы. Можно получать высокообъемные нити, наподобие описанных выше «распушенных» вискозных. Еще называют подобные нити текстурированными, и отличает их повышенная воздухопроницаемость, гигроскопичность, приближение к соответствующим свойствам нитей натуральных. Короче говоря, с недостатками синтетики можно бороться, оговоримся – в известных пределах. Допустим, текстильщиков не устраивает гладкость капроновой нити – она скользит, нити плохо держатся друг друга при их переплетении. Ради бога, за чем дело стало: меняется профиль в фильере, через которую проходит вязкая масса. И вот перед нами синтетические нити сечения треугольного или звездчатого.
Наконец, если данный полимер по каким-то существенным свойствам недостаточно хорош для одежды, почему бы не попробовать синтезировать другой, лучший? Вроде бы сегодня химику и карты в руки – не то, что нашим предкам, перебирающим тысячи растений прежде чем остановиться на немногих приемлемых. Число новых полимерных соединений, синтезированных в наш век, исчисляется, пожалуй, десятками тысяч. Названия некоторых из них общеизвестны. Например, лавсан. Слово это образовано из начальных букв: лаборатория высокомолекулярных соединений Академии наук. Возглавлял работы по созданию лавсана лауреат Ленинской премии академик Василий Владимирович Коршак. Аналогичный представитель полиэфирных полимеров в Америке именуется дактор, в Японии – тетерен, в Польше – элан. В Великобритании Уинфельд, которого мы недавно цитировали, одним из первых получил полиэфирное волокно терилен.
Если опустить сотни фирменных названий синтетики, то все сведется буквально к пяти-шести видам химических волокон, вошедших в мир костюма. К упомянутым капрону и лавсану можно добавить полихлорвинил-хлорид, полипропилен, полиуретан, и это все или почти все. Отчего так мало? Как ни парадоксально на первый взгляд, но по той же причине, по которой так ограничен выбор подходящих текстильных волокон в живой природе. Утешительно то, что сегодня мы знаем, почему это так. Потому что конкурс на волокнообразующие полимеры – кандидатуры в ряды текстильных нитей – предъявляет весьма высокие и разнообразные требования. Здесь и достаточная гибкость макромолекул, и «регулярность структуры», и «узкое молекулярно-массовое распределение», и наличие полярных и реакционноспо-собных групп, одним словом, комплекс критериев, понятных специалистам.
Но и те химические волокна, которые удалось получить в XX веке, весьма заметно потеснили натуральные. Нет, потеснили – не совсем хорошо сказано, верней будет: дополнили. Мы видели на примерах природных материалов, что каждый хорош по-своему, это с полным основанием можно отнести и к разным видам синтетики. А вообще, говоря о химических и природных волокнах, следует рассматривать их не как конкурентов, а, напротив, отметить разностороннее содружество, если можно так выразиться. Содружество па разных уровнях.
ВОЛОКНИСТОЕ СОДРУЖЕСТВО
Недлинные волокна вискозы, именуемые штапельными, образуют с хлопковым волокном смешанную, точ-ией – объединенную нить. Для чего? Для того чтобы сочетались отличные свойства хлопка и также отличные, но уже в другом плане – вискозы. Так получается, к примеру, легкая, прочная, необычайно износостойкая и вдобавок «скользкая» подкладочная ткань. Можно привести и другие примеры оригинального применения новых и традиционных материалов. Ацетатное волокно, помимо того, что пропускает ультрафиолетовые лучи, обнаружило не менее замечательную способность – делаться эластичным. И без такого волокна не было бы незаменимого теперь эластика.
Известно, что льняная ткань легко мнется, образуя множество произвольных складок. А приобретая одежду из материала «лен с лавсаном», можно быть уверенным, что складка станет держаться именно там, где она намечена модельером. И не потребуется каждодневная утюжка, разглаживание. Эмблема старейшего в стране Ивановского камвольного комбината, выпускающего шерстяные ткани, – летящие лебеди, белый и черный. Она символизирует лебяжью нежность и вместе с тем выносливость – что вполне может быть отнесено к выпускаемым тканям. Не «чисто шерстяные» – и такие ткани все-таки со временем изнашиваются, деформируются. Специалисты разработали оптимальный состав материала ткани: 40 процентов натуральной шерсти, 30 процентов лавсана и 30 – вискозы.
Идея сочетания разных волокон в одежде родилась не в XX веке. Остатки материй древних свидетельствуют о том, что нередко в одной ткани соединялись шерстяные, льняные или шелковые, хлопковые нити. И сегодня, скажем, в ткани «согдиана», названной так в честь страны древности, связанной с шелком, сходятся нити натурального шелка и вискозного. А в «кудеснице» таким же образом встречаются шелка вискозный и ацетатный.
Знаменательны пробы «породнить» исходные материалы на более низких уровнях, нежели собственно в ткани.
На молекулярном: вспомним, как в молекуле целлюлозы «прищепливают» акрилонитрил-«веточку» иного полимера, тоже волокнообразующего. Только в микроскоп можно рассмотреть рассыпанные вперемешку кружочки и звездочки – знаки совместного прядения и кручения ацетатного волокна и найлонового. А уж когда биокомпонентные волокна совместно проходят одну фильеру, то опять же под микроскопом, в поляризованном свете красные и зеленые волны выдают тайну смеси, как будто бы вполне однородной.
Между прочим, один из секретов натуральной шелковой нити в том, что оболочка из белка серицина окружает фиброиновую сердцевину. Японские ученые попытались как бы повторить подобную структуру. В роли сердцевины выступает нитрон, а обволакивает ее белковая масса, полученная на основе казеина. Такая нить в чем-то даже превосходит натуральную шелковую, по крайней мере, в светопрочности. Ведь при всех своих достоинствах шелковая ткань на свету выгорает, нити слабеют от солнечных лучей. Так, может быть, вопреки скептическим прогнозам, мы не так уж далеки от того, чтобы воплотить мечту алхимиков? Может быть, посредством чудес биотехнологии сделать то, что не удалось ни Шардонне, ни Карозерсу, – получить полноценный дубликат творения шелкопряда… Или даже нечто, превосходящее натуральный шелк…
Что ж, мечтать так мечтать! Почему мы должны ограничиваться лишь синтетической шелковинкой? Почему бы не постараться задать будущему синтетическому волокну лучшие свойства и шелка, и льна, и хлопка, и шерсти, и синтетики? Такое волокно стало бы универсальным, пригодным для любой одежды. И выпускали бы фабрики такое волокно всех расцветок… Невольно вспоминается героиня гоголевской «Женитьбы», которой хотелось бы, чтобы к носу одного жениха прибавилось сколько-нибудь дородности другого и развязности третьего… Но будем и мы последовательны до конца; и делали бы из такого материала и рубашки, и шубы, и чулки, и галстуки…
Чувствуете, как в мечтах наших мы залетели куда-то в облака, или, лучше сказать, заехали не в ту сторону… Для сравнения: кому придет в голову, допустим, сотворить универсальный металлический сплав – с самыми лучшими свойствами? Какими? Сразу же обнаруживается, что это – чушь, вздор, бессмыслица! Ведь если крыло самолета должно быть по возможности легче, то в станине металлорежущего станка необходима тяжесть, устойчивость. Отличная электропроводность для линий высокого напряжения – тут развернулась настоящая битва за эту цель. Но спираль электронагревательных приборов должна обладать как раз противоположным свойством – максимально преображать электрическую энергию в тепловую. Так же, в отличие от тугоплавкого химического реактора для пайки электродов важно совсем другое. Не так ли, в сущности, обстоит дело с составляющими мира костюма?
Особо доказывать, что нужны волокна «хорошие и разные», нет нужды. Если в одном случае достоинство текстильного материала – легкость, прозрачность, в другом – способность защищать от холода, в третьем – быть непромокаемым… И после всего сказанного мечту об универсальном волокне, подчеркиваем – не текстильном материале, но именно волокне – не следует считать вовсе нелепой, ненужной, неосуществимой. Почему? Прежде всего такие возможные свойства идеального волокна, как прочность, легкость или окрашиваемость, хороши во всех случаях. Другое дело – сочетание отдельных волокон, получение структур текстильных материалов с заданными свойствами.
Кем и как заданными? В Украинском научно-исследовательском институте текстильной промышленности впервые в СССР разработана система «Автопрогнозист». Предположим, швейники задумали получить ткань с такой-то прочностью, эластичностью, износостойкостью, воз-духодроницаеместью, с такими-то теплозащитными и другими показателями. Компьютер просчитывает, насколько потенциальный материал с заданной структурой будет соответствовать нужным требованиям. Напомним, что, к примеру, лубяное волокно может превратиться как в тончайший батист, так и в грубый брезент… А разве из тех же полиамидных волокон не делают и чулки-паутинки, и пальто из искусственного меха? Так что мысль об универсальном волокне не так уж беспочвенна и утопична…
Верно говорится, что «лучшее – враг хорошему». Но уместно припомнить и другую пословицу: «От добра добра не ищут». Несомненно, будет продолжаться поиск химических волокон для одежды, еще лучших, чем нынешние. Только стоит ли биться над созданием универсального волокна или чего-то вроде этого? Нужно ли во что бы то ни стало стараться дублировать или превзойти такие шедевры природы, как шерсть и лен, хлопок и джут? Не обречены ли на провал попытки «объять необъятное» или совместить несовместимое в сверхъестественном универсальном волокне?
Как говорится, будущее покажет, из каких именно волокон станет выделываться одежда наших детей и внуков. Единственно, что не вызывает сомнений – то, что одежда будет состоять в своей основе как раз из тех знакомых нам или почти знакомых волокон нашего необъятного волокнистого мира.
КРУТИТСЯ-ВЕРТИТСЯ…
Длинные-предлинные цепочки макромолекул сплетаются в микроволоконца. Из них получают волокна, а уж волокна превращаются в нити. Возьмите любую ниточку – из рубашки, из катушки: попробуйте ее распустить, распушить, расщепить на отдельные волоконца – вот они торчат из хвостика… Удалось?
А теперь попытайтесь проделать обратное: из волоконец, скажем из ваты, сплести ниточку. Крепкую, ровную, гладкую, как в той же катушке. Не выходит? Конечно, не получится, так как это без помощи машин невозможно. Однако позвольте: наши далекие предки ухитрялись ведь обходиться без машин, которых тогда и в помине не было. Пусть нити не выходили настолько плотными и гладкими, но «в избушке, распевая, дева прядет…», и потом пряжа эта превратится в ткань, в одежду, вполне пристойную…
Из поколения в поколение передавались навыки ручного прядения и ткачества. К этим ремеслам приобщались сызмальства. Наверное, наряду с обучением этому искусству из рода в род передавались предания о тех былых временах, когда прядение и ткачество были еще неизвестны людям. Предкам нашим трудно было представить, что сами люди, своии умом постепенно дошли до овладения столь хитроумным мастерством. Умение спрясть нить, соткать материю представлялось данным свыше. Таким же даром небожителей, героев вроде Прометея, как земледелие, приручение огня, выплавка орудий из бронзы и железа. Представления эти вошли в мифологию древних, отголоски сохранились чуть ли не до наших дней.
Еще в начале нынешнего века абхазские ткачихи, начиная работу, обращались к богине по имени Ерыш с мольбами благословить их труд, чтобы не путались нити, не портилась ткань. За покровительство богине обещали пожертвовать долю от наработанного… В Древнем Египте богиней прядения и ткачества была Нейф, у эллинов – Афина, на Руси языческой поклонялись Мо-коши. Весьма обременительным был труд прядильщиц, например, в античную эпоху. До нас дошли строки древнегреческого поэта Гезиода: «Привычные руки корпели над вечной работой: левая прясло держала, дергая мягкую шерсть. Между тем зубы равняли нити…»
Проходили века, но орудия прядения оставались довольно примитивными. При раскопках на месте древнерусского Киева было найдено пряслице. «Пряслень» – грузило, что надевалось на веретено, чтобы ускорить его обороты. Найденное пряслице – именное, с надписью, позволяющей предположить, что оно было подарено дочерью князя Всеволода Янкой некой Жирославе. Сходные, в общем, веретена существовали у многих народов.
Но постепенно то тут, то там начали совершенствоваться орудия прядильного ремесла. В раннем средневековье в Индии, в Китае появились колесные прялки. Колесо, прижимаемое ногой, само наматывало пряжу, хотя подавать ее все равно надо было вручную. Подобные колесные прялки несколько облегчали труд прядильщиц или прядильщиков. Но это был лишь первый шаг. Назревала насущная необходимость получать побольше пряжи. И значит, сделать процесс прядения более производительным. В рукописях Леонардо да Винчи, найденных и опубликованных недавно, обнаружен эскиз самопрялки. Но этот эскиз так и остался на бумаге, как и другие замечательные изобретения, опередившие свое время…
Но уже в документе, датированном XVI веком, сообщается, что в кельнский цех шерстопрядильщиков явился некий Вальтер Кезиигер с предложением механизировать процесс сучения шерсти посредством особых «колес». Казалось бы, это «рацпредложение», как сказали бы мы сегодня, должно было вызвать энтузиазм и восторг работников. Не тут-то было! В той же хронике можно прочесть постановление, гласящее, что в случае внедрения
этого изобретения «…многие лица, которые кормятся ремеслом прядильщиков, погибнут от голода. И посему торжественно решено, что не надо ставить колеса ни теперь, ни когда-либо впоследствии…».
Нет, это не какие-то ретрограды от техники ставили «палки в колеса» новому, прогрессивному. Дело в ином – в трагическом парадоксе досоциалистических общественных формаций. Технический прогресс, как правило, неизбежно сопровождался безработицей, обрекал многих на нищету, голод. Но хозяину, капиталисту было выгодно все, что приносило побольше дохода, прибыли. И внедрялось это любой ценой. Драматизм технического прогресса затрагивал простых тружеников, а порой и изобретателей, в которых рабочие видели непосредственную причину нагрянувших бедствий.
Не пошли в ход «колеса» Кезингера. А в XVIII веке англичанин Джеймс Харгривс построил настоящую прядильную машину, названную им «Дженни» в честь дочери. Десяток работниц, которые обслуживали «Дженни», заменили пятьсот, сидящих за примитивными самопрялками. Вслед за появлением «Дженни» изобретатели одной лишь Англии зарегистрировали свыше 600 патентов на усовершенствование прядильного производства. В России современник Харгривса механик Родион Глинков впервые построил гребнечесальную и многоверетенную льнопрядильную машины. Первая из них обслуживалась всего двумя рабочими вместо 30, а вторая повышала производительность труда в пять раз.
Обратим внимание на то, что процесс прядения, превращения волокнистого сырья в нити, сделался поэтапным, разделенным на ряд операций. Ныне каждая выполняется специализированной машиной. Впрочем, чтобы лучше представить себе все это, заглянем на одну из современных хлопкопрядильных фабрик. Издалека прибыли тюки с хлопковым волокном. Оно прежде всего подлежит разрыхлению. После этого легче расчесывать хлопок на машинах, что так и зовутся – чесальными. В этих машинах-«расческах» несколько миллионов зубчиков-иголочек. Пропуская хлопок, предварительно разрыхленный, они живо превращают миллиарды хлопковых волоконец в однородный холст. В данном случае холстом называют нечто вроде сильно распушенного «воздушного» пласта ваты. В таком «снежном одеяле» запросто мог бы утонуть крупный игрушечный медвежонок.
Примерно так же расчесывают и шерсть – иначе не получишь шерстяных нитей. Расчесать шерсть тяжелей, чем хлопок. Но на Черниговском суконно-камвольном комбинате шерстяные «холсты» сходят с чесальных машин, пожалуй, скорее, чем на хлопкопрядильной фабрике. Дело, оказывается, в том, что на Черпиговском комбинате наилучшему ведению процесса помогают радио^ изотопные датчики. Они намного тщательнее, чем любые человеческие глаза и руки, следят за прохождением волокон. Моментально сигнализируют обо всем происходящем в зоне машины на пульт управления. А там уж компьютер высчитывает и дает команду, как регулировать подачу сырья, скорость движения холста.
А может быть, лучше сориентировать волокна поможет магнитное поле? Для этого предложено пропитывать их предварительно специальным раствором, содержащим мельчайшие железные опилки. И под действием мощных магнитов «намагниченные» волокна дружно настроятся так, чтобы моментально образовать основу быстро бегущего «холста»…
Едва успев сойти с чесальных машин, «холсты» берутся, так сказать, в оборот. Превращаются в сравнительно плотную ленту, которая вытягивается и одновременно скручивается, все более утончаясь, превращаясь в конечном счете в нить. Но давайте повнимательней, как при рапидной, «замедленной» съемке кинокамерой, проследим за этими превращениями «холста». Вот он у нас на глазах «худеет» раз в десять-двадцать. Это делается при высокой вытяжке, как называют такую операцию. Но в иных текстильных предприятиях уже существует и сверхвысокая и даже экстравысокая. При этом степень вытяжки возрастает до ста, до двухсот. Плотная лента – ровница – теперь, после вытяжки, готова превратиться в нить на быстро вращающемся веретене.
Опять же вспомним веретена с «пряслицами» наших прапрапрабабушек. Вращались они примерно со скоростью секундной стрелки, обходящей циферблат, – то есть делали один оборот в минуту. А сегодня механические веретена начала нынешнего века, скорость которых была в тысячу раз больше, чем в ручных, кажутся безнадежно устаревшими тихоходами. А можно ли заставить веретено делать десять тысяч оборотов в минуту? Привод электродвигателя по идее должен обеспечивать и такую, и даже большую скорость. Вот только справятся ли подшипники? Силы трения могут подвести к критическому рубежу, когда детали начинают бешено разогреваться, выходить из строя. ФМЖ – ферромагнитные жидкости – позволяют защитить подшипники от вредных перегрузок. И все-таки до определенных пределов. Тридцать, сорок тысяч оборотов в минуту – никакие особые условия не могут предотвратить срыв.
Тем не менее задача увеличения скорости прядения весьма актуальна, и решать ее нужно. Инженерная мысль нашла то, что может вращаться с неограниченной скоростью. Воздух. Бешеный вихрь, захватывающий еще не оформленную нить и в два счета сматывающий ее, уже готовую, в специальную катушку – шпулю. Весящую, кстати, уже не сто граммов, а полтора килограмма. Но можно ли в этом случае говорить, что орудие прядения – веретено? Отнюдь: речь идет уже о безверетенном прядении. Именно так получают теперь на передовых предприятиях тысячи и тысячи километров нитей, из которых…
