Текст книги "Геворг Марзпетуни"

Автор книги: Григор Тер-Ованисян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Было погожее осеннее утро. По ясному небу скользил огненный диск солнца, казалось, более светлый и лучистый, чем в другие дни. Склоны и высоты гор Гех, на которых уже поблекли и пожелтели пастбища и рощи, пестрели яркими цветами. Скалы, утесы и башни Айриванка, сжимающие в своих каменных объятиях печальную обитель, освобождались постепенно от теней скалистой горы. Утренняя нежная прохлада со склонов Геха спускалась в ущелье Айриванка и вместе с волнами Азата смягчала зной, который был здесь уже чувствителен. На деревьях, растущих вокруг монастыря, и в прибрежных кустах слышалось щебетание птиц, сливавшееся с журчанием речки.

Но вот из высеченного в скале храма вышел хор певчих. За ним следовали псаломщики, диаконы, монахи и, наконец, преосвященные епископы, окружавшие его святейшество. Спиной к процессии выступали два диакона с серебряными кадилами, которыми они беспрестанно кадили пред католикосом. Начиная с иноков и кончая епископами, все были в черных мантиях, потому что златотканые ризы вместе с дорогой утварью были укрыты в пещерах. Лишь один католикос шествовал в белой ризе, что придавало особую величавость его осанке и благообразному лицу, украшенному пышной седой бородой.

Дойдя до середины двора, духовенство стало полукругом, чтобы приступить к молебну. Но не успели они кончить вступительную молитву и начать чтение священных книг, как на небе показалось чудесное знамение. Ясный небесный свод покрылся серо-зеленой тенью, замерцали звезды. В воздухе вдруг повеяло холодом, и загудел ветер. Птицы, до того звонко и весело щебетавшие, замолкли и испуганно стали метаться из стороны в сторону. Все стояли, объятые ужасом, а монах, читавший книгу, почувствовал, что у него помутилось в глазах.

Тогда католикос, воздев руки к небу, воскликнул:

– О грозный и всемогущий бог! Что за чудо являешь ты своим слабым созданиям?..

Потрясенные его голосом, все присутствующие взглянули вверх и с ужасом увидели, как сверкающий солнечный диск наполовину покрылся тенью и огненный круг стал меркнуть. Через несколько минут дневной свет померк совсем. Все оцепенели, лишь изредка слышались возгласы страха и изумления. Епископ Саак выступил вперед и громко воскликнул:

– Святейший владыка! Бог ясно возвещает свою волю обители Айриванка, которая хотела оставить тебя здесь в своем лоне охранять священные богатства армянской церкви. Ты не противился и сказал: «Если богу будет угоден мой уход, он и при ярком солнце создаст для меня ночь». Бог услышал твои слова. Его всемогущая длань создала желанную ночь, затмив яркое дневное светило. Он хочет, чтобы ты удалился из этой обители и спас от опасности себя и патриаршие сокровища.

– Удались, святейший владыка, удались отсюда, ибо такова неисповедимая воля господня!

– Удались, удались, мы благословляем твой путь! – закричали со всех сторон монахи.

– Покоряюсь воле господней, – сказал католикос и, опустившись на колени, стал молиться.

Все духовенство последовало его примеру.

Когда затмение солнца кончилось, монахи ревностно продолжали молебен. А по возвращении в храм монах, читавший за ужином Евангелие от Иоанна, упал к ногам патриарха и стал просить прощения.

– Я согрешил перед тобою, святейший владыка, – сказал он плача. – Мне казалось, что бог внушил мне мысль помешать твоему отъезду. Сейчас я вижу, что это было дьявольским наущением. Прости меня и помолись, чтобы твой покорный раб избавился от власти искусителя.

– Ты действовал по внушению бога, дорогое мое чадо, – мягко ответил ему католикос. – Господь сам внушил тебе то, что ты совершил, чтобы показать нам свою великую силу. Иди и прочти благодарственную молитву тому, кто сделал тебя достойным этой благодати.

Монах, успокоенный этими словами, склонил голову и удалился. Вскоре католикос со своими приближенными выехал из Айриванка в Гарни.

После отъезда патриарха тревога в обители еще больше усилилась. Монахи были уверены, что бог сотворенным чудом давал знать о близком нападении врага. Поэтому те из них, которые особенно боялись жестокости арабов, ушли в горы и укрылись в далеких пещерах. За ними последовал и ютившийся в Айриванке нищий люд.

В обители остались старик игумен и несколько мужественных и самоотверженных монахов, которые сочли за лучшее умереть в монастырских стенах, на пороге святого храма, чем, спасая собственную жизнь, отдать монастырь врагам. Хотя они не могли и думать о сопротивлении арабам, но, зная, что эти варвары, найдя монастырь пустым, жестоко осквернят его и ограбят, – решили остаться, чтобы принять на себя удар и спасти храм от разрушения. В числе оставшихся был и молодой монах Мовсес. Укрыв в пещерах беглецов, он вернулся в монастырь.

Вечером прибыл гонец и сообщил о приближении врага.

– Востикан направил сюда несколько отрядов, чтобы задержать католикоса и истребить всю братию, – сказал он игумену. – Надзиратель патриарших покоев послал меня сообщить вам эту печальную весть.

– Бог уже сообщил нам об этом, сын мой, – ответил игумен. – Католикос и большая часть братии спасены. А мы остались, чтобы умереть здесь на паперти храма.

После отъезда гонца игумен собрал оставшихся монахов и направился в церковь для бдения и молитвы.

Они еще молились коленопреклоненные, когда от ужасных криков дрогнули своды каменного храма.

Игумен поднялся и спокойным голосом произнес слова Христа: «Встаньте, пойдем, вот приблизился час».

Он не смог больше продолжать и твердым шагом прошел вперед. Монахи последовали за ним. Когда они дошли до церковной паперти, игумен с глубоким волнением обратился к братии:

– Мы посвящены в монахи, чтобы служить нашему народу и святой церкви. Мы дали обет перед богом и людьми и изменить ему не вправе. Пойдем же безропотно к жертвенному алтарю, твердо веруя, что, расставшись с жизнью в этом преходящем мире, мы обретем ее вновь в вечном царствии.

– Пойдем исполним наш священный долг! – воскликнул монах Мовсес. – Мы ничем не жертвуем и ничего не теряем. Рано или поздно мы все должны умереть, наша жизнь не вечна. Возблагодарим господа за то, что он уготовил нам достойную кончину. Если стены этого храма, обагрившись нашей кровью, станут еще крепче, если грядущие поколения, найдя целыми эти своды, будут молиться под ними и эта молитва ниспошлет на армянскую землю благословение предвечного, – мы должны быть счастливы, что стали «избранным сосудом» и в этом бренном мире прожили мудро, предпочтя вечное благо преходящему!

– Идем, идем, враг нас не устрашит! Выполним свой долг! – воскликнули монахи и направились во двор.

Арабы уже окружили монастырские стены. Найдя ворота закрытыми, они рассвирепели. Такой дерзости они не ожидали от кучки монахов. «Вероятно, в монастыре есть войско», – решили они.

Они кричали, угрожали, ругались. Громадные камни ударялись о ворота. Метатели камней, взобравшись на скалы, скатывали оттуда целые глыбы. Часть воинов, приставив к стенам лестницы, поднимались по ним, чтобы спуститься в монастырский двор. Во дворе же, как стая затравленных зверей, стояла кучка беззащитных монахов. Дикие крики варваров и грохот обитых железом ворот наполняли трепетом их сердца. Как ни были они готовы принести себя в жертву, все же каждый молил бога, чтобы его миновала чаша страданий. Только монах Мовсес стоял спокойно. Крики арабов, грохот ворот, шум ударяющихся о стены камней – ничто его не ужасало. Он словно желал, чтобы скорее настал его последний час.

– Мы напрасно раздражаем их, – обратился он к игумену. – Лучше открыть ворота. Рано или поздно они все равно ворвутся сюда.

– Нет, нет! Быть может, бог еще захочет спасти нас. Быть может, минует час испытаний, – ответил бледный от страха игумен.

В это время поднявшиеся на стены и башни арабы с удивлением увидели во дворе только несколько монахов. Там не было ни войска, никаких приготовлений к бою и защите. Это неожиданное открытие охладило их пыл. Кое-кто метнул в монахов свои копья, но скорее для того, чтобы напугать их, чем убить. Когда ворота, не устояв под ударами камней, упали и арабы с дикими криками ворвались во двор, монахи отбежали к паперти. Воины бросились за ними и в одно мгновение окружили. Засверкали сабли и копья. Еще минуту, и все монахи были бы истреблены. Но один из начальников выступил вперед и громко крикнул:

– Никого не убивать! Таков приказ. Бешира!

Казалось, из пасти разъяренных волков вдруг вырвали добычу.

– Почему нам запрещают истребить их? – закричали арабы, рыча от гнева и осыпая руганью и угрозами монахов.

Вскоре прибыл военачальник Бешир. Это был высокий мужчина с широким смуглым лицом, с горящими глазами, с пышной седеющей бородой, спускающейся до пояса. На голове его была белая чалма с золотым султаном. Одежду из дорогой шерсти прикрывали медные латы. Сбоку висела кривая сабля, выложенная золотом. В руке он держал небольшой блестящий щит.

– Кто здесь старший? – спросил он, подъехав к монахам.

– Я, твой покорный слуга, – сказал, выступив вперед игумен.

– Где ваш католикос? – спросил Бешир.

– Его святейшество уехал в Гарни.

– Как он смел? Разве он не получил приказа пасть к стопам великого востикана?

Игумен не ответил. Он колебался.

– Да, приказ был получен, – выступив вперед, сказал монах Мовсес.

– Почему же он ослушался?

– Католикоса можно просить, но ему нельзя приказывать.

– Как ты смеешь так разговаривать со мной?

– Каждый человек имеет право говорить правду.

– И ты не боишься, что я вырву с корнем твой правдивый язык?

– Мы все готовы к смерти.

– Презренный! Видно, жизнь тебе надоела!

– Жизнь становится не только утомительной, но и унизительной, если человек должен покоряться врагу. Мы предпочитаем смерть такой жизни.

– Господин, прикажи размозжить голову этому наглецу! – крикнул один из воинов, сверкнув саблей над головой молодого монаха.

– Пусть он один из всех останется жить, – сказал Бешир и, обращаясь к игумену, спросил:

– Где монастырские и патриаршие сокровища?

– У нас нет сокровищ, – ответил игумен.

– Не лги!

– Я говорю правду не из страха перед тобой, а потому, что наша религия запрещает лгать. У нас нет сокровищ, потому что мы монахи, а у монахов ничего не может быть. Мы лишь охраняем наследие нашего народа, завещанное нам.

– Ну, так укажи место, где спрятано это наследство! – приказал начальник.

– Я не имею права, – ответил игумен.

– Я приказываю тебе!

– Я должен ослушаться твоего приказа.

– Свяжите их всех и отгоните в сторону! – велел начальник. – А вы обыщите их жилища, молельни, ищите всюду, в каждом углу, принесите все спрятанное, вытащите всех укрывшихся!

Воины сорвались с мест и бросились к храму. Но Бешир остановил их. Он знал, что его воины расхитят монастырские сокровища. Поэтому он отобрал несколько самых надежных и послал их на поиски. Арабы ворвались в храм, обшарили часовни, монашеские кельи, поднялись в горные пещеры, искали во всех щелях, разрывали землю, раскидывали кирпичи, но не кашли ничего ценного. В яростном ожесточении они выносили и собирали во дворе лишь простые церковные облачения, ризы, старые тряпки и рваные ковры.

Бешир, увидя это, разъярился. Воины не нашли даже обиходной монастырской утвари, которая, по его сведениям, была в обители в большом количестве.

В богатом Айриванке, где обитало несколько сот монахов, где жил сам католикос, не нашлось ни одной медной чаши, ни одного блюда. Во дворе валялись лишь несколько деревянных мисок, блюд и глиняных чашек.

– Значит, вы все спрятали? – спросил гневно Бешир.

– Мы спрятали то, что принадлежит обители, – ответил игумен.

– Ты немедленно укажешь место, где спрятаны сокровища! – вскричал Бешир, и тяжелый удар плети опустился на голову старика.

Плеть из бычьих жил хлестнула по изможденному лицу старика, оставив на нем багрово-синюю полосу. Игумен зашатался и прислонился к церковной стене. Возмущенный молодой инок бросился вперед и бесстрашно воскликнул:

– Если у тебя хватило духу ударить дряхлого старика, ты не достоин имени военачальника! Бог накажет тебя! Берегись его гнева!

Бешир не успел ему ответить, как тяжелый удар сабли сразил инока, и он, окровавленный, упал на землю. Озверелый араб, нанесший удар, заслужил одобрение начальника.

– Такой конец ждет каждого, кто откажется указать, где спрятаны сокровища, – пригрозил Бешир, – Скажите мне, где они, и вы избавитесь от смерти.

– Мы не предадим вам ни своих братьев, ни наших святынь. Делайте с нами что угодно, – ответил другой монах.

– А что ты скажешь мне, юный монах? – обратился Бешир к Мовсесу.

– Господин, предательство – презренное ремесло, и никто из нас на это не способен. Скрытые сокровища – наши реликвии и достояние народа. Мы не имеем права отдавать их вам. Нам принадлежит только наше тело, вы можете его умертвить, но унизить наш дух вы не сможете никогда!

– Берите этих людей! Предайте их самым жестоким пыткам, пока они не укажут, где скрыты сокровища, – приказал начальник и отъехал в сторону.

Он знал, что Айриванк очень богатый монастырь, и во что бы то ни стало хотел завладеть его богатствами. Упрямство монахов еще больше разожгло его. Схимники же сопротивлялись главным образом потому, что в тайниках, где были собраны монастырские и патриаршие ценности, укрылись многие из их братии. Указав на них, они тем самым предали бы их мечу врага.

Безжалостные воины поволокли монахов в разные стороны. Одного жгли каленым железом, другого кололи копьями, у третьего вырывали мясо клещами, четвертого, привязав к хвосту лошади, волочили по земле. И все же никто из них не вымолвил ни слова. Подъехал Бешир и, увидев изуродованные и окровавленные тела несчастных, велел немедленно прикончить их. Приказ начальника был выполнен, и всех монахов обезглавили… Остался в живых только Мовсес, которого Бешир пощадил. Он приказал ему немедленно отправиться в Гарни, показать свое истерзанное клещами и каленым железом тело католикосу и сказать, что и ему грозит та же участь, если он не поедет в Двин и не принесет востикану клятву в верности.

Воины Бешира разграбили монастырь и захватили все, что нашли: домашнюю птицу, ульи с пчелами и даже пищу, заготовленную для скота. Замучив монахов и утолив этим свою ярость, они не произвели разрушений в храме и часовнях. Монахи ценою своей жизни спасли старинные памятники зодчества Айриванка.

2. Новые предложения

Затмение солнца удручающе подействовало на обитателей Гарни. Княгини, собравшись у царицы, делали разные предположения по поводу этого таинственного явления природы. Они были уверены, что затмение предвещает какое-то большое несчастье.

– Царю грозит поражение, и это принесет новые бедствия, вот что означает затмение солнца, – решила наконец царица.

Княгини не согласились с ней, чтобы не огорчать ее.

– Солнце всходит над многими странами, но не всем же затмение предвещает несчастье, – заметила сюнийская княгиня Мариам. – Если царь будет побежден, а Цлик-Амрам победит, это значит, что одному затмение принесло несчастье, а другому счастье.

– И возможно, счастье на этот раз суждено нам, – прибавила княгиня Марзпетуни.

– Возможно, – ответила царица. Но у нее не было на это надежды. Она верила в то, что бог карает виновного. Ее царственный супруг был виноват перед Амрамом и должен потерпеть поражение. Но она смолчала.

Через несколько часов в Гарни прибыл католикос Иоанн. Вся крепость во главе с духовенством вышла встречать патриарха. Начальник крепости Мушег вывел в полном боевом порядке навстречу католикосу все крепостное войско. Царица с приближенными женщинами встретила католикоса у крепостных ворот и вместе с ним вошла в церковь. После молебна царица пригласила его святейшество в свой замок. Там для патриарха и его спутников были приготовлены покои.

Приезд католикоса чрезвычайно обрадовал жителей Гарни. Но когда католикос сообщил царице причину своего прибытия, в замке встревожились. Княгинь ободрял и успокаивал князь Гор.

– Гарни не могут взять не только Нсыр, но и войска халифа, – говорил он. – Если даже наши сторожевые отряды будут бездействовать, Гарни останется незыблемым. Возведенные Трдатом стены и башни могут противостоять и самострелам и баллистам.

Начальник крепости Мушег не принимал участия в этих разговорах. Он даже не пошел к католикосу, хотя готов был часами слушать его мудрые речи. Он был человек долга и всегда готов был пожертвовать удовольствиями во имя его. Поэтому, услышав вести, привезенные католикосом, он, не теряя времени, занялся укреплением замка. Из долголетнего опыта ему было известно, что враг часто нападает совершенно неожиданно. Вот почему он хотел подготовиться заблаговременно, чтобы, даже будучи застигнутым врасплох, не подвергнуть опасности царицу и католикоса.

Он вооружил всех воинов, разбил их на отряды, расставив одних на бастионах, других на башнях и стенах, и велел неотступно следить за приближением врага. Были сделаны запасы сала, смолы и других легко воспламеняющихся веществ, дабы обрушить поток огня на головы осаждающих. Воины собирали огромные камни, чтобы поражать ими арабов, если те начнут взбираться на стены. Словом, предпринималось все необходимое для отпора неожиданному нападению.

Прошло два дня, но враг не показывался. Это не ослабило рвения начальника крепости. День и ночь продолжал он свои оборонительные приготовления.

Однажды вечером он заметил небольшой отряд всадников, спускавшийся с горы Гех.

«Неприятель собирается напасть на крепость с нескольких сторон», – подумал он и послал людей на разведку. Всадники тем временем спустились в ущелье Азата и повернули к Гарни. Какова же была радость начальника, когда он узнал среди них князя Марзпетуни! Будто небесная сила пришла ему на помощь в эту тяжелую минуту.

Царице тотчас же дали знать о прибытии князя.

Отряд во главе с князем Марзпетуни и сепухом Ваграмом состоял из нескольких десятков ванандцев, ездивших с сепухом в Агстев на помощь царю. Князь Геворг оставил ванандцев у начальника крепости, а сам с сепухом отправился к царице.

Весть о приезде князя взволновала, но не обрадовала царицу. Несколько дней тому назад она в самом деле с нетерпением ждала его; часами сидела на террасе дворца Трдата и следила за дорогой, по которой должен был прибыть князь.

Тогда царице хотелось увидеться с ним, раскрыть ему свое сердце, попросить совета, потому что только в нем она видела преданного царской семье человека. Но теперь, когда Седа рассказала ей все и она узнала, что Марзпетуни давно было известно ее горе, она перестала верить в него. Царице казалось, что и князь Геворг, как, вероятно, все дворцовые женщины и прислужницы, смеялся над ее наивностью. Эта мысль угнетала ее, унижая в собственных глазах.

«Неужели он сейчас придет ко мне, как к своей царице, как к супруге своего государя? Неужели он не знает, что я больше не имею права носить это имя, раз царь оскорбил и презрел меня?..» – думала царица. Может быть, ей лучше уклониться от встречи с ним.

Но разве это было возможно? Разве она не считала минут, когда получит сведения из Утика? Разве она не хотела расспросить о царском походе?

Когда прислужница доложила, что князь Марзпетуни и сепух Ваграм просят разрешения войти, она смутилась и не знала, как ей поступить.

– Пусть войдут, – сказала она наконец прислужнице. Но когда та пошла к двери, приказала ей вслед: – Нет, нет, пусть войдет только князь.

Сердце ее забилось.

Она посмотрела на себя в зеркало из полированного серебра. Лицо ее изменилось до неузнаваемости.

В ней боролись два чувства: достоинство царицы и самолюбие жены. Оба одинаково справедливые, и оба одинаково сильные. Одно из них должно было победить, но сколько еще волнений предстояло!.. «Какую-то весть принесет мне князь?» – думала она, и эта мысль заставляла еще сильнее биться ее сердце. Ей хотелось услышать, что государь победил, что восстание Амрама подавлено, что войска царя вновь заняли Утик и севордские земля. Это польстило бы ее царскому самолюбию. Победа собрала бы вокруг царя упавших духом князей, вселила бы в них бодрость и воодушевление. Тогда против востикана выступило бы большое войско, с помощью которого взяли бы Двин и освободили патриаршие покои.

Все это было так.

Но когда она вспомнила причину восстания Амрама и подумала, что победа над ним только укрепит царя в его заблуждении, что он, завоевав страну севордцев, еще чаще будет навещать княгиню Аспрам и совсем забудет ее, свою супругу… тогда ей от души захотелось, чтобы Марзпетуни привез весть о поражении царя. Если это случится, Утик и Севордское ущелье станут навсегда недоступными для Ашота Железного.

«Может быть, ценой этой жертвы я вновь обрету свое потерянное счастье… Может быть, он почувствует, что господь покарал его за грешную любовь, и снова вернется ко мне, к своей жене и царице, к той, которая так горячо его любит и живет единственной надеждой вновь соединиться с ним!..»

Царица была погружена в эти мысли, когда прислужница доложила, что князь ожидает ее. Царица вышла к нему одна.

Князь Геворг, стоявший у входа, низко поклонился и приблизился, чтобы приложиться к ее руке.

Серьезное лицо князя успокаивающе подействовало на царицу.

– Мы долго ждали тебя, князь. Ты, конечно, привез нам радостные вести, – сказала она с холодной улыбкой, садясь в кресло.

– Радостные вести? Да, я хотел бы не быть вестником несчастья, но бог…

– Что ты должен возвестить? – тревожно спросила царица, устремив глаза на князя.

– Царь в безопасности. Мы должны возблагодарить бога.

– Что это значит, князь? Царские войска разбиты? Амрам победил?

– Он не победил, но мы потерпели позорное поражение.

– Не понимаю тебя.

– Амрам осадил нас в ущелье. Государь спасся бегством, и между войсками не произошло сражения.

– Расскажи подробнее, – приказала царица.

Князь стал рассказывать все по порядку: о своих воззваниях к князьям, о том, как царь собрал войско; поведал историю неудачного похода, скрыв, конечно, все то, что могло доставить ей огорчение как царице и жене.

Когда он кончил, Саакануйш с облегчением вздохнула:

– Значит, кровь не пролилась, и все же царь с позором бежал. Слава всемогущему богу! Он судит справедливо! – И на лице ее появилась горькая улыбка.

– Преславная царица, ты меня удивляешь. Неужели поражение государя доставило тебе радость? – спросил Марзпетуни, смущенный словами царицы.

– Да, князь.

– Но бесчестье этого поражения падает на царский престол и…

– И на меня? Ты это хотел сказать?

– Да, преславная царица.

– Царица не стремится больше ни к славе, ни к душевному покою… Прошли те времена, когда венцом моих желаний являлись победы Ашота, когда моя душа парила над его знаменами… Да, мне казалось, что мое счастье в его славе, но я была молода и неопытна. Теперь эта слава мне ненавистна, потому что она лишила меня счастья.

– Какое же горе постигло мою царицу? – спросил недоуменно князь.

– Нет, я очень счастлива. Это известно тебе, известно княгине Марзпетуни, известно всем моим приближенным, моим прислужницам… Вы все знаете, но старались, чтобы я не узнала. Не так ли, князь? – спросила Саакануйш с насмешливой улыбкой.

– Я не понимаю, царица, о чем ты ведешь речь.

Саакануйш посмотрела на него и после минутного молчания сказала спокойным голосом:

– Поздно, князь. Не заботься больше о покое моего сердца. Я могла бы перенести свое горе, если бы оно не было известно никому. Но мир раньше меня узнал о нем, скрывать больше нет нужды. Не удивляйся, что привезенное тобой известие обрадовало меня. Эта радость была последним лучом угасающей надежды.

– Надежды? Какие же могут быть у тебя надежды на наши неудачи, преславная царица? – с любопытством спросил князь.

– До сих пор в моем супруге я видела царя, радовалась его победам, гордилась его славой. Я думала, что в этом мое счастье. А теперь… Теперь я вижу, что была обманута, что шум побед, блеск лавров, пышность трона, роскошь царского дворца осушили родник моего счастья. Из-за всего этого я потеряла мужа – единственного во всем мире любимого человека, моего Ашота. Ныне же, когда счастье отвернулось от него, когда бог его карает, я радуюсь, так как надеюсь в побежденном царе, в опозоренном наследнике престола найти наконец своего утерянного супруга, пробудить в нем совесть, оживить его умершее чувство…

– Никогда, преславная царица, никогда я даже не мог подумать, что в дни нашего всеобщего несчастья ты вспомнишь о своем личном горе, – заметил Марзпетуни, желая прервать грустный рассказ царицы.

– Не удивляйся, дорогой князь, что в эти минуты я, забыв обо всем, оплакиваю только свое горе. Не удивляйся, что меня не ужасает поражение царя и опасность, угрожающая родине, что бедствия народа не волнуют моего сердца… В этом нет ничего неестественного. Сердце мое принадлежало Ашоту Железному. Он разбил его, я стала бесчувственной, в моей груди вместо сердца – камень. Я любила свой народ, любила свою родину горячей, беззаветной любовью. Я готова была пожертвовать ради нее всем, что имела, даже своей жизнью. Но тогда со мною был Ашот. Он воспламенял мою любовь к родине, он олицетворял мои лучшие мечты. Теперь Ашот умер для меня, и вместе с ним погибло все… О, не обвиняйте меня, несчастную, пощадите!.. Ничего, ничего не требуйте от жалкой, покинутой, униженной женщины…

Царица разрыдалась.

Князь с грустью молча смотрел на нее. Он чувствовал всю тяжесть ее душевных мук, но ничем не мог помочь горю.

После долгого молчания он вспомнил наконец, что сепух Ваграм ждет его и что им надо посоветоваться с царицей о серьезных делах. Поэтому он подошел ближе и заговорил глубоко искренним голосом:

– Твои печали, преславная царица, давно мне известны, но я не дерзал о них с тобою говорить, тем более что словами не мог тебе помочь. Если я был не прав, прикажи наказать меня, а если нет, выслушай своего слугу.

– Что ты хочешь сказать? – посмотрев на него сквозь слезы, спросила Саакануйш.

– Не надо печалиться и грустить, преславная царица. Тот, кто стойко переносит горе, тот побеждает судьбу. Прошлого не вернуть, это тебе известно. Теперь надо подумать о будущем…

– Как? Ты думаешь, что сможешь вернуть государя в лоно семьи? – прервала его вдруг Саакануйш.

– Да.

– Как ты это сделаешь? Ведь он меня не любит…

Князь замолчал и с недоумением посмотрел на царицу.

– Быть может, ты что-то знаешь? Может, он тебе признался и каялся… Говори, князь, ничего не скрывай от меня.

– Мы не поняли друг друга, преславная царица.

– Как, разве ты говоришь не о царе?

– О нем. Я сказал, что надо подумать о будущем. Ты прервала меня. Я хотел сказать, что у нас много забот…

– Ты говорил, что можешь вернуть государя в лоно семьи…

– Да, царица, но ведь бог расширил пределы его дома. Его семья – весь армянский народ. Государь должен вернуться в лоно своего народа.

Царица беспокойным движением выпрямилась и недовольно спросила:

– Разве царь не в лоне своей семьи?

– Нет.

– Как? Ведь ты сообщил, что он, прорвавшись сквозь стан Амрама, отбыл в Какаваберд и сейчас находится там.

– Да.

– А Какаваберд не в Сюнике? А Сюник – не область Армении?

– Все это так, преславная царица, но государь не желает больше возвращаться в столицу. Он переехал в Какаваберд и решил там остаться навсегда.

– Что ты хочешь этим сказать? Я не понимаю.

– Царь в глубоком отчаянии. Поражение, понесенное им, угнетает его. «После этого, – сказал царь, – я больше не обнажу меча и не поднимусь на трон. Мои князья опозорили меня перед всем миром. Пусть же они отвечают за гибель моей страны».

– Князья? Разве это князья опозорили его? – с горечью спросила царица.

– Кто же еще?.. Если б они были в единении с царем, Цлик-Амрам не осмелился бы восстать, абхазцы не присоединились бы к нему.

– Ты очень забывчив, князь, – прервала царица. – Разве ты не помнишь недавнего прошлого? Два месяца тому назад мой деверь Абас и спарапет Ашот заключили между собою мир, нахарары были друзьями царя, и благодаря этому царь мог снова взять Двин и изгнать оттуда арабов. Вы даже устроили праздничные торжества в Двине по этому поводу. Но Амрам все же восстал… Что же было причиной?

Марзпетуни, опустив глаза, молчал.

– Ты не желаешь отвечать? Отвечу я. Причина в том, что государь сошел с пути добродетели, что он безжалостно разбил свою семью и семью своего соратника. И бог наказал его именно тогда, когда он думал, что уже всемогущ, что ему дозволено совершить любое зло и остаться безнаказанным. Даже в ту минуту, когда судьба помогла ему изгнать из столицы чужеземцев, он, вместо того чтобы отслужить молебен богу и вернуться в Еразгаворс к своей семье, отправился в Утик, чтоб отпраздновать двинскую победу вместе с женой Цлик-Амрама. И вот десница господня покарала его. Не доезжая до Утика, он услышал о восстании Амрама. Это известие не смутило его. Его гордая душа не смирилась даже перед богом. Он обратился к егерам и решил силой оружия отвести карающий удар. Но он ошибся: бог всесилен. Теперь, ты говоришь, царь, уединившись в Какаваберде, обвиняет князей. Напрасно! Ему не дано на это право, ибо он причина и своего и нашего несчастья. Он сам понимает это и знает, что бог никогда больше не поможет ему ни в одном начинании. Вот почему он и решил уединиться.

– Все это правда, преславная царица, но что же нам делать сейчас? Сидеть сложа руки? Ведь страна в опасности.

– Делайте, что можете.

– Ты должна нам помочь.

– Я?

– Да, повелительница.

– Что я могу? Я тебе уже сказала, что я несчастная женщина. Не требуйте от меня ничего.

– А разве я один в состоянии действовать? Царь сидит в Какаваберде, спарапет Ашот укрепился в Багаране, царский брат Абас – в Еразгаворсе, владетели могцев и андзевцев защищают только свои горы, Гагик Арцруни за пределами Васпуракана не признает армян. Католикос, вместо того чтобы быть посредником мира и объединить князей, укрылся в Гарни, а ты отказываешься от вмешательства в дела родины. Между тем Нсыр, воспользовавшись бездействием князей, занял Двин и повсюду разослал свои отряды. Что же нам еще раздумывать? Сокрушим царский престол и склонимся перед арабскими знаменами!..

Марзпетуни произнес последние слова с такой силой, что царица вздрогнула.

– Что же я должна делать, князь? – спросила она упавшим голосом.

– Показать пример тем, кто сидит сложа руки.

– Я так взволнована, мысли мои в таком смятении, что я ничего не соображаю. Скажи яснее, что мне нужно делать?

– Я приехал сюда с начальником гардманской крепости сепухом Ваграмом. Среди верных нам князей он самый преданный. Мы решили с ним обратиться ко всем князьям, владельцам крепостей, с просьбой дать нам воинов. Из них мы составим армию и спустимся с гор в равнину. Как тебе известно, крепостям не угрожает вражеское нападение. Но села, деревни и города, которые не имеют укреплений, остались беззащитными. Над народом занесен меч. Надо поспешить на помощь.