Текст книги "Геворг Марзпетуни"
Автор книги: Григор Тер-Ованисян
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)
Григор Тер-Ованисян
Геворг Марзпетуни
Предисловие
Впервые творчество Мурацана (1854–1908) было оценено по достоинству лишь советскими литературоведами, которые справедливо считают его одним из классиков новой армянской литературы. Это тем более важно, что в дореволюционной Армении буржуазная критика относилась к Мурацану отрицательно. Она либо замалчивала творчество писателя, либо замечала у него одни недостатки. И это не случайно: Мурацан вскрывал антинародную, антигуманистическую сущность буржуазии, беспощадно разоблачал фальшь буржуазной морали.
Мурацан жил и творил в тяжелое для армянского народа время. Восточная Армения тогда входила в состав царской России, западная принадлежала султанской Турции. После русско-турецкой войны, закончившейся в 1878 году, в Турции усилились преследования армян, а в 90-х годах началась массовая резня армянского населения.
В этот же период в Закавказье происходил быстрый рост промышленного и торгового капитала. Если в султанской Турции по-прежнему господствовали феодальные отношения, то в Закавказье одно за другим возникали капиталистические предприятия, быстрыми темпами происходило классовое расслоение в городе и деревне, складывалась городская и сельская буржуазия. Все эти социально-экономические процессы, характеризующие новый этап исторического развития армянского народа, нашли свое отражение в творчестве Мурацана.
Мурацан (Григор Тер-Ованисян) родился в городе Шуше (Нагорный Карабах) в семье среднего достатка. Отец его занимался сельским хозяйством и в то же время был народным поэтом-импровизатором. Мать, в прошлом неграмотная крестьянка, была всецело поглощена заботами по хозяйству. Желая, чтобы сын получил хорошее образование, родители отдали его в частную школу. Однако после смерти отца двенадцатилетнему мальчику пришлось перейти в епархиальную школу, которую он окончил в 1873 году. В школе он с большим интересом изучал историю Армении, географию, армянский, русский и французский языки, много читал: тут были и книги древнеармянских историков, научная литература на русском и французском языках, В 1875 году он начал преподавать армянский язык и историю в школе, которую основал в Шуше известный ученый-арменист Хорен Степанэ. В 1877 году он совершил несколько поездок по Восточной Армении, занимался археологическими и историческими исследованиями и написал свою первую историческую работу о феодальном роде Гасан-Джалалян. Еще в епархиальной школе Мурацан стал писать стихи. Теперь его влекло к другим жанрам. Однако временно ему пришлось оставить литературную работу, чтобы как-то улучшить материальное положение семьи. Он бросает преподавание в школе и в 1878 году уезжает в Тифлис. Здесь он поступает на бухгалтерские курсы и, став счетоводом, получает место в одном из торговых домов.
Однако творческий огонь ни на минуту не угасал в душе будущего писателя. Еще во время своих археологических изысканий Мурацан задумал написать драму «Рузан» на исторический сюжет. В 1882 году эта драма была поставлена в Тифлисе. Спектакль имел огромный успех. Это окрылило молодого писателя, и он стал посвящать все свое свободное время литературному творчеству.
Мурацан вечно нуждался в деньгах. Незначительный заработок вынуждал его работать сразу в двух-трех местах. Как-то ему пришлось привести в порядок архив торгового дома, где он служил. «Я взвесил все счетоводные книги и документы, – писал Мурацан, – которые от начала и до конца были написаны моей рукой за эти пятнадцать лет, и с болью узнал, что их вес достигал двенадцати пудов. Если бы я имел хоть какое-то материальное обеспечение и не тратил время на эту механическую работу, то как много бы я написал за это время».
Мурацан очень остро переживал события, связанные с резней армян в султанской Турции, с кровавыми столкновениями между армянами и мусульманами в 1906 году, в частности в родной ему Шуше, инспирированными царскими чиновниками. В 1906 году в Шуше был сожжен дом писателя, сгорел и его литературный архив.
Несмотря на нужду и лишения, Мурацан много и настойчиво работал в области литературы. Он создавал повести и рассказы, в которых показывал, как жажда золота и страсть к стяжательству уродуют человека, губят его лучшие чувства и побуждения, унижают его человеческое достоинство. Основное в рассказах Мурацана – это сила художественного обличения, демократизм и решительное осуждение буржуазной морали, подчиняющей людские судьбы интересам чистогана. Их слабая сторона – в проповеди непротивления злу насилием, в уверенности автора, что моральное совершенствование человека позволит ликвидировать социальное зло и социальную несправедливость.
Одним из самых интересных произведений Мурацана является его исторический роман «Геворг Марзпетуни». Критикуя феодальные порядки, автор в то же время развивает идею борьбы с иноземными захватчиками, а также с изменниками, забывшими о своем патриотическом долге ради личных выгод.
В 1896 году роман был напечатан в газете «Ардзаганк» («Эхо»). Отдельной книгой он был издан только после смерти автора – в 1912 году.
Прежде чем написать эту книгу, Мурацан с добросовестностью подлинного ученого изучал исторические материалы, имеющие хотя бы косвенное отношение к описываемым событиям.
Армения почти всегда была вожделенным объектом притязаний могущественных государств Востока и Запада, постоянным плацдармом военных столкновений и узлом международных противоречий. Внимание могучих соседей привлекали природные богатства Армении, важные торговые пути, проходившие через ее территорию, а также экономически развитые города и районы.
В IX–X веках, когда разгоралась напряженная борьба между Арабским халифатом и Византийской империей, положение Армении было особенно тяжелым; она оказалась раздробленной на отдельные феодальные княжества, властители которых боролись между собой за власть. Эту раздробленность и использовали оба сильных соперника.
Свои захватнические планы халифат осуществлял очень методично. Один за другим он завоевывал южные районы Армении и присылал туда своих наместников, так называемых востиканов. Однако, встретив сопротивление народных масс и наиболее стойких князей-патриотов, халифат понял, что ему не обойтись и без «мирных» способов подчинения армян. Халифат делал ставку на тех армянских князей, которые надеялись с помощью врага получить земли своих соседей. Измена и предательство некоторых армянских феодалов позволили арабским наместникам укрепить свою власть. В 885 году халифат был вынужден признать новую царскую династию князей Багратуни, с которой соперничал в борьбе за верховную власть другой могущественный феодальный род, род князей Арцруни.
Византия также пыталась утвердить свое господство в Армении, опираясь на отдельных феодальных властителей, но это ей не удавалось. С одной стороны, ей мешала напряженная борьба с халифатом, а с другой – противоречия между византийской и армянской церковью.
В этой сложной общественно-политической обстановке Армении пришлось защищать свою независимость и самобытную культуру от могущественных врагов. В упорной борьбе с иноземными захватчиками решающую роль сыграл армянский народ. Народ поддержал династию Багратуни как силу, объединившую Армению; именно народ заставил чужеземцев отказаться от своих планов порабощения страны.
Все эти события нашли свое яркое отражение в историческом романе «Геворг Марзпетуни».
Тема романа – борьба армянского народа за освобождение от арабского ига – основана на подлинных событиях истории. Ашот II Багратуни (915–928 гг.), прозванный «Железным», вел совместно с патриотами-князьями ожесточенную борьбу против арабских войск. Мурацан сумел подчеркнуть передовую роль Ашота Железного как объединителя Армении. Писатель хорошо понимал, что идея объединения страны, даже при монархическом управлении, для того времени была прогрессивной. Борьба Ашота Железного не была ограничена только национальными рамками. Он помогал и соседней Грузии изгнать захватчиков из родной страны.
Рисуя образ Ашота Железного как крупного военно-политического деятеля, Мурацан не закрывает глаза и на его недостатки. Безрассудная страсть Ашота к жене утикского наместника Цлик-Амрама заставляет его не только изменить горячо любящей его жене, но и нарушить свой долг перед родиной. В противовес буржуазно-националистической традиции, которая целиком идеализировала Ашота, Мурацан подошел критически к личности армянского царя. И вообще следует отметить, что в характеристике своих героев автор романа далек от реакционно-романтической идеализации. Он не щадит царя, не щадит и католикоса Иоанна Драсханакертского, крупного иерарха и видного историка, показывает его трусость и политическую близорукость. Глава армянской церкви, по мысли Мурацана, должен был бороться вместе со всем народом против врагов Армении, а не прятаться в горном монастыре или в неприступных крепостях.
Судьбу Армении писатель-демократ связывал с народными массами. Устами Геворга Марзпетуни, главного героя романа, Мурацан говорит: «Крестьянские хижины, неприметные домики, в которых живут одетые в лохмотья бедняки, презираемы богачами, – в них-то и заключена подлинная сила отечества».
Патриотизм, беззаветная любовь к родине – основная идея романа, и не случайно, но замыслу Мурацана, главным выразителем этой идеи стал не царь Ашот, а Геворг Марзпетуни, который вместе со своими соратниками сумел объединить вокруг Ашота Железного князей и весь народ. Он повел за собой и тех, кто сомневался в успехе вооруженной борьбы с врагами.
Творчество Мурацана можно охарактеризовать его же словами: «При создании каждого произведения я всегда имел перед глазами армянский народ, его прошлое, его историю, его печальное настоящее. Хорошо ли, плохо ли я писал, но писал для народа, желая именно ему сообщить свои мысли и чувства». С этой целью Мурацан готовил к изданию свои произведения, которые должны были выйти в десяти томах. Смерть писателя помешала осуществлению его мечты. Лишь в Советской Армении было выпущено собрание его сочинений. Многократно издавались и отдельные его произведения. В русском переводе роман «Геворг Марзпетуни» выходит пятым изданием, что свидетельствует о большом интересе широких кругов советских читателей к творчеству Мурацана.
И. Кусикьян
Геворг Марзпетуни
Часть первая
Замок родоначальника Айказа, перестроенный и богато украшенный Трдатом Великим[1]1
Трдат I Великий – основатель династии Аршакидов в Армении (66 г. н. э.). При нем в Гарни был сооружен храм.
[Закрыть], был неприступной крепостью во времена славных войн, хранилищем царских сокровищ в мирные годы, безопасным убежищем для княжеских семейств и надежным местом зимовок армянского войска. В то время, с которого начинается наше повествование, крепость, подвергшаяся в дни Вардана[2]2
Вардан Мамиконян – военачальник, возглавивший народную борьбу с персидскими захватчиками в середине V века.
[Закрыть] по вине коварного Васака[3]3
Васак – князь Сюнийской области; во время борьбы армян с персидским царем Иездигердом II в 451 г. перешел на сторону последнего. Имя Васака у армян стало символом предательства.
[Закрыть] великим разрушениям, была еще цела и невредима.
Твердыня эта высилась на одном из отрогов горы Гех, разделяющей области Мазас и Востан в араратской земле, на кряже, получившем позднее название Гегардасара в честь монастыря св. Гегарда, расположенного на его склоне.
Грозна и величественна была природа вокруг плоскогорья, увенчанного крепостью. Гигантские скалы, причудливые утесы, бездонные пропасти, глубокие ущелья, суровые горы с гордыми зубцами вершин тянулись от ближайших окрестностей крепости до самого горизонта. Перед крепостью, низвергаясь с высоты, мчал вспененные воды поток, впадающий в реку Азат. Прорвавшись сквозь теснину, он соединялся с другой рекой и, лениво змеясь, выходил на просторную долину Двина, орошая и питая прохладой сады Востана.
Старинная крепость с пятью церквами, многочисленными строениями и башнями стояла на плоскогорье, где утесы чередовались с крутыми обрывами. Ее охраняли со всех сторон и природные, и созданные человеком твердыни. С севера нависали утесы, которые вдали сливались с горой Гех. С востока и запада крепость была защищена стенами и башнями, сложенными из гладко обтесанных глыб базальта, скрепленных свинцом и железом. С юга и севера поднимались природные укрепления из сплошных скал. Громоздясь, как гигантские башни над ущельями, они делали эту часть крепости грозной и неприступной.
На юго-восточном холме, почти у крепостных стен, как поднебесные великаны, высились мрачные строения царского замка с зубчатыми башнями и великолепный летний дворец Трдата, портики которого поддерживались двадцатью четырьмя ионическими колоннами. Еще целы были статуи и высокие резные своды дворца – творенья римского искусства. Из-под его портиков как на ладони был виден замок с уходящими вдаль величественными в своей суровой красоте горами. Летняя царская резиденция – чудесное место для прогулок – была одновременно отличным наблюдательным пунктом.
Наступила осень 923 года. Скудная зелень, покрывавшая скалистые склоны Гегардасара, давно уже сошла. Обнаженными стояли каменистые громады утесов и скал. Строгого величия Гегардасара не могли нарушить даже великолепные дворцы Гарни.
Смеркалось. На горных дорогах, пролегавших через ущелья, не было ни души. Те, кому приходилось идти через долину Двина, давно уже вернулись домой или заночевали в пещерах Айриванка; монахи давали кров и пищу запоздалым путникам-армянам, не решавшимся после наступления темноты появляться в ущелье Гарни, где хозяйничали шайки разбойников. Над окрестными ущельями и пропастями царила грозная тишина. Только изредка ее нарушало завывание горного осеннего ветра и доносившийся с высот шум реки.
Даже в многолюдном Гарни все будто вымерло. Сырой холод горной осени загнал обитателей крепости в жилища. Бодрствовали только часовые. В железных шлемах, с тяжелыми мечами у пояса, с медными щитами и длинными копьями в руках, они ходили взад и вперед у ворот крепости, перед башнями, вокруг замка, где в это время жила супруга Ашота Железного, царица Саакануйш.
Хотя царь только что помирился со своим двоюродным братом Ашотом Деспотом и, захватив столицу Двин, изгнал оттуда чужеземцев, времена все еще были неспокойные. Арабские захватчики могли в любой момент напасть на столицу, ставшую в те дни яблоком раздора.
Царь был занят подавлением восстаний, вспыхивавших то здесь, то там, и царской семье оставаться в столице было опасно. Вот почему царица Саакануйш и вместе с нею много других знатных семейств переехали в замок Гарни.
Несмотря на холодную погоду и наступающие сумерки, царица все еще оставалась во дворце Трдата. Последнее время она проводила здесь долгие часы почти одна, сидя на террасе, обращенной к ущелью. Она задумчиво смотрела на бурлящие внизу волны Азата, которые неслись, омывая прибрежные ивы и разбиваясь о камни, или же глядела на спускающуюся с горы Гех дорогу, где каждый всадник привлекал ее внимание. Она следила за всадником до тех пор, пока тот, спустившись к ущелью Азата и свернув на гарнийскую тропу, не скрывался из виду.
Уже вторую неделю царица тревожно ждала кого-то, но – увы! – его все не было. Это мучило и беспокоило царицу, усиливая тоску, и без того терзавшую ее сердце.
Раньше царица сама избегала людей, чтобы никого не видеть, ни с кем не говорить. Ей хотелось быть одной со своими мучительными думами. Она раздражалась, если кто-нибудь осмеливался нарушить ее одиночество. А теперь? Она чувствовала себя такой усталой и одинокой, что сама искала человека, которому могла бы поведать о своем горе. Но – увы! – во всем замке среди приближенных женщин не было ни одной, кому она могла бы доверить свою сердечную тайну. Да если бы даже такая наперсница и нашлась, царица не рассказала бы ей ничего. Она не верила в женскую искренность, тем более в прямодушие женщин княжеского рода, равных ей по рождению. Царица была уверена, что каждая из них, посочувствовав ей для вида, в душе обрадуется ее несчастью; у всех были на то свои тайные причины. Она надеялась только на одного человека: он, думалось ей, не только посочувствует ей, но даже, быть может, облегчит ее страдания. Его-то и ждала она теперь с такой тоской. Однако вопреки своему обещанию и вести, привезенной гонцом, он все не появлялся.
Но вот к царице приблизилась пожилая женщина среднего роста. Лицо ее светится добротой, ласковые глаза улыбаются; она как будто боится своим приходом вызвать гнев повелительницы. Ей известно, почему так страдает ее госпожа, она все обдумала и все решила. Она искренне горевала о несчастье царицы еще тогда, когда та, ничего не подозревая, развлекалась со своей свитой в Сюнийских и Гугарских горах.
Это – Седа, кормилица царицы, обожающая свою молочную дочь, добрейшая и благороднейшая женщина. Она давно знала о несчастье, постигшем Саакануйш, но ничего не говорила, ибо если нельзя помочь горю, то уж лучше не растравлять душу.
Но теперь, когда госпожа сама обо всем узнала, могла же Седа поговорить с ней, поплакать вместе и утешить ее? Она выкормила и вырастила Саакануйш на своих руках.
Так думала порою Седа, но тотчас же возражала себе: «Нет! Саакануйш – дочь гардманского князя, не только ее питомица, но и ее царица. Седа может целовать ей ноги, но говорить с ней как равная она, конечно, не имеет права».
С того дня как Седа поняла, что царица знает о своем несчастье, бедная женщина не находила покоя. Она была не в силах помочь царице и все же пыталась облегчить ее участь. Она как тень следовала за Саакануйш, стараясь как можно чаще прерывать ее печальные думы.
– Уже смеркается, моя дорогая повелительница. Не соблаговолишь ли вернуться в замок? – подойдя к террасе, спросила Седа.
– Это ты, Седа? – с беспокойством обернулась Саакануйш.
– Да, великая царица, я пришла сказать…
– И давно ты здесь? – подозрительно прервала ее царица, будто опасаясь, что кормилица могла подслушать ее тайный вздох или про себя сказанное слово.
– С тех пор как солнце зашло за гору.
– Но ведь я приказала, чтобы никто не нарушал мое одиночество…
– Да, преславная царица, и я не посмела бы ослушаться твоего приказа, но уже темнеет, поднялся ветер; ты можешь простудиться; я пришла напомнить, что пора возвращаться в замок.
– Напомнить? Что это значит, Седа? – спросила царица.
Добрая женщина смутилась, не смея сказать то, что было у нее в мыслях. Она почувствовала свою оплошность и в смущении опустила глаза. Легкий румянец, как бледная зимняя заря, тронул ее поблекшие щеки. Она поспешила скрыть свою неловкость под ласковой улыбкой, неразлучной с материнской нежностью и теплотой. Строгий пристальный взгляд царицы, устремленный на нее и, казалось, требовавший объяснения, постепенно смягчился. Седа почувствовала себя смелее. Она всей душой любила царицу и следила за ней не для того, чтобы узнать ее тайну, а чтобы сохранить ее здоровье, о котором она пеклась, как любящая мать. Разве искренняя любовь – преступление? Конечно нет. Поэтому она заговорила более уверенно:
– Я пришла напомнить, что холодно и царица может простудиться.
– Это мне и самой известно, – возразила Саакануйш.
– Нет, госпожа, когда ты погружаешься в грустные думы, ты обо всем забываешь.
– Седа, мать Седа, ты бредишь! – прервала ее удивленная царица.
– Нисколько, моя дорогая госпожа, – заговорила Седа твердо. – Прошлый раз, во время сильной грозы, все укрылись в домах, даже воины, стоявшие на страже перед замком. А ты все ходила, как будто вокруг тебя весна и ты находишься в нашем раю, там, в Гардмане.
Царица встрепенулась. Ей показалось, что кормилица укоряет ее в напрасной скрытности. Почудилось, что, может статься, она делает это в угоду какой-нибудь из княгинь, что ее несчастье известно уже всем и завистливые соперницы рады унизить теперь ее царское достоинство при помощи ее же слуг. Эти мысли взволновали ее, но, скрывая свои чувства, она спокойно спросила:
– Седа, кто тебе сказал, что царица, погружаясь в грустные думы, не замечает, что совершается вокруг?
– Никто, моя дорогая госпожа, это я вижу сама. Седа была бы слепой, если бы не заметила на лице своей повелительницы постоянной тоски, а на лбу – скорбных морщин. Давно, давно знаю я, какое горе терзает твое благородное и доброе сердце.
Царицу охватило волнение. Прежняя подозрительность сменилась внезапно чувством теплого доверия к кормилице. В ее голосе она услышала такую искренность и ласку, как будто с ней говорила родная мать. Не ответив, она задумчиво поднялась со скамьи и, выпрямившись, посмотрела на старуху глазами, в которых светилась доверчивая нежность. В эту минуту она желала бы выслушать от нее все, что та знала о ее страданиях, желала бы проверить сызнова все, что давно было известно ей самой. Но царская гордость не терпит слабости. До этого она никому не поверяла своих дум, значит, не будет говорить о них и с кормилицей. В то же время ей хотелось, чтобы Седа, не спрашивая разрешения, сама продолжала разговор.
Седа не поняла, о чем говорил задумчивый взгляд царицы. Ей показалось, что дерзкими речами она огорчила свою госпожу. Избегая ее взгляда, она поспешила накинуть на нее пышную соболью накидку, которая соскользнула с ее плеч, когда царица встала со скамьи.
– Для таких услуг, мать Седа, ты уже стара. Где мои прислужницы? – мягко спросила царица.
– О, позволь мне одной служить тебе, моя нежная, моя бесподобная! Неужели Седа так постарела, что уже ни на что не годна?
– Мать Седа, я не это тебе хотела сказать…
– Или мое присутствие неугодно царице?
– Седа, ты прерываешь меня.
– Или своими неосторожными словами я огорчила свою госпожу?
– Нет, нет, моя Седа, твое присутствие мне приятно. Ты знаешь, что во время прогулок я никому не разрешаю сопровождать себя. Ты же всегда здесь и всякий раз, когда тебе хочется, прерываешь меня, не считаясь с тем, желает этого твоя царица или нет.
– Так я буду поступать и впредь, моя повелительница! Сердись на меня, если тебе угодно, но я не могу позволить, чтобы ты на долгие часы погружалась в тоскливые думы. Это может повредить твоему драгоценному здоровью.
– «Драгоценному»? Да, быть может, для тебя, моя добрая Седа, только для тебя… – прошептала тихо царица и, снова обращаясь к кормилице, сказала: – Ты имеешь право спорить со мной, мать Седа, я на тебя не сержусь… Да и впрямь я очень долго остаюсь на воздухе. Где мои прислужницы?
– Ты приказала, чтобы они не являлись без твоего зова.
– Так зови их, и пусть подадут мне носилки.
– Сказав это, царица прошла к концу колоннады и, остановившись там, стала смотреть на багровую луну, которая медленно поднималась из-за гор. Хотя было уже довольно холодно и дул ветер, но небо оставалось ясным и безоблачным. Загорались звезды, и диск луны, опустившийся на вершину горы, как волшебный светильник слабо озарял скалистые хребты и холмы. Пенистые волны Азата, несущиеся с высот, местами сверкали, как серебро.
Царица, плененная красотой лунного вечера, вновь погрузилась в раздумье. Еще немного, – она вернулась бы на свое место и вновь отдалась бы мучительным думам, но голоса прислужниц и свет факелов, которые несли слуги, вывели ее из оцепенения.
Царица обернулась. Вместе с прислужницами и кормилицей шла владелица крепости, княгиня Гоар Марзпетуни. Приблизившись, она почтительно поклонилась царице и мягко выразила свое неодобрение по поводу ее чрезмерной любви к одиночеству.
– Отсюда я слежу за дорогой, чтобы первой сообщить тебе весть о приезде князя Геворга, – ответила царица, ласково улыбнувшись.
– Я буду тебе благодарна, если только он привезет нам радостные вести, – сказала княгиня Гоар и протянула царице руку, чтобы помочь ей спуститься со ступеней.
– А если он не привезет их? – спросила царица.
– Тогда пусть крепостные ворота останутся для него закрытыми, – шутливо заметила княгиня.
Царица улыбнулась и ничего не ответила.
Внизу стояло четверо рослых слуг. Они держали в руках носилки, убранные цветным шелковым покрывалом с золотыми кистями. Прислужницы помогли царице сесть на носилки. Слуги факелами освещали путь к замку, до которого было несколько десятков шагов. Носилки двинулись вперед в сопровождении княгини и прислужниц.
Перед широкими сводчатыми воротами замка горели светильники. Вооруженные воины охраняли вход. Когда царица приблизилась, воины стали в ряд и в знак повиновения склонили копья так низко, что наконечники коснулись земли.
– Где ваш начальник? – спросила царица, поравнявшись со стражами.
– Здесь, преславная царица! – С этими словами к ней приблизился высокий, красивый молодой воин, выделявшийся среди других своим богатым вооружением и развевающимся на шлеме пером.
– Есть известия от начальника крепости?
– Господин начальник приказал сообщить: лучники и копьеносцы отправлены к бойницам; караульные стерегут стены; отряды стражей находятся на башнях.
– А крепостные ключи?
Мы ждем приказания царицы, чтобы запереть ворота.
– Почему так поздно? Уже темно.
– Из Айриванка приехал гонец. Он сообщил, что этой ночью сюда прибудет его святейшество католикос[4]4
Католикос – глава армянской церкви.
[Закрыть]. Начальник желает знать, могут ли остаться у него ключи до прибытия его святейшества.
– Скажи ему, чтобы он наложил засовы и явился ко мне.
Воин почтительно поклонился и зашагал по улице, ведущей к главным воротам.
У входа в замок царица спустилась с носилок и вошла в сводчатый круглый зал. Направо и налево четыре маленькие резные двери вели в покои нижнего этажа и в тайники замка. Посредине поднималась широкая гранитная лестница, которая наверху разветвлялась на две узкие лесенки. Левая вела в средний этаж, где были комнаты приближенных княгинь, правая – в верхние покои; там жила царица со своими прислужницами. Лестницы были сверху донизу покрыты сюнийскими коврами и освещены свисавшими со сводов медными лампадами.
Царица с помощью прислужниц поднялась наверх и, повернув направо, вошла в увенчанную куполом красивую палату с колоннами и нишами, резным карнизом и мозаичным полом. Отсюда сводчатые двери вели в другие покои этого этажа.
Царица миновала две маленькие комнаты, стены которых были выложены цветными изразцами, ярко блестевшими при свете серебряных лампад. Убранные коврами и подушками, эти комнаты предназначались для прислужниц. Отсюда царица проследовала в великолепный зал, освещенный четырьмя большими люстрами. Стены его были целиком облицованы шлифованным белым камнем, украшены колоннами из красного мрамора и арками. Потолок из резного камня был выложен по углам мозаикой из цветных камней. Пол устлан коврами. У стен стояли тахты, покрытые шелком, с парчовыми подушками и валиками. Царица села в конце зала на парчовый диван. Одна из прислужниц, склонившись, подложила ей под ноги шелковую подушку, украшенную кистями.
