Текст книги "Человек внутри"

Автор книги: Грэм Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Прежде чем сэр Эдвард Паркин успел открыть рот, он сел. Офицер украдкой взглянул на Эндрю, тот спал.

В суде стало странно тихо, когда этот гулкий голос смолк.

Ждали, что последний заключенный начнет защищаться, но он продолжал сидеть и стонать, закрыв лицо судорожно трясущимися руками.

– Ричард Тимс, пришло время вам выступить в свою защиту.

Он не ответил, даже не подал никакого знака, что слышит голос судьи.

– Мистер Брэддок, вы представляете заключенного, не так ли?

– Я, мой лорд? – Мистер Брэддок встал, запахнув мантию, как бы боясь запачкаться. – Этого заключенного? Нет, мой лорд, я представляю остальных заключенных.

– Никто, кажется, не способен правильно составить списки. Вы записаны для всех заключенных, мистер Брэддок. Кто представляет этого заключенного?

Ответа не было.

– Этот заключенный не имел юридической консультации? – запротестовал сэр Эдвард Паркин со слабой ноткой раздражения.

– Если бы он захотел, мой лорд, он мог бы иметь адвоката.

– Это очень утомительно. Дело и так достаточно затянулось. Я не хочу никаких задержек. Сессия очень напряженная.

– Мой лорд, – поднялся на ноги пожилой человечек с мигающими глазками, – если пожелаете, я буду представлять заключенного.

– Спасибо, мистер Петти. Объясните, пожалуйста, заключенному, что он должен выступить в свою защиту.

Мистер Петти изящно прошел в конец зала и, поднеся платок к носу, заговорил с мальчиком.

– Бесполезно, мой лорд, заключенный не может выступить в свою защиту.

– Присяжные будут считать, что он просто заявил о своей невиновности. Мистер Брэддок, будьте любезны, вызывайте ваших свидетелей.

Сэр Эдвард Паркин отклонился назад и свирепо забарабанил пальцами по табакерке. Он был раздражен. Дело задерживалось по меньшей мере еще на две минуты. Он плохо позавтракал, пообедал еще хуже и был голоден. Но голод не подталкивал его к перерыву, а только поддерживал упрямство. Если понадобится, он готов был сидеть до полуночи, но закончить дело.

Один за другим мужчины, женщины и дети проходили через свидетельскую ложу и машинально лжесвидетельствовали. Эта женщина была в постели с этим мужчиной во время убийства, этот мужчина пил за здоровье другого виски, ребенок слышал, как отец раздевался наверху.

Сэр Генри Мерриман пожал плечами, глядя на мистера Фарна.

«Они нас обставили», – казалось, говорил он.

– От этого парня, Эндрю, – прошептал мистер Фарн, – было больше вреда, чем пользы.

Только иногда они принимались за перекрестный допрос. Свидетели были слишком хорошо подготовлены. Мистер Петти, великодушно принявший на себя труд представлять полоумного, закрыл глаза и заснул.

Миссис Батлер вскарабкалась по ступенькам в свидетельскую ложу, и ее большие груди перевесились через край ложи. Да, она видела Эндрю в коттедже известной женщины два дня тому назад. Да, определенно он спал там. Женщина сказала ей, что Эндрю был там неделю. Да, все знают, что эта женщина ведет распутный образ жизни. Все соседи знают это.

– То, что говорят соседи, – не доказательство.

– Нет, мой лорд, но то, что я видела своими глазами, – доказательство.

Голос сэра Мерримана ворвался в коридор, резкий и чистый, как сосулька.

– Вы слышали, как эта женщина называла Эндрю своим братом?

– Да.

– Это правда?

– Нет, конечно, это – неправда. Я могу заверить вас, они меня не провели. – Ее рука безошибочно отыскала тонкие золотые пряди в волосах и любовно погладила их. – Я знаю, что значит любить, – сказала она сладким, тягучим, приглушенным голосом. – Я видела свет любви в его глазах.

– Что эта женщина имеет в виду?

– Она имеет в виду, мой лорд, – елейно объяснил мистер Брэддок, – что этот Эндрю, казалось, был влюблен в ту женщину.

– Откуда ей это известно?

– Женская интуиция, мой лорд. – Рука миссис Батлер погладила одну объемистую грудь. – И я могу вам сказать еще кое-что, мой лорд. Спали только в одной постели.

– Если женщина лгала относительно своих родственных отношений с Эндрю, какие у вас основания верить другому ее утверждению, что он был с ней неделю? Я полагаю, что он появился только предыдущей ночью.

– Ну, я не знаю, сэр. Должно быть, они быстро с ней поладили, а? – Миссис Батлер кокетливо и хитро посмотрела на сэра Эдварда Паркина. – Мужчины очень робкие, мой лорд. Я знала многих в свое время и говорю с уверенностью.

Сэр Эдвард Паркин отвернулся и немного скривился, как будто его тошнило.

– Вы закончили с этой доброй женщиной, сэр Генри?

– Да, мой лорд.

Мистер Брэддок встал:

– Мой лорд, это – дело защиты.

– Мистер Петти, есть ли у вас свидетель?

– Нет, мой лорд.

– Господа присяжные, становится поздно, но по законам Англии я не могу освободить вас от обязанностей, пока дело не закончено. Я обязан держать вас вместе, хотя, разумеется, вам будут предоставлены приличные комнаты. Но сам я предпочел бы продолжить и покончить с этим делом, не откладывая. Я привык переносить такого рода усталость и готов потерпеть. Старшина присяжных посоветуется со своими коллегами и соберет их пожелания.

Последовали краткие кивки головами, и старшина присяжных подтвердил, что они хотели бы закончить дело. Сэр Эдвард Паркин откинулся в кресле, взял щедрую щепотку табака, с благодушным видом погладил свои белые руки и начал подводить итоги.

Офицер с нетерпеливым вздохом отошел от двери. Он по прошлым сессиям знал жестокую скуку, которую нагонял своей дотошностью и пунктуальностью судья Паркин. Только время от времени он прикладывал ухо к двери, чтобы определить, насколько судья продвинулся в исполнении своих обязанностей.

– Если принять во внимание свидетельские показания таможенников о том, что эти люди высадились с грузом в ночь на 10 февраля и что в схватке, которая последовала за тем, был убит Рекселл, не нужно устанавливать, кто именно стрелял, по законам Англии они все одинаково виновны в убийстве. Заключенные в ответ на обвинение полностью все отрицали, а пятеро из них привели доказательства, что были в другом месте, когда произошла стычка, описанная офицерами в суде. Джентльмены, что касается доверия свидетелям заключенных, я бы хотел, чтобы вы помнили… Обвинение основывается не только на утверждениях таможенников. Один из товарищей заключенных, по чьему доносу, говорят, действовали офицеры, явился для дачи свидетельских показаний. Вы должны сами решить, доверять ему или нет, но я бы подчеркнул, что его рассказ во всех деталях совпадает с показаниями таможенников.

Остается, джентльмены, труп, и тут пятеро заключенных выбрали неожиданную линию защиты. Они обвинили одного из своих товарищей в совершении преступления, которое явилось кульминацией в ряду ссор с Рекселлом.

В своей защите они использовали часть показании свидетелей обвинения. Медицинское заключение не оставляет сомнений в причинах смерти Рекселла, и пуля, обнаруженная в его теле, идентична тем, которыми пользовались эти люди. Этот заключенный не привел доказательств в свою защиту, но до последней стадии судебного разбирательства его не представлял адвокат, а вы сами можете судить о его умственных способностях. И я бы подчеркнул, что доказательство вины является делом прокурора. Заявления заключенных не являются доказательством, а прокурор не пытался доказать, что виновен один заключенный Тимс. Соответственно он и его товарищи должны рассматриваться вместе.

Вас не интересует прошлое, и показания свидетеля Эндрю, касающиеся преступной жизни на судне «Счастливый случай», не должны приниматься во внимание. Вы не должны судить заключенных за плохой или хороший характер, о котором говорили некоторые свидетели защиты, вы должны установить, виновны ли они в преступлении, в котором обвиняются. Было сказано, что они хорошие отцы, мужья и сыновья, но даже если бы они были ангелами, а доказательства их вины ясными и убедительными, вашим долгом было бы вынести соответствующий приговор.

Одним из заключенных была предпринята неблагоразумная попытка повлиять угрозами на ваше решение. Я обещаю вам, джентльмены, каким бы ни было ваше решение, вы под защитой закона.

Офицер приуныл, как поникший цветок с тяжелой головкой. Свечи в суде догорали в своих подсвечниках, а судья Паркин, завладев подмостками, все говорил…

Сквозь сон до Эндрю сперва дошло жужжание разговора, затем отдаленный взрыв аплодисментов. Он открыл глаза. В окно он увидел, что уже темно. Группы разговаривающих людей проходили мимо, не обращая на него никакого внимания. Дверь суда была открыта. Эндрю сел и протер глаза. Сэр Генри Мерриман и мистер Фарн вышли из зала суда. Мистер Фарн говорил с мягкой настойчивостью, держа под руку старшего мужчину.

– Мы никогда не покончим с контрабандой в суде, – сказал мистер Фарн. – Есть только один путь – снять налоги на спиртное.

Сэр Генри Мерриман глядел в пол.

– Нет, – сказал он. – Я становлюсь стар. Я должен уйти в отставку и дать место молодым, вам, Фарн.

– Вздор, – сказал мистер Фарн. – Никто не смог бы заставить присяжных признать вину.

Эндрю медленно встал на ноги:

– Вы хотите сказать, что этих людей оправдали?

Мистер Фарн обернулся.

– Да, – коротко сказал он. – Слушайте – весь город приветствует их.

– Не уходите, – взмолился Эндрю. – Скажите, что мне делать? Их освободили?

Мистер Фарн кивнул.

– Вы обманули меня! – закричал Эндрю. – Вы заставили меня дать показания – и теперь позволите им разделаться со мной?

Сэр Генри поднял глаза, которые казались мутными от усталости:

– Я уже обещал вам, что вы будете в безопасности до тех пор, пока останетесь в этом городе. Однако я бы вам советовал уехать в Лондон как можно скорее. Признаю, что определенные угрозы были направлены против вас. Уезжайте из Сассекса, и вы будете в безопасности.

– Как я могу уехать в Лондон? У меня нет денег.

– Приходите ко мне завтра. Вы получите деньги. – Он повернулся спиной к Эндрю. – Фарн, – сказал он. – Я устал. Я иду спать. Послушайте, не правда ли, довольно горько слышать, что им так аплодируют? Если бы мы выиграли, было бы меньше энтузиазма. Вы помните графа Нортумберленда, который заступился за Джейн Грей: «Люди давятся, чтобы увидеть нас, но никто не знает, как скор Божий суд»?

– Я вас так не отпущу! – закричал Эндрю. – Эти аплодисменты означают для вас только поражение, а для меня они – смерть, если меня увидят. Как мне отсюда выйти?

– Я отдал приказ охране, – сказал сэр Генри. – Вас проводят до отеля, там будут два человека, чтобы сопровождать вас в любое время по городу. На вашем месте я бы завтра утром с первой каретой уехал в Лондон.

Мистер Фарн оттеснил Эндрю в сторону, и двое мужчин двинулись прочь.

Эндрю повернулся к офицеру.

– Видите, – сказал он. – Вот благодарность. Я сделал для них все, что мог, так? Я рисковал жизнью, а им нет дела.

– А почему им должно быть дело до такого доносчика, как ты? – Он лучезарно улыбнулся Эндрю. – Я бы дал твоим друзьям схватить тебя, но приказ есть приказ. Пойдем.

Сопровождаемый таким образом от дверей черного хода, грязными переулками, через конюшни, Эндрю попал в «Белый олень».

4

Эндрю стоял в комнате, где прошлой ночью обнимал любовницу сэра Генри, и с усталым любопытством смотрел на одинокую звезду. Он держал в руке записку, которую, подмигнув, вручил ему официант. Она была от Люси и гласила: «Генри спит. Вы можете прийти ко мне. Вы знаете мою комнату». Он выполнил то, чего хотела Элизабет, и, несмотря на записку, которую держал в руке, говорил себе, что сделал это ради Элизабет. «Разве сегодня утром я не отверг со всей искренностью эту награду? То, что я сделал потом, я сделал ради Элизабет, и почему бы мне после всего не получить хоть небольшое вознаграждение? Я совершенно не думал об этом, когда стоял в свидетельской ложе. Это был интересный нравственный момент».

Карлион мог идти теперь куда ему вздумается. Ничто, со страхом подумал Эндрю, не может помешать ему, гуляя этим вечером, зайти в «Белый олень». Это было так похоже на Карлиона, что Эндрю неожиданно вздрогнул и обернулся. Дверь была закрыта. Ему очень хотелось ее запереть.

Что касается этой записки, то нельзя отрицать, что ему было бы безопаснее этой ночью в постели Люси, чем в собственной. Это был довод, которого никто не мог бы отрицать.

– Только ради спасения, – сказал он звезде, к которой инстинктивно обращался со словами, предназначенными для Элизабет. – Другой причины нет. Я не люблю ее. Никогда никого не полюблю, кроме тебя. Клянусь. Когда мужчина любит одну женщину, он не может избежать вожделения к другим. Но, клянусь, в это утро любовь, а не вожделение дала мне силу. В конце концов, – сказал он звезде, – я тебя никогда больше не увижу, и что же, я не должен знакомиться с другими женщинами? Я не могу прийти к тебе, так как они будут ждать меня там, и к тому же ты не любишь меня. Я был бы дураком… – Он прервал беседу с самим собой, пораженный удивительным сознанием того, как страстно в глубине души ему хочется быть дураком. Рассудок, рассудок, рассудок, я должен уцепиться за него, подумал он. Рассудок и тело, казалось, были заодно, в какой-то дьявольской спайке. В страхе за свою душу он играл на страхе за свою жизнь, и этот страх казался, на удивление, слабее обычного.

А затем он вернулся к мысли о Люси, вспомнив и ее тайное обещание, и то, как ее тело прижималось к нему прошлой ночью. Он представлял себе ее обнаженной, в отвратительных позах и пытался разжечь в своем теле слепое вожделение, в котором забудется на время голос сердца.

Однако, как ни странно, даже его желание, казалось, ослабло. «Что ты сделала со мной?» – отчаянно закричал он одинокой звезде.

И тут он услышал, как кто-то осторожно поворачивает ручку двери. Он забыл звезду, Элизабет, Люси – все, кроме собственной безопасности. Одним прыжком он достиг керосиновой лампы, которая освещала комнату, и погасил ее. Комната, умытая лунным светом, проникавшим через окно, была все еще слишком светлой, или это только казалось его возбужденным нервам?

Прятаться за дверью было уже слишком поздно, поэтому Эндрю прижался спиной к стене, проклиная себя за отсутствие оружия. Каким сентиментальным дураком он был – уходя, оставил нож в коттедже. А где два охранника, хотел бы он знать, которые должны были охранять его? По всей вероятности, напились и спят. Он как зачарованный смотрел на ручку двери. Она была из белого мрамора и с обманчивой отчетливостью тускло мерцала в волнах лунного света.

На удивление тихо она повернулась вновь, а затем подалась наружу, как брошенный мяч. За дверью в коридоре находилась керосиновая лампа, и ее свет обрисовывал ложный нимб вокруг головы кокни Гарри, который стоял в дверном проеме. Его лицо выдвинулось вперед, поворачиваясь из стороны в сторону, как у змеи.

Эндрю еще сильнее прижался к стене. Кокни Гарри бочком протиснулся в комнату. Словно осознав, что свет в коридоре ставит его в невыгодное положение, он закрыл за собой дверь.

– Эндрю, – прошептал он. Его глаза еще не привыкли к темноте, и молчание встревожило его. Он тоже прижался спиной к стене напротив того места, где стоял Эндрю, как будто боялся нападения. Затем он увидел Эндрю.

– Вот ты где, – сказал он.

Эндрю сжал кулаки, готовясь броситься на незваного гостя, но контрабандист увидел это движение, и нож предостерегающе блеснул в лунном свете.

– Стой, где стоишь, – прошептал кокни Гарри, – а не то запищишь по-другому.

– В гостинице охрана. – Эндрю тоже понизил голос. – Что тебе надо?

– Я больше не боюсь охраны, – сказал тот и с грустью добавил: – Зачем ссориться? Я здесь, чтобы оказать тебе услугу.

– Услугу? – переспросил Эндрю. – Ты забыл, кто я?

– Я не забыл, как ты на нас настучал. Но долг платежом красен. Ты не выдал меня сегодня днем, а запросто мог бы.

– Не из-за твоих прекрасных глаз, – сказал Эндрю. Он не разжимал кулаки, готовый к любому неожиданному нападению.

– Ты не очень-то признателен, – посетовал Гарри. – А ты не хочешь услышать новости?

– Какие новости?

– О Карлионе и других.

– Нет, с ними покончено, – сказал он и добавил, как всегда со странной болью в сердце, медленно, как будто силясь окончательно преодолеть эту боль. – Я больше никогда не хочу видеть этого человека.

– Но он не покончил с тобой. Ни с твоей божьей коровкой.

Эндрю сделал шаг вперед:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Замри! – Гарри снова сверкнул ножом. – Я хочу сказать: они поняли, что она их провела, позорно провела.

– Карлион ей ничего не сделает. Я знаю, ничего не сделает.

– Но есть Джо. Он говорит, ее надо попугать, и Карлион согласен с этим. Но он не знает, что Джо с Хейком называют «попугать». Они собираются к ней завтра или послезавтра.

– Ты врешь. Ты знаешь, что врешь. – Эндрю не хватало воздуха, как собаке, которая хочет пить или запыхалась. – Это ловушка, чтобы заманить меня туда и там схватить. Но говорю тебе, я не хочу, не хочу туда возвращаться.

– Затем я и пришел: предостеречь тебя, чтобы ты не ходил, а если надумаешь, они там все будут. Карлион убьет тебя на месте. Хотя Хейк говорит, что убить слишком мало. Он говорит, что они должны с тобой сперва немного позабавиться.

– Ну можешь им передать, что я не собираюсь туда возвращаться. Нет смысла устраивать мне эту ловушку.

– Хорошо. Теперь я тебя предупредил, и мы квиты. В следующий раз, – Гарри выразительно сплюнул на пол и вновь сверкнул сталью ножа в лунном свете, – не жди, что я буду такой же добренький. – Казалось, он скользнул по полу. Белая мраморная ручка вновь подалась наружу, и контрабандист исчез.

За окном часы на церкви Святой Анны пробили с раздражающей неторопливостью половину двенадцатого.

Человек возник как сон и как сон удалился. Почему бы ему не быть иллюзией, видением? Теперь в голове поднялась невообразимая суматоха. «Карлион не причинит вреда женщине, – думал Эндрю. – Но тогда возможно ли, что они замыслили такую ловушку для меня, труса? Они могли рассчитывать только на то, что оттолкнут меня опасностью».

Он снова и снова повторял себе, что ей ничего не угрожает, что Карлион позаботится об этом, но не мог прогнать мыслей о Джо и Хейке. Завтра или послезавтра… Если бы он отправился сегодня ночью, он мог бы вовремя предупредить ее и они могли бы вместе убежать.

Правда, если это не ловушка. Возможно, уже теперь Гарри, Джо, Хейк, Карлион и остальные готовятся встретить его на холмах.

И все же, как хорошо, как славно было бы спуститься вниз с холма на рассвете, может, подождать первого облачка дыма, которое покажет, что она встала, постучать в дверь и увидеть свет узнавания в ее глазах.

«Она должна мне обрадоваться, я это заслужил, ведь я сделал все, как она хотела». В сказках своего детства он воображал, как карабкается на стеклянную гору, где его ждет Гретель. «А затем, – подумал он, – я помогу приготовить ей завтрак, и мы посидим вместе у камина. Я ей все расскажу». Его мгновенное радостное настроение умерло, и осталась холодная правда, опасность, поджидающая его и ее, и, кроме того, уверенность, что она примет его как не слишком желанного гостя. «Ни я, ни кто-то другой никогда не будет близок ей». Что толку рисковать своей жизнью – может быть, жалкой, низменной, но для него – бесконечно драгоценной, – и все ради чего? Доброго слова? Ему не нужны добрые слова. Пусть ей причинят небольшую боль. Он страдал. Почему кто-то не должен страдать? Это ведь общий жребий. Карлион проследит, чтобы они не зашли слишком далеко.

Его пальцы сжимались в замешательстве, и он ощутил в руке записку Люси. Здесь был некто, кто даст ему больше, чем доброе слово, и при этом абсолютно никакой ответственности. Его рассудок приказывал ему идти к ней, протестовали только сердце да этот чертов абстрактный критик, объединившийся на время с ним. Я буду с ней сегодня ночью в безопасности, думал он, а завтра Карлион и другие уйдут за холмы, и дорога в Лондон будет свободна. К тому же, если он теперь пойдет к Элизабет, у него не будет денег для их побега. Ты не должен зависеть от ее денег, добавил рассудок, внося в его рассуждения оттенок благородства. Это решило дело. Даже честь восставала против такого рискованного шага.

Он прошел по темному коридору и вверх по лестнице медленно и неохотно, все еще немного сомневаясь. В одной из комнат, которые оказались теперь перед ним, спал сэр Генри Мерриман. Был даже некий риск, как он теперь понимал, в таком развитии событий, риск оказаться на мели, без денег, в этом опасном Сассексе. Он узнал комнату Люси, осторожно повернул ручку и вошел. Он все еще, как пропуск, держал в руке записку.

– Я здесь, – сказал он. Он не видел ее, но рукой натолкнулся на изножие кровати.

В темноте раздался легкий вздох, зевок и сонный шепот:

– Как ты поздно.

Его рука ощупывала кровать, пока он не добрался до прохладной простыни, под которой он почувствовал ее тело. Он отдернул руку, как от огня. Записка упала на пол. О, если б он мог сразу поддаться голосу своего сердца, а не тела, если бы мог уйти сейчас, пока не поздно! Три часа ходу под луной, и он снова дома.

– Где ты? – спросила она. – Я не вижу в темноте! Иди сюда.

– Я только пришел сказать, – начал он и заколебался. Его сердце, хранившее образ Элизабет, которая встретила Карлиона, поднеся к губам его чашку, исполнилось храбрости и заговорило, но плоть оборвала его, так как руки все еще хранили ощущение тепла тела Люси.

– Что, ты опять уходишь? – спросила она. – Дурак.

Он почувствовал, как его естество поднимается от ее шепота.

– Когда у тебя еще будет такой шанс? – прошептала она с видом непритворной беззаботности. – Ты знаешь, что упускаешь?

Он попятился от кровати.

– Какая ты вульгарная, – сказал он. Его рука нащупывала за спиной ручку двери, но не могла найти.

– Тебе очень понравится, – ответила она. Она, казалось, не спорила, а скорее мягко и бесстрастно советовала для его же пользы. Ее спокойствие одновременно и раздражало и привлекало его. «Я бы хотел заставить ее завизжать», – подумал он.

– В конце концов, до того, как ты уйдешь, – сказала она, – зажги свет и посмотри, что ты теряешь. Протяни руку.

Он нехотя повиновался. Он почувствовал, как их пальцы встретились.

– Как символично, – засмеялась она. – Вот кремень и сталь. Теперь зажги свет. Свеча здесь. – И она повела его к столику у кровати.

– Я не хочу, – сказал он.

– Ты боишься? – спросила она с любопытством. – Ты стал таким целомудренным с прошлой ночи. Ты что, влюбился?

– Нет, – ответил он скорее себе, чем ей.

– А еще хвастался, что знал женщин. Конечно, ты не боишься. Ты, должно быть, привык к нам.

Он повернулся к ней спиной.

– Хорошо, – сказал он. – Я зажгу свет, а затем уйду. Знаю я таких, как ты. Ни за что не оставишь мужика в покое. – Не глядя в ее сторону, он зажег свечу. Она отбросила маленькое желтое пятно на противоположную стену, и в этом сиянии он вдруг с необычайной ясностью увидел лицо Элизабет, искаженное страхом до безобразия, почти отталкивающее. Затем его заслонили два других лица, одно – Джо, чернобородое, с открытым смеющимся ртом, другое – сумасшедшего паренька Ричарда Тимса, красное и сердитое. Потом вновь только желтое сияние.

– Я не могу остаться! – закричал Эндрю. – Она в опасности. – И он повернулся со свечой в руке.

Девушка растянулась на покрывале. Она швырнула на пол ночную сорочку. Она была изящная, длинноногая, с маленькой крепкой грудью. Со скромностью, которая не претендовала на искренность, она прикрыла живот руками и улыбнулась ему.

– Тогда беги, – сказала она.

Он подошел поближе, не отрывая взгляда от ее лица, чтобы не видеть ее тела, и начал извиняться, объяснять, даже умолять.

– Я должен идти, – сказал он. – Кое-кто приходил ночью, чтобы предупредить меня. А девушка… я навлек на нее опасность. Я должен идти к ней. Только что, на этой стене, мне кажется, я увидел, как она кричит.

– Тебе привиделось.

– Но иногда видения говорят правду. Как ты не понимаешь? Я должен идти. Я навлек на нее беду.

– Хорошо. Иди. Я ведь не держу тебя. Но послушай, не все ли равно, если ты останешься здесь только на полчасика. – Она повернулась на бок, и его глаза не могли удержаться, чтобы не проследить за движением ее тела. «Она теперь холодна, – подумал он, – но я бы мог согреть ее».

– Иди, – сказала она. – У тебя не будет другого шанса, но мне все равно. Я чувствую какое-то беспокойство – это все проклятая весна. Я пойду к Генри. Он стар и устал, но я думаю, что он больше мужчина, чем ты. – Она хоть и сказала, что уйдет, но никуда не уходила и не сводила с него слегка насмешливых глаз. Эндрю облизнул пересохшие губы. Ему захотелось пить. Он больше не пытался отвести взгляд от ее тела. Теперь он знал, что не сможет уйти.

– Я остаюсь, – сказал он. Он поставил колено на кровать, но ее руки оттолкнули его.

– Не так, – сказала она. – Я не проститутка. Разденься.

Он поколебался с минуту и посмотрел на свечу.

– Нет, здесь должно быть немного света, – шептала она с легкой дрожью возбуждения в голосе. – Так, чтобы мы могли видеть друг друга.

Он нехотя повиновался. Он чувствовал, что воздвигает барьер времени между Элизабет и какой-то помощью, которую мог бы ей оказать. Даже теперь он не мог забыть грезу, фантазию, как угодно назови, привидевшуюся в свете свечи; она отступила, когда он почувствовал, как девушка прижалась к нему всем телом.

– Ближе, – сказала она.

Его пальцы сжали ее, впиваясь в плоть. Он зарылся ртом между ее грудями. Он ничего не видел, только слышал, как она тихонько засмеялась.

– Так ты мне больно не сделаешь, – сказала она.

Он открыл глаза и сперва подумал, как странно, что свеча горит серебряным пламенем. Затем он увидел, что свеча погасла, а свет был началом дня. Он сел и посмотрел на свою подругу. Она спала, слегка приоткрыв рот, тяжело дыша. Он с отвращением перевел взгляд с ее тела на свое. Затем осторожно дотронулся до ее плеча, и она открыла глаза.

– Я должен что-нибудь набросить, – сказал он и, повернувшись спиной, спустил ноги с кровати.

По ее голосу он заключил, что она улыбается, но ее улыбка, которая в темноте казалась призывом страстной тайны, теперь выглядела пустой и машинальной. Он ненавидел себя и ее. Он чувствовал, что последние несколько дней шел по краю новой жизни, в которой мог научиться мужеству, даже самоотверженности, теперь же снова упал в грязь, из которой выбрался.

– Тебе понравилось? – спросила она.

– Я вывалялся в грязи, – сказал он, – если это то, что ты имеешь в виду.

Он представил, как она надувает губы, и возненавидел эту гримасу.

– Разве я не приятнее всех тех женщин, которыми ты хвастался?

– Ты заставила меня почувствовать себя грязнее, – ответил он. А про себя подумал: «Из грязи не выбраться. Я был так глуп, что вообразил, будто выбираюсь, но теперь погрузился так глубоко, что наверняка дошел до дна». – Я готов себя убить, – сказал он вслух.

Девушка презрительно засмеялась:

– У тебя духа не хватит, и к тому же, что будет с той, которая в беде?

Эндрю схватился за голову.

– Ты заставила меня забыть о ней, – сказал он. – Я не могу после этого смотреть ей в глаза.

– Какой ты мальчик, – сказала она. – Ты, конечно, уже знаешь, что чувство непродолжительно. День мы испытываем отвращение, разочарование, растерянность, чувствуем, что в грязи с головы до пят. Но очень скоро мы снова чисты, чисты настолько, что возвращаемся обратно в грязь.

– Когда-нибудь обязательно дойдешь до дна.

– Никогда.

– Ты что, не просто шлюха, а сам дьявол? – спросил Эндрю с интересом, но без гнева. – Ты хочешь сказать, что нет смысла пытаться сохранить чистоту?

– Как часто ты испытывал отвращение, усталость и желание больше не грешить?

– Не знаю. Ты права. Это бесполезно. Почему я не могу умереть?

– Как забавно, ты один из тех людей – я встречала их и раньше, – которые не могут избавиться от совести. Какими болтливыми становятся они после этого! Я часто это замечала. Я думала, ты собираешься спасать свою девушку от опасности. Почему ты не идешь? Смешно сидеть голым на краю кровати и философствовать.

– Это может быть ловушка. И меня убьют.

– Я так и думала, что ты в конце концов не пойдешь.

– Ты ошибаешься. – Эндрю встал. – Именно поэтому я и пойду.

Выйдя из гостиницы безо всякой предосторожности, он зашагал по улице, глядя прямо перед собой.

Он не боялся смерти, его страшила жизнь, постоянная грязь, раскаяние и снова грязь. Он чувствовал, спасения нет. У него не было воли. В какие-то восторженные минуты он мечтал увезти Элизабет в Лондон, заслужить ее любовь и жениться на ней, но теперь он видел, что, даже если бы добился своей высокой цели, он бы только запачкал девушку, а не очистился сам. «Через месяц после свадьбы я бы хитростью ускользал из дома к проституткам». Прохладный воздух раннего утра напрасно касался его. Он сгорал от стыда и отвращения к себе.

Он с нелепым пафосом мечтал принять ванну и очиститься хотя бы физически.

Эндрю добрался до холмов с первыми оранжевыми лучами на востоке. Их хрупкая парящая красота, напоминающая бабочку с нежными, покрытыми пыльцой крыльями, отдыхающую на серебряном листе, коснулась его и усилила стыд. Если бы он не виделся с Люси, отправился бы в коттедж на несколько часов раньше, как бы этот свет ободрил его. Какой прелюдией был бы он к его возвращению!

Там, откуда он шел, было еще недостаточно светло, чтобы отчетливо рассмотреть долину. Только время от времени красные вспышки освещенных окон прорывали серую пелену, да еще через несколько миль пути прокричал петух.

Холмы были безжизненны, если не считать случайных привидевшихся Эндрю согбенных фигурок, оказавшихся всего-навсего темными деревьями. Он шел, и пока шел, первая острота его стыда отступила, а события ночи немного отошли на задний план. Когда Эндрю понял это, он замер на миг и постарался вытащить их обратно. Ибо такое и раньше неоднократно случалось с ним. Эта забывчивость была первым шагом к повторению греха. Как мог он сохранить чистоту, если чувство стыда так коротко? В конце концов, было хорошо (подумал он против желания); к чему раскаиваться? Это удел трусов. Вернись и проделай это снова. К чему рисковать?

С усилием он собрал свою волю в кулак и побежал, чтобы заглушить эту мысль, бежал быстро, до тех пор пока не перехватило дыхание и он не кинулся на траву.

Трава росла прохладными, хрустящими, солеными пучками, в которые он уткнулся лбом. Как сладка была бы жизнь, если бы в ней не было желания и необходимости действовать! Была бы только эта прохлада, это серебряное небо, тронутое теперь прозеленью, эти раскрытые оранжевые крылья.

Если бы он мог просто сидеть, смотреть и слушать, слушать голос Карлиона, видеть воодушевление в его глазах, безо всякого опасного отклика в своих собственных. Было странно, непостижимо, что Карлион – его враг. Карлион искал его, чтобы убить, однако сердце все еще слегка екало при звуке его имени.