Текст книги "Скульптор"

Автор книги: Грегори Фьюнаро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Глава 3

Наружная оболочка бывшей конюшни по-прежнему оставалась кирпичной. Такой ее выстроило в восьмидесятых годах XIX века зажиточное семейство, сколотившее состояние на производстве текстиля, на тогдашней окраине Ист-Гринвича, штат Род-Айленд. Она находилась ярдах в тридцати позади главного дома. Попасть туда можно было по вымощенной каменными плитами тропинке, ведущей от черного крыльца, или по грунтовой дороге, которая ответвлялась от своей мощеной сестры и проходила через густую рощу в западной части поместья.

Сам дом представлял собой неуклюжее трехэтажное строение с разворотным кругом перед крыльцом, в центре которого стоял давно не работающий фонтан. Так называемая парадная дверь на самом деле находилась сбоку и смотрела на восток, на ровные ряды деревьев. Поэтому посетители, которые сейчас приходили крайне редко, поднимались по ступеням, ведущим в комнату, расположенную рядом с библиотекой, которая выходила окнами на разворотный круг.

Однако Скульптор практически всегда пользовался задней дверью, ибо у него постоянно были дела в старой конюшне. Лишь после этого он шел к своему отцу, в дом, где прошла вся его жизнь. Семья Скульптора жила здесь с 1975 года, переехала сюда почти сразу же после его рождения. К этому времени конюшня уже давно была переделана в гараж на две машины с комнатой наверху, где при предыдущем владельце дома жил сторож. В детстве Скульптор часами играл один в пустом жилище. Однако в основном он просто прятался там, когда родители ругались или мать, напившись, била его.

Она часто колотила маленького сына, когда отец уезжал по делам или отправлялся в клуб играть в гольф. Если мать считала, что мальчик вел себя отвратительно, то иногда наполняла ванну ледяной водой и держала его в ней, пока он не начинал захлебываться. Иногда она запирала Скульптора в ванной комнате, выливала на пол хлорку и заставляла ребенка дышать ядовитыми испарениями, однако в основном просто лупила – неизменно по затылку, чтобы синяки и ссадины не были видны под густыми волнистыми волосами. Мать стращала Скульптора, что если он хоть кому-нибудь пикнет, то она умрет, а отец наложит на себя руки. Ребенок долго ей верил. Он очень любил своих родителей и ради них был готов на все. В то время отец называл Скульптора Кристианом – он еще помнил имя сына. Но это было очень-очень давно. Теперь отец никогда не называл его так.

Сам Кристиан тоже практически никогда не называл себя по имени. Он думал о себе только как о Скульпторе, за исключением тех редких случаев, когда этого нельзя было избежать на людях. Иной раз ему приходилось расписываться за рецепты для отца или покупать лекарства через Интернет. Скульптор ненавидел Всемирную паутину, но уже давно смирился с ней как с инструментом, необходимым для дела. Пока Интернет оставался в пределах бывшей конюшни, он его терпел, ибо там обитали новые технологии, творилась вся работа.

Отец Скульптора не знал о работе сына в бывшей конюшне. Он теперь вообще почти ничего не знал и едва ли не все время проводил в спальне, на втором этаже, прямо над кухней, глядя на кормушки для птиц, которые его сын много лет назад развесил на одном из раскидистых дубов. Иногда Скульптор ставил отцу музыку на старом проигрывателе, в основном хриплые грампластинки с классическими произведениями, все то, что тот любил до несчастного случая. Еще Скульптор установил проигрыватель компакт-дисков в корпусе старенького радиоприемника, устроив так, чтобы тот воспроизводил архивные записи радиопостановок тридцатых и сороковых годов. Отца это безмерно обрадовало, и он часами с улыбкой слушал радио.

В основном, однако, старик просто сидел совершенно неподвижно в кресле-каталке перед окном. Он по-прежнему мог поворачивать голову и двигать правой рукой, но теперь почти не говорил, лишь изредка звал какого-то Альберта. Скульптор понятия не имел, кто это такой, но, покопавшись в фамильных архивах, обнаружил, что у его отца был старший брат по имени Альберт, покончивший с собой. Отец тогда еще был маленьким мальчиком.

В то время как Кэти Хильдебрант и специальный агент Маркхэм ехали по девяносто пятому шоссе, направляясь в Уотч-Хилл, расположенный в нескольких милях отсюда, Скульптор вытащил из вены на запястье отца иглу, подсоединенную к капельнице. Как правило, он кормил его с ложки овсяной кашей со специальными добавками, обеспечивающими полноценное питание, однако за много лет обнаружил, что после ночи барбитуратов капельница эффективнее стабилизировала состояние старика. Тот провел в отключке почти шестнадцать часов, получая внутривенно постоянную дозу легких болеутоляющих, пока сына не было дома. Сейчас ему требовалось лишь немного нежного внимания и заботы, чтобы прийти в себя.

– Вот и все, – сказал Скульптор, вытирая струйку слюны с подбородка старика.

Швырнув тряпку в белую пластмассовую корзину с надписью «белье», он одной рукой пересадил отца с кровати в кресло-каталку, затем включил на малую мощность увлажнитель воздуха, стоявший на столике у изголовья. Иногда у отца пересыхали ноздри и из носа шла кровь. По сути дела, в этой спальне имелось все необходимое для ухода за инвалидом: штабеля коробок с медицинскими препаратами, отдельная ванная со специальным сидячим душем, в углу маленький холодильник для лекарств, три капельницы, все с мешочками, наполненными разными растворами для тех или иных целей. Если бы не красные обои, панели из потемневшего дерева и величественная кровать под балдахином, помещение запросто можно было бы принять за больничную палату.

– Пришло время посмотреть на птичек, – сказал Скульптор, подкатывая кресло к большому окну.

Он небрежно положил на проигрыватель пластинку, сонату ре-минор Доменико Скарлатти, и по черной лестнице спустился на кухню, когда первые надрывные гитарные аккорды разлились по комнате. Там он сполоснул руки и приготовил себе богатый белками напиток, вместе с которым хлебнул горсть витаминов и пищевых добавок. Скульптор просто умирал от голода после ночной работы, но устоял перед соблазном съесть что-либо существенное и вышел на заднее крыльцо. Да, ему необходимо строго соблюдать диету, чтобы находиться в пике формы и быть готовым к тяжелой работе, которая ждет его впереди.

Даже тогда, когда его знали как Кристиана, Скульптор всегда поддерживал себя в хорошей форме. Вымахав к семнадцати годам до шести футов пяти дюймов, он до несчастного случая занимался футболом и лакроссом,[3]3
  Лакросс – канадская игра, суть которой заключается в том, что игроки двух команд с помощью палки с сетью на конце должны поймать тяжелый резиновый мяч и отправить его в ворота соперника.


[Закрыть] даже выступал за команду академии Филлипса. Однако после несчастного случая Скульптор сосредоточился только на том, чтобы строить свое тело, в чем он с самого начала видел необходимую составляющую ухода за отцом. А несчастный случай произошел по вине матери. Кристиан так и не узнал подробности. Когда это случилось, он был в школе-интернате. Но из того, что ему удалось выяснить, получалось, что произошло все в гольф-клубе. Адвокат отца кое-что рассказал Кристиану через неделю после похорон. Кстати, парню как раз исполнилось восемнадцать, и он стал официальным опекуном семейного состояния. Мать изменяла отцу с инструктором по теннису, совсем молодым, ненамного старше Кристиана. В клубе произошла сцена, завершившаяся мордобоем. Отец уложил теннисиста на землю и уволок жену за волосы. Они выезжали на девяносто пятое шоссе, и в них на полной скорости врезался тяжелый грузовик. Мать погибла на месте, но отец остался в живых – парализованный ниже пояса, с бесполезной левой рукой и абсолютно ничего не соображающий.

Кристиан собирался поступить в Браунский университет на исторический факультет, пойдя по стопам матери, но, доучившись последний год в академии Филлипса, предпочел медицинское училище, чтобы научиться самостоятельно ухаживать за отцом. Он подал иск на компанию, владевшую грузовиком. Водитель был пьян, когда врезался в машину родителей Кристиана, и суд постановил выплатить единовременную компенсацию за гибель матери и обеспечивать уход за инвалидом-отцом до его смерти. Это решение не принесло Кристиану особого утешения, поскольку деньги ему были не нужны. Нет, отец за свою жизнь заработал столько, что средств хватило бы на уход за десятью инвалидами. Сначала Кристиан отдал его в лечебницу, но, окончив медицинское училище, полностью взвалил груз ухода за инвалидом на себя.

К тому же он знал, что ему никогда не придется работать ради денег.

Нет, его труд будет служить другой цели. Она стала ему ясна лишь в последние несколько лет, когда он наконец начал полностью понимать, почему мать била его, изменяла отцу и, как следствие, превратила мужа в овощ, прикованный к инвалидному креслу. Да, собственная жизнь, личная трагедия была лишь симптомом большого, общего недуга. Теперь, когда он стал Скульптором и понял свою цель, человек, которого раньше звали Кристианом, тоже догадался, что болезнь можно исцелить. Он сумеет использовать свой опыт для помощи другим людям. Его жизнь на этой планете должна спасти человечество от духовного самоуничтожения. Скульптор пробудился от вечного сна. Теперь он позаботится о том, чтобы и все прочие тоже проснулись.

Спустившись с крыльца, Скульптор направился по тропинке, вымощенной каменными плитами, к бывшей конюшне. Он уже начал хихикать, ибо в восторге предвкушал то, что его ждет, хотя и ненавидел Интернет.

Да, Скульптор свято верил в то, что его замысел увенчается успехом.

Доктор Кэтрин Хильдебрант ему в этом поможет.

Глава 4

– Вам теперь лучше? – спросил специальный агент Маркхэм.

– Да, спасибо, – солгала Кэти.

Она сидела, уставившись в окно, не замечая бесконечной вереницы безликих домов, мелькающих за окнами машины. Вдруг до нее дошло, что, невзирая на утренние события, она подсознательно высматривает большого синего жука на крыше здания Управления борьбы с сельскохозяйственными вредителями Новой Англии. Кэти терпеть не могла этого огромного синего жука, нелепую, чудовищную скульптуру, судя по виду созданную четырехлетним ребенком, но всегда помимо воли смотрела на нее, искала взглядом, когда въезжала в Провиденс с юга.

– Спасибо за кофе, – помолчав, добавила она.

– Не стоит.

Сотрудник ФБР заказал кофе именно таким, каким его любила Кэти: большая чашка, обезжиренное молоко, две таблетки подсластителя. Перед этим он, не моргнув глазом, поставил свой огромный черный джип «шевроле» перед кафе «Старбакс», именно там, где, по сообщению навигационной системы GPS, оно и должно было находиться, в самой середине запруженной Тейер-стрит.

«Вот что значит работать с чудиками», – подумала Кэти и тотчас же устыдилась тому, что шутит в такой неподходящий момент.

– Доктор Хильдебрант, не возражаете, если мы зададим вам пару вопросов? – спросила сидевшая сзади сотрудница ФБР по фамилии Салливан, светловолосая женщина лет тридцати с небольшим, с точеными чертами лица, пробудившими в Кэти зависть.

Маркхэм объяснил, что Салливан из бостонского управления ФБР. Пока он разговаривал с Кэти, эта женщина ждала в машине.

– Валяйте, не стесняйтесь, – сказала Хильди.

Достав из кармана портативное цифровое записывающее устройство, агент Салливан поднесла его ко рту и проговорила:

– Говорит специальный агент Рейчел Салливан. Я еду в машине вместе с Маркхэмом и доктором Кэтрин Хильдебрант. Сегодня воскресенье, двадцать шестое апреля. Время двенадцать двадцать.

Салливан положила диктофон между Маркхэмом и Кэти. От красной лампочки, указывающей на то, что запись включена, Хильди стало не по себе.

– Доктор Хильдебрант, вы являетесь автором книги о Микеланджело под названием «Спящие в камне», правильно? – начала Салливан.

– Да.

– Это ваша единственная опубликованная работа?

– Нет, но только она целиком посвящена скульптурам Микеланджело, вышла за рамки академической монографии и достигла массового читателя.

– Значит, книга разошлась большим тиражом?

– Конечно, до бестселлеров, рейтинг которых составляет «Нью-Йорк таймс», ей далеко. Но по меркам литературы, такого рода тираж действительно можно считать неплохим.

– А какие у вас еще вышли книги?

– Вместе со своим бывшим коллегой из Гарвардского университета я написала предисловие к учебнику искусствоведения, а также время от времени публикую обязательные статьи в различных академических журналах.

– Понятно, – сказала Салливан.

Кэти совсем не понравился ее тон. В этой даме не было ни обаяния Маркхэма, ни его доверительной прямоты. Нет, специальный агент Рейчел Салливан говорила, как прокурор из второсортного криминального сериала, к которым в последнее время так пристрастилась Хильди, – еще одно бездумное развлечение, которое, как она была уверена еще совсем недавно, ее не заставишь смотреть и силой.

– Тем не менее «Спящие в камне», несомненно, является вашей самой главной работой, – продолжала Салливан. – Можно сказать, именно она вывела вас в свет.

– Образно говоря, да.

– Вы требуете от своих студентов обязательного ознакомления с ней?

– Только на одном семинаре на последнем курсе. Да.

Внезапно Кэти внутренне ощетинилась. Ей показалось, что Салливан пыталась заманить ее в ловушку. Она мрачно обвела взглядом салон и остановилась на спидометре. Маркхэм мчался со скоростью восемьдесят миль в час, но рулевое колесо держал так, словно медленно проезжал по пешеходной зоне.

– Когда эта книга вышла в свет?

– Около шести лет назад.

– До или после того, как вы перешли в Браунский университет?

– Незадолго до того.

– Как давно вы стали требовать от своих студентов ознакомления с ней?

– Следующей осенью будет пять лет.

– Мне хотелось бы ненадолго отвлечься, – подчеркнуто сменив тон, продолжила агент Салливан. – Не было ли у вас за этот период – точнее, вообще когда-либо – студента, который казался бы вам странным, говорил или, быть может, даже писал что-либо необычное, выходящее за рамки творческого проникновения в царство искусства… Рисунок, доклад или даже письмо по электронной почте, которое вызвало бы у вас внутреннее беспокойство?

У Кэти в голове закружился калейдоскоп лиц, безымянных, нечетких, расплывчатых. Доктор искусствоведения в ужасе поймала себя на том, что не может вспомнить даже то, как выглядят ее нынешние студенты.

– На ум никто не приходит, – наконец натянуто произнесла она. – Сожалею.

– Ну а в университете? На кафедре? Вам никто никогда не говорил о том, что чувствует угрозу, исходящую от какого-то студента?

– Ничего подобного не припоминаю.

– Вы когда-нибудь чувствовали угрозу, исходящую от ваших коллег в Брауне или Гарварде? Быть может, от человека, который был уволен и затаил обиду на вас?

– Нет, ничего такого не было.

– Ни один студент к вам не приставал? – спросил агент Маркхэм.

Несмотря на содержание вопроса, Кэти нашла в его внезапном подключении к беседе благодатную передышку от назойливых расспросов прокурорши, сидящей позади нее.

– Никто не переходил границу того, что можно назвать невинным заигрыванием? Не было ничего более агрессивного?

Кэти всегда отличалась некоторой робостью, но никогда не была глупой. До Стива она встречалась лишь с несколькими мужчинами и только однажды, в Гарварде, имела более или менее серьезные отношения, но от нее не укрывались волны, исходящие от некоторых студентов. Однако за те двенадцать лет, что Хильди проработала в Браунском университете, лишь у двоих из них хватило смелости пригласить ее на чашку кофе, и оба раза верная супруга Стивена Роджерса ответила вежливым отказом.

«Но с другой стороны, были записки».

– Да, – неуверенно начала Кэти. – Где-то лет пять с половиной тому назад. В начале первого семестра, вскоре после того, как умерла моя мать, я стала получать анонимные записки.

От нее не укрылось, что Маркхэм поймал в зеркале заднего вида взгляд своей напарницы.

– Любовные?.. – уточнила Салливан.

– Не совсем. Сначала это были небольшие цитаты, в одну или две строчки, которые я приняла за попытку поддержки после смерти матери. Затем мне прислали сонет.

– Сонет? – переспросил Маркхэм. – Вы хотите сказать, любовный? Шекспира?

– Нет, не Шекспира, а Микеланджело. – Увидев недоумение агента, Кэти пояснила: – Микеланджело был не только живописцем и скульптором, но и писал стихи, хотя довольно посредственные. Его перу принадлежат сотни стихотворений на очень разные темы. Однако самыми известными среди них являются сонеты, посвященные юноше, которого любил Микеланджело – Томмазо Кавальери. Сонет, который я получила, был написан для него приблизительно в тысяча пятьсот тридцать пятом году. Если не ошибаюсь, не прошло и пары лет со дня начала их дружбы. Микеланджело было под шестьдесят, а Кавальери не исполнилось и двадцати.

– Сколько всего записок вы получили? – спросила Салливан.

– Четыре. Один сонет и три небольшие цитаты, также из стихов Микеланджело. Я находила их где-то раз в две недели на протяжении полутора месяцев, в разное время, в конверте, просунутом под дверь моего кабинета, когда меня не было на месте. Затем записки вдруг перестали приходить. С тех пор я больше ничего не получала.

– Вы сказали, записки были анонимные. Вам удалось выяснить, кто их писал?

– Нет.

– А мысли какие-нибудь были?

– Почерк казался дамским. Поскольку сонеты Микеланджело, посвященные Кавальери, имели гомосексуальную природу, я предположила, что моим почитателем является женщина.

– Сонеты имели гомосексуальную природу? – удивился Маркхэм.

– Да. Уже установлено, что Микеланджело был гомосексуалистом. Единственный вопрос, обсуждающийся в настоящее время в академических кругах, касается исключительно именно такой ориентации.

– Понятно, – сказал Маркхэм. – Позвольте спросить, суть того сонета, который вы получили, тоже имела отношение к неразделенной любви?

– В каком-то смысле. Все говорит о том, что Кавальери отвечал Микеланджело взаимностью, но в то же время есть все основания считать, что им так и не удалось утолить свои чувства. Поэтому в сонете речь скорее идет о недостижимой духовной любви, а не о плотской страсти. Во времена Микеланджело о ней нельзя было даже говорить. Микеланджело и Кавальери оставались близкими друзьями, но эта связь доставляла великому скульптору огромные муки до самой его смерти.

– У вас сохранились эти записки? – спросил Маркхэм.

– Какое-то время я их берегла, – смущенно призналась Кэти. – Потом показала мужу, и он попросил меня их выбросить. Я так и сделала. Понимаю, поступила глупо. Мне не нужно было его слушать.

«Если бы ты не слушала его в тот вечер, когда он сделал тебе предложение!..»

– Вы, случайно, не помните название того стихотворения, которое вам прислал этот человек? Или там был номер, как у сонетов Шекспира?

– Кажется, исследователи творчества Микеланджело пронумеровали некоторые его стихи, но в отличие от сонетов Шекспира единого общепризнанного порядка тут нет. Возможно, я ошибаюсь, поскольку это не моя сфера, но точно могу сказать, что в записке ни номера, ни названия не было. Это я помню. Если хотите, могу пересказать общий смысл…

– Но если вам показать стихотворение и цитаты, вы их узнаете?

– Да.

Агент Маркхэм выключил диктофон и заявил:

– Салливан, свяжись с нашим техническим специалистом на месте преступления. Убедись в том, что у него есть компьютер, подключенный к сети, чтобы доктор Хильдебрант смогла провести поиски в Интернете. Узнай, нельзя ли раздобыть и книгу стихов Микеланджело.

– Слушаюсь, сэр.

– Мне также будут нужны списки студентов доктора Хильдебрант и ее коллег с факультета искусствоведения за последние десять лет. Черт побери, достаньте мне поименный перечень учащихся всех факультетов, в названии которых есть слова «история» и «искусство». Сегодня воскресенье, но пусть кто-нибудь займется этим немедленно, чтобы завтра утром мы были на месте, когда откроются архивы.

– Слушаюсь, сэр, – снова сказала Салливан, набирая номер на сотовом телефоне.

– Агент Маркхэм! – начала Кэти, чувствуя, что разговор о Микеланджело вернул ее на землю, помог ей стать собой. – Я отдаю себе отчет в том, что моя фамилия высечена на постаменте этой страшной вещи. Поэтому вы считаете, что я имею какое-то отношение к этому психопату. Но неужели вы действительно думаете, что тот, кто прислал мне эти записки, и есть убийца, расправившийся с Томми Кэмпбеллом и мальчиком? Вдруг это просто дело рук какого-то придурка, прочитавшего мою книгу? Я хочу спросить, неужели вы подозреваете, что преступником может быть один из моих студентов?

– Я ничего не знаю, – ответил Маркхэм. – Но Томмазо – итальянский вариант имени Томас. Хочу заметить, что это очень странное совпадение. Сначала вам подкинули стихотворение, посвященное юноше по имени Томми, затем посвятили статую молодого парня, которого звали так же.

Кэти внезапно стало страшно, но еще больше она устыдилась собственной глупости. У нее загорелись щеки при мысли о том, что она сама не сопоставила два имени, когда упомянула Кавальери.

Но самым неприятным оказалось то, что специальный агент Маркхэм это сделал.