Текст книги "Господин Ганджубас"

Автор книги: Говард Маркс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

В первый день выпускных экзаменов меня отнесли в зал и усадили за стол так, чтобы больная нога оставалась в горизонтальном положении. Я продрался через первые три работы, но не был уверен, не напортачил ли там. Боль неожиданно спала, и следующие три работы дались мне гораздо легче.

Вскоре после этого мы все отправились по домам. Через несколько недель меня вызвали на устный экзамен, который обычно использовался для разрешения спорных случаев. Мне не сказали, какую границу я перешагивал.

В это самое время моя шестнадцатилетняя сестра попала под машину в Стратфорде-на-Эйвоне, где проводила каникулы с родителями. Когда отец увидел, как она лежит на улице, истекая кровью, вся вера в Бога, которая у него была, исчезла в тот же миг. Линда выжила, но находилась в критическом состоянии. Только чудо могло снова поставить ее на ноги. Я примчался из Уэльса к ее кровати в больнице Уорик и горько плакал при виде хрупкого израненного тела. Ни родители, ни я так никогда и не оправились от отчаяния и печали, которые пытали нас в то лето 1967 года. Ничто не ранит сильнее боли того, кого любишь. Моя сестра выкарабкалась. Наплевав на прогнозы, после нескольких месяцев на костылях начала ходить. Она вынесла свое испытание с честью.

В экзаменационных аудиториях вывесили результаты испытаний. Я заработал четверки и был счастлив. Илзе и Джулиан тоже получили четверки. Странно, но в том году ни один студент-физик не сдал экзамены на «отлично». От этого мое довольно заурядное достижение казалось более впечатляющим. Наверное, я был единственным физиком – выпускником Баллиола, который радовался четверкам. Я был доволен, что вовремя спохватился. И лелеял надежду, что больше не свихнусь.

МИСТЕР МАРКС

Оглядываясь назад, я нахожу забавным, что стал примерным (на какое-то время), когда Англия сделалась средоточием культуры шестидесятых. Смертную казнь отменили, расовая дискриминация была объявлена незаконной, в моду вошли мини-юбки, к сексу стали относиться лояльно, поэты курили наркотики, а Дилан отыграл концерт на электрогитаре в Алберт-Холле. Карнаби-стрит и Кингз-роуд сделались мировыми центрами моды, а Твигги – супермоделью. Мик Джаггер при помощи газеты «Тайме» снял с себя обвинения в причастности к наркобизнесу. Студенты, в особенности из Лондонской школы экономики, обрели вес в обществе. Тысячи людей выступали против войны и за легализацию марихуаны. Герцог Бедфордский устроил фестиваль детей-цветов в Вубернском аббатстве1515
  Дети-цветы – хиппи. Вубфнское аббатство – усадьба герцога в графстве Бедфордшир, знаменитая дворцом XVIII в., большим парком и оленьим заповедником.


[Закрыть]. Миром правила британская музыка. Многие выдающиеся личности прошли через мою оксфордскую комнату. Некоторые выкурили там свой первый косяк. Вместо того чтобы тянуться за ними, я решил преподавать физику.

Илзе, что не менее странно, надумала стать преподавателем английского языка. Нас обоих зачислили в аспирантуру Лондонского университета на отделение педагогики. Предполагалось, что впоследствии мы будем вкладывать знания в чужие головы. Мы поселились в просторной квартире в Ноттинг-Хилл. Первый семестр был очень простым, и все свободное время я посвящал чтению. Одной из первых прочел «Историю западной философии» Бертрана Рассела. За всю жизнь я не читал ничего интереснее. Затем настал черед Платона, Аристотеля, Лукреция, Локка, Беркли, Юма, Фомы Аквинского, Лейбница и Спинозы. Это чтение надолго пробудило во мне интерес к истории философии. Я вдруг понял, что впустую провел время в Оксфорде, и страстно желал туда вернуться. Я написал в приемную комиссию, был приглашен на собеседование и принят в аспирантуру.

В конце декабря 1967 года мы с Илзе поженились в Уэльсе. До сих пор не понимаю, зачем мы сделали такой непрактичный шаг. Заводить детей не планировали. Денег не имели. Илзе ожидало место учительницы начальных классов с низкой зарплатой, меня вообще бог знает что. Наш медовый месяц свелся к одной ночи в маленькой гостиничке «Огмор-у-моря».

Среди прочих свадебных подарков мы получили доску для игры в го и увлеклись. Эта японская игра, которой почти полторы тысячи лет, требует стратегического склада ума и терпения. Число ходов бесконечно, а правила и фигуры настолько просты, что в нее могут играть даже дети. Мы с Илзе умели играть в шахматы, но го нам нравилось больше. Казалось, что оперируешь самыми простыми структурами жизни и мысли.

Мне ужасно надоело изучать педагогику. К тому же я, хоть и вел праведную жизнь, не отказался ни от длинных волос, ни от привычки одеваться как хиппи, за что меня постоянно корили преподаватели. Я оставил аспирантуру и, естественно, лишился стипендии. Чтобы свести концы с концами, устроился преподавать в лондонский колледж, а по вечерам занимался репетиторством. Я подружился с одним из своих молодых коллег, уэльсцем по имени Дай. Мы выпивали в заведении «Принцесса-цесаревна» на Херефорд-роуд, любимом местечке чернокожих музыкантов и танцоров из Южной Африки, с которыми я тоже сблизился.

Некоторые из моих друзей-студентов также переехали в Лондон. Одним из них был Грэм Плинстон, на год меня младше, который, запасшись коноплей и гашишем, часто навещал меня в Баллиоле в 1966 году, прежде чем обосновался в хипповской общине между Оксфордом и Вудстоком. Полиция обнаружила у него ЛСД. Грэма оштрафовали на пятьдесят фунтов и отчислили на год из университета.

Забавно, но Грэм, как и я, недавно пристрастился к игре в го и пригласил меня сыграть партию. В Лондоне было много хипповских притонов, но квартирка Грэма на Ланздаун-Креснт оказалась дорогостоящим притоном: напольные кальяны, длинные восточные халаты на деревянных гвоздях, бесценный фарфор на полках, масса косметики в ванной комнате и куча модных прибамбасов по углам. Как будто здесь жил рок-певец.

Грэм достал доску для игры в го, поставил Rolling Stones, пластинку Their Satanic Majesties Request, и протянул мне липкий кусочек ароматного афганского гашиша. Я взял не задумываясь, свернул косяк и сразу принялся за дело. Следующие двадцать два года я курил гашиш каждый день.

Еще один оксфордский приятель, Хамфри Вейтман, заявился ко мне на Вестбурн-Гроув, чтобы оставить на сохранение дорогую стереосистему с огромной коллекцией пластинок. Мы установили ее, свернули несколько косяков и поставили самые свежие альбомы. Было круто. Мы начали расслабляться.

Мы с Илзе всегда радовались гостям, и теперь, когда у нас появилась стереосистема и афганский гашиш, наша квартира быстро стала таким же тусовочным местом, как комната в Баллиоле или дом на Парадайз-сквер. По вечерам и в выходные к нам стекалась масса народу. В углу мы с Грэмом играли в го, остальные либо отплясывали, либо валялись на матрацах и подушках. Запас марихуаны и гашиша не иссякал.

Укуренный, я лучше воспринимал философские труды, чем книги по математической физике. Не скажу, что философия легче, просто она была именно тем, чем я хотел заниматься.

Я давал частные уроки и ходил к ученикам и днем, и вечером. Из-за такого беспорядочного расписания и из-за того также, что я все больше курил марихуану, мне нередко приходилось преподавать в состоянии полного улета. И вот что странно: преподаватель из меня вышел неважный, нетерпеливый с учениками, когда дело касалось хорошо знакомых мне предметов, и всячески избегавший тех, которые знал плохо. Однако под влиянием марихуаны я становился чрезвычайно усерден в объяснениях и необычайно терпелив с учениками. Я перестал притворяться, что знаю, когда не знал. Честно сознавался, что все забыл и должен посмотреть в конспект. Мне стало несложно поставить себя на место учеников и понять, что им дается особенно тяжело. С тех пор перед занятиями я обязательно курил марихуану, а мои ученики делали большие успехи.

В 1967-1968 годах в Лондоне жилось интересно. Beatles записали психоделический альбом Sergeant Pepper's Lonely Hearts Club Band, который был у всех на слуху, и основали бутик «Эппл», а их менеджер Брайан Эпштейн умер от передозировки снотворного. Rolling Stones выдали несколько песен в стиле ритм-энд-блюз, любовные и пацифистские синглы, такие как We Love You и Dandelion, в то время как их лидер и основатель Брайан Джоун боролся за освобождение под залог, будучи арестован по обвинению в причастности к наркобизнесу. Песня AWhinter Shade of Pale, созданная Procul Harum, стала настоящим гимном наркоманов. Восемьдесят тысяч человек (в том числе и я) прошли маршем мимо американского посольства, протестуя против войны во Вьетнаме. Но слишком уж заманчивы оставались дремлющие шпили Оксфорда. Мне кружила голову идея сделать академическую карьеру.

Все упиралось в деньги. В те годы аспирантуру оплачивали министерство образования и Совет по научным исследованиям. Министерство редко оплачивало обучение гуманитарным дисциплинам, а Совет вообще финансировал только соискателей научной степени в фундаментальных науках. Мне с моей философией тут бы ничего не обломилось. Я перерыл толстый справочник и нашел стипендию Томаса и Элизабет Уильяме, учрежденную для выходцев из уэльского захолустья, вроде моей родной деревни. По моей просьбе брат матери, дядя Мостин, возглавлявший совет графства Гламорган, организовал мне собеседование с попечителями фонда, и те согласились оплатить весь курс обучения и выделили мне денежное пособие на содержание.

Мы с Илзе решили, пока я учусь в Баллиоле, пожить в уединенном деревенском домике неподалеку от Оксфорда. У третьекурсника с английского отделения Билла Джефферсона и его подружки были те же планы. Объединив силы, мы прочесывали сельскую местность в поисках подходящих коттеджей. Стали известны во многих сельских пивных, но с поисками жилья продвинулись недалеко. Угощаясь однажды в пивной «Плуг», в Гарсингтоне, мы узнали, что всего в сотне метров сдается коттедж, и сняли его на год. Илзе устроилась учительницей в начальную школу Дидкота. Отец дал мне побитый «хиллман», чтобы я спозаранок отвозил Илзе на станцию в Оксфорде на поезд до Дидкота. Я вел машину в кромешной темноте. Потом завтракал – в Баллиоле, если с желудком было все в порядке, либо в рабочей забегаловке «У Джорджа», если меня слабило или я был с похмелья.

Еще в начале семестра декан зазвал меня на разговор и попросил помочь ему разобраться с серьезной проблемой. Я с ужасом предположил, что проблема эта – наркотики и помощь должна заключаться в стукачестве. Мои догадки не подтвердились. Дело было не в наркотиках, а в левацких настроениях. Меня попросили воздержаться от участия в протестах и склонить к тому же соучеников.

К октябрю 1968 года в Баллиоле действительно витал революционный дух, и хотя внешне студенты мало чем отличались от хиппарей 1966 года, идеология их была полностью противоположной. Курение марихуаны теперь рассматривали как средство одурманивая рабочего класса, придуманное буржуазией. Революционной музыки как таковой не существовало, а хиты, входившие в десятку лучших, опустились до уровня 200 Light Years from Home to Me and You and A Dog named Boo.

В Баллиоле шестидесятых идеология определялась в основном прихотями, манерой поведения и выбором студентов второго курса. Первокурсники были слишком смирными, чтобы задать направление, а третьекурсников отвлекали выпускные экзамены. В 1968 году жизнь явно «полевела».

Одним из вопросов, в которых я был полностью солидарен с «революционерами», являлось расовое равенство. Я даже принял участие в демонстрации, когда достопочтенный Энох Пауэлл, член парламента, выступал в ратуше с речью против иммиграции. Нескольких участников акции зверски избила полиция, не говоря уже о том, что их самих обвинили в нападении.

На следующее утро я пропустил консультацию с Майклом Даммиттом, который курил как паровоз, играл в го и был истинным христианином. Пропустил, чтобы выступить в суде в защиту покалеченных и арестованных друзей. Я не поставил в известность Даммитта и от этого чувствовал себя немного виноватым. Даммитт тоже чувствовал себя немного виноватым из-за того, что пропустил встречу со мной. Он в том же самом суде защищал кого-то другого, также арестованного накануне.

Как-то вечером мы с Илзе отправились на ужин к одной из ее коллег. Кроме нас были приглашены еще две-три пары, включая Джона и Фэнни Штайн. Фэнни была дочерью Кристофера Хилла, преемника Линдси Кейра на посту главы Баллиола. У нас с Фэнни завязалась самая горячая дружба, грозившая перерасти в нечто большее, если бы не супружеские обязательства.

Вскоре после знакомства с Фэнни я столкнулся с самим Кристофером Хиллом на встрече в студенческом баре Баллиола. Мы как-то сразу разоткровенничались, хотя и были едва знакомы, и закончили вечер за бутылкой виски у него дома. Кристофер принял мое приглашение поужинать у нас в Гарсингтоне.

Илзе очень нервничала, ожидая высокого гостя, и не знала, что приготовить. К счастью, весь прошлый год в Лондоне я приятельствовал с шеф-поваром индийского ресторана и значительно преуспел в приготовлении карри. Кристофер признался мне, что любит индийскую кухню, и я взялся приготовить ужин, которому Кристофер и его жена Бриджет отдали должное.

Кристофер сочувствовал и «революционерам», и тем, кто курил марихуану. И он знал все о Гарсингтоне. Он упомянул, что Рассел Мейггс (мой длинноволосый кумир) жил всего в сотне ярдов от нас (я никогда не видел его в деревне). За соседним полем, в ложбине, находилось поместье Гарсингтон, где одно время жила владелица пивоварни Моррела, леди Оттолин Моррел, которую Кристофер называл леди Имморал1616
  От англ. immoral – безнравственный.


[Закрыть]. Бертран Рассел, Олдос Хаксли, Литтон Стрэчи были частыми гостями в поместье.

В Гарсингтоне были укромные места, где собирались курить марихуану, в основном аспиранты. Например, наш коттедж. К нам часто хаживал Грэм Плинстон, который заканчивал бакалавриат. Он никогда не отказывался сыграть партию в го и всегда приносил с собой великолепный гашиш. Иногда я покупал у него дури больше, чем мне было нужно, и перепродавал, чтобы покрыть расходы на собственное потребление, доходившее порой до абсурда – я курил по двадцать косяков в день. Билл Джефферсон не отставал от меня.

Я ушел с головой в философию. Как и любой начинающий, я верил всему, что написано в книгах. Курение марихуаны заставляло меня останавливаться, досконально исследовать и анализировать каждый шаг, прежде чем идти дальше. Она помогала мне не только находить слабые места философских теорий, но и четко формулировать альтернативную точку зрения.

Каждый аспирант должен был представить на суд ученой комиссии, заседавшей в колледже Олл-Соулз, доклад на заданную тему. Мне предстояло осветить разницу во взглядах на пространство и время Исаака Ньютона и Лейбница. Ньютон считал, что твердые тела существуют в абсолютном времени и абсолютном пространстве, которые есть вездесущий божественный разум, повсеместно воспринимающий изъяны бытия. Воззрения Лейбница, во многих отношениях предшественника Эйнштейна, гораздо глубже и сложнее. Он придерживался теории, что пространство и время свободно существуют и что все тела имеют множество отображений во Вселенной. Писать об этом сложно, но я с грехом пополам довел дело до конца.

Меня заинтересовала теория доказательств: какие аргументы нужны ученым, чтобы разувериться в том, во что они верили? Парадокс возникает при рассмотрении гипотезы общей формулы «все X являются Y», например «все вороны черные», вместе с утверждениями, которые доказывают гипотезу. Для начала можно взглянуть на ворону: черная ли она? Если черная, то наблюдение в известной мере подтверждает гипотезу. Озаботься кто-нибудь обследованием нескольких тысяч ворон и окажись они все черными, эти наблюдения послужили бы дальнейшим подтверждением гипотезы. Гипотеза «все X являются Y» логически эквивалентна гипотезе «все не Y являются не X». Обе эти пропозиции: «все вороны черные» и «все не черные вещи являются не воронами» – утверждают тот же самый факт. Следовательно, наблюдения за не черными не воронами подтверждают гипотезу, что «все вороны черные», не меньше, чем она подтверждает гипотезу «все не черные объекты есть не вороны». Это приводит к логическому заключению, что такие вещи, как красные носы, белые лебеди и т. д., подкрепляют утверждение, что «все вороны черные». Конечно, все знают, что это не так.

В Баллиоле почти все подались в «революционеры». И я все больше разочаровывался в своем колледже: не с кем философствовать и курить траву; книг по истории и философии не достать. Из-за всего этого я посещал Баллиол не чаще раза в неделю. Илзе чувствовала себя несчастной из-за работы в Дидкоте. Мы оба серьезно подумывали о том, чтобы покинуть Оксфорд, как только закончатся мои занятия в аспирантуре. Степень бакалавра и доктора философии легко получить и в другом университете. Я выбрал университет Сассекса, который называли «приморским Баллиолом». Илзе пообещали место в школе при монастыре в Уортинге. Диплом я получил без особых трудностей и был уверен, что смогу продолжить академическую карьеру.

Мы с Илзе переехали в Брайтон, где нашли дешевую квартиру с видом на море, и познакомились с четой Мартин. Джонни читал антропологию в Университете Сассекса. И с ним, и с его женой Джиной у нас нашлось много общего: марихуана, ЛСД, рок-музыка, философия после восьми.

Университет Сассекса мне не понравился. К тому времени у меня сформировалось четкое представление о том, каким должен быть университет. Сассекс этим представлениям не отвечал. Аудитории различались не названиями, но номерами. Огромная библиотека больше напоминала офис, чуждый всякой романтики. В такой библиотеке не откинешься на спинку стула, размышляя о том, что именно в этих стенах великие умы рождали гениальные идеи. Моим научным руководителем был польский логик Ежи Гедимин. Он считался блестящим специалистом, но в тех областях науки, которыми никто, кроме него, не занимался. Я всегда с трудом понимал его, о чем бы ни шла речь. Он ясно дал понять, что не интересуется такой нелепостью, как теория доказательств. Я не менее ясно дал понять, что мне не интересны его нелепые навязчивые идеи. Он сказал, что в таком случае мне не стоило бросать Оксфорд. Я ответил, что он прав.

Я все еще получал стипендию Томаса и Элизабет Уильяме и на очередную выплату приобрел новую стереосистему Следующие несколько месяцев я только и делал, что слушал Led Zeppelin, Blind Faith, Jethro Tull и Black Sabbath. Я решил оставить жизнь ученого и бросил Сассекс. Учительской зарплаты Илзе нам едва хватало на еду, но я умудрился усугубить нехватку денег, покупая все больше гашиша у Грэма Плинстона, который наезжал в Брайтон провести выходные у моря и поиграть в го.

Грэм побывал в Марокко, где познакомился с Джо Ливанцем. Мать Джо была танцовщицей в Бейруте. Джо водил знакомство с Сэмом Хирауи, который работал на «Миддл Ист эйрлайнз». Кроме того, Сэм владел текстильным предприятием в Дубае, через который шли потоки контрабандного золота и серебра. Партнером Сэма в Дубае был афганец Мухаммед Дуррани. Через этих людей Грэм получал пятьдесят фунтов черного пакистанского гашиша. Впервые я задумался о том, какую, должно быть, интересную, стоящую жизнь ведут контрабандисты. Рассказывая об этих вещах, Грэм просто делился со мной, как с приятелем. Он не предлагал мне ни в чем участвовать. Для него я был просто очередным мелким дилером, продающим по паре фунтов в год, чтобы не умереть с голоду, и неспособным ни на что большее.

В Сассексе объявилась пара выпускников Оксфорда. Блестящий математик Ричард Льюис часто заходил к нам с Джонни и Джиной Мартин. Ричард происходил из относительно обеспеченной семьи, владел собственностью в Брайтоне и Лондоне, пил как сапожник, курил все, что находилось под рукой, жил высокими математическими материями и был страстным, талантливым шахматистом. Он слышал про го, но никогда не играл. Я научил его. После десяти партий он меня обставил. Как обставляет до сих пор.

Жена Ричарда, Рози, была красавица. Я глаз не мог от нее отвести. А Илзе не могла отвести глаз от Джонни. Вскоре шестеро из нас имели все основания подавать на развод, все три брака разваливались, а дочь Ричарда и Рози, Эмили, называла меня дядя Хоуи.

Позвонила жена Грэма Плинстона, Мэнди, и спросила, могу ли я как можно быстрее приехать в Лондон. Примчавшись, я застал ее в слезах, теряющей рассудок.

– Говард, Грэм исчез! Что-то не так. Я думаю, его накрыли. Ты можешь поехать и что-нибудь выяснить? Все твои расходы будут оплачены.

– А где он?

– Должен быть где-то в Германии.

– Почему ты хочешь, чтобы поехал я?

– Ты самый надежный из друзей Грэма. Никогда не сидел, и на тебя ничего нет. Ты можешь представить, что у нас за друзья. Он должен был встретиться во Франкфурте с парнем из Германии, Клаусом Беккером. Наверное, Беккер поможет найти Грэма.

– Хорошо, я поеду.

Никогда до того я не летал на самолетах и здорово волновался. Клаус сообщил мне, что в Лорраке, на швейцарско-немецкой границе, рядом с Базелем, кого-то арестовали, возможно, Грэма. Я полетел из Франкфурта в Базель на жутком «кукурузнике». То, что я не говорил по-немецки, замедляло поиски, но все же, изучив газетные подшивки в библиотеке, я нашел сообщение об аресте. Грэма взяли по пути из Женевы во Франкфурт. Под задним сиденьем и в дверных панелях его «мерседеса» обнаружили сорок пять килограммов гашиша. Теперь Грэм сидел в тюрьме.

Я взял такси до Лоррака и ходил по улицам, пока не нашел адвокатскую контору Навестив Грэма в тюрьме, адвокат согласился его защищать. Грэм ничего мне не передал.

По возвращении в Лондон я позвонил из аэропорта Мэнди и все ей рассказал. Она спросила, не мог бы я встретиться с другом Грэма и сообщить ему, как прошла поездка. Он нормальный парень, немного обеспокоен случившимся и хочет получить сведения из первых рук. Живет он в Мейфэре, на Керзон-стрит, 17. Его зовут Дуррани.

Мухаммед Дуррани был внучатым племянником бывшего короля Афганистана. Он учился в Дели, служил в полицейских военно-воздушных силах Гонконга и занимался туманными делишками повсюду на Востоке. В том числе поставкой гашиша в Европу У него был ястребиный профиль, костюм от портного с Сэвил-Роу идеальный маникюр. Он плеснул мне виски «Джонни Уокер Блек Лейбл», предложил сигаретку – «Бенсон энд Хеджез» из золотого портсигара с монограммой, щелкнул зажигалкой «Дюпон» и представил меня Сэму Хирауи, своему ливанскому партнеру.

– Спасибо, что согласился прийти, Говард, – сказал он. – У нас простой вопрос: Грэм заговорил?

– Он никому ничего не просил передать.

– Мы имеем в виду немецкую полицию.

– Не знаю.

– Мы ждем товар. Арест нашего друга может поставить все под угрозу. Мэнди говорит, ты его лучший приятель. Как думаешь, он рассказал что-нибудь полиции?

– Думаю, нет. Не рассказал. Здесь выдержки из газет, бумаги от адвоката. Может, они вам помогут?

– Говард, ты очень хорошо сделал дело, очень хорошо, – произнес Дуррани. – Мы у тебя в большом долгу. Если на то будет воля Аллаха, у нас появится товар на продажу в Англии, пока Грэм сидит в немецкой тюрьме. Не интересуешься?

– У меня нет денег, но я польщен.

– Мы можем предоставить тебе кредит, – сказал Сэм Ливанец. – Толкнешь товар и оставишь себе комиссионные, а нам отдашь, что должен.

– Ну, я же такими делами не занимаюсь, Сэм. Грэм давал мне полкило-килограмм раз в полмесяца. И все.

– Ты знаешь людей, которые покупают товар? – спросил Дуррани.

– Нет...

– Но ты ведь учился в Оксфорде с Грэмом?

– Да, но там не так много людей, с которыми можно делать бизнес.

– Говард, да это лучшее место в мире. Грэм продает свой товар людям из Оксфорда.

– Понятно. А что, вы не можете выйти на кого-нибудь из этих людей и продать дурь?

– Мы знаем только Дэвида Полларда, а он свихнулся.

Я знал Дэвида Полларда. Мы были ровесники, но Дейв учился не в Баллиоле. Он тоже изучал физику. Нормальный парень, просто немного эксцентричный. Изобрел кучу разных вещей, начиная от устройств для диализа и заканчивая оборудованием по производству ЛСД, а еще первым в Великобритании придумал длинные бумажки для косяков. Его подружка отправилась автостопом по шоссе М-6. Ее изнасиловали и убили. Полиция так и не нашла убийцу, но Дэвида регулярно таскали на допросы, как главного подозреваемого. В конце концов оставили в покое. А он взял да и бросил свою установку по производству ЛСД в Темзу. Я и не предполагал, что он главный оптовый клиент Грэма.

– Ко мне в Бейрут как-то приезжал некий Джарвис, – заметил Сэм, – но я даже не представляю, где его искать. Мэнди тоже не знает. Не думаю, что он учился в Оксфорде.

Я встречал Джарвиса несколько раз с Грэмом. Пижон еще тот: темные очки, прикид поп-звезды, подружки-модели и лексикон, изобилующий модными словечками. Он был родом из Бирмингема, но изъяснялся как житель Челси1717
  Челси – фешенебельный район в западной части Лондона, популярный у художников.


[Закрыть].

– Нет, он не учился в Оксфорде, но, наверное, я смог бы его разыскать.

– Вот и хорошо, – кивнул Дуррани. – Я попрошу Мэнди тебе позвонить, когда мы будем готовы.

Произошедшее в Германии и Мейфэре наполнило меня новой энергией и радостью. Невероятно хотелось, чтобы авантюра получила продолжение. И сколько всего я смогу купить, когда у меня появится куча денег!

Вернувшись в Брайтон, я поделился случившимся с Рози – других избегал.

– Это прекрасно, Говард. – сказала Рози. – Очевидно, этим ты и должен заниматься. Отправляйся и стань кем-то. Жизнь одна. Думаю, продавать гашиш Дуррани в Лондоне – блестящая идея. Ты же только того и ждал, разве нет?

– Не знаю. Просто у меня нет денег, чтобы раскрутиться. В Лондоне мне потребуется квартира, приличная машина, средства на другие расходы.

– Говард, не знаю, как вы с Илзе, а мы с Ричардом не намерены и дальше жить вместе и притворяться, что любим друг друга. Мы расходимся. У моей семьи есть деньги. У его семьи денег еще больше. Они наверняка позаботятся, чтобы внучке всего хватало. Я собираюсь переехать в Лондон. Родители снимут мне квартиру и купят машину. Можешь жить у меня, пользоваться машиной. Если нужно, одолжу пару сотен фунтов на раскрутку. Лучшего способа вложить деньги не придумаешь.

У нас был бурный роман и бесконечные возможности. Рози, крошка Эмили и я переехали в двухэтажную квартиру на Хиллслей-роуд, в дорогой части Ноттинг-Хилла. Частенько заходил Ричард – повидаться, сыграть в го. Мы остались хорошими друзьями. Илзе тоже наведывалась, хотя оба мы переживали крушение надежд из-за обоюдной неверности.

В бытность мою аспирантом Оксфорда я познакомился с другом Грэма Чарли Рэдклиффом, отпрыском аристократической семьи, любителем блюзов и марихуаны. Он участвовал в Движении за ядерное разоружение и был задержан за подделку американских стодолларовых купюр, на которых вместо слов In God we Trust1818
  Мы верим в Бога (англ.).


[Закрыть]стоял лозунг против войны во Вьетнаме. Чарли работал в издательстве «Пергамон пресс» в Хедингтоне, рядом с Оксфордом, и жил в Лондоне. Узнав про арест Грэма, он отыскал меня. Я рассказал ему все, что знал, упомянул о предложении продавать гашиш вместо Грэма. И поинтересовался, не поможет ли он сбыть какую-то часть либо связаться с Джарвисом, хорошим знакомым. Чарли жаждал подзаработать, но выставил условие: у него есть партнер Чарли Везерли, которого придется взять в долю. Чарли Везерли я встречал, когда он был еще студентом колледжа Крайст-Черч. Теперь заделался байкером, серьезно подсел на гашиш и если не выжимал ручку газа на своем «Нортон-Коммандо», то без конца слушал Grateful Dead. Мы с Рэдклиффом порешили, что проще и честнее всего будет сформировать синдикат по продаже гашиша Дуррани из Джарвиса, двух Чарли и меня: я получаю гашиш и складирую его на Хиллслей-роуд, остальные толкают дурь через свои многочисленные каналы. Прибыль делим поровну, и я отвожу деньги Дуррани. Остановка была за гашишем.

Гашиш так и не появился. Дуррани хранил молчание, а Грэма отпустили после того, как он отсидел полгода. Однако шесть месяцев синдикат функционировал, как и было задумано, торгуя гашишем из других источников, отчасти из-за удобств, предоставляемых квартирой на Хиллслей-роуд, отчасти из-за надежды, что вот-вот проявится Дуррани с большими партиями. Через эти сделки я сошелся с Дунканом Лори, главным импортером гашиша и владельцем сети бутиков «Запретный плод» на Кингз-роуд и Портобелло-роуд, с Джо Ливанцем и с Джеймсом Голдсэком, деловым партнером Дэвида Полларда. По существу, я делал деньги и обрастал знакомствами, подвергая Рози опасности и нещадно эксплуатируя ее жилье, машину и телефон. Но это позволяло покупать по выгодным ценам все больше гашиша, который я сбывал небольшими партиями университетским дилерам, а также друзьям в Оксфорде, Брайтоне, Лондоне и Бристоле, где моя сестра изучала французскую филологию. Так начиналось то, что стало моей профессией на следующие восемнадцать лет.

Мы с компаньонами расходились во взглядах на каннабис. Джарвис и оба Чарли были гораздо радикальнее меня и смотрели на гашиш как на новую валюту, способную пошатнуть существующий порядок. Они хотели, чтобы гашиш оставался вне закона. Гашиш давал нам средства к существованию и тешил наше мятежное сознание мыслью, что мы оставляем в дураках истеблишмент. Мы были абсолютными беззаконниками – не преступали законов, по крайней мере писанных; но жили вне их рамок. Мы не платили налогов, потому что не хотели, чтобы за наш счет армия лила кровь невинных, а полиция ловила нас. Нам просто хотелось приятно проводить время, и ради этого мы усердно работали и рисковали, предоставляя людям крайне необходимые услуги. Во всем этом я был заодно с остальными, но не мог смириться с запретом на курение марихуаны, а следовательно, на торговлю гашишем.

Грэм в тюрьме разработал несколько планов. Некоторые перечеркивались тем, что он не мог вернуться в Германию, не заплатив сначала солидный штраф. Я согласился отвезти пять тысяч фунтов для Грэма во Франкфурт и передать Сэму Ливанцу, чтобы тот решил вопрос со штрафом. Вывозить из страны более двадцати пяти фунтов запрещалось, поэтому я сунул деньги в штаны и прошел регистрацию в Хитроу. И нарвался: девять полицейских обыскивали пассажиров, выявляя террористов. Не успел я осознать, какой опасности подвергаюсь, как меня обыскали, крайне неумело, и велели проходить на посадку. Облегчения я не почувствовал – только некоторое замешательство.

Квитанцию об оплате штрафа и триста фунтов, которые мне отвалил Сэм, я спрятал в носок и купил несколько флаконов духов для Рози в магазинчике дьюти-фри. В Хитроу меня остановили таможенники:

– Откуда вы прилетели, сэр?

– Из Франкфурта.

– Это весь ваш багаж? – спросили они, показывая на небольшой портфель и полиэтиленовый пакет с духами.

– Да.

– Вы купили духи в магазине дьюти-фри?