Текст книги "Звезда надежды"

Автор книги: Гленда Норамли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Керис было гораздо интереснее слушать рассказы о магии, поэтому она почти не обратила внимания на печаль отца.

– А карты тромплери делают волшебники?

– Так говорят. Да сказки, милочка Керис, сказки все это. В Неустойчивости чего только не услышишь, да только из сотни таких историй правдивы всего две-три. – Пирс усмехнулся. – И обычно правдивы оказываются самые невероятные. Вот поэтому я и продолжаю мечтать о карте тромплери, да только не поверю в них, пока хоть одна не попадет мне в руки.

Что ж, через несколько лет карта тромплери, как видно, попала ему в руки. И много же хорошего оказалось в этом для Пирса… В ней, наверное, и была причина его смерти, если, конечно, предположить, что убил его тот, кто обыскивал вещи, и что искал он именно карту…

* * *

Сначала Керис не знала, что за местность изображена на карте. Масштаб был необычно велик – 1:5000, так что карта охватывала совсем небольшую площадь. На ней не было ни станций, ни домов – вообще никаких поселений. Подпись гласила «Кеверен Деверли», дата отсутствовала. Судя по надписи наверху, местность на карте носила название «пустошь Драггл»; она явно не лежала в краях к северу от Широкого. Названия, написанные рядом с отдельными ручьями, долинами и возвышенностями, были Керис неизвестны: Беловодье, Гогочущий утес, Травяное болото, Горбы; девушка никогда о таких не слышала. Даже поток леу носил имя, которого она не узнала: Скрюченный.

Керис порылась в старых картах, которые Пирс хранил на чердаке, пытаясь найти на какой-нибудь из них те же названия, что и на тромплери. Те карты были начерчены не Пирсом: он давным-давно, еще до своей женитьбы, купил их у других мастеров; в те дни он путешествовал по всей Неустойчивости, добираясь даже до Восьмого Постоянства.

Наконец, после часа или двух работы, Керис нашла Скрюченный – точнее, самое его начало – на самой кромке одной из карт. Он находился рядом со Степенным, потоком леу, отделяющим Восьмое Постоянство от Шестого и Седьмого. Самое загадочное заключалось в том, что Скрюченный тянулся на юг, мимо Восьмого Постоянства в Пустыню. Это означало, что на карте тромплери как раз часть Пустыни и изображена. Но кому могло прийти в голову делать карту тех мест? Никто не путешествовал даже до Степенного, давно уже не путешествовал: это было слишком опасно. Там не было Постоянств, не было мест, где царил бы Порядок, лишь бесконечные владения хаоса. Так по крайней мере утверждали те, кто отваживался исследовать те земли и кому посчастливилось вернуться.

Как говорили легенды, когда-то далеко на юге были другие страны: близнецы Едрон и Ефрон, зловещий Ведис, где правили тираны, сказочный Беллистрон на озере Трон. Самые древние из Священных Книг рассказывали об этих государствах, но если раньше они и существовали, теперь они погибли или были отделены от остатков маркграфства Мейлинвар непреодолимыми пространствами Неустойчивости.

Никто уже давно не искал туда пути, никто не углублялся в Пустыню на юге – и все же перед Керис была карта, явно изображающая территорию к югу от Восьмого Постоянства. Тут что-то не сходилось…

Керис, вздохнув, убрала старые карты на место.

В последующие дни она много думала об этой загадке, но так и не нашла ответа – а спросить ей было некого. Она, правда, заговаривала о картах тромплери с некоторыми леувидцами – жителями Неустойчивости, которые заходили в лавку; но все они считали такие карты чем-то существовавшим давно и больше не встречающимся.

Керис этого было мало. Карта, которую она нашла среди вещей Пирса, не была старой, по крайней мере не настолько старой, чтобы развалиться в руках. Значит, заключила она, кто-то и в самом деле вновь открыл секрет изготовления тромплери; кто-то, кого звали Кеверен Деверли. И похоже, кто-то другой так жаждал заполучить подобную карту, что был готов ради этого убить. Интересно, из-за изображенной на ней местности или просто потому, что это была карта тромплери?

Дни шли, и Керис становилась одержимой. Постоянно меняющаяся красота карты завораживала ее, манила своей тайной. Она пыталась разгадать секрет тромплери, просто рассматривая карту, внимательно ее изучая, но не могла ничего узнать о том, как же карта была изготовлена. Пальцы говорили девушке, что перед ней самая обыкновенная карта; глаза ее опровергали свидетельство осязания. При прикосновении было ясно, что поверхность кожи плоская, но взгляд видел объем, а с течением времени – и перемены. Тушь и краски, нанесенные на кожу, походили на те, которыми пользовалась сама Керис: она получала их из растений, камеди, смолы, сажи, минеральных пигментов. Так в чем же заключалась магия? Керис не знала.

Однако помимо желания разгадать загадку, где-то в глубине души девушки жила самая заветная мечта: сделать такую карту самой. Для картографа не было большего вызова, а Керис не сомневалась: она картограф, а не просто женщина, предназначенная кому-то в жены, и не подвижница, из которой получится благочестивая Посвященная. Нет, она – картограф.

Керис становилась все более беспокойной и встревоженной; она понимала, что находится на пороге величайших перемен в жизни, но не знала, куда эти перемены ее поведут. Карта тромплери с ее непрерывно меняющимися контурами и оттенками, казалось, стала символом поворота в ее существовании. Заключенная в ней тайна была каким-то образом связана с тайной гибели отца Керис и с неопределенностью ее собственной судьбы.

Прагматизм говорил Керис, что для нее не существует никакой возможности стать мастером-картографом. Ну да, она умела пользоваться теодолитом, делать замеры и чертить точные карты; умела ездить верхом и стрелять из лука. Она сопровождала отца, когда тот занимался съемкой местности в Первом Постоянстве, и научилась от него многому. Однако в Неустойчивости Керис никогда не бывала и не знала бы, как там выжить. Как ни часто слышала она рассказы о странностях и опасностях Неустойчивости, на практике она была с ними незнакома. Представлялось сомнительным, что женщина в одиночку смогла бы путешествовать там даже при наилучшем стечении обстоятельств: когда доходило до стычек с Дикими и с Приспешниками, все решала сила мускулов. И наконец, никто не станет покупать карты у женщины, потому что не рискнет им доверять. Женщины могли быть повитухами и травницами, булочницами и портнихами, цирюльницами и ткачихами, но они никогда не становились кузнецами, законниками, трактирщиками, столярами – и картографами. Так велел Закон, а Закон нужно соблюдать. Женщину, которая попыталась бы взяться за ремесло, запрещенное Законом, высмеивали бы и оскорбляли, а главное, ее дело прогорело бы. В других наказаниях даже нужды не возникнет: у общества уже был прекрасный способ поставить ослушницу на место.

Необходимо поддерживать Порядок, а женщина, нарушившая Закон, угрожает Порядку; она ни у кого не найдет симпатии.

Лучшее, на что могла бы надеяться Керис, – делать то, что делала раньше для отца и что делала теперь для Фирла: создавать карты и безропотно отходить в тень, когда мужчину превозносят за прекрасно выполненную работу. Может быть, ей удастся найти кого-нибудь, кто оценит ее талант и возьмет ее в чертежницы…

Лучше гуща на дне стакана, чем совсем никакого питья…

Может быть.

Однажды вечером, перед самым закатом, Ерри предупредила Керис о появлении посетителя. Девушка уже закрыла ставни, но тут она распахнула дверь и выглянула наружу. Для покупателя, да даже и просто гостя, время было необычным, но Керис была скорее удивлена, чем напугана: в Кибблберри можно было не опасаться воров или бандитов.

Около конской поилки стоял оборванец, глядя на воду так, словно не мог решить: пить ее или не пить. Он был немолод и изможден; когда он поднял голову, на лице его оказалась написана бесконечная усталость. Лошади у путника не было, потрепанная одежда покрылась пылью.

Когда человек приблизился, Керис увидела у него на левой щеке клеймо – так метили осужденных преступников: полумесяц, перечеркнутый крестом. Значит, его судили дважды: один полумесяц означал мелкую кражу без применения насилия. Взгляд Керис переместился на левую руку человека, и тот поднял ее, как будто хотел, чтобы девушка увидела: два пальца были сломаны, а потом им не дали срастись прямо: еще одна метка вора. Более тяжелые преступления наказывались изгнанием из Постоянства, конечно, так что стоящий перед ней человек не мог быть особенно опасен.

– Ближайшая богадельня при обители Посвященного Марледа, – сказала Керис.

– Я иду от самой Наблы, – пробормотал оборванец. – Мистрис, прошу тебя: мне не добраться сегодня до обители, я устал и хочу есть и пить. – Его взгляд снова обратился к конской поилке.

– Не пей оттуда, – непроизвольно вырвалось у Керис. – Я принесу тебе чистой воды.

– А что-нибудь поесть? – с мольбой посмотрел на нее бродяга. – И не пустишь ли ты меня на ночь в сарай?

– Это против Закона, – усомнилась Керис. Преступнику, не имеющему дома, запрещалось ночевать в селениях, кроме как в богадельнях под присмотром церковников, но даже и там он не должен был оставаться больше чем на две ночи. Мирянам давать пищу преступникам тоже запрещалось, это могли делать только наставники, так что осужденный полностью зависел от церкви.

– Закон многое запрещает, – устало вздохнул несчастный. – А иногда у человека просто нет сил следовать Закону. Я так устал, девица. – Он уселся на край поилки, совершенно обессиленный.

«Будь он проклят, Закон, – подумала Керис. – Меня тоже от него тошнит».

– Ладно, – сказала она оборванцу. – Иди сюда. – Она провела его вокруг дома к сараю. – Но будь осторожен: мой брат, если тебя найдет, не проявит милосердия. Спрячься лучше на сеновале. Я принесу тебе воды, еду и одеяло. – Бродяга посмотрел на девушку с облегчением и благодарностью. – И не трогай лошадей, – предостерегла его Керис.

– Я их не украду.

– Это я знаю: они тебе такого и не позволят. Я думала больше о твоей собственной безопасности: лучше не подходи к ним близко. Они – переправные лошади, незнакомых кусают, а зубы у них острые, так что будь осторожен. – Керис вернулась в дом.

К счастью, Шейли дремала, а Фирл ушел в деревню – Керис догадывалась зачем: он ухаживал за Фресси, дочкой столяра, – так что вынести кружку с водой и одеяло, а также наложить в миску еды Керис смогла, не отвечая ни на чьи вопросы.

Человек накинулся на пищу, как будто не ел несколько дней, и Керис пришлось вновь наполнить кружку, потому что он выпил воду залпом. Разговаривали они мало: бродяга был неразговорчив, а Керис не очень хотелось выслушивать его историю. Она могла себе представить, что за жизнь ему приходится вести, и догадывалась о горечи в его душе. Если такой человек не хотел становиться вечным скитальцем, о преступлении которого бесконечно напоминают клеймо и изуродованные пальцы, если он не хотел постоянно зависеть от милостыни церковников, быть мишенью насмешек и оскорблений со стороны Защитников и законопослушных обывателей, тогда он мог сам вступить в церковь или поселиться в Неустойчивости. В обоих случаях ничего хорошего его не ожидало: в церкви он мог стать лишь послушником, обреченным проводить все свое время в совершении кинезиса в часовнях, охраняющих границу Постоянств, а в Неустойчивости по неписаному закону должен был примкнуть к банде других изгнанных, настоящих преступников. В любом случае жизнь его не была бы долгой.

«У тебя такой же небогатый выбор, как и у меня», – с жалостью подумала Керис и ушла, чтобы дать бродяге возможность спокойно поесть.

На следующее утро он ушел прежде, чем Керис заглянула в сарай. Яиц под курами оказалось подозрительно мало, но больше ничего не пропало.

Когда Керис с единственным яйцом в руках вернулась на кухню, она обнаружила, что Шейли сидит в постели; это должно было бы быть хорошим знаком, но девушка, взглянув на мать, почему-то почувствовала страх. Глаза Шейли неестественно блестели, на щеках пятнами горел румянец.

Керис села на край постели и взяла руку матери в свои.

– Тебе чего-нибудь хочется, матушка?

Шейли кивнула:

– Да. Я тут думала, думала… – Мгновение она помолчала. – О многом. Иногда о маленьком Аурине… Ты помнишь его, Кери?

Девушка покивала, хотя ее воспоминания о маленьком братике были смутными. Когда он родился, ей было всего четыре года, а на второй день новорожденного забрали церковники.

– Не должны они были его забирать, – прошептала Шейли. – Тесси ведь оставили обоих сыновей и дочь, извозчику из Верхнего Киббла – тоже. Законники иногда делают исключения, а вот для нас не сделали… Это потому, что Пирс работал в Неустойчивости, – таких людей они не любят. Что ж, теперь церковь заплатит за это: в Первом Постоянстве больше не будет настоящего картографа. Не должны были они забирать моего малыша – это было неправильно. С тех пор не было ни дня, ни единого дня за все эти годы, когда бы я не думала о нем…

От этих трагических слов у Керис перехватило горло; она виновато посмотрела на мать, признаваясь себе, что не особенно интересовалась Аурином и нечасто о нем вспоминала.

– Ах, Кери, – продолжала Шейли, – иногда я думаю, что весь наш мир скоро развалится.

Керис была потрясена. Шейли в отличие от дочери никогда раньше не ставила под сомнение правильность Закона и действий церкви. Керис попыталась утешить больную, но убежденности в ее словах не было:

– Ерунда, матушка. Ты просто стала мнительна, а это совсем на тебя не похоже.

– Кери, я долго не протяну. Еще день-два… Я чувствую, что скоро уйду. – Керис открыла рот, чтобы возразить, но Шейли продолжала с лихорадочной торопливостью, не дав девушке возможности что-нибудь сказать: – И прежде чем меня не станет, я хочу убедиться, что тебя не обидят. Кери, я хочу, чтобы ты забрала свое приданое и бежала.

– Но… Но куда мне идти?

– К моему брату. К твоему дяде Фергранду во Второе Постоянство. Заодно совершишь и паломничество, как положено.

– Ведь эти деньги не мои…

– Твой отец заработал их тяжелым трудом. Он предназначал их тебе, точнее, твоему мужу, а вовсе не Фирлу. Фирл должен был унаследовать дело и дом, а ты – деньги. Я хочу сделать так, чтобы желание Пирса было выполнено. Забирай деньги, Керис, прежде чем Фирл потратит их на эту свою проклятую таверну.

Керис подумала о том воришке, которому дала приют в сарае, о его клейменом лице, изуродованных пальцах, о бесприютной жизни. Взять деньги, предназначенные ей в приданое, значило бы совершить преступление.

– Мама, но Закон…

– Ну, во-первых, тебя могут обвинить в преступлении только в том Постоянстве, где преступление было совершено. Как только ты доберешься до Второго, тебе ничто не будет грозить – из-за такой мелочи никто не станет привозить тебя обратно. Во-вторых, я скажу Фирлу, что если он обвинит тебя в краже, я запутаю законников, буду говорить, что никаких денег в приданое и не было, так что слово Фирла будет против слова умирающей женщины… Кому церковники поверят? Я еще и мистрис Поттл подговорю; так что она тоже сможет выступить свидетельницей.

Керис сглотнула. Кривые пальцы, изуродованное лицо… Судьба словно предостерегала ее: может быть, тот бродяга был послан ей как знак – не следует преступать Закон?

«Что за чепуха! Это просто совпадение, и ничего больше», – пристыдила себя девушка. Вслух она с уверенностью сказала:

– Фирл погонится за мной, чтобы отобрать деньги.

– Если он не поймает тебя, пока ты не доберешься до Неустойчивости, ты будешь в безопасности. Поверь, он не рискнет выехать за пределы цепи часовен кинезиса. Он никогда не скрывал, как сильно боится Неустойчивости. Да и не думаю я, что он донесет на тебя в церковный суд или Защитникам. Он же тебе брат.

– Матушка…

– Пожалуйста, Кери, пожалуйста, – тогда я смогу умереть спокойно. Дитя, ты всегда была упорной, всегда отстаивала свое мнение, спорила и брыкалась, – но сейчас не время для упрямства. Я прошу сделать это для меня. Понимаешь? Для меня.

– Я даже незнакома с дядей Ферграндом и…

– Я и сама не видела его двадцать лет. Да, я понимаю тебя, но он всегда был добрым человеком. А твой отец иногда виделся с ним в Салиенте. Прошлой осенью Фергранд был жив и в добром здравии. Я уверена, он даст тебе приют и поможет найти мужа.

Керис собралась было возразить: и почему это все считают, что ей так уж необходим муж, но вовремя одумалась. Шейли нужно было успокоить, а не огорчить еще больше.

Шейли заговорила снова:

– Фирл завтра утром отправится в обитель Посвященного Беогора вместе с Харином в его тележке – договариваться о покупке меда или пива. Они не вернутся до темноты, а ты и уедешь, пока Фирл в отсутствии.

Керис была в ужасе.

– Не могу я сделать такого! По крайней мере до… – Она покраснела, сообразив, о чем чуть не сказала. Шейли слабо улыбнулась дочери.

– До того, как я умру? Кери, дорогая моя, если ты уедешь, я умру спокойно. Пожалуйста, милая, сделай так, как я прошу. Хоть сейчас не спорь со мной.

Шейли. искушала дочь, предлагая ей выход, и у девушки не было сил противиться. Она начала тихо плакать, зная, что прощается с матерью, прощается со своим детством и невинностью. Страх перед неизбежной потерей мешался с опасениями за будущее, с виноватым пониманием того, что ей предстоит сбежать, когда мать еще жива, оставить ее умирать в одиночестве. Шейли сейчас отчаянно нуждалась в дочери, но не меньше нуждалась в том, чтобы не беспокоиться о ее будущем.

– Так ты уедешь? – спросила больная.

Керис беспомощно кивнула. Она говорила себе, что делает это ради матери, но понимала, что сама заинтересована не меньше. Девушка стыдилась решения, продиктованного эгоизмом, и знала, что будет стыдиться всю жизнь, – и все же это был выход, отказаться от такой возможности она не могла. Просто не могла.

В тот день, пока Фирла не было дома, она уложила свои вещи во вьюки, а потом всю ночь просидела у постели матери. Шейли держала руку дочери в своих.

Наутро Керис уехала. Она не оглядывалась, да ничего бы не увидела, если бы и оглянулась: глаза ее были полны слез.

ГЛАВА 5

И тяжким было наказание, которое обрушилось на мир из-за тех немногих, что встали на путь греха. Спрашивали люди в отчаянии: «Что положит предел бесчинствам Владыки Карасмы, когда леу даст ему силу, а Приспешники будут выполнять его волю? Не захватит ли он все земли, что были когда-то маркграфством?» Добродетельный видел, что земли его, оскверненные леу, меняют границы, как берег, обновляющийся с каждым приливом, а скот становится как дикие звери в лесу. Но сказал он: «Не страшитесь, не предавайтесь Разрушителю, дабы не погубил он души ваши навечно. Воспряньте духом, ибо даровал вам Создатель Закон, и будет он вам защитой».

Книга Разрушения, II: 6: 1—7

Керис не повезло: только успела она выехать из Кибблберри, как ей в попутчики навязался церковник. Девушке это было неприятно: она рассчитывала до границы избежать общества. Шейли Кейлен была еще жива, но ее дочь надеялась пережить свое горе в одиночестве. Ей нужно было время, чтобы примириться со своей виной, однако такой возможности Керис не получила.

Краснолицый церковник в своих ярких шелках сидел у дороги, обмахиваясь веером. Увидев проезжающую мимо девушку, он вскочил и замахал своей усыпанной драгоценными камнями мухобойкой, так что колокольчики на его столе зазвенели, требуя, чтобы Керис остановилась. Послушная (на этот раз) правилу, требующему подчиняться представителю церкви, Керис натянула поводья и ждала, стараясь не выдать своего раздражения, пока тот садился на пони – малорослый толстячок не нуждался в более крупной лошади, – привязывал к луке седла повод вьючного мула и выезжал на дорогу.

– Ах, девонька, – сказал он с певучим выговором Восьмого Постоянства, – как я рад, что нашел попутчицу! Я ехал вместе с несколькими наставницами до обители Посвященного Марледа – эти замечательные благочестивые женщины собирались пожить там в уединении, – но не нашел никого, с кем мне было бы по пути дальше. А ведь Портрон Биттл, законник и член ордена Посвященного Ладмы – это я, – не такой человек, чтобы получать удовольствие от одиночества.

– Тогда тебе не следовало посвящать себя служению церкви, наставник, – сказала Керис прежде, чем успела прикусить язычок. «Надо же, – думала она, – из всех возможных попутчиков мне выпал законник, чей долг – охранять Порядок и требовать соблюдения Закона! Не с таким человеком хотела бы я путешествовать».

Толстячок запнулся и неуверенно посмотрел на Керис, явно гадая, не являются ли ее слова колкой насмешкой над его обетом безбрачия (чем они, конечно, и были). Его взгляд скользнул по вьюкам на лошади, которую Керис вела в поводу; теперь церковник не мог не заметить, что к вьюку привязан лук, на поясе девушки висят ножны с метательным ножом, а за спиной – колчан со стрелами. К тому же Керис была в штанах, сапогах и дорожной кожаной куртке – одежде, которую всегда надевала, отправляясь с Пирсом в путешествия.

– Ты, должно быть, отправляешься в паломничество, – пробормотал он, поправляя манжеты своего лилово-алого одеяния. – Тебе следовало бы носить юбку, девонька. Я знаю, конечно, что даже наставнику приходится расставаться с мантией при переправе, потому что она может помешать в решающий момент, да и яркие цвета… э-э… не помогают скрыться от врагов, но ты же еще не в Неустойчивости. Тут Первое Постоянство, и тебе положено одеваться, как велит Закон. Когда мы остановимся на отдых, ты должна переодеться.

– Во что? У меня с собой нет юбки, – солгала Керис. Она думала, что церковник будет шокирован, но он проявил скорее интерес, чем изумление.

– Совсем нет? Ну что ж, тогда ничего не поделаешь, верно? Не могу же я одолжить тебе свою… Но скажи мне, дитя, как случилось, что ты путешествуешь без провожатых?

– Мои отец и мать… умерли, а брат уже совершил паломничество.

Портрон сочувственно покивал.

– Но все-таки тебе не следовало бы отправляться в дорогу одной. Закон ведь ясно говорит: женщинам надлежит искать защиты мужчины, чтобы не оказаться соблазном для грешников.

Это было уже последней каплей…

– Так пусть грешники поучатся преодолевать соблазн, – бросила Керис, – В конце концов, вожделение – их грех, а не мой. А я готова рискнуть.

Теперь уже наставник был шокирован.

– Девонька, ты не права, совсем не права. Случись что с тобой, пострадает Порядок, а это – угроза всему человечеству. Каждый из нас должен делать все от него зависящее, чтобы воспрепятствовать беззаконию. Рисковать с твоей стороны эгоистично, поскольку беда грозит не только твоей собственной безопасности.

Керис понимала, что он прав, но признавать это вслух ей не хотелось. Она глубоко вздохнула и потерла пальцы, слишком крепко стискивавшие поводья.

– Да ладно, наставник, – постаралась она сгладить свою резкость. – Теперь я встретила тебя, и ты сможешь охранять мою добродетель до самой Наблы.

Керис никогда раньше не осмеливалась, даже иносказательно, высмеивать незнакомого человека, тем более церковника, и теперь поразилась собственной дерзости.

«Я чувствую себя кем-то другим, не Керис Кейлен, кроткой дочерью мастера-картографа, – подумала она. – Я как собака, которую в первый раз спустили с цепи, готовая и к игре, и к драке. – Она была свободна. Керис выпрямилась в седле и приободрилась. – Подавись ты, Фирл Кейлен! Я забрала деньги, предназначенные в приданое, забрала отцовских… твоих переправных лошадей, твой лук, спальный мешок, теодолит, чертежные инструменты и карты – и мне плевать!» Керис решила, что раз уж все равно становится воровкой, нет смысла себе в чем-то отказывать.

– В который раз ты отправляешься в Неустойчивость, дитя? – тем временем спрашивал церковник. Он говорил уже некоторое время, но Керис не слушала. – Едешь в ближайшее Постоянство? Во Второе?

– Да. А ты, наставник?

– О, но я-то не паломник. Отец-наставник ордена Посвященного Ладмы повелел мне посетить для духовного усовершенствования обитель в Восьмом Постоянстве. – Толстячок поерзал в седле, словно такая перспектива его несколько смущала. – Ты ведь, наверное, не знаешь, где там обитель? Мне предстоит пересечь всю Неустойчивость с севера на юг. Тяжелое это дело, скажу я тебе. Особенно заднице достается на всех этих рытвинах и буграх.

Он удрученно покачал головой, а Керис чуть не рассмеялась. Она дала бы спутнику лет пятьдесят, у него были пухлые румяные щеки, кругленький животик, большие не по росту ноги и лысина, окруженная светлыми курчавыми волосами. Однако лицо его не прорезали морщины, и выражало оно дружелюбие и доброжелательность. Керис нашла это странным: законники обычно были людьми мрачными и суровыми, безжалостно насаждавшими Порядок.

– Ненавижу Неустойчивость, – неожиданно сказал Портрон. – Приходилось ли тебе переправляться через поток леу, дитя?

Керис помотала головой. Ее спутник погрузился в воспоминания:

– Я каждый раз дрожу… Мерзкие это места, калечащие невинных и угрожающие душам праведных. Когда я был еще пареньком – твоим ровесником… Я ведь второй сын мясника, знаешь ли, – так вот, отправился я в паломничество. Я как раз тогда и решил, что жизнь церковника по мне, потому что смотрел вокруг и видел все зло и греховность… нет, даже не видел, а чувствовал всем телом скверну. Я решил, что стану наставником и буду с ней бороться, совершать кинезис, устанавливать Порядок и послушание Закону. До тех пор, понимаешь, я не был особенно благочестив. По молодости лет я осуждал церковь за строгости. Но оказавшись там… – он вытянул руку вперед, – там ты чувствуешь Хаос. Ты чувствуешь, как он оскверняет самую землю у тебя под ногами. Ты чувствуешь разрушение творения Создателя, чувствуешь, как искажены там законы природы. Рука Разрушителя касается твоей души, он стремится совратить тебя. И тогда доходит до тебя, что единственная твоя защита от Хаоса – это Порядок, а где лучше можно служить ему, как не в церкви?

Керис с любопытством взглянула на спутника:

– Значит, ты леувидец?

Тот снова кивнул:

– Увы, за грехи мои. Нелегко приходится леувидцам в Неустойчивости, девонька. Они ведь чувствуют скверну… – Он вздохнул.

– Ты собираешься побывать в других Постоянствах по пути в Восьмое? – спросила девушка. – Или поедешь туда напрямик?

– Обычный маршрут – на юг к Пятому, где можно пополнить припасы, а потом уж едешь прямо к Восьмому – как мул, который торопится к водопою. Конечно, все зависит от проводника.

– Значит, ты поедешь через станцию Пикля.

– Станцию Пикля? Не знаю такой. Да только ведь прошло уже больше десятка лет с тех пор, как Портрон Биттл покидал Первое Постоянство, а станции приходят и уходят, как времена года. Опасная это работа – быть содержателем станции, да благословит их Создатель… Я помню, однажды… – Наставник углубился в воспоминания, хотя, на взгляд Керис, история, им рассказанная, не имела никакого отношения ни к станциям, ни к их хозяевам. Девушка скоро перестала слушать и погрузилась в собственные мысли. Она испытывала искушение побывать на станции Пикля, однако дорога во Второе Постоянство туда не вела, и было очень сомнительно, что на станции найдется попутчик, едущий в нужном направлении. Если Керис побывает на станции Пикля, ей придется вернуться в Первое Постоянство и искать там проводника во Второе – а это опасно, поскольку Фирл наверняка отправится в погоню, да и дорого. Но девушке так хотелось поговорить с Пиклем… Ей хотелось узнать, откуда взялась карта тромплери, узнать, кто убил ее отца. И Керис желала выяснить, каким образом оказался убит Пирс Кейлен, хитрый, как старая многоопытная крыса в амбаре… Такого человека нелегко было застать врасплох.

– Вот так я и оказался, – рассказывал тем временем наставник Портрон, – покрытый перьями с ног до головы, в чем мать родила и с красоткой на руках, когда в дверь вошел отец-настоятель.

Керис изумленно заморгала, гадая, что же она пропустила.

– А ведь ты, девонька, не слышала ни слова из того, что я говорил, – вздохнул Портрон. – Немногие выслушивают меня до конца. Я слишком много говорю.

– Ну и что? – сказала Керис с улыбкой; она заподозрила, что той поразительной фразой спутник просто хотел пробудить ее от задумчивости. – Тебе ведь нравится разговаривать.

– Уж это так, – рассмеялся церковник. – Однако ведь наставник должен больше слушать, чем болтать. Вот я, например, все про себя рассказал, а сам ведь ничего о тебе не знаю. Как тебя зовут, дитя?

– Керис. Керис… Керевен. – Она не подумала заранее о том, что правду лучше скрыть, и настоящее имя чуть не сорвалось у нее с языка. Но тут девушке ярко представилась она сама, стоящая на коленях на полу перед растерзанной окровавленной одеждой отца, и она сообразила, что, раз кто-то так жестоко расправился с Пирсом, не очень безопасно называться именем Кейлен в Неустойчивости. А если Фирл гонится за ней, то и в Первом Постоянстве тоже.

Керис с изумлением подумала о том, как сильно изменилась. Куда делась та девушка, которой она была еще недавно, послушная дочь и любящая сестра? С того момента, когда она узнала о смерти отца, Керис совершила множество поступков, которых должна была бы стыдиться: скрыла вещь, которая ей не принадлежала, приютила и накормила осужденного преступника, обокрала брата, убежала из дому, бросила умирающую мать – а теперь еще и солгала насчет своего имени. И она ничуть не раскаивалась – ее мучила лишь мысль о том, что она покинула Шейли… Этого она действительно стыдилась, но сейчас постаралась загнать горе и чувство вины поглубже и позволила себе насладиться другим: радостью от только что обретенной свободы, предвкушением того, что ждало ее впереди, удовлетворением от того, что сама управляет своей жизнью.

Собака, спущенная с цепи? Нет, скорее гусеница, сбросившая кокон, превратившаяся в бабочку и расправляющая крылья.

Керис улыбнулась.

Ехавший с ней рядом наставник заметил эту улыбку и позавидовал безграничной уверенности в себе, свойственной юным. Он-то был уже достаточно стар, чтобы понимать: не все дается легко.

«Мейли…» – подумал он. Создатель, как же эта девочка похожа на Мейли! Боль, которая не возвращалась к нему уже многие годы, пронзила сердце Портрона.

К закату они добрались до границы. Дорога кончалась у кучки лавчонок и палаток, которую когда-то называли «Надежда и Благодарность». Надежда была для тех, кто отправлялся в Неустойчивость, благодарность – для вернувшихся. Название поселения, правда, давно уже сократилось до «Набла».

Здесь ничто не сохранялось неизменным. Никто тут подолгу не жил: слишком близка была Неустойчивость. В результате над развалюхами, выстроившимися вдоль дороги, витал дух неуверенности в завтрашнем дне. Купцы раскидывали палатки или торговали с лотков, наживали прибыль благодаря высоким ценам и поспешно и с облегчением возвращались в глубь Постоянства. Церковь присылала кинезис-послушников в часовни на границе и наставников для паломников, но и они здесь долго не задерживались. Защитников в городке не было тоже – возможно, потому, что ни один Благородный не пожелал бы здесь оставаться, – так что навязывать Закон было некому, следить за соблюдением Порядка – тоже. В Набле достаточно было чуть зазеваться, и тебя тут же могли ограбить, изнасиловать, а то и убить.