Текст книги "Безопасность Родины храня"

Автор книги: Глеб Кузовкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Егоров Константин
ОТЕЦ И СЫН

Время идет, одно поколение сменяет другое, а ты в жизненном круговороте не замечаешь, как бегут дни и годы, и лишь встретившись с очень давними друзьями, осознаешь быстротечность времени.

Кажется, давно ли в этой вот квартире в доме на одной из львовских улиц я беседовал с молодым Павлом Емельяновичем Колодяжным, человеком кипучей энергии, страстно увлеченным своей работой. Теперь он ветеран, на заслуженном отдыхе. Впрочем, «отдых» – понятие для него относительное, можно даже сказать неприемлемое.

Павел – сын известного на Украине чекиста Емельяна Павловича Колодяжного. Об отце он говорит с нескрываемым чувством гордости. О себе же, о своей работе – скупо, немногословно.

– Делал и делаю все, что надо и как положено.

На вопрос о том, как стал чекистом, ответил так же коротко:

– По стопам отца пошел…

А случилось это после войны, в сорок шестом, когда младшего лейтенанта, выпускника пехотного училища, по возрасту не успевшего попасть на фронт, демобилизовали.

Павел всегда восхищался отцом, его мужеством и, конечно же, мечтал быть таким, как он. А тут отец как раз приехал в отпуск. Павел и сказал ему, что хочет быть чекистом.

– Что же, верю, ты способен работать в органах госбезопасности, – сказал отец. – Но сперва надо подучиться.

И посоветовал поступать в школу МГБ СССР.

Павел учился ревностно, школу закончил успешно. Затем последовало должностное назначение на оперативную работу. Посчастливилось попасть в Дрогобычское областное управление госбезопасности, где один из отделов возглавлял Емельян Павлович. Нет, не был он под крылышком отца, работал в другом отделе. Но то, что отец был рядом, значило многое. Для Павла это была вторая школа, школа становления и возмужания, школа боевой закалки и накопления практического опыта.

Почти сорок лет минуло с тех пор, как не стало отца, но в квартире сына все напоминает о нем – и книги, и вещи, и старые, еще довоенные, настенные часы. А на самом видном месте – фотопортрет Емельяна Павловича в форме подполковника. Взгляд суровый, мужественный… Взгляд из тех грозных, теперь уже далеких лет.

По скупым рассказам отца Павел знал, что он принял первое боевое крещение еще в двадцатом году на Харьковщине. Действовавшие там кулацкие банды нападали на работников советских органов, грабили крестьян, убивали женщин, детей, стариков. На подавление контрреволюции и был брошен чекистский эскадрон, в котором служил молодой боец Емельян Колодяжный. Потом лет десять служил на западной границе, оттуда был переведен на оперативную работу. Началась беспокойная чекистская жизнь. Она бросала его из района в район, из области в область. Винница, Житомир, Одесса… Учеба… И снова – оперативная работа. На этот раз – назначение в Крым, в Феодосийский городской отдел госбезопасности. Тут Емельян Павлович и встретил войну. В Джанкое вместе с боевыми товарищами обеспечивал оборону Крыма, вылавливал и обезвреживал диверсантов, шпионов. А потом настал момент, когда весь личный состав городского отделения госбезопасности во главе с Колодяжным ушел в партизаны…

…Ничем не примечательный дом на одной из улиц Дрогобыча. В небольшом кабинете за широким столом сидел коренастый человек с усталым лицом, изрезанным глубокими морщинами, и красными от недосыпания глазами.

Это был подполковник Колодяжный. Он внимательно просматривал стопку свежих донесений, делая на них пометки красным карандашом.

Было начало 1948 года. Три года, как закончилась война, но в предгорьях Карпат все еще гремели выстрелы, в лесах часто возникали короткие, но ожесточенные схватки. Разбитые и обреченные на гибель националистические банды отчаянно сопротивлялись, пытаясь помешать восстановлению мирной жизни в западных областях Украины.

– Товарищ подполковник, из района пришли люди. Говорят, дело очень срочное, неотложное. Просятся лично к вам…

– Пусть заходят.

Емельян Павлович вышел из-за стола навстречу посетителям, трем селянам в запыленной одежде.

– Садитесь, пожалуйста!

– Да нет, нам некогда, товарищ начальник. Мы спешим. В Почаевичах Чумак объявился.

– Чумак? – Колодяжный заметно оживился. – Это же мой старый знакомый! Зверь из зверей… Спасибо вам, товарищи, за сообщение. Мы сейчас же примем меры.

Диверсионно-террористическая группа, которую возглавил оуновец по кличке Чумак, нападала на отдельные села, чинила расправы над советскими активистами, совершала диверсии. Бандитам каким-то чудом все время удавалось заметать следы, скрываться и отсиживаться в схронах.

– Видно, январские морозы выжили Чумака из лесу, – сказал Емельян Павлович своим работникам, явившимся по вызову. – Давненько о нем ничего не было слышно… Пора с ним кончать. Я наметил план операции. Надо окружить Почаевичи, отрезать их от леса, а затем накрыть, заставить оуновцев сложить оружие. Есть другие предложения? Нет? Тогда за дело…

Оперативную группу возглавил сам Колодяжный. Скрытыми путями пробивались чекисты к Почаевичам. Точно так же в годы войны в Крыму водил он партизан горными тропами. Тут тоже была война, и она требовала от людей не меньшего мужества и отваги.

Вот и Почаевичи. Развернулись в цепь. Снег под ногами чуть слышно поскрипывал. Где перебежками, а где по-пластунски бойцы продвигались вперед. Возвратились заранее посланные разведчики, сообщили, что Чумак все еще в селе, на околицах и на улицах выставлены бандитские часовые.

Двигаться засветло, значит, выдать себя. Нет, надо подождать ночи. Нападение должно быть внезапным. Колодяжный, взглянув на часы, распорядился:

– Передайте по цепи: ждать моего сигнала.

Зимние сумерки сгущались быстро. Снег потемнел и слился с черной полосой леса.

«Пора!» – решил подполковник и подал долгожданный сигнал.

Первого бандитского часового удалось снять бесшумно. Другой, заметив чекистов, поднял стрельбу. Из хат высыпали оуновцы, паля куда попало. Они рванулись к лесу, но наткнулись на заслон, побежали в другую сторону – и здесь их встретил автоматный огонь. Тем временем сам Колодяжный с небольшим отрядом ворвался в село.

– Сдавайтесь! – крикнул он мечущимся бандитам. Двое или трое бросили оружие, подняли руки. Но были и такие, что продолжали стрелять.

– Ах так! Не будет вам пощады!..

Выскользнуть удалось лишь немногим оуновцам. (Как потом показали задержанные, ликвидация их банды предотвратила много серьезных бед: Чумак готовился совершить крупную диверсию в Дрогобыче.)

…В управление возвратились лишь к утру. От усталости и нервного напряжения валились с ног.

Колодяжный распорядился:

– Всем свободным от дежурства – отдыхать!

Сам тоже едва держался на ногах: ведь пятая ночь без сна! Провел ладонью по щетинистой щеке, подумал: «Не мешало бы побриться да и выспаться наконец».

Как бы угадывая его мысли, заместитель посоветовал:

– Отправляйтесь домой, Емельян Павлович, отдохните часик-другой. А я тут буду. Ежели что – дам знать.

Поехал домой. Увидев мужа, Мария Романовна кинулась снимать тяжелую шинель. До дивана добрался уже с помощью жены…

Павел Емельянович бережно хранит записную книжку отца. В ней много записей, сделанных в разное время и в разной обстановке. Но одну он запомнил крепко: «Воин в боевой обстановке может на каждом шагу встретиться с опасностью. Но он об этом не думает. Его движет вперед другая мысль – успешно выполнить боевое задание». Сделал ее отец в 1942 году в Крыму, когда находился в партизанах. Их отряд тогда попал в окружение. Весь день шел неравный бой. Патроны были на исходе. Но люди не пали духом, они верили в своего командира, потому что знали его храбрость, умение не теряться в любой обстановке и находить выход из самого сложного положения.

– Друзья! – обратился Емельян Павлович к бойцам, укрывшимся за камнями. – Поступил приказ командира соединения – ни шагу назад. Нам надо продержаться дотемна. А там мы покажем фашистам, на что способны народные мстители!..

Гитлеровцы же не собирались дожидаться ночи. Под прикрытием артиллерийского огня они предприняли решительную атаку.

И в ту минуту, когда, казалось, оборонительные порядки партизан будут смяты и опрокинуты, во весь рост поднялся Колодяжный.

– Гранаты к бою! Вперед! – крикнул он и первый бросился навстречу врагам. За ним в едином порыве поднялись бойцы.

Не ожидавшие контратаки гитлеровцы остановились. Тут их накрыли партизанские гранаты. Стоны. Крики. Проклятья. Завязалась рукопашная схватка. В ход пошли штыки, приклады, ножи. И гитлеровцы дрогнули, обратились в бегство.

Ночь укрыла пробившихся сквозь огненное кольцо партизан. Фашисты начали было преследовать их, освещая местность ракетами, но те скрылись и дали о себе знать лишь через несколько дней – налетом на один из вражеских гарнизонов на Крымском побережье.

А вот еще один эпизод, ярко характеризующий Емельяна Павловича.

После длительной героической обороны пал Севастополь. Некоторое время спустя Колодяжный получил достоверные сведения: неподалеку от города гитлеровцы создали секретную школу, где готовят лазутчиков, которых собираются забрасывать в советский тыл. Он подобрал среди подпольщиков таких людей, которые сумели проникнуть в самое логово врага. И вот результат: будущие вражеские шпионы только начинали осваивать в спецшколе азы своего коварного ремесла, а их приметы, характеристики уже были известны нашему командованию.

Несколько лет спустя, уже после войны, Павлу Колодяжному довелось продолжить дело отца по борьбе с вражеской агентурой.

Как известно, отступив под сокрушительными ударами Советской Армии, гитлеровцы оставили на нашей территории свою агентуру. Диверсантов и шпионов готовила так называемая «Абвергруппа-220». Набирали в нее в основном националистическое отребье, людей без чести и совести, предателей своего народа. Некоторым удалось внедриться в новой среде. Но чекисты были начеку.

Павел Емельянович рассказывает:

– В 1946 году Бродовский район потрясло зверское убийство советских активистов в селе Суходол. Кое-кого сразу же удалось задержать, но главным преступникам удалось скрыться.

Более десяти лет минуло с тех пор, кровавое злодеяние не стерлось в памяти людской. Все эти годы чекисты неутомимо искали преступников. И таки нашли.

Ими оказались двое Островских – Мирон и Иосиф. Один скрывался под личиной сторожа, другой – колхозного бригадира. С виду добропорядочные люди.

Не счесть дней и ночей, проведенных Павлом Колодяжным и его товарищами в розыске. По крупицам собирали и анализировали материалы, ведшие по следам убийц. И вот открылось их истинное лицо. Мирон Островский оказался немецким агентом, завербованным еще в Германии, где находился как военнопленный польской армии с 1939 года. Домой вернулся после войны как репатриант. Установил связь с бандой. Одновременно, выдав себя за противника националистов, проник вместе с Иосифом в истребительный батальон…

Изобличенные материалами следствия, прижатые к стене показаниями многочисленных свидетелей, которых удалось разыскать чекистам, бандиты были вынуждены на судебном процессе признаться во всех своих злодеяниях.

В пятидесятые и шестидесятые годы на Львовщине состоялось несколько судебных процессов над бывшими агентами фашистской разведки, разоблаченными чекистами. Нет, не ушли от справедливого возмездия выродки, предавшие свой народ.

Не словоохотлив Павел Емельянович. В своих воспоминаниях предпочитает снова возвратиться к отцу.

Когда его назначили работать на Львовщину, главари украинских буржуазных националистов уже знали, с каким человеком придется иметь дело. Они боялись и ненавидели этого опытного, закаленного в борьбе чекиста.

Нам теперь доподлинно известны подробности последней операции, которой руководил подполковник Колодяжный.

…С польской стороны советскую границу перешла большая группа оуновцев из банды Черняка. По поступившим данным, они продвигались к селу Головацкое в надежде запастись там продовольствием.

Через час небольшой отряд чекистов на двух грузовиках (Колодяжный с тремя бойцами и шофером ехала в «газике») углубился в лес неподалеку от села. Был май. Деревья еще только примеряли зеленое убранство. Но уже благоухали лесные цветы, пели птицы.

– Красота-то какая! – воскликнул Колодяжный, оглядываясь вокруг.

– И не верится, что где-то рядом бродят лютые звери, – промолвил, словно продолжая его размышления, шофер, остановив «газик» по сигналу начальника.

Подошли разведчики. Они доложили, что в Головацком бандитов еще нет.

– Ну что ж, – сказал Колодяжный. – Необходимо предупредить людей.

Весть о приближении банды разнеслась по селу мгновенно. Люди прятались в погребах, сараях. Колодяжный же решил предпринять ложный маневр: оставить село, мол, поиски банды переносятся в другой район, а вечером снова нагрянуть сюда. Был уверен, что к этому времени бандиты обязательно заявятся в Головацкое.

Грузовики с бойцами двинулись в обратный путь. Тронулся за ними и командирский «газик». Но тут какой-то человек с крыльца сельсовета позвал Колодяжного:

– Товарищ подполковник, вас к телефону.

Емельян Павлович вошел в дом, взял телефонную трубку. Она молчала. «Эге, да это какая-то шутка!» – подумал и оглянулся. Но человека, позвавшего его к телефону, и след простыл.

Пожав плечами, Колодяжный сел в «газик» и приказал шоферу догонять ушедшие вперед грузовики.

Но не успела их машина выехать за околицу, как вдруг за крутым поворотом проселочной дороги из зарослей орешника по «газику» ударил град пуль. Трое бойцов были убиты сразу же.

Из засады выскочили бандеровцы и со злобным ликованием навалились на тяжелораненого подполковника.

– Это Колодяжный! – раздался чей-то выкрик, и бандиты отпрянули от машины. Они боялись его даже теперь, когда у него были прострелены грудь и рука.

– Сволочи! Все равно вам скоро конец! – прохрипел он, захлебнувшись кровью. Это были последние слова Емельяна Павловича.

За время нашего разговора Павел Емельянович ни разу не обмолвился такими словами, как «верность отцовским традициям», «жизнь отца – для меня вдохновляющий пример». А ведь так оно и есть. Образ отца-чекиста предстает перед ним в самые трудные минуты. И не раз задавал он себе вопрос: как бы поступил в данной обстановке отец, какое бы принял решение?

И после каждой успешно проведенной операции сын тоже мысленно обращался к отцу: похвалил бы? Нет, пожалуй. Скуп был Емельян Павлович на похвалы. Только, пожалуй, в его взгляде мелькнуло бы едва уловимое одобрение, выражение сердечной доброты и признательности судьбе за такого сына.

Как-то Павла Емельяновича пригласили преподаватели и учащиеся Стрелковской школы-интерната, что в Старосамборском районе. Ее пионерская дружина носит имя Е. П. Колодяжного. На встрече ребята сказали, что в тот год, когда погиб отважный чекист, их еще не было на свете, но они знают, что свою жизнь он отдал за их счастье. Потому и благодарны ему – человеку, память о котором сохранят навсегда.

Да, Емельян Павлович оставил глубокий след в сердцах людей, среди которых жил, работал, вместе с которыми и ради которых воевал. Одна из улиц Феодосии названа его именем, он почетный гражданин этого южного города. В Дрогобыче, на доме, где жил Колодяжный-старший, – мемориальная доска. Его многочисленные награды – орден Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды, медали – хранятся в музее.

Немало заслуженных наград и у Павла Емельяновича.

Я прощаюсь с майором в отставке П. Е. Колодяжным. Жму его крепкую руку и ловлю себя на мысли о том, что есть в книге нашей жизни страницы, которые неподвластны времени.

Петров Олег
«ВЕСНА-49»

Шел снег. Крупный, мокрый. Он налипал на голые ветки деревьев, выбеливал крыши домов, ложился ровным слоем на тротуары и проезжее полотно дорог. А в воздухе уже витал пусть еле уловимый, но тревожно-радостный запах весны. Он исходил от вчерашних проталин, от посеревших заборов, стен домов и даже от самого февральского снега.

Михаил Васильевич Ежов невольно замедлил шаг. Дышалось легко. Он снял перчатку и, повернув вверх ладонь, поймал несколько снежинок.

– С зимой прощаешься? – неожиданно прозвучал за спиной голос его сослуживца Федора Кузьмича Оладьева.

– Нет, с весной встречаюсь, – ответил, не оборачиваясь, Ежов.

– Не рано ли?

– В самый раз.

Поздоровались. Пошли рядом.

– Вчера был у начальника. Мечет молнии. Упрекает, что затянули с операцией по ликвидации остатков банды Степана. Главаря, мол, уже в живых нет, а его подручных все еще не взяли.

Михаил Васильевич вспомнил, как их опергруппа выследила Степана. Тогда, при задержании, бандит сбил Федора Кузьмича на землю и стал душить. Один из оперативников не выдержал. Подскочил вплотную и выстрелил бандиту прямо в висок. Оладьев потом долго возмущался:

– Да я бы его в бараний рог скрутил. Зачем поторопились?..

Но Ежов помнил, с каким трудом выбрался тогда Оладьев из-под убитого. Правда, за слова эти товарища не осуждал. Раз так говорит, значит, уверенность в себе осталась.

– А ты вчера где пропадал? – продолжил разговор Федор Кузьмич.

– В отгуле был, после дежурства.

– К тебе там паренька приводили. Сбежал с мест поселения. Требовалось разобраться, что к чему. Лично я так думаю: сбежал – отвечай. Нечего с ним возиться. Закон для того и существует, чтобы порядок был.

– Парня этого изловили, что ли? – оставаясь невозмутимым, поинтересовался Ежов.

– Нет. Сам пришел. Вроде как бы с повинной.

– С повинной к нам сейчас из леса идут – и прощаем. А тут молодой хлопец… Видать, совсем запутался.

Федор Кузьмич улыбнулся, поправил шапку, отряхнул с груди приставшие к шинели снежинки и заметил:

– Не люблю сентиментов. Сегодня ты его простишь, а завтра он тебе пулю в спину вгонит.

Ежов укоризненно посмотрел на товарища.

– Злым ты становишься, Федор.

– Справедливым.

– Нет, злым. Ведь к нам какие требования предъявляют?

– Знаю, знаю. Мы с тобой должны быть с чистыми руками, горячим сердцем и холодным рассудком. Но как эти руки чистыми сохранить, когда приходится иметь дело с такой мразью?

– Не заводись, – оборвал его Ежов, а сам подумал о том, что в жизни ничего не проходит бесследно. И та кровавая схватка с бандитом, душившим его, тоже наложила отпечаток на Федора.

Микола Протас был обут в немецкие солдатские ботинки, износу которым, казалось, не будет никогда. Вот только верх подкачал. Потрескался. Да и металлические ободки вокруг дырочек для шнурков отскочили. Все, кроме нижних на левом.

Ботинки эти подарил Миколе родной дядя Михаил Михайлович Стоценко. Не сразу, правда. Сначала просто дал поносить. На время. Потом как-то смирился. И вот во время рождественского застолья сказал:

– Бери насовсем.

Микола, сбежав с Урала, куда вместе с матерью (отца они похоронили еще до войны) был отправлен на новое поселение, жил у дяди уже полгода. Пришел к нему оборванный, изголодавшийся. Михаил Михайлович как раз сено коровам задавал. Так навстречу племяннику с вилами и двинулся. Потом разобрался.

– Так ты Протас будешь? Марьин сын?

Переминаясь с ноги на ногу, Стоценко долго разглядывал паренька, потом глубоко вздохнул:

– Проходи.

С этого дня жизнь Миколы пошла по замкнутому кругу. Оправившись от страха, Михаил Михайлович четко определил племяннику его обязанность – ухаживать за скотиной. Хозяйство было хотя и небольшое, но прожорливое: две коровы, лошадь, пять овец, три свиньи. Так что работы хватало.

– Ты вот что, – советовал дядя. – Сиди тихо. Если кто и спросит, отвечай, что погорелец. Мол, приютил я тебя по жалости.

Однако не за этим пробирался Микола Протас на родную землю, чтобы батрачить на прижимистого родственника. Ему хотелось доказать, что с ним и его матерью поступили несправедливо. Произошла ошибка. Мечтал поскорей пойти учиться, работать, мать обратно домой вытребовать. Но как это сделать?

Эти мысли особенно донимали по вечерам, когда, забившись в холодный стог сена, Микола прислушивался к ритму деревенской жизни. Где-то, не так уж далеко, звучали веселые голоса, чье-то пение, доносилось тарахтенье движка колхозной электростанции, звуки транслируемой по радио музыки. Но все это происходило, казалось, за непреодолимым баръером, в ином заманчивом мире.

Выслушав сбивчивый рассказ подростка, Михаил Васильевич убрал со стола бумаги и поудобней устроился в кресле. Всем своим видом он хотел показать, что не собирается проводить никакого допроса. Пусть состоится просто беседа. Один на один. К тому же вся поведанная пареньком история укладывалась в несколько фраз. По его утверждению, их с матерью безосновательно обвинили в бандпособничестве и отправили на поселение в Иркутскую область. Он знает, что поступил вопреки закону. По сути дела – сбежал. Но ведь необходимо восстановить справедливость.

Протас неловко подобрал под стул ноги, обутые в тяжелые ботинки. В руках он держал истертый треух. Короткий, забрызганный мазутными пятнами брезентовый плащ скрывал под собой стеганую ватную куртку.

– Как же тебе удалось от Иркутска до Львова добраться? – спросил Ежов. Ему положительно нравился этот хлопец. На рискованное путешествие отправился он в поисках правды.

– На товарняках…

– Питался-то чем?

– Чем придется. Но не воровал… Больше выпрашивал.

– А если не давали?

Микола опустил голову. Покраснел. «Совестливый», – отметил про себя Ежов и вслух посочувствовал:

– Да, браток. Хлебнул ты горя.

В кабинет вошел Оладьев. Посмотрел на парня.

– Что, припирается?

– Ты о чем? – нахмурился Михаил Васильевич.

– Как о чем? Пусть всю правду выкладывает.

– У тебя ко мне дело?

– Закурить не найдется?

Когда Оладьев ушел, Микола как-то сжался. Его глаза, большие, грустные, наполнились слезами. Михаилу Васильевичу очень хотелось успокоить своего собеседника, приободрить. Он хорошо понимал, что пришел этот юноша в органы госбезопасности потому, что верил: именно здесь ему могут помочь.

Ежов поближе придвинулся к пареньку.

– Вот что, Микола, буду с тобой откровенным. Здесь твой вопрос никто решить не может. Я тоже не могу. Но постараюсь. Запрошу ваше дело, решение суда. Договорились?!

Юноша поднялся, понимая, что их беседа подошла к концу.

– Главное, не унывай. Разберемся, – тепло улыбнулся Михаил Васильевич.

Музыка звучала весело, задорно. Без устали кружились в быстром танце пары. У соседа играли свадьбу.

Микола стоял, припав плечом к стволу старой груши, и с любопытством смотрел на веселившихся гостей.

– Почему не танцуешь? – спросила его миловидная дивчина.

Протас смутился. Промолчал. Он давно наблюдал за ней. Ему нравилось ее красивое и приветливое лицо, легкая походка…

– Ну что же ты?.. – девушка улыбнулась. Микола, поборов смущение, шагнул вперед.

Танцевали польку. В горячей ладони паренька в такт музыке подрагивали девичьи пальцы. Он видел перед собой розовую мочку ее уха с бусинкой жемчуга, ловил нежный запах волос.

Неожиданно Мария – так звали девушку – отстранилась, запрокинула голову и посмотрела ему в глаза:

– Ты что, на нелегальном?

– Как это?

– Ладно, ладно. Не прикидывайся – без паспорта живешь. Думаешь, никто тебя не знает? Знает, знает. И что от Советской власти прячешься, и что в Сибири был. А туда просто так не отсылают.

Она рассмеялась и всем телом прижалась к Миколе.

В эту ночь он провожал ее. Шли молча. Коготок месяца, словно наполненный ветром парус, плыл по Млечному Пути.

Прощались у развилки дорог. Она поцеловала его и шепнула:

– Помоги мне. Ты мне очень можешь помочь.

Шагнув с мороза в кондитерскую-булочную, Михаил Васильевич сразу же окунулся в сладковато-приторные запахи сдобы. Он купил бутылку лимонада, два пирожных и встал за столик у окна, чтобы лучше видеть улицу. Только что ему позвонил Протас и попросил о встрече.

«Вот нетерпеливый», – невольно подумал Ежов, но парню объяснил, что будет ждать в кафетерии.

Минут через пять вошел Микола. Он снял треух и издали поздоровался. Михаил Васильевич махнул рукой:

– Давай сюда!

Ежов поставил перед парнем чистый стакан, наполнил его шипучим лимонадом и подвинул пирожное:

– Угощайся.

Микола отхлебнул несколько глотков и сказал:

– А я вот опять к вам.

– Ко мне часто нельзя. Я же говорил. К тому же, дело твое, как оказывается, не такое уж безобидное, если по справедливости.

– Это вы о той картошке, которую мы с мамой будто бы бандитам передали? Эх! Я же рассказывал. Силой они ее у нас отобрали. Мне о косяк амбара голову разбили, мать в лицо ударили.

Паренек разглядел на столе невидимую крошку и стал катать ее указательным пальцем.

– Ладно, – Михаил Васильевич положил руку ему на плечо. – Разберемся. Думаю, учиться тебе надо. Вот с бумагами вопрос решим и определим на шофера или токаря. Годится?

Микола стоял насупившись.

– Ну, что невесел?

– По делу я. Тут вот девушка из соседнего села просит меня связать ее с каким-то Степаном.

Ежов резко выпрямился и оглянулся. За соседним столиком никого не было.

Оладьев расхохотался:

– И ты поверил?

Михаил Васильевич был явно растерян:

– Все может быть.

– Давай, давай, рассказывай. Мы что с тобой, новички? Тут месяцами прокручиваешь разные варианты, чтобы на след выйти. А сопливый мальчишка раз – и в дамки! Чушь какая-то.

– Но ведь ситуация особая. Как ты не поймешь. В деревне знают, что парень из Сибири сбежал. Вроде как скрывается. Значит, вполне возможна связь с бандой. Так думают те, кто выход на Степановых подручных ищет. Чего тут непонятного? Логично все.

Михаил Васильевич молча достал из шкафа папку-скоросшиватель. И, макнув ученическую ручку в чернильницу, старательно вывел: «Весна-49».

Мария завела Миколу в сенцы и, шепнув: «Стой здесь», поднялась по скрипучей лестнице. Микола огляделся. На стене, похожий на огромное ухо, висел хомут. В углу сгрудились отточенные с двух сторон жерди. Пахло сеном, пылью, подмороженным луком.

– Поднимайся, – позвала девушка.

Микола взялся за грубо обструганное перило и медленно пошел наверх. Сердце неистово колотилось в груди. Было страшно…

Микола толкнул обитую клеенкой дверь. Он очутился в маленькой комнатке с ворохом сена на дощатом полу, с небольшим столиком у слухового оконца и покосившейся в углу старой этажеркой.

На табуретке сидел мужчина средних лет. Лысый. На его плечи был наброшен овчинный полушубок. Он внимательно посмотрел на Протаса, закрыл книгу, предварительно положив между страницами сухую травинку. Мария, вдруг став какой-то холодной и отчужденной, вышла. Это Микола заметил по ее глазам.

– Ну, здравствуй, герой.

Скуластое, с болезненной желтизной лицо незнакомца выражало, некоторое разочарование.

За спиной Микола услышал скрип половицы. Оглянулся. Там стоял коренастый бородатый мужчина в свитере.

Микола кивнул ему, но тот не ответил.

– Мария говорит, что ты можешь связать нас со Степаном. Это правда? – спросил первый.

– Я могу передать вашу просьбу нужному человеку.

– Кто он?

– Мне приказали на все другие вопросы не отвечать.

– Ну ладно, – сказал тот, что был за спиной. Он взял Протаса за плечи и повернул лицом к себе.

– Ладно, – повторил бородатый и достал из кармана стеганых брюк полоску папиросной бумаги.

– Передашь и поспеши с ответом. Понял?

Ежов тщательно разгладил сложенную в гармошку записку и вновь, в который раз, прочитал:

«Гости от соседей ждут встречи. Есть новости. Срок командировки просрочен. По истечении двух дней выезжаем домой».

Ответ Михаил Васильевич помнил наизусть. Он был краток: «Готовность встречи 24 в 20.00. Наш укажет. Проводник Ю.».

Именно на этом этапе операции Микола, в целях безопасности, должен был выйти из игры. Проезжая на машине по улице Зеленой, Ежов сам видел, как паренек шел с двумя мужчинами – один был лысый, высокий, второй пониже, с бородой. Он знал, что в районе фабрики гнутой мебели к ним подойдет сотрудник госбезопасности и тихо представится.

– Я от Степана. Идемте.

Микола повернет обратно, а его подопечные продолжат свой путь.

В комнате было тепло, уютно – домотканые дорожки, цветы, занавески на окнах. В углу иконы.

Гостей встретил мужчина, одетый по-зимнему: бурки, стеганые брюки, куртка-френч. Все – по сезону. При такой экипировке что в лесу, что в поле – холод не страшен.

– Сначала некоторые формальности. Как говорится: береженого бог бережет. Итак, кто вы?

За стеной соседней комнаты находились Михаил Васильевич и Федор Кузьмич. Они внимательно слушали.

– Проводники из-за кордона, – ответили прибывшие, уверенные, что находятся на явочной квартире. Имеем задание передать Степану новые инструкции.

Оладьев подмигнул товарищу и поднял вверх большой палец. Мол, знай наших. В это время за стеной спросили:

– У вас есть при себе оружие?

– Да. Парабелум, вальтер и граната.

– Придется временно сдать.

– Не возражаем. Порядок есть порядок.

Михаил Васильевич улыбнулся: все! И нетерпеливо потер ладони. Теперь они их возьмут что называется тепленькими.

Яркое солнце слепило глаза. С веток деревьев сползал и срывался подтаявший снег. Оладьев радостно, как-то по детски улыбнулся, запрокинув голову вверх.

– Весна! – воскликнул он.

Михаил Васильевич с прищуром посмотрел на стаю голубей, что кружили в небе, и спросил:

– А ты помнишь весну, когда тебе было семнадцать?

– Помню. А ты?

– И я.

Ежов замолчал. Задумался. Потом сказал:

– А моему Миколе завтра семнадцать.

– Ну и чем ты его порадуешь?

– Паспортом. И еще вызовом для его матери. И трудоустройством на работу.

– Куда?

– На стройку. Вокруг вон сколько строить надо. Львов поднимать…

Михаил Васильевич отложил в сторону рукопись очерка и заметил:

– Все было почти так. Впрочем, некоторые детали, может быть, следует уточнить. Кто как одет был, как выглядел.

Но после некоторого раздумья подытожил:

– Собственно, почти сорок лет прошло. За давностью многое и позабылось. Вот только о Миколе надо обязательно сказать, что потом окончил он техническое училище, честно трудился. Сейчас дед. Внуков имеет. На производственном объединении имени Ленина работает.

– А как сложилась ваша судьба?

– После увольнения в запас продолжаю трудиться на ПО «Микроприбор».

– Ну, а Оладьев?

– Погиб. Вскоре после тех событий.

За окном слышна веселая дробь капели.

– Весна грядет, – вздохнув, произнес Михаил Васильевич и добавил: – Весна восемьдесят восьмого года.