Текст книги "«Пощады никто не желает!» АнтиЦУСИМА"

Автор книги: Глеб Дойников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

«Очаков» с «Аскольдом» в кильватере рванули на север на предельных для обоих кораблей 18 узлах, оставив два поврежденных крейсера позади. Раненые крейсера застопорили машины и приступили к ремонту и спасению плавающих в ледяной воде людей, которые оказались остатками экипажа эсминца «Безупречный». По дороге «Очаков» прошел мимо идущей под флагом Макарова «Оки», которая, как и флагман Того, была вся в саже от недавно потушенного пожара. Но к месту главных событий этой фазы боя даже эти быстрые крейсера русских безнадежно опоздали, и отдуваться за них пришлось кораблю, который Макаров с Рудневым вообще не планировали брать в этот выход в море.

Когда в полдень Макарову стало ясно, что хотя линейный японский флот отворачивает на юг, он не мог не заметить и то, что крейсера Камимуры и Девы по-прежнему идут на север, обходя место боя броненосных колонн. Степан Осипович послал на их перехват все быстрые корабли, которые только были у него под рукой. Отряд Руднева в это время в очередной раз спасал «Рюрика» в двадцати милях севернее, и на пересечку японцев пошел отряд «Пересветов» и пара крейсеров «Светлана» и «Паллада». Теоретически трех броненосцев типа «Пересвет» и висящей в хвосте их колонны с завязки боя «России» с поддержкой из пары крейсеров было более чем достаточно для выполнения задачи. Ведь им противостояли только три быстрых крейсера Девы, флагман Камимуры «Идзумо», единственный броненосный крейсер, участвующий в прорыве, и идущие с ним три крейсера типа «Цусима». Увы, кое-что Макаров не принял во внимание, кое о чем забыл в горячке боя, а о некоторых фактах он просто не знал. Он запамятовал, что получившая повреждения «Победа» уже не шла в отряде с «Пересветами», она не могла поддерживать ход более двенадцати узлов и пристроилась в медленную колонну броненосцев. Он не получил информацию и о том, что после попадания снаряда главного калибра с «Сикисимы» «Паллада» тоже охромела. Но это не отменяло того обстоятельства, что вместо двух быстрых крейсеров напересечку трем кораблям Девы могла поспеть только одна «Светлана». Которая в одиночку никак не могла их не то что остановить, но и просто задержать. Ну и чего Степан Осипович точно не мог знать, так это о «врожденной» невезучести «Осляби».

Поначалу все выглядело так, будто лихой порыв Камимуры разобьется о превосходство русских в артиллерии, но… Для начала тройка крейсеров Девы с примкнувшим к ним отрядом эсминцев успела, форсируя машины, проскочить более медленных «Пересветов». Если сам «Пересвет» мог дать 16–17 узлов, то идущая за ним «Россия» после обширных затоплений в корме больше 15 уже не выжимала. Еще больше отставала идущая на 12 узлах «Паллада», которая и стала причиной того, что японцы смогли потом называть сражение у мыса Шантунг своей «частичной победой». Разглядев под берегом одинокий русский крейсер типа «Диана», явно идущий на пределе своих возможностей, Камимура направил свой отряд на него. Перед командирами «Пересвета» и «Осляби» встал традиционный русский вопрос: что делать? Продолжая выполнять приказ и преследуя Деву, они обрекали «Палладу» на быструю и бесполезную гибель. Один поврежденный бронепалубный крейсер против броненосного «Идзумо» и трех «Цусим»… Это гибель в течение двадцати минут без всякого шанса нанести противнику хоть какой-то урон. После короткого совещания по семафору «Ослябя» и «Россия» повернули навстречу северному отряду Камимуры, а более быстрый «Пересвет» со «Светланой» продолжили погоню за тройкой кораблей Девы. Но даже избавившись от медленной «России», «Пересвет» все равно проигрывал японским скороходам в скорости два узла. Послать «Светлану» в атаку на три лучших легких крейсера японского флота было, конечно, можно, она-то с ними сблизиться на расстояние действенной стрельбы успевала. Но проще было приказать ей выброситься на берег, тогда хоть потери в экипаже были бы не столь значительны. В артиллерийской дуэли с тройкой японцев их превосходство над русской «полуяхтой» в весе залпа было почти пятикратным. «Светлана» имела шансы на успех только при атаке хвоста кильватерной колонны Девы. Перестрелка с концевым «Иосино» один на один давала более-менее равные шансы. За свой тыл командир «Пересвета» Бойсман был совершенно спокоен и сосредоточился на погоне за угрожающими транспортам «собачками». Он не мог представить, что одинокий «Идзумо» с тремя слабенькими крейсерами может прорваться мимо пары «Россия» – «Ослябя», поддержанной к тому же изрядно вооруженной «Палладой». Увы, сегодня на пятачке моря у мыса Шантунг с утра постоянно случалось то, чего быть вроде никак не могло…

«Россия» еще утром потеряла половину своей артиллерии и под плотным огнем пары японских легких крейсеров стремительно утрачивала остатки боеспособности. «Нийтака» и «Оттова», казалось, поливают русский броненосный крейсер из душа. Только вместо капель воды с неба падали снаряды среднего калибра. Добрая половина их бессильно разрывалась на мощном поясе «России», но остальные сносили дальномеры, трубы, выводили из строя орудия, дырявили небронированный борт выше пояса… Через полчаса «Россия», объятая огнем с носа до кормы, могла отстреливаться на левый борт только из одного 190-миллиметрового и одного шестидюймового орудия, а ее скорость упала до семи узлов. Впрочем, в отличие от своего флагмана она хотя бы не собиралась тонуть. «Ослябя» же был совсем плох. В теории его десятидюймовые орудия должны были порвать на лоскуты приближающийся «Идзумо» еще в первые десять минут боя, но все вышло наоборот. Более скорострельные японские восьми– и шестидюймовки быстро нашпиговали этот неудачно бронированный корабль сталью и шимозой. Пожар на баке почти сразу выключил из боя еще исправную носовую башню, в которую чуть позже попало несколько снарядов, окончательно ее заклинив. Несколько ударов по трубам к 13.30 снизили ход броненосца до девяти узлов, но главная проблема была не в этом и даже не в пожарах, охвативших весь корабль. Нос и корма броненосца – его ахиллесова пята с момента рождения. Даже кое-как прикрытые импровизированной броней в доке Владивостока, они снова поставили «Ослябю» на грань гибели. Импровизированная защита из тонких броневых листов смогла только несколько снизить размер пробоин и отразить первые попадания. Увы, но после первого попадания приклепанный поверху на обшивку дополнительный лист просто отрывало. Каждый следующий фугасный снаряд оставлял в месте попадания огромную дыру, и к моменту расхождения с японцами запас плавучести «Осляби» снизился до пугающих тридцати процентов. При этом вода продолжала поступать, и вскоре общая масса «лишней» воды в потрохах корабля перевалила за две тысячи тонн. Крен на левый борт достиг семи градусов и требовал срочных контрзатоплений. Но впускать воду в корабль, уже стоящий на краю водяной могилы, надо было очень осторожно. Обе мачты корабля были сбиты, и подать сигнал на «Пересвет» не было никакой возможности. В этих условиях командир броненосца Добротворский решил отказаться от преследования Камимуры и отвернул к берегу. Единственным более-менее целым русским кораблем из трех осталась «Паллада», ради спасения которой и завязался бой.

Прорыв не дался даром и японцам. «Идзумо» снизил ход до 15 узлов, принял полтысячи тонн воды, потерял половину запаса плавучести и большую часть казематной артиллерии правого борта. «Цусима» к концу прорыва полностью прекратил огонь, на правый борт у него не могло стрелять ни одно орудие. Правда, большая их часть вышла из строя из-за слишком частой стрельбы, собственные шимозные снаряды начали разрываться в перегретых стволах. Шедшая концевой «Оттова» пострадала от продольного огня отставших русских и теперь с трудом поспевала даже за поврежденным «Идзумо». Хотя то, что она все еще была на плаву и сохраняла ход, уже было чудом. После поворота Добротворский приказал расстреливать концевой японский крейсер полными бортовыми залпами как «Осляби», так и «России» с «Палладой». Получив почти одновременно десятидюймовый бронебойный снаряд с «Осляби» и «России» 190-миллиметровый фугас, приправленные парой шестидюймовых попаданий… «Оттова» могла БЫ сразу пополнить список потерь японского флота. Но… Снаряд с «России», способный разнести половину верхней палубы, ограничился сбитием носовой трубы. А болванка весом в двести килограммов, прилетевшая с «Осляби» и способная дойти до машин крейсера и оставить его без хода, отрикошетила от скоса бронепалубы, прошла крейсер насквозь и, не взорвавшись, упала в море с левого борта. «Нийтака» потеряла несколько орудий и щеголяла пожаром на юте. Но в целом этот отдельный бой в рамках большого сражения японцы выиграли вчистую. «Ослябя» уже не мог дойти до Порт-Артура, и теперь ему оставалось две дороги – в Вейхайвей на ремонт и, возможно, интернирование, или на дно, если японцы не оставят его в покое.

Пока «Ослябя» с «Россией» пытались остановить Камимуру, оторвавшийся от них более быстрый «Пересвет» вместе со «Светланой» гнался за отрядом Девы. На медленно отстающем «Пересвете» его старший артиллерист Михаил Михайлович Римский-Корсаков пытался огнем носовой башни сбить ход улепетывающему «Иосину». Того угораздило идти концевым в колонне Девы, и теперь весь огонь отставших русских был направлен на него. Японцы отстреливались из орудий кормовых плутонгов, но орудия «Иосино» могли достать только до «Светланы». «Пересвет» расстреливал врага из пары носовых десятидюймовых орудий, комфортно находясь вне зоны ответного огня. У русского броненосца были другие проблемы – в погребах носовой башни кончались снаряды. И сейчас по палубе корабля сновали матросы, перетаскивая запасенные в минных погребах дополнительные снаряды в носовую башню.

Идея взять на борт дополнительный боекомплект главного калибра первому пришла в голову старшему артиллеристу «Победы» Владимиру Любинскому. По плану боя «Победа» должна была вести беспокоящий огонь по японцам с дистанции шестидесяти кабельтовых, благо она имела самые дальнобойные на русском флоте орудия. Но что останется в погребах через два часа боя, если всего снарядов по семьдесят пять на ствол, а скорострельность каждого орудия один выстрел в минуту? Решение пришло к Владимиру Александровичу во сне.

Ему почему-то приснились довоенные учения по постановке вокруг «Победы» минного заграждения из «противоминных мин». По довоенной доктрине, броненосцы-рейдеры типа «Пересвет» должны были во время рейдов в океане при длительных стоянках окружать себя минными заграждениями для предотвращения атак вражеских миноносцев. Тогда, летом 1903 года, наблюдая за медленной постановкой мин с минных плотиков, Любинский никак не мог понять, какому идиоту вообще пришла в голову эта идея? Каждую ночь окружать себя такой завесой «Победа» не могла – просто не хватит мин. Выставить мины на подходе к вражескому порту тоже не получится – постановка каждой мины с минного плотика занимает с четверть часа, а болтаться всю ночь напролет у входа во враждебный порт… Да и мины старого образца воистину были «противоминами» – их хватало только на утопление миноносца, но никак для утопления корабля покрупнее. Альтернативой использованию «контрмин» была расчистка взрывами вражеского минного заграждения, но это на практике было абсолютно нереализуемо. Вот и таскала «Победа» полсотни тонн бесполезного взрывоопасного балласта в носовом минном погребе, хорошо хоть с началом войны его освободили… На этом месте Любинский вдруг рывком проснулся и бросился к столику. Через пять минут вычислений стало очевидно, что без нарушения дифферента корабля в носовой минный погреб можно взять с полсотни снарядов главного калибра вместе с полузарядами. Причем все это богатство будет храниться всего в десятке метров от носовой башни. Правда, элеваторами для подачи снарядов на верхнюю палубу данный погреб оборудован не был. Но уж если тали и даже якорный шпиль были способны обеспечить подъем мин весом в три центнера, то и более легкие снаряды им будут по силам. А что делать с кормовой башней… Придется ополовинить запасы патронов для противоминной артиллерии, их погреб как раз в корме. Если надо, то часть ящиков с патронами можно хранить и прямо у орудий, они не так подвержены детонации, как пороховые картузы. Наутро Руднев с Макаровым не только утвердили план Любинского к применению на «Победе», но предписали паре однотипных броненосцев принять дополнительные снаряды в погреба артиллерии противоминного калибра и хранения мин заграждения.

Сейчас на медленно отстающем от отряда Девы «Пересвете» во всю кипела работа по переноске снарядов и картузов. Каждый снаряд весил более двухсот килограммов, и таскать их приходилось на носилках, которые несли по четыре матроса. В кормовой башне проблема с нехваткой снарядов не стояла – одно из ее орудий вышло из строя от частой стрельбы. Поэтому матерящиеся матросы тащили в носовую башню снаряды как из носовых, так и из кормовых погребов. Увы, при первых же пристрелочных залпах японцев по броненосцу матросы по приказу старшего артиллерийского офицера выкинули за борт переносимые пороховые картузы. Защищенные всего лишь одним слоем ткани, мешки с кордитом могли взорваться от попадания любого раскаленного осколка. Рисковать взрывом, способным вымести с палубы все в радиусе пары десятков метров, было бы глупо, и переноска снарядов прекратилась.

При первом попадании «пересветовского» снаряда «Иосино» повезло. Единственной преградой, способной остановить русский десятидюймовый снаряд, на крейсере был скос бронепалубы толщиной аж в пять дюймов. И по закону подлости снаряду было угодно влететь именно в него, да еще и под углом, при котором рикошет был более вероятен, чем пробитие. Две затопленные угольные ямы накренили крейсер на пять градусов на левый борт. Но, к удивлению даже собственного командира, «Иосино» не снизил ход. Следующим, попавшим спустя десять минут, снарядом была снесена вторая труба, и на этот раз из-за падения тяги ход снизился до шестнадцати узлов. Японский крейсер уже не отрывался от «Пересвета», а с трудом мог поддерживать одну с ним скорость. «Иосино» начал медленно отставать от своих неповрежденных коллег. В момент открытия отрядом Девы огня по «Мономаху» командир носовой башни Николай Винк наконец-то добился полноценного попадания в увертливого японца. Болванка главного калибра русского «витязя» проломила бронепалубу и взорвалась во втором котельном отделении японской «собачки». С покореженными паропроводами, свистя кубометрами стравливаемого в атмосферу пара, избиваемый корабль мгновенно сбросил ход до десяти узлов. После переключения паропроводов и изоляции изрешеченных котлов кормового отделения мехи обещали снова дать пятнадцать узлов, но на это требовалось время. Не менее пятнадцать минут, хотя в мирное время с подобной операцией провозились бы с полчаса. Под угрозой расстрела в упор десятидюймовыми снарядами командир «Иосино» Саеки вынужден был уйти вправо, в надежде, что «Пересвет» пойдет за угрожающими транспортам «Кассаги» и «Читосе». К моменту отворота «Иосино» вместе с парой впереди идущих крейсеров уже открыл огонь по пытающемуся прикрыть своим корпусом транспортники «Мономаху».

Командир старого крейсера, каперанг Владимир Александрович Попов, готовился к смерти. Как своей, так и своего корабля. Сейчас он находил несколько ироничным тот факт, что в этот выход в море его старый крейсер Руднев с Макаровым вообще брать не планировали. Его устаревшему крейсеру, последнему представителю эпохи броненосных пароходов-фрегатов не было места в боевых порядках современного Русского Тихоокеанского флота. Он был лишним как в колонне современных крейсеров Руднева, где его пятнадцать узлов сковывали бы всю четверку новых быстроходных кораблей, так и в колонне старых броненосцев. Там-то его скорость была вполне адекватна, а многочисленная артиллерия среднего калибра могла бы скомпенсировать почти полное отсутствие таковой на «Сисое» и неудачные башни среднего калибра «Полтавы», но… Когда он в третий раз пришел к Рудневу с предложением поставить его броненосный крейсер в линию к «старикам», тот устало посмотрел ему в глаза и задал один вопрос: «Сколько попаданий двенадцатидюймовых снарядов может пережить „Мономах“?» После неловкой паузы, во время которой адмирал и командир молча бодались взглядами, первым сдался Попов:

– Одно, если сильно повезет два. Но зато средний калибр мой «старик» может держать как бы не лучше вашего «Варяга». Затопления от каждого попадания мне не грозят, полный пояс по ватерлинии от носа до кормы толщиной до шести дюймов, – мгновенно перешел в контратаку Попов.

– Этому поясу еще бы скос бронепалубы и корабль, способный дать узлов двадцать, тогда и я бы на него точно «Варяг» променял. Хотя стойкость вашей сталежелезной брони на уровне трех дюймов Круппа, но японские снаряды держать и правда будет… Но главный калибр японцев ее прошьет, как лист бумаги, а в линейном бою вас расстреливать будут именно из него. Не могу я, Владимир Александрович, брать грех на душу и ставить вас в линию к броненосцам. Это было бы бессмысленным убийством пяти сотен человек, у вас ведь столько душ в экипаже? Ради чего их подставлять под расстрел броненосцев Того, ради десяти минут отвлечения огня на старый крейсер? Или ради полудюжины почти безвредных для японских броненосцев шестидюймовых снарядов, что ваши комендоры успеют всадить в их пояса до тех пор, пока они не разозлятся на вас всерьез?

– Нет, Всеволод Федорович, ради того, чтобы четверть века проходивший по всем океанам крейсер не пошел на металлолом, ни разу не выстрелив по врагу. Мы шли с Балтики вокруг света на кое-как отремонтированном корабле не для того, чтобы охранять рейд Порт-Артура, пока остальные корабли будут за нас воевать. Неужели «Мономах» такая обуза, что его совершенно некуда применить в генеральном сражении?

– Черт с вами, если вам настолько приспичило идти со всеми – пожалуйте. Будете заодно командовать «Ангарой», она будет лидером транспортников. Если кто из японцев к вам прорвется – вы обязаны его остановить любой ценой. Другого с вашим парадным ходом в четырнадцать узлов, а пятнадцать для ваших машин после перехода с Балтики это мечта, я не нахожу. Степана Осиповича я уговорю, лишняя защита купцам и правда не помешает.

Тогда Попов решил, что ему «бросили кость, чтоб отвязался». Сейчас, рассматривая в бинокль форштевни трех лучших бронепалубных крейсеров японского флота, неумолимо догоняющих его куцый отряд, он на мгновение пожалел о своей настойчивости. Но секундная слабость прошла, сменившись злостью на самого себя, привычно вызванной воспоминаниями о самой своей «спокойной» должности за время службы. Попов служил заведующим Кронштадтской школой писарей. Туда его задвинули за «слишком быстро выплаванный ценз» и за чрезмерно острый язык. Вырваться из чиновничьей рутины удалось только потому, что среди капитанов первого ранга флота было не слишком много желающих принять под командование давно устаревшее корыто. Сначала вести его вокруг света, а потом на прорыв, в бой против сильнейшего противника… Может, и правда лучше умереть сейчас в бою, на мостике знакомого еще в бытность старшим офицером «Мономаха», чем медленно догнивать в бумажном болоте? Кроме «Ангары» к ведомым им транспортам прибилась и лихая «Лена». О ее капитане Рейне и призовых выплатах рядовым матросам экипажа легенды ходили уже не только на Тихом океане, но и на Балтике. Но даже с самым бесшабашным командиром флота в активе шансы одного старого крейсера и двух вооруженных пароходов в бою против тройки первоклассных современных крейсеров, поддержанных к тому же отрядом эсминцев… Вернее, не так. Если бы Попову надо было прикрыть от атак японцев два вооруженных транспорта – его «Мономах» бы справился. Закрыть «Лену» и «Ангару» от крейсеров своим корпусом, в котором двухметровая полоса брони по ватерлинии почти непроницаема для японских снарядов, и терпеть. От атак дестроеров вооруженные транспорты смогли бы отбиться и сами, ход у «Ангары» с «Леной» приличный, но… Вместо этой реальной и выполнимой задачи перед Поповым стояла другая. Прикрыть шестерку медленных безоружных транспортов от атак и крейсеров Девы, и отряда эсминцев. Которые, само собой, будут атаковать с разных сторон, хотя пока, до поры до времени, японские миноносцы «скромно» держатся за крейсерами. У Попова при анализе безнадежной ситуации внезапно возникла то ли сумасшедшая, то ли гениальная идея. Сигнальщики «Мономаха» стали истошно семафорить, передавая приказ командира отряда на транспорты, но, увы – только три из шести «грузовиков» этот приказ исполнили.

Попов еще успел отдать приказ «Ангаре», слабейшему из вспомогательных крейсеров, принять в кильватер «Мономаха», не лезть в дуэль с Девой, но сосредоточиться на противодействии атакам эсминцев. Более быстроходная, чем «Мономах», «Лена», к тому же формально Попову не подчиняющаяся, нагло и ловко пристроилась впереди броненосного крейсера. Ни времени, ни желания загонять ничем не прикрытый пароход с кое-как установленным вооружением в хвост кильватерной колонны у Попова уже не было. В два часа пополудни крейсера Девы открыли огонь…

Флагманский «Кассаги», не удержавшись от соблазна покончить со столь насолившей Императорскому флоту «Леной», сосредоточил огонь на ней. На мостике русского парохода хитрюга Рейн, наблюдающий за японцами из рубки, прикрытой парой листов котельного железа, злорадно пробормотал: «Купились, голубчики». Он, как мог, на треть, ослабил огонь японцев по единственной полноценной боевой единице их сводного отряда. По «Мономаху» стреляли только «Читосе» и «Иосино». За первые десять минут боя «Лена» получила семь попаданий пятидюймовых снарядов, один из которых прошел сквозь легкий жестяной борт парохода, не взорвавшись. Носовая труба была наполовину смята взрывом, кормовые орудия повреждены осколками, а на верхней палубе разгорались два очага пожаров. Еще один восьмидюймовый разрыв у борта осколками продырявил румпельное отделение, и теперь «Лена» реагировала на перекладывания руля с солидным запозданием. Впрочем, по сравнению с «Мономахом» «Лена» пока была курортом. Старый крейсер получил шестнадцать попаданий пяти– и шестидюймовыми снарядами и четыре нокаутирующих восьмидюймовых удара. Вот тут-то и начали сбываться предсказания Попова. «Мономах» горел в средней части, как деревенская изба, подожженная молнией, потерял три орудия разбитыми и три временно поврежденными, над броневым поясом борт был пробит в четырех местах, но… Но сам старый броневой пояс пока держался. Только один из попавших в него трех восьмидюймовых снарядов смог пробить устаревшую, но по-прежнему мощную броню, да и тому не повезло. После пробития снаряд довольно безвредно разорвался в угольной яме.

Казалось, что жизнь дерзких русских кораблей, заступивших дорогу самому современному крейсерскому отряду Императорского флота, измеряется минутами. У них не было никаких шансов остановить три «собачки», самая слабая из которых – «Иосино» – превосходила по силам «Мономаха» раза в полтора, но… Полчаса назад на мостике «Осляби» каперанг Добротворский думал то же самое, глядя на приближающиеся корабли Камимуры. Но соотношение сил в морском бою иногда играет не столь определяющую роль, как на суше. Удача иногда может заменить больший калибр, хотя это и случается раз в сто лет.

Для начала «Иосино» поймал давно полагающийся ему по законам вероятности десятидюймовый снаряд с «Пересвета» и, окутанный паром, резко сбавил ход. Мгновенно отстав от головной пары Девы, крейсер начал уходить вправо, уклоняясь с пути «Пересвета». Русский броненосец внезапно стал более быстрым, чем японский быстроходный крейсер, но при этом сохранил способность прихлопнуть его одним удачным залпом с малой дистанции. Командир «Иосино» решил уйти севернее, что было вполне логично после того, как его сигнальщики доложили ему о странном поведении русских транспортов. Три из них развернулись и теперь не убегали от японских крейсеров и миноносцев, а шли на них. Чуть позже он понял, что русские купцы пытаются, прикрывшись от огня «Девы» «Мономахом» и «Леной», проскочить на юг, откуда накатывался паровой каток «Пересвета». Единственное, чего не мог понять капитан Саеки, так это почему остальные три транспортника продолжали идти на север, причем не придерживаясь единого курса.

Дисциплинированному японцу не могло прийти в голову, что половина капитанов русских транспортников просто проигнорировала приказ Попова о повороте на север. Немыслимое для любого флота поведение капитанов эскортируемых транспортов было, увы, нормой для флота Российского. Трое из шести капитанов решили, что уходить от японцев на север будет безопаснее, чем пытаться прорваться на юг мимо их крейсеров и эсминцев. Гражданским капитанам не хватило ума понять, что на догонных курсах у японцев будет в три раза больше времени утопить «Мономаха» и заняться уже ими.

Пытаясь отдалить момент близкого знакомства с японскими снарядами, эта троица поставила Попова в совершенно идиотское положение. Теперь три его корабля, из которых только один был настоящим боевым кораблем (причем устаревшим), должны были прикрыть две отдаляющихся друг от друга группы транспортов. На «Иосино» Саеки понял, что его поврежденный крейсер единственный успевает перекрыть дорогу на юг первой группе из трех русских купцов, и не преминул этим воспользоваться. Все орудия, способные вести огонь по головному русскому транспорту, получили приказ не отвлекаться на остальные корабли и бить только по нему. Сам «Иосино» обстреливался с кормы «Пересветом» и «Светланой», а с левого борта по нему вели огонь канониры «Ангары». Занялись крейсером и некоторые орудия левого борта «Мономаха» и «Лены», комендоры которых не имели более достойных целей. Идущая головной в колонне подчинившихся приказу транспортов «Малайя» проглатывала снаряд за снарядом. Команду из гражданских моряков никто не учил заделывать снарядные пробоины, и учения по тушению пожаров проводились на порядок реже, чем на боевых кораблях. Увы, сейчас матросам пришлось вспомнить именно эти, плохо выученные, а потом хорошо забытые, навыки. Впрочем, «Малайя» была обречена по-любому – ничем не защищенный транспорт не может долго противостоять огню орудий полноценного крейсера. Только из-за того, что на самом «Иосино» замолчала уже половина орудий левого борта, ему пришлось подойти к борту упорно не тонущего транспорта (а что вы хотели от корабля с отсеками, забитыми мешками с рисом?) и добить его торпедой. Пока «Иосино» возился с «Малайей», пара грузовых пароходов успела проскочить мимо него в сторону «Пересвета». Преследовать их означало ввязаться в ближний бой и с «Пересветом», и со «Светланой». Пара русских кораблей с дистанции в сорок кабельтовых уже поразили японца четырьмя снарядами среднего калибра, и сближаться с ними было бы бесполезной смертью. «Пересвет» утопил бы «Иосино» быстрее, чем тот мог торпедировать два транспортника. Израненный японский крейсер, отстреливаясь из кормовых орудий, продолжал уходить на северо-восток, выходя из боя.

На мостике флагманской «Кассаги» контр-адмирал Дева был доволен. «Иосино» уже почти утопил первый русский транспорт и сейчас займется вторым. Если он и не сможет его добить, эсминцы уже получили приказ обрезать корму «Мономаху» и атаковать южную пару транспортников. Для тройки уходящих на север купцов, опрометчиво нарушивших строй, хватит и пары его крейсеров. «Кассаги» минут за десять выведет из строя «Лену», а скорее всего просто утопит этот сто раз проклятый корабль, та уже горит по всей длине. «Читосе» должен на равных продержаться это время с неожиданно живучим «Мономахом». Потом, даже если старый русский крейсер и не удастся утопить, он просто не сможет догнать японцев, пока те будут топить опрометчиво оторвавшиеся от эскорта северные транспорты…

– Торпеда!! – раздался неожиданный крик сигнальщика.

«Логично, – подумал Дева, наблюдая за пенной дорожкой выпущенной с „Лены“ торпеды. – По данным разведки, на ней установлены британские торпедные аппараты, снятые с „Ниссина“ и „Кассаги“. Русские пытаются использовать свой последний шанс нас отогнать».

– На всякий случай примите три румба влево, – отдал Дева приказ командиру «Кассаги» капитану Идэ.

– Взрыв на «Читосе»!!! – раздался голос того же сигнальщика, еще до того как крейсер лег на новый курс.

Переведя взгляд на идущий в кильватере крейсер, Дева не мог поверить своим глазам. Казалось, что выдуманный японскими рыбаками легендарный Годзилла, разбуженный звуками орудийной стрельбы, всплыл на поверхность и откусил половину борта первому попавшемуся ему кораблю, которым, на свою беду, оказался именно «Читосе». Дева не мог понять, что именно могло случиться на следующем за ним крейсере, картина, которую он видел, не имела объяснения. Если бы «Читосе» попал под обстрел двенадцатидюймовых орудий русских броненосцев, то все было бы понятно, но… Ни на «Мономахе», ни тем более на «Лене» не было установлено орудий, способных пробить четырехдюймовый скос бронепалубы и вызвать взрыв котлов или погребов боезапаса, но… Как будто опровергая это опрометчивое утверждение, окутанный клубами дыма и пара, «Читосе», почти не снижая скорости, стремительно лег на правый борт и уже не выпрямился… Из четырех сотен членов экипажа вечером японским миноносцам удалось спасти двух сигнальщиков, со слов которых и была составлена картина гибели корабля. После переноса «Мономахом» огня с головного японца на «Читосе» во второй в строю крейсер попало всего три-четыре снаряда. Почему один из них разорвался практически на торпедном аппарате левого борта, почему сдетонировала боеголовка торпеды и почему от взрыва вырвало почти половину борта, почему статический крен от мгновенно затопленных трех отсеков наложился на динамический, почему корабль не смог выпрямиться… Просто цепь взаимно не связанных случайностей, судьба продолжала кидать кубик, и этому конкретному кораблю не выпало «жизнь».

На «Мономахе» на несколько секунд прекратилась стрельба, ошарашенные картиной мгновенной гибели корабля, пусть и чужого, канониры оторопело смотрели на дело рук своих.

– Что это с ним, неужто это мы его так? – робко спросил командира плутонга мичмана Георгия Метакса наводчик одного из орудий.

– Я не знаю, что именно там у японцев приключилось, но черт подери – мне это нравится! – Сам слегка ошеломленный таким результатом обстрела противника, мичман тем не менее пришел в себя быстрее матросов. – А ну как, ребята, переносим огонь на головной! А не слабо ли нам, братцы, повторить и утопить два крейсера подряд?!