Текст книги "Зарубежная фантастическая проза прошлых веков (сборник)"
Автор книги: Гилберт Кийт Честертон
Соавторы: Томас Мор,Ирина Семибратова,Сирано Де Бержерак,Томмазо Кампанелла,Этьен Кабе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 43 страниц)
Побеседовав с антикваром и парикмахером, Адам несколько усомнился в своих дипломатических способностях и знании человеческой души. Несмотря на величайшее внимание, проявленное им к психологическим и бытовым особенностям каждого лавочника в отдельности, он встретил у обоих довольно суровый прием. Ему только оставалось теряться в догадках относительно причин его и спрашивать себя, не руководствовались ли лавочники бессознательной неприязнью к человеку с улицы, пытавшемуся приподнять завесу над масонскими тайнами их ремесла.
Начало беседы с владельцем антикварной лавки посулило ему успех. Антиквар с места в карьер пленил его одной фразой. Он угрюмо сидел на пороге своей лавки – морщинистый старик с остроконечной седой бородкой и с видом опустившегося барина.
– Как идут ваши дела, о странный страж былого? – любезно спросил его Вэйн.
– Не слишком бойко, сэр, – ответил старик покорным тоном, столь обычным для людей его порядка. – Ужасно тихо.
Глаза Вэйна внезапно вспыхнули.
– Великие слова! – воскликнул он. – Они достойны человека, торгующего историей человечества! «Ужасно тихо». В этих двух словах – весь дух нашего поколения. Именно так я ощущал его еще в пеленках. Порой я спрашиваю себя, чувствует ли еще кто-нибудь, кроме меня, весь гнетущий ужас этой тишины? Я вижу чистейшие, вылизанные улицы, я вижу беззаботных, себялюбивых людей в черном, гуляющих по ним. И так день за днем, день за днем, без перебоев, без событий! Но для меня эта жизнь – сон, и я хочу проснуться – застонать и проснуться. Для меня тишина нашей жизни не что иное, как ужасная тишина туго натянутой струны. В любой момент может она лопнуть с оглушительным грохотом. Вы сидите среди обломков великих войн, вы как бы сидите на поле брани – вы должны знать, что война не так страшна, как этот гнусный мир. Вы знаете, что праздные гуляки, носившие эти мечи во времена Франсуа и Елизаветы, жестокие дворяне и бароны, крушившие этими булавами черепа на полях Пикардии и Нортумберленда, были, быть может, ужасно шумны, но уже, во всяком случае, не были похожи на нас – ужасно тихих!
Был ли то смутный трепет сознания, взбудораженного великими именами и датами, которые называл Вэйн, или же просто врожденная подавленность, но на лицо «стража былого» легла тень какой-то тревоги.
– Но я не думаю, – продолжал Вэйн, – чтобы эта ужасная тишина современности длилась еще долго; хотя в ближайшем будущем она должна, по моим расчетам, еще усилиться. Современный либерализм – какой это фарс! Свобода слова в условиях современной цивилизации фактически означает, что мы должны говорить только о несущественном. Мы не смеем говорить о религии, потому что это не либерально; мы не смеем говорить о хлебе и сыре, потому что это торгашество, мы не смеем говорить о смерти, потому что это действует угнетающе; мы не смеем говорить о рождении, потому что это неделикатно. Это не может длиться долго! Что-то должно взорваться, что-то должно нарушить это странное безразличие, этот странный, сонный эгоизм, это странное одиночество скученных миллионов. Оковы должны быть сорваны! Отчего бы не нам с вами сорвать их? Неужели же вы только и умеете, что стеречь реликвии?
Лицо антиквара прояснилось; странное выражение появилось на нем – выражение, которое дало бы недругам Красного Льва повод думать, что из всего сказанного Вэйном старик понял только последнюю фразу.
– Я слишком стар, чтобы менять профессию, – сказал он, – и к тому же я не представляю себе, чем бы я еще мог заняться.
– Отчего бы, – вкрадчиво сказал Вэйн, чувствуя, что решительный момент наступил, – отчего бы вам не быть полковником?
Тут, по всей вероятности, в разговоре и наступил роковой перелом. Сперва антиквар, казалось, был склонен рассматривать предложение Вэйна как нечто, лежащее за пределами немедленного и всестороннего обсуждения. Продолжительная лекция о неизбежности освободительной войны в связи с покупкой сомнительного средневекового меча по непомерно вздутой цене несколько разрядила атмосферу. Тем не менее Вэйн покинул лавку древностей, явно зараженный меланхолией ее владельца.
Посещение парикмахерской только усилило эту меланхолию.
– Прикажете побрить, сэр? – осведомился цирюльник из глубины своего ателье.
– Война! – ответил Вэйн, стоя на пороге.
– Виноват? – отозвался цирюльник.
– Война! – сердечно повторил Вэйн. – Война за все связанное с эстетикой и искусством! Война за красоту! Война за общество! Война за мир! Вам представляется редкий случай смыть с себя позор, уничтожить ходячее мнение о трусости славных художников, полирующих и украшающих лицо нашей жизни. Отчего бы парикмахерам не быть героями? Отчего бы…
– Пошли вон! – гневно крикнул парикмахер. – Знаем мы вашего брата! Пошли вон!
И он двинулся на Вэйна с безграничной яростью кроткого человека, выведенного из себя.
Адам Вэйн на мгновение положил руку на эфес меча, но тотчас же снова уронил ее.
– Ноттинг-Хиллу не нужны трусы, – сказал он и мрачно побрел к игрушечной лавке.
Эта была одна из тех' своеобразных крошечных лавок, которые так часто встречаются в лондонских переулках и называются игрушечными только потому, что игрушек в них несколько больше, чем других товаров. Множество разнообразнейших вещей лежит на их полках – табак, школьные тетради, сладости, книжки для чтения, зажимы для бумаги, перочинные ножики, шнурки для сапог и дешевые фейерверки. Продаются в них также и газеты, бурой гирляндой развешанные над входом и окнами.
– Боюсь, что я разговаривал с этими лавочниками не так, как следует, – пробормотал Вэйн, входя в лавку. – То ли я недостаточно выявил смысл и значение их профессий, то ли в них скрыта тайна, недоступная ни одному поэту, так или иначе…
Он подошел к прилавку с весьма угнетенным видом, но тотчас же взял себя в руки и бодро заговорил с владельцем магазина – невысоким человеком с преждевременной сединой в волосах и взглядом взрослого младенца.
– Сэр, – сказал он, – я хожу по этой улице из дома в дом и пытаюсь разъяснить здешним жителям опасность, угрожающую нашему городу. И нигде еще мой долг не казался мне таким тяжелым, как у вас. Ибо владелец игрушечной лавки постоянно соприкасается с тем немногим, что осталось нам от рая, существовавшего в блаженные времена, не ведавшие войны. Вы сидите здесь и размышляете о дивном исчезнувшем времени, когда каждая лестница вела в небо и каждая тропинка сада в никуда. Как это неумно с моей стороны – думаете вы про себя – прийти бить тревогу в старинный детский рай. Но обождите минутку, не торопитесь осуждать меня. Ведь даже и этот рай содержит в себе зачатки той опасности, о которой я говорю. Не в раю ли, созданном для безгрешной жизни, произрастало древо зла? Обратимся к вашим же товарам, радующим детские взоры. Вы продаете кубики; тем самым вы свидетельствуете о том, что созидательные инстинкты гораздо старше инстинктов разрушительных. Вы продаете куклы; тем самым вы становитесь жрецом божественных идолов. Вы продаете игрушечные Ноевы ковчеги; тем самым вы напоминаете людям о том дне, когда было спасено все сущее – о дне незабываемом и великом. Но разве только этими символами доисторической уравновешенности, только этими эмблемами младенчески рассудительной земли торгуете вы, сэр? Не торгуете ли вы гораздо более страшными вещами? Что такое эти коробки, которые я вижу вон там за стеклом, коробки, полные, по-видимому, оловянных солдатиков? Не свидетели ли они той грозной и прекрасной жажды смерти, которая заставила род человеческий уйти из рая? Не презирайте оловянных солдатиков, м-р Тэрнбулл!
– Я и не презираю их, – коротко, но с большим пафосом сказал м-р Тэрнбулл.
– Рад слышать, – ответил Вэйн, – Признаюсь, я боялся, что невинный характер вашего ремесла повредит моим военным планам. Сумеет ли, думал я, этот человек, привыкший только к деревянным мечам, несущим радость, примениться к мечам стальным, несущим муку.
И вот я спокоен, хотя бы наполовину. Ваши слова дают мне уверенность в том, что я достиг по крайней мере ворот, ведущих в вашу сказочную страну, ворот, которыми проходят солдаты. Ибо я не стану отрицать – я не смею отрицать, сэр, – что именно о солдатах пришел я поговорить с вами. Да поможет вам ваше кроткое ремесло быть милосердным к мирским тревогам! Да внесет ваш жизненный опыт успокоение в нашу кровавую юдоль! Ибо в Ноттинг-Хилле война.
Маленький человек неожиданно вскочил на ноги и, словно двумя веерами, хлопнул по прилавку пухлыми ладонями.
– Война? – воскликнул он. – Не может быть! Неужели это правда, сэр? О радость! О счастье!
Вэйн чуть не упал от неожиданности.
– Я несказанно рад, – пробормотал он, – я и понятия не имел…
Он отскочил в сторону как раз вовремя, ибо м-р Тэрн-булл одним прыжком перемахнул через прилавок и вылетел на улицу.
– Взгляните-ка, сэр! – крикнул он, – Нет, вы только взгляните!
Он вернулся, размахивая двумя газетами, которые еще минуту тому назад висели над входом в лавку.
– Взгляните-ка! – повторил он и бросил их на прилавок.
Вэйн наклонился и прочел заголовок одной из них:
……
В другой значилось:
……
Вэйн еще раз прочел эти строки, явно смущенный чем-то, потом посмотрел на даты. Обеим газетам было по пятнадцать лет.
– Чего ради бережете вы это старье? – спросил он, совершенно забыв о своем нелепом мистическом такте. – Чего ради вывешиваете вы их на улицу?
– Потому что они напоминают мне о последней войне, – просто ответил лавочник. – А вы как раз помянули о войне. Это мое больное место.
Вэйн поднял свои большие голубые глаза, в которых сияло детское изумление.
– Идемте, – коротко сказал Тэрнбулл и повел его в комнату, примыкавшую к лавке.
В центре этой комнаты стоял огромный письменный стол… Он был уставлен бесконечными рядами жестяных и оловянных солдатиков. Сперва Вэйну показалось, что они принесены сюда за недостатком места в лавке и расставлены как попало; но потом он заметил, что в их расстановке есть система, отнюдь не случайная и не имеющая ничего общего с коммерческим расчетом.
– Вам, без сомнения, известно, – сказал Тэрнбулл, глядя на Вэйна своими большими глазами, – вам, без сомнения, известно расположение американских и никарагуанских войск в последнем сражении. – И он махнул рукой в сторону стола.
– Боюсь, что нет, – ответил Вэйн. – Я…
– А! Вы, вероятно, были в то время заняты восстанием дервишей? Вы найдете его в том углу. – И он указал на пол, уставленный теми же детскими солдатиками.
– Вы, как видно, очень интересуетесь военными делами, – сказал Вэйн.
– Это единственное, чем я интересуюсь, – просто ответил лавочник.
Какое-то странное, подавленное возбуждение заставило Вэйна содрогнуться.
– В таком случае, – сказал он, – я доверю вам великую тайну. Разбирая вопрос о защите Ноттинг-Хилла…
– Защита Ноттинг-Хилла? Пожалуйте, сэр, – сказал Тэрнбулл чрезвычайно взволнованным голосом. – Вот сюда, сэр, – и он повел Вэйна в другую комнату, посередине которой стоял стол, покрытый прихотливым узором из детских кубиков. Оправившись от первого изумления, Вэйн увидел, что узор этот не что иное, как идеально Точный план Ноттинг-Хилла.
– Сэр, – торжественно сказал Тэрнбулл, – волею судьбы вы раскрыли тайну всей моей жизни. В раннем детстве я был свидетелем последних войн. Я помню день, когда была разбита армия Никарагуа и стерты с лица земли дервиши. И война стала моим пунктом помешательства, сэр, как у других пунктом помешательства бывает астрономия или набивка чучел. Я никому не желал ни малейшего зла, нет, я был заинтересован в войне как в науке, как в игре. И меня лишили ее. Великие державы, проглотив все малые нации, подписали это проклятое соглашение о вечном мире. Что мне было делать? Мне только и оставалось, что забраться в свою нору и читать полуистлевшие газеты, повествующие о былых сражениях, и воссоздавать эти сражения при помощи оловянных солдатиков. А потом я выдумал себе новую забаву и выработал план защиты нашего квартала на случай войны. По-видимому, моя игра интересует вас тоже?
– Вы ждали войны, м-р Тэрнбулл? – торжественно воскликнул Вэйн. – Вы дождались ее! Я благодарю бога за то, что он позволил мне принести хотя бы одному человеческому существу ту весть, которая, по существу, должна была бы быть для сыновей Адама единственной благой вестью. Вы недаром прожили вашу жизнь! Ваш труд не был игрой! Только теперь, когда седина засеребрилась в ваших волосах, настала для вас пора юности, Тэрнбулл! Боги не лишили вас ее навеки, – они только отсрочили ее. Давайте сядем – вы объясните мне подробно ваш план защиты Ноттинг-Хилла. Ибо вы и я – мы вместе будем защищать Ноттинг-Хилл.
М-р Тэрнбулл две-три секунды недоверчиво смотрел на Адама, потом опустился на стул рядом с ним. С этого стула он встал только через семь часов, когда первые лучи солнца осветили спящий город…
Штаб-квартира правителя Адама Вэйна и его верховного главнокомандующего помещалась в небольшой, убогой сливочной на углу Пэмп-стрит. Они устроились в ней рано утром, когда над сонным Лондоном только начала брезжить белесая заря.
В характере Вэйна было много женского; он принадлежал к тому разряду людей, которые в момент возбуждения забывают о еде. За последние шестнадцать часов он ничего не ел и только время от времени залпом выпивал стакан молока, тотчас же отставляя его в сторону и снова принимаясь писать и чертить, писать и чертить с непостижимой быстротой. Тэрнбулл обладал более мужским характером – чувство ответственности только возбуждало в нем аппетит. Не отрываясь от папок и чертежей, он то и дело прикладывался к стопке сандвичей, лежавших подле него на куске бумаги, и к кружке эля, принесенной из ближайшего трактира, который уже был открыт, несмотря на ранний час. Оба молчали. Ни один звук не нарушал напряженной тишины – только карандаш Адама скрипел по бумаге да какая-то заблудшая кошка урчала под стойкой. Наконец Вэйн нарушил молчание:
– Семнадцать фунтов восемь шиллингов девять пенсов, – произнес он.
Тэрнбулл кивнул головой и приложился к кружке.
– Не считая тех шести фунтов, что вы взяли вчера, – прибавил Вэйн, – Куда вы их дели?
– А! Это страшно забавно! – ответил Тэрнбулл, прожевывая сандвич. – Я истратил их на благотворительность.
Вэйн удивленно посмотрел на него своими странными, невинными глазами.
– Я роздал эти пять фунтов не менее чем сорока уличным мальчишкам, – продолжал Тэрнбулл, – чтобы они покатались в кебах.
– С ума вы сошли, что ли? – воскликнул правитель.
– Не совсем, – ответил Тэрнбулл. – Эти прогулки в кебах поднимут настроение нашего юношества, дорогой мой друг, расширят его кругозор, укрепят его нервную систему, познакомят его с многочисленными памятниками старины нашего великого города. Воспитание, Вэйн, воспитание! Не указывали ли глубокомысленнейшие наши мыслители на бесцельность политических реформ до тех пор, пока не будет создан новый тип человека и гражданина? Через двадцать лет, когда эти мальчишки подрастут…
– Сумасшедший! – сказал Вэйн, кладя карандаш. – Плакали мои денежки!
– Вы ошибаетесь, – ответил Тэрнбулл, – Вы, серьезные люди, никогда не поймете, что любая работа идет куда успешней при наличии хорошего обеда и изрядной порции бессмыслицы. Словом, я сделал следующее: вчера вечером я роздал сорок полукрон сорока мальчишкам и приказал им собрать кебы со всего Лондона и доставить их сюда. Через полчаса будет объявлена война. К этому времени в Пэмп-стрит начнут съезжаться кебы; вы вызовете гвардию, лошади будут реквизированы для укомплектования кавалерии, из кебов устроены баррикады, а кучерам будет предложено либо вступить в наши ряды, либо очутиться в наших тюрьмах и бастионах. Мальчишки могут быть использованы в качестве разведчиков. Самое существенное то, что на нашей стороне сразу же окажется неведомое всем прочим армиям мира преимущество– лошади. Ну, ладно, пойду помуштрую солдат. – Он осушил кружку и вышел из сливочной, даже не повернувшись в сторону окончательно сбитого с толку правителя.
Через несколько минут правитель рассмеялся. Он смеялся всего лишь один-два раза за всю свою жизнь, да и то как-то странно, как-то неумело, словно смех был для него искусством, которым он еще не вполне овладела Комбинация из сорока полукрон и сорока мальчишек показалась ему почему-то смешной. Он совершенно не уяснял себе всей чудовищной нелепости затеянной им войны. Он радовался ей как некоему крестовому походу, т. е. больше, чем полагается радоваться удачной шутке. Тэрнбулл же радовался ей отчасти как шутке, но еще больше как протесту против всего, что было ему ненавистно, – протесту против современности, однообразия и цивилизации. Взорвать сложнейший механизм современной жизни и использовать обломки его в качестве орудий войны; превратить омнибусы в баррикады и дымовые трубы в наблюдательные пункты казалось ему игрой, стоящей любого риска и любых лишений. В нем пылала рассудочная, глубоко продуманная любовь – та любовь, которая будет вечной угрозой всемирному миру, – любовь к жизни короткой, но веселой.
Глава III. Опыт м-ра БэкаНа имя короля поступила пространная красноречивая петиция за подписями Вилсона, Баркера, Бэка, Свиндона и др. В ней выражалось пожелание, чтобы на имеющее состояться в присутствии его величества совещание о судьбах Пэмп-стрит вышеуказанным лицам, отнюдь не намеренным нарушать политический декорум и свято чтущим волю его величества, было тем не менее разрешено явиться в обыкновенной форме одежды, а не в одеяниях, присвоенных градоправителям. В конечном итоге вся компания явилась на совещание в сюртуках, и даже король несколько умерил свою любовь к церемониалу и явился в обыкновенном фраке, украшенном одним-единственным орденом, – на этот раз не Подвязки, а Клуба любителей старых кляч, который он выклянчил как-то у мальчишки-газетчика. Вследствие этого единственным красочным пятном в зале оказался Адам Вэйн, облаченный в широкую красную мантию и опоясанный огромным мечом.
– Мы собрались для того, чтобы решить самую жгучую из всех современных проблем, – сказал Оберон. – Да увенчается наше совещание успехом, – прибавил он и торжественно сел на место.
Бэк слегка передвинул свое кресло и заложил ногу на ногу.
– Одного я не могу понять, ваше величество, – весьма добродушно начал он, – почему нам не уладить всю эту историю в пять минут? Имеется крошечный клочок земли, который, в сущности, не стоит и сотни фунтов, но за который мы готовы дать тысячу. Я знаю, деловые люди так не поступают; нам бы следовало приобрести эту землю по гораздо более низкой цене; вся эта комбинация вообще не имеет для пас никакого смысла, крайне невыгодна и пр. и пр. Все это так, но будь я проклят, если я понимаю, в чем тут затруднение!
– Затруднение это нетрудно определить, – сказал Вэйн. – Вы можете предложить миллион, и все-таки вам будет очень трудно купить Пэмп-стрит.
– Но послушайте, Вэйн, – вмешался Баркер тоном, в котором звучала холодная ярость. – Вы не имеете права так ставить вопрос. Вы можете назначить любую цену, но так разговаривать вы не смеете. Вы отказываетесь от блестящего дела – что оно блестящее, вы прекрасно знаете, всякий здравомыслящий человек знает это, – отказываетесь просто из духа противоречия, отказываетесь нам назло, не/иначе как нам назло! Это преступление против общества! Королевское Правительство будет абсолютно право, если оно силой принудит вас уступить.
Он уперся своими тонкими пальцами в стол и выжидательно уставился на Вэйна. Но тот не шелохнулся.
– Силой принудит вас уступить, – повторил Баркер.
– Оно должно принудить вас, – буркнул Бэк, резко поворачивая свое кресло. – Мы сделали все, что могли.
Вэйн медленно поднял свои большие глаза.
– Вы, кажется, сказали, лорд Бэк, что английский король_должен_сделать что-то?
Бэк побагровел.
– _Должен был бы,_хотел я сказать, – огрызнулся он. – Повторяю, мы проявили максимум благородства. Кто осмелится сказать, что это не так? Я не хочу быть невежливым, м-р Вэйн. И я надеюсь, что я не буду невежливым, если скажу, что вас бы следовало запрятать в тюрьму. Это преступление – останавливать общественные работы из-за какого-то каприза! Вы имеете столько же права делать это, сколько сжечь в саду перед вашим домом десять тысяч головок лука или пустить ваших детей бегать нагишом по городу. В свое время существовало право принудительного отчуждения. Король может принудить вас, и я надеюсь, что он это и сделает.
– А пока что, – спокойно ответил Вэйн, – правительство нашей великой родины на моей стороне, а не на вашей. Кто осмелится утверждать, что это не так?
– То есть как это? – крикнул Баркер, лихорадочно стискивая руки. – Каким образом правительство оказалось на вашей стороне?
Одним коротким движением Вэйн разостлал на столе огромный пергамент. На полях этого диковинного документа акварельными красками были изображены какие-то странные люди в коронах и гирляндах.
– Хартия городов… – начал он.
Бэк прорычал какое-то проклятие и грубо расхохотался.
– Это шутовство? Не довольно ли…
– Вы пришли сюда, – трубным голосом крикнул Вэйн, вскакивая на ноги и выпрямляясь во весь свой гигантский рост, – вы пришли сюда оскорблять вашего короля в его же присутствии?
Бэк тоже вскочил, глаза его сверкали.
– Меня не так-то легко поддеть… – начал он и замолк.
– Мой лорд Бэк, – мягким, но невыразимо важным тоном заговорил король, – я принужден напомнить вам о присутствии вашего короля. Не часто приходится ему защищаться от собственных подданных.
Баркер яростным движением повернулся к Оберону.
– Ради бога, не поощряйте этого безумца, – взмолился он. – Приберегите ваши шутки для другого раза. Заклинаю вас.
– Лорд-правитель Южного Кенсингтона, – важно сказал король Оберон. – Яне склонен следовать вашим указаниям, преподанным мне с необычной для придворных традиций стремительностью. Тем менее может убедить меня ваша неумеренная жестикуляция. Я говорю: лорду-правителю Северного Кенсингтона, к которому я обращаю эти мои слова, не следовало бы в присутствии монарха отзываться столь непочтительно о монарших мероприятиях. Вы несогласны со мной?
Баркер беспокойно заерзал в своем кресле, Бэк пробормотал какое-то проклятие.
– Лорд-правитель Ноттинг-Хилла, продолжайте, – мягко сказал король.
Вэйн поднял на короля свои голубые глаза, и все присутствующие, к вящему своему изумлению, заметили, что в них сияло не торжество, а какая-то тихая детская грусть.
– Я в отчаянии, ваше величество, – сказал он. – Боюсь, что я достоин еще большего порицания, чем лорд-правитель Северного Кенсингтона. Мы спорили слишком запальчиво, и оба вскочили на ноги. К великому моему стыду, я сделал это первый. Правитель Северного Кенсингтона тем самым не так уж виноват. Ваше величество, я молю вас обрушить весь ваш праведный гнев на меня одного. Если лорд Бэк в чем и виноват, так только в том, что он не побоялся в пылу спора отозваться непочтительно о вашем величестве. В остальном же его поведение было безукоризненно.
Лицо Бэка расплылось в довольную улыбку, ибо он был деловым человеком, а все деловые люди чрезвычайно простодушны; это свойство роднит их с фанатиками. Король же по каким-то неведомым причинам впервые в жизни, быть может, имел весьма пристыженный вид.
– Благородное выступление ноттинг-хиллского правителя убеждает меня в том, что мы, по крайней мере, нашли почву для дружественных переговоров, – весьма дружелюбно начал Бэк. – Итак, м-р Вэйн, мы предложили вам пятьсот фунтов за недвижимость, которая, по вашим же словам, не стоит и сотни. Ладно, я человек богатый и не хочу, чтобы меня упрекали в недостатке благородства. Сойдемся на полутора тысячах и покончим с этим делом. Вашу руку! – И он встал, сияя и захлебываясь от смеха.
– Полторы тысячи! – прошептал м-р Вилсон из Бейзуотера. – Можем ли мы поднять полторы тысячи?
– Я отвечаю, – весело сказал Бэк. – М-р Вэйн – джентльмен; он заступился за меня. Итак, переговоры закончены, я полагаю?
Вэйн поклонился:
– Вы правы, переговоры закончены. К сожалению, я не могу продать вам эту землю.
– Что такое? – крикнул м-р Баркер, поднимаясь.
– М-р Бэк говорил вполне корректно, – вставил король.
– Да, да! – крикнул Бэк, в свою очередь вскакивая на ноги. – Я сказал…
Вслед за ним вскочили и прочие присутствующие. В возникшей суматохе один Вэйн сохранил полное спокойствие.
– Могу ли я удалиться, ваше величество? – спросил он. – Я сказал мое последнее слово.
– Можете идти, – сказал Оберон, улыбаясь, но не поднимая глаз. И среди мертвой тишины правитель Ноттинг-Хилла вышел из зала.
– Ну? – сказал Вилсон, поворачиваясь к Баркеру. – Ну?
Баркер безнадежно покачал головой.
– Этому человеку место в сумасшедшем доме, – сказал он. – Одно, во всяком случае, ясно – нам незачем больше церемониться с ним. Будем относиться к нему как к помешанному.
– Вот именно, – сказал Бэк, с мрачной решимостью поворачиваясь к Баркеру. – Вы совершенно правы, Баркер. Он довольно славный парень, но он безусловно помешанный. Пойдите к любому жителю любого города, пойдите к любому доктору и скажите им, что на такой-то улице живет человек, который отказывается взять полторы тысячи фунтов за вещь, не стоящую и четырехсот, и ссылается при этом на какую-то священную гору й нерукотворную святость Ноттинг-Хилла. Посмотрим, что они вам на это скажут! Всякий здравомыслящий человек будет на нашей стороне – разве это не говорит в нашу пользу? Впрочем, о чем тут толковать? Я вам скажу, Баркер, что мы должны сделать. Мы должны просто-напросто послать рабочих в Пэмп-стрит – пусть начинают рыть. А если приятель Вэйн промолвит хоть одно слово, мы немедленно арестуем его как помешанного. Вот и все!
Глаза Баркера загорелись.
– Бэк, я всегда считал вас – не обижайтесь на меня – крепким парнем. Я согласен с вами.
– И я тоже, – сказал Вилсон.
Бэк снова поднялся.
– Ваше величество! – сказал он, купаясь в лучах популярности, – Я молю ваше величество отнестись к нашему решению благосклонно. Увещевания вашего величества, равно как и наши разговоры, не возымели должного действия на этого чудака. Быть может, он прав. Быть может, он бог. Быть может, он дьявол. Но мы – с нашей практической точки зрения – скорей всего склонны думать, что он помешанный. И до тех пор, пока у него будут развязаны руки, все человеческие дела будут идти прахом. Мы решили покончить с ним и немедленно же приступить к работам в Ноттинг-Хилле.
Король откинулся на спинку кресла.
– Хартия городов… – начал он размеренным голосом.
Но Бэк, окончательно овладевший собой, был на страже и не дал поймать себя на непочтительности.
– Ваше величество, – с низким поклоном сказал он, – я не позволю себе возразить ни одного слова против мероприятий вашего величества. Вы гораздо образованней меня и, несомненно, имели веские основания принять те или иные меры. Но позвольте же мне воззвать к вашему общечеловеческому здравому смыслу и попросить у вас искреннего ответа на один мой вопрос. Когда вы создавали Хартию городов, учитывали ли вы возможность возникновения этого Адама Вэйна? Ожидали ли вы, что эта самая Хартия, чем бы она ни была – опытом ли, эскизом ли декорации или шуткой, – в один прекрасный день разрушит обыкновенный крупный деловой план, воспрепятствует прокладке улицы, затруднит движение кэбов, омнибусов и трамваев, дезорганизует половину города и вызовет призрак гражданской войны? Подумали ли вы об этом?
Баркер и Вилсон посмотрели на него с великим удивлением; с не меньшим удивлением посмотрел на него король.
– Правитель Бэк, – сказал он, – вы обладаете незаурядными ораторскими способностями. Я отвечу вам правду, потому что я художник, а художнику свойственны высокие порывы. Вы правы. Создавая мою схему, я не учитывал возможность появления Адама Вэйна. Увы! У меня не хватило творческой прозорливости.
– Благодарю вас, ваше величество, – вежливо, но кратко ответил Бэк. – Слова вашего величества всегда ясны и определенны; а посему я позволю себе сделать из них вывод. Поскольку вы, создавая вашу схему, не включили в нее м-ра Вэйна, постольку она сможет существовать и без него. Отчего бы нам не упразднить эту комическую Пэмп-стрит, существование которой идет вразрез с нашими планами и, по собственному вашему признанию, не входит в планы вашего величества?
– Берите ее! – восторженно и ни к кому в частности не обращаясь, воскликнул король; можно было подумать, что он следит за состязанием в крикет.
– Любой доктор засадил бы этого человека за решетку, – продолжал Бэк. – Но мы готовы уладить конфликт мирным путем. Ничьи интересы – ни даже, по всей вероятности, его собственные – не пострадают от задуманного нами дела. Не пострадают наши интересы, потому что мы уже десять лет бьемся над прокладкой этой улицы. Не пострадают интересы Ноттинг-Хилла, потому что все его передовые граждане хотят этой прокладки. Не пострадают интересы вашего величества, потому что вы сами со свойственным вам прямодушием признались, что появление этого маньяка отнюдь не входило в ваши расчеты. Не пострадают, повторяю, и его собственные интересы, потому что он, в общем, человек порядочный и весьма одаренный, и два хороших доктора, по всей вероятности, помогут ему больше, чем все вольные города и священные горы вселенной. На основании вышесказанного я полагаю (если мне позволено будет употребить столь смелое выражение), что ваше величество не захочет препятствовать нашим начинаниям.
И м-р Бэк сел на место среди сдержанных, но тем не менее восторженных рукоплесканий своих единоплеменников.
– М-р Бэк, – сказал король, – разрешите мне не излагать вам целого ряда гениальных, дивно-прекрасных мыслей, осенивших меня, мыслей, в которых вы классифицируетесь как дурак. Но ведь мы не учли еще одной возможности. Допустим, вы пошлете ваших рабочих в Пэмп-стрит, а м-р Вэйн возьмет и выкинет коленце, на которое я считаю его – увы! – вполне способным, иными словами, возьмет и выбьет вашим рабочим зубы.
– Я уже думал об этом, ваше величество, – поспешно возразил м-р Бэк, – Нам ничего не стоит оградить себя от подобных случайностей. Мы пошлем туда солдат – человек, скажем, сто – сотню алебардщиков Северного Кенсингтона (он мрачно усмехнулся), к которым ваше величество так неравнодушны. А то и полтораста. Во всей Пэмп-стрит наберется, пожалуй, не больше сотни обитателей.
– А вдруг они поднатужатся и все-таки поколотят вас, – задумчиво сказал король.
– В таком случае две сотни, – весело ответил Бэк.
– Может случиться, что один ноттингхиллец будет стоить двух северокенсингтонцев, – тревожно сказал король.
– Возможно, – холодно ответил Бэк, – тогда отправим двести пятьдесят человек.
