Текст книги "Лимпопо, или Дневник барышни-страусихи"

Автор книги: Геза Сёч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

4. Бассейн с золотыми рыбками

Вчера небольшой бассейн, что перед конторским зданием, заполнили водой, и сегодня в нем уже весело плавали симпатичные золотые рыбки, в том числе один выдающийся, килограмма на два, экземпляр. Эта рыба сияла, слепила своим влажным блеском, словно подводная зорька, притягивая к себе мой восхищенный взгляд.

Я подкралась поближе к бассейну и, когда эта самая золотая рыбка уже в шестой раз проплывала у меня под носом, окликнула ее. Она посмотрела на меня такими глазами, словно ее изумило мое присутствие, хотя взгляды наши пересекались уже и до этого. По радио играли последний хит трио «Лос Мачукамбос». Я представилась золотой рыбке.

– А тебя как зовут? – спросила я, видя, что сама она представляться не собирается.

Она посмотрела на меня отнекивающимся взглядом.

– Я не знаю… по-моему, Белла, – сказала она нерешительно. – А может быть, Бланка.

– Я вижу, вам здесь у нас нравится, – попробовала я поддержать разговор.

– Ты так думаешь? – спросила она с искренней озадаченностью. Я стала подозревать, что рыбка меня разыгрывает.

– По-моему, это очевидно, – успокоила я ее.

– Я этому очень рада, – сказала она. Сделала еще два круга, порезвилась с подругами и опять подплыла к тому месту, где я свесила голову над водой.

– Белла, – снова окликнула я ее. – Послушай, Белла…

Она посмотрела так, словно увидела привидение.

– Мы разве знакомы?

– Ну ладно тебе дурачиться, разве не я тебе только что представлялась?

– В самом деле? И как же тебя зовут?

Я представилась еще раз.

– Очень рада. Бесконечно рада знакомству. Ты и вообразить себе не можешь, как я рада, что мы познакомились. А ты случайно не помнишь, как зовут меня?

Я отпрянула от воды и побрела восвояси. У меня за спиной еще какое-то время слышался голос золотой рыбки, восторгавшейся знакомством со мной.

6. Лесные знаки. Аисты

В лесу я столкнулась с философом, который влажно сверкающей краской наносил на деревья и камни разноцветные знаки. Дело в том, что наш лес изобилует совершенно круглыми – так называемыми шаровидными – доисторическими валунами, которые пробуждают в людях любопытство и жадность. И нередко случается, что горожане, особенно из недавних переселенцев, по ночам отправляются в лес и пытаются раздробить киркой поросшие мхом каменья с целью узнать, нет ли в их сердце???вине каких-нибудь драгоценностей и что вообще там внутри. Философа по так называемым политическим мотивам недавно лишили кафедры.

– Что ты делаешь? – спросила я человека, рисующего на стволах знаки.

– Размечаю лес.

– Как тебя звать?

Он вынул из ведерка с краской кисть и усталым движением вытер ее о лоб.

– Меня зовут Заадор.

– А зачем эти знаки?

– Чтобы люди знали, какие тропинки заводят в лес и какие выводят.

– Но ведь в мире и так предостаточно разных знаков.

– Это верно, потому что на свете слишком много безумцев, которые поналяпали всяких знаков куда ни попадя.

– Но раз так, какой смысл этим заниматься?

Его голубые глаза засияли – даже ярче, чем тот мазок, что остался у него на лбу от кисти.

– Это станет известно и обретет ощутимый смысл, когда никого из тех, кто эти знаки видел, уже не будет на этом свете.

Возможно, вчера мы на шаг приблизились к этому мгновенью, потому что на спиртзаводе нашли мертвой барышню-машинистку. Что с ней случилось, никто не знает, но в теле ее не осталось ни капли крови.

После долгих сборов и бесконечных приготовлений сегодня аисты решили двинуться в путь.

– Мы вернемся, – ободряюще кричали они нам.

– Но зачем тогда улетаете? – спросила я. – И куда?

– В Африку. Там будет тепло, даже когда здесь наступят морозы.

– В таком случае почему бы вам не остаться там?

– Потому что хотим с вами снова увидеться.

– Так может, нам лучше встретиться в Африке?

– Почему бы и нет! – отвечали они.

Когда высоко в поднебесье над нами пролетала стая диких гусей, на ферме в гусиных птичниках поднялся страшный переполох. Хотя у гусей-невольников крылья были подрезаны, они хлопали ими так неистово, что шум доносился до самых отдаленных уголков фермы, а наши сердца, как выразился один мой друг, охватила какая-то непонятная меланхолия.

Прохладными звездными ночами индейцы гуськом, на цыпочках, пробираются по отрогам Альп. Неслышно скользят они по заросшим травою склонам, держа своих лошадей в поводу. Развевается на ветру и покачивается воткнутая в стволы их ружей ковыль-трава.

Аисты еще не встали на крыло, еще щелкали клювами, чистили перья, готовились к перелету, иногда то один, то другой, подстегивая товарищей, делал несколько пробных кругов, когда вдруг откуда-то появился всклокоченный мужичок в двубортном пальто из драпа и закричал им:

– …умолкли вы? готовитесь к отлету?

а потом добавил:

– Там непонятен будет ваш язык…

Он еще много чего говорил им своим возбужденным скрипучим укоризненным голосом – например, повторял много раз: пойте, пойте же, дети мои! – пока, наконец, не убрался.

7. Странная фура. Мальчики

По окрестностям разъезжает какой-то крестьянин, который, сидя на козлах, похоже, даже не смотрит, куда везут его лошади. Крытая фура, я думаю, раньше принадлежала странствующему цирку, потому что на тенте разными красками была намалевана поразительная картина. Множество воинов скачут куда-то верхом, а над ними виден вроде бы хвост летящей по небу кометы.

Отчего он такой безучастный, этот крестьянин, никто не знает, точно так же как неизвестно, что у него под брезентом, что и куда он везет: коноплю? оружие? сахарную свеклу? бочки? гробы?

Охранники иногда устраивают аукционы, на которые собираются толпы – заглядывают даже девушки из «Веселой распутицы» и рабочие спиртзавода.

– Вы слышали, Шпилька выходит замуж? – поделилась новостью Пики.

– Да ты что! За кого?

– За какого-то изувера.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

– Замуж – за изувера?

– За кого-то на букву «и». Может, за инженера? Или за инкассатора? Я точно не помню. Изувер или инженер. Что-то вроде того.

Мне опять пришлось представляться Белле – золотой рыбке, которая в очередной раз не узнала меня. После чего долго распиналась, как она рада, а потом вдруг спросила:

– По-твоему, я действительно неврастеничка и синий чулок?

– С чего ты взяла?

– Так обо мне говорят за глаза. Да и в глаза тоже.

– Кто?

– Да все. Остальные. И прежде всего мальчишки. Опять я забыла имя.

Я назвалась.

– Да не твое. Свое!

Бойси сказала мне: «Мальчишки иногда подкрадываются сзади и что-то над нами проделывают – не знаю что, но делают они это здорово».

«Плохо было бы без мальчишек», – сказала Бойси.

10. Граф Мориц Бенёвский. Нестраусиные условия

Однако, что это за тип в самом центре картины, намалеванной на брезенте фуры? Такой худой и такой мрачный, что вся сцена кажется мне зловещей.

Обыкновенный венгерский граф Мориц Бенёвский [4]4
  Мориц Бенёвский (1746–1786) – историческая фигура, венгерский граф, родился в Западной Словакии; военную карьеру начал в 16 лет, выступив на стороне австрийцев во время Семилетней войны; в 1768 г. присоединился к польским повстанцам-конфедератам, после поражения которых оказался в русском плену. В мае 1771 г. Бенёвскому и другим польским ссыльным удалось захватить военный корабль, на котором они отплыли в сторону Курильских островов. Через несколько месяцев Бенёвский высадился на Мадагаскаре, сопровождаемый командой из 21 офицера и 237 моряков. В 1776 г. вожди местных племён избрали Бенёвского королем.


[Закрыть], изведавший лиха в русском плену, кончил тем, что стал королем на Мадагаскаре.

Рассказывающую об этом треволнительную книжку с цветными картинками своим товарищам читал Очкарик. Дело в том, что по вечерам охранники, когда им надоедает все, в том числе даже карты, читают вслух какую-нибудь книгу или газету. Таким образом, графа этого – интересно, что это значит, граф? – я могла бы назвать своим земляком, ведь, как мне рассказывали, одна из ветвей нашего семейного древа – все мои предки по материнской линии – родом с Мадагаскара, острова, на весь свет знаменитого тем, что когда-то на нем обитали исполинские страусы. Скорлупа их яиц была так прочна, что даже сегодня, спустя тысячелетия, на побережье частенько находят громадные яйца, сохранившиеся в целости и сохранности. По отцовской же линии мой род восходит к страусиному племени из долины Лимпопо, и здесь, на Венгерской низменности, две эти линии интересным образом пересеклись во мне. Как замечательно, что это случилось.

Ночь в лесу (Вечер у секеев)

Но это еще не все. Граф, что бы это слово ни означало, оказался в плену – точно так же, как мы. Правда, его, в отличие от нас, в плен взяли русские.

К тому же из-за полученной в одном из сражений раны Бенёвский охромел, то есть ноги после этого у него были не совсем одинаковые. (Одна была, вероятно, короче другой.)

Но ничуть невзирая на это, хромой граф все же умудрился бежать и добраться до Мадагаскара, и даже сделаться там королем.

Почему бы нам, по примеру Бенёвского, не последовать тем же путем до самого Мадагаскара?

Также выяснилось, что путь, который Бенёвский с товарищами проложили к Мадагаскару, сопряжен со всяческими приключениями и проходит через Камчатку (ясен пень, что не через Гонолулу, заметил один из охранников, и над этой дурацкой остротой они долго ржали). Интересно, как она выглядит, эта Камчатка?

А еще интересно, что это за штука такая – граф? Как бы звучало, скажем: граф Янош Страус? Или графиня Страус-Я-Лично?

Все было бы проще, будь у нас глобус или географический атлас. Да еще надо бы раздобыть где-то автобиографию этого славного землепроходца.

Ведь граф этот, с картой или без карты – пока это неизвестно, пытался бежать многократно и, хотя его много раз ловили, добрался-таки до родины моих предков.

Мы устроим побег!

Нужна карта.

Нам бы только добраться до Секейкочарда [5]5
  Небольшое селение и пересадочный узел в центре Трансильвании.


[Закрыть]! Ведь Кочард, как общеизвестно, это же перевалочный пункт, место так называемой пересадки, короче, узловая станция. Стоит нам только туда попасть – и ищи ветра в поле.

Мы устроим отсюда побег!

Долой эти нечеловеческие – или, точнее, нестраусиные, хотя это не звучит, – условия!

Долой рабство! Нас ожидает Африка!

Отчаливаем, аллегро!

Этими словами – аллегро, аллегро! – обычно подбадривает носящихся по выгону страусов Восьмиклинка, щукоглавый охранник, от которого вечно разит самогоном из горечавки. Я понятия не имею, что он хочет этим сказать. А вчера Очкарик еще добавил:

– Аллегро ма нон тропо.

– Что значит «нон тропо»? – спросил Восьмиклинка. На пороге своей караулки они как раз уплетали служебный ужин. Конкретно, ели мамалыгу, которую сами они называют малай.

Михай Дубина, сняв башмак, обнюхивал свою ногу.

– Ма нон тропо, – встрял тут Пузан, – значит: не слишком шустро.

– А вот у меня был кот, – задумчиво произнес Восьмиклинка, уписывая служебную мамалыгу, – ну такой шустрик!

– Ну и что с ним стало? – осторожно спросил Очкарик.

– Я его на гуляш пустил.

– И как, вкусно было?

– Да так себе, – закончил делиться воспоминаниями Восьмиклинка и продолжил жевать малай.

11. Углежоги

Когда они приближаются к храму или к распятию у дороги, то осеняют себя крестным знамением, а в корчме смиренно раскланиваются с богомольцами и паломниками. В свое время один пилигрим по имени Барнабаш долго допытывался у местных, куда подевалась чудотворная статуя Девы Марии, а потом удалился в лес, и только его и видели.

Обретаются углежоги на самых дальних лесных полянах. Дальше них жили только медведи, но это когда-то, потому что позднее медведей всех аннексировали.

Ввалившись в корчму, они прямо в тулупах усаживаются за столы и за стойку; глаза черные, так и блестят под широкополыми шляпами, зубы белые, сверкающие в густой бороде. Не глотая, стакан за стаканом опрокидывают они в себя палинку. В гостях выпивают все компоты из бабушкиных кладовок и ковыряют в зубах охотничьими кинжалами. На концертах хлопают в паузах между частями симфонии, а в корчме вместо ножей и вилок пользуются топорами, заказывая еду громогласным криком и стуча по столам кулаками. Чарки, пинты, шкалики, кварты и штофы так и летают в стенах «Плачущей обезьяны» и «Святой жабы».

Громадные свои посохи углежоги держат всегда под рукой. А на улице, за порогом корчмы, их дожидаются неподкупные белые псы.

Любимое блюдо у них – фаршированная кобыла. А также спагетти а-ля карбонара. Им они и питаются день-деньской, потому что они – углежоги. А еще едят хэм энд эггс – бекон и яйца. Такова пища углежогов, а проще сказать – карбонариев.

Грозный батюшка! – словно в опере, мысленно обращаюсь я иногда к своему отцу. – Выслушай дочь свою, взывающую к тебе! – Но он мне не отвечает. Отца своего, как и мать, я не знаю, никогда их не видела и представить себе не могу, что сталось с ними, после того как однажды они вдруг пропали с фермы. Порой мне кажется, что в один прекрасный день они все же вернутся. Но если задуматься над тем, что пишут в газетах, то, право же, я не знаю, на что надеяться. Ведь в любой момент, как это положено в модных романах, может, к примеру, выясниться, что отец был агентом гэбэ.

12. Славный друг

У меня появился друг-человек. Это Петике, внук аптекаря с Монастырской улицы; которого так и зовут – Пети Аптекарь. Это он заметил, когда дикие гуси двинулись в путь: «Ну вот и гусиное сердце повернулось к югу». Мне кажется, он влюблен в меня. Обычно он собирает лесные травы для своей бабушки. Он примерно одного со мной возраста, лет пяти-шести; что ни день появляется он у фермы, торчит у забора и откровенно любуется мной. И стоит мне только переместиться, как он, по ту сторону, следует за мной по пятам, угощает медовым печеньем, халвой и всякими прочими лакомствами.

– Спасибо тебе за печешки, Петике, – говорю я ему. – За печешки, за семки, орешки. За то, что не забываешь меня. За все.

– Научи меня вашему языку, – пристает он ко мне. Уж не знаю, зачем ему страусиный язык, если мы можем общаться на суперлимбе, хорошо понимая друг друга.

– Но мне все же хочется общаться с тобой на твоем языке, – улыбнулся он мне загадочно-человеческой улыбкой.

Как все-таки непривычно выглядят лица людей.

Но это, видимо, оттого что у них нет клювов.

Что касается языков, которыми пользуются обитатели леса, то я понимаю далеко не все. К примеру, сегодня ни свет ни заря из-под лиственницы, что растет на поляне, послышался то ли вопль, то ли плач, быстрый, словно ручей после снеготая, и настолько трогательный, что я чуть не расплакалась. Но чьи это были жалобы, я так и не поняла.

Обновили рекламный щит рядом с бывшим монастырским храмом, в котором сейчас расположен бордель с магазином часов, возглавляемый пресловутой барышней Ай-да-Мари. Как выяснилось, щит принадлежит фирме стройматериалов «Боа-Констриктор» (или, может быть, Бау-Конструк-тор?). На щите теперь можно прочесть начертанную большими карминово-красными буквами надпись:

 
КРОВЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ
ЩЕБЕНЬ МРАМОРНЫЙ
В СЖАТЫЕ СРОКИ
 

– Ну народ, и зачем им понадобилось исправлять этот «ебень»? – задумчиво произнес Пузан, отирая пивную пену с усов.

13. Зомби, или Ходячие мертвецы

Вчера вечером вместе с охранниками смотрела по видео фильм ужасов, который Усатый взял где-то напрокат. Все вертухаи были в восторге. Фильм под названием «Возвращение живых мертвецов» я смотрела через окно караульного помещения.

С экрана скалились какие-то одичавшие, с отсутствующими глазами и шаркающей походкой, люди. Это были зомби, то есть ходячие мертвецы.

Когда-то все эти зомби были люди как люди, пока не померли, как та барышня-машинистка со спиртзавода. А когда они померли, душа человеческая из них вышла вон. Но хотя она их покинула, эти люди померли почему-то не до конца. Положение это им явно не нравилось, они безобразничали, крушили все что ни попадя, потому что жить без души было плохо.

Все было бы хорошо, однако из разговора после просмотра фильма, среди прочего, выяснилось, что Создатель (или по-старому Иегова) не даровал нам, животным, душу. Поэтому возникает вопрос: достаточно ли кому-то лишиться души, чтобы сразу стать зомби, и почему в таком случае мы, животные, не являемся изначально зомби, или для этого, кроме бездушия, нужно еще кое-что? Или, может быть, для того чтобы превратиться в зомби, надо сперва иметь душу, а потом потерять ее?

15. Мясник с площади Сечени

Об этом необыкновенном случае услышал в городе Лаца Зашибленный.

Дело было в мясной лавке на площади Сечени, что напротив кофейни.

Какая-то старушенция так доняла тамошнего мясника, так к нему придиралась, так ей не нравилось все подряд, то и се, пятое и десятое, то одно ее не устраивало, то другой кусок мяса был слишком жилистым или костистым – словом, так допекла бедного мясника, что у него задрожали руки, и когда он своей секирой рубил говядину, то от нервов случайно отхватил себе кончик мизинца, который упал на бумагу, где лежали отобранные уже для старухи куски.

Старая грымза и тут сделала ему замечание.

А мясник был уже в такой ярости, в таком помрачении разума, что в сердцах отхватил себе кисть левой руки, всю как есть, подчистую, и швырнул ее вслед за мизинцем.

Но старуха не унималась. Интересно, отчего люди так сатанеют при запахе мяса?

Продавец пришел в еще большую ярость, еще больше рассвирепел и в беспамятстве оттяпал себе и правую кисть, крича при этом: «Вот! пожалуйста! Забирайте! Кушайте на здоровье!»

Старушенция же, воспользовавшись переполохом, расплатилась у кассы, подхватила пакет, шмыгнула из лавки и, стуча зубными протезами и подошвами шлепанцев, растворилась в рыночной толчее.

Вот такая история. Поучительная и волнующая, но чего-то мне в ней не хватало, чего-то я недопоняла, и это меня тревожило, я никак не могла поверить, что все так и было, но поскольку никто ничего не сказал, то я тоже молчала.

16. О душе

А вообще, из чего состоит душа?

По словам Очкарика, люди на своих картинах всегда изображают душу в виде птицы.

Получается, что душа – это птица? Такая, как мы?

Не следует забывать, что мы, страусы, самые крупные птицы на свете. Так может быть, и душа у нас самая что ни на есть большая? Почему бы и нет?

Кто живет в птице? Другая птица?

Ну а в этой другой?

17. Уроки словозабвения

Уроки словозабвения в нашей стае проводит Глыба.

Дело в том, что кое-кто из старейшин заметил, что нам приходится учить слишком много слов, немыслимое количество слов и сложных грамматических правил. Из-за этого мир становится непонятным, а наши представления о нем – туманными. И все из-за языка. Этот неслыханно переусложненный язык люди придумали специально, чтобы держать нас, страусов, в рабстве, говорил Глыба, «но мы нашли выход из положения».

Перед занятиями он собирает какие-то ягоды, травы, грибы – корзины примерно так полторы. Всю эту смесь мы измельчаем в корыте своими клювами. Затем топчем ногами, и на третий день месиво начинает бродить. В начале урока словозабвения Глыба заставляет нас пить эту жижу.

Например, на последнем уроке мы забывали слово «любовь». Но я все же помню его, потому что пить зеленоватую бурду у меня не было никакого желания, и я обманула учителя, сделав вид, что отведала эту дрянь, и пошла на урок, так ничего и не выпив.

Глыба вещал нам о том, что самыми вредными являются слова, означающие вещи, которые невозможно потрогать, увидеть, услышать или понюхать. Такие слова всяк толкует как ему вздумается и использует, как он хочет, – в отличие от нормальных слов, таких, как охранник, кошка, яйцо, вода. А раз каждый их понимает по-своему, они порождают всякую путаницу, идиотизм, раздоры, сумятицу и хаос.

Одно из таких искусственных слов – «любовь». Его забывание происходило так: под руководством Глыбы, совершая ритмичные круговые движения головой, мы несколько минут хором повторяли слово. А потом, вращая головами в обратном направлении, скандировали слово задом наперед: вобюл, вобюл, вобюл. Не прошло и четверти часа, как мозги страусов избавились от этого, не имеющего однозначного толкования, слова, и все они облегченно, с гиком и ржанием, разбежались в разные стороны.

Рядом со мной остался лишь Максико.

– Думаю, что на следующей неделе дело дойдет до «веры», а потом до «надежды», – рассуждала я вслух. – Как же мы теперь будем жить без любви?

– Без чего? – изумился Максико. – Что за странные ты говоришь слова… Как ты сказала? Без людби… Без бюдли?..

Я промолчала. В воздухе резко пахнуло ведьмятиной. Из-за угла выкатились Глыба и тетка Лула, мелкорослая ведьма-страусиха, которые, как мне показалось, с любопытством прислушивались к нашему разговору.

19. Барнабаш

– Ты не знаешь, который час? – послышался на лесной дороге чей-то скрипучий взволнованный голос.

Человек был одет старомодно, на ногах – полуистлевшие пыльные башмаки.

– Половина четвертого. Мог бы и сам посмотреть, у тебя на руке часы.

– Никогда нельзя быть уверенным, что они не опаздывают, – проблеял он, при этом левое веко у него нервно подергивалось.

– Пол четвертого, говорю. А куда ты торопишься?

– Сегодня я наконец-то узнаю, как мне добраться до Храма младенца Иисуса.

– Но ведь это мифический храм, эфенди.

– Какой же мифический, если я его сам построил семьсот двадцать лет назад во искупление своих грехов. А который час? – Достав еще и карманные часы, он глянул на циферблат и посетовал: – Все часы показывают разное время!

– Как тебя звать?

– Барнабаш. Как меня еще могут звать!

– И во сколько ты должен там быть, эфенди? И где?

– Ровно в полночь на границе Медвежьей Земли я должен встретиться со спасателем-спелеологом. Однажды мне почти удалось с ним встретиться, но как раз в это время происходила смена империй, провинцию отделили и сменили в ней часовой пояс.

– Что за пояс такой?

– Ну передвинули время на час вперед. Так что мой спелеолог подождал полчаса и исчез под землей. Но теперь я там буду на два часа раньше. Как ты сказала, который час?