Текст книги "Лимпопо, или Дневник барышни-страусихи"

Автор книги: Геза Сёч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

81. Граф Иштван Бэтмен. Храм Младенца Иисуса

– Рада познакомиться, – ответила я через несколько дней на писклявое приветствие будущего властелина мира – совсем крошечного господина.

Уж не знаю, чего я ждала от этой встречи, но все же была несколько разочарована. Единственное, что выяснилось из разговора, – в ближайшее время г-н Бэтмен вместе со своим трансильванским дядюшкой отправятся в Сиракузы, на юг Сицилии.

– А ваш дядюшка, он… гм… тоже нетопырь? – поинтересовалась я, поскольку ничего умнее мне в голову не пришло.

– Нет, он, как бы вам это сказать… гематолог, – ответил он с некоторым смущением. – Занимается переливанием крови. Когда-то был знаменитым жокеем, но скачки потом запретили.

– А почему именно в Сиракузы? – сменила я тему.

– Там живут наши дальние родственники, вот и хотелось бы установить с ними связи. Вообще-то, они живут под водой, люди называют их дельфинами, но это название, если разобраться, происходит от слова «ушан».

– То есть как это?

– Очень просто. Ушан, душан, дульшан, дульфан, дельфан, дельфин, – объяснил мне премьер-министр Бэтмен этимологию слова «дельфин».

– Ну тогда счастливого вам пути и всего хорошего, – решила я попрощаться, и Бэтмен, расправив крылья, неуверенно полетел. Я следила за несуразным полетом будущего властелина Земли, иронически улыбаясь, он летел, будто пьяный, но, поскольку сама я не умела летать даже так, то ограничилась только вопросом:

– И как скоро он долетит до Сицилии?

– Его дядюшка в чемодане возит, – просветила меня сова.

– А за какие заслуги он выдвинулся у летучих мышей в начальство?

– Напористый малый, этого не отнимешь… Бэтмен – это, конечно, не настоящее имя. В жизни сего господина звали сначала Иштваном Мезеи, потом он стал Иштван Мезеи Нетопырь, потом Мезеи Бэтмен и наконец – граф Бэтмен, иначе – Стэлс… Конечно, многого он добился благодаря трансильванскому дядюшке, который считается настоящей живой легендой… Но правда и то, что наш Бэтмен обладает совершенно невероятным по силе голосом, я имею в виду тот самый, неслышный для прочих смертных, голос летучих мышей… можно сказать, у него просто ультразвуковой бас, хотя ты не знаешь, что это такое – ультразвук и бас. Извини, если я не всегда выражаюсь понятно, – сказала она, в очередной раз смутив меня своей восхитительной вежливостью, – старею.

– Скажи, Нуар, а что следует знать о храме Младенца Иисуса?

– Храм, посвященный Младенцу Иисусу, основал один восточный мудрец, который в наказание за грехи свои должен до самого Судного дня всегда и везде опаздывать. Дело в том, что именно он был четвертым волхвом, который, следуя за Вифлеемской звездой, вместе с Каспаром, Мельхиором и Бальтазаром должен был принести дары к колыбели Господа. Дарами его были жемчужины, которые должны были защитить Спасителя от предательства. Но четвертый волхв заблудился и опоздал. С тех пор Барнабаш, ибо так его звать, не находит себе приюта, как гонимый, бродит по дорогам, беспрерывно поглядывая на часы, звенит ключами и моргает красными от недосыпа глазами. И всегда и везде опаздывает.

Вечерние сумерки огласил ужасающий вопль, сменившийся декламацией:

 
Вам страшен лев, ревущий и рычащий.
Так знайте – вовсе я не лев, не львица.
Столяр я, Цикля. Кто ж меня боится?
Да если б я пришел для страшных дел,
Тогда домой вернулся б разве цел?
 

82. Наводнение. Мартон и Дёрдь

Неожиданно все окрестности, покуда хватает глаз, затопило водой. Местных, которые еще не успели очухаться, выгнали в поле, где, стоя по пояс в воде, они строили дамбу. Меня это поразило.

Напевая что-то меланхолическое, они усердно трудились на этой диковинной стройплощадке. Дамба стала расти.

– Не пойму, зачем они это делают, – недоумевал Злыдень. – Ведь вода уже все затопила…

Его просветил Усатый:

– Четыре года назад тут было уже наводнение. Тогда сюда прибыл кровавый упырь Кондукатор и велел им построить дамбу.

– Ну и что?

– А они ее не построили, сами видите. И боятся теперь, что он снова приедет. И увидит, что дамбы нет.

– Кто боится?

– Ну, тот кто отвечает за дамбу, которой нет. Так надо хоть задним числом построить.

– А он не спросит у них, как попала сюда вода, если здесь была дамба?

– Этого я не знаю.

– Я бы точно спросил.

– А они бы ему ответили, что не знают. Была, мол, дамба, а вода все-таки просочилась.

В разговор вмешался Очкарик:

– Да, непросто понять его логику. Он как-то распорядился, чтобы все предприятия показывали производительность выше среднего уровня по стране.

– И что?

– Все ответили, есть, покажем.

Говорят, что скульптуры в лесу вырезают два брата-сарацина – Мартон и Дёрдь, бежавшие в наши края из какой-то южной страны. Когда на главной площади города Ф. из фургона, переправлявшего нелегалов, выгрузили все племя, оба брата буквально остолбенели, увидав в центре площади огромную черную конную статую [18]18
  Если предположить что под городом Ф. подразумевается Коложвар (см. «Заметки венгерского издателя»), то речь идет о памятнике королю Матяшу – самому знаменитому уроженцу этого города.


[Закрыть]. А потом они углубились в лес и принялись там своими топориками-мачете вырезать деревянные статуи. Настолько силен был шок от увиденного на той площади.

83. Два храма

– После того как были разрушены храмы, жители Ф. построили копии двух церквей под землей. Горожане не столько строили, сколько рыли, тесали, долбили, углубляясь в скалу подобно тому, как выдалбливают из цельного куска дерева тамбурин. Они выбрали и вынесли на поверхность внутренности скалы, вытесали внушительные фасады. Разумеется, надо представлять это не в зеркальной симметрии, то есть вниз головой, а так, как если бы в гигантский грузовой лифт поместили собор и опустили вниз. Снаружи едва виднелся один только шар от креста на башне, который смахивал на макушку замшелого доисторического валуна или на чей-то череп. Бывало, что люди, идущие мимо, о него спотыкались или просто пинали, как пинают обычные камни. Конспирация вокруг местонахождения двух церквей была столь глубокой, что строителям по окончании всех работ вырезали языки, чтобы не разгласили тайну и никто не разрушил опять соборы. Два епископа, что строили эти храмы, еще долго, играя в покер или в очко, пытались хитростью выведать один у другого, куда он зарыл свой собор. В конце концов они унесли свои тайны в могилу. И с тех пор никому, и в первую очередь верующим, неизвестно, где искать священные здания. Даже звуки колоколов, доносящиеся до поверхности, не могут помочь пастве сориентироваться, поскольку хитроумные епископы в свое время распорядились, чтобы колокола повесили не на колокольнях, а зарыли в окрестностях, один там, другой тут. Все это запутало даже кладоискателей, которые до сих пор так и не смогли разграбить соборы, потому что входа никто не знает, – щурясь от света, закончил свою историю подземный крот Игэлае.

84. Аисты возвращаются

– В чем дело? Ведь мы договаривались встретиться с вами в Африке! – с этими словами вчера вечером вернулись аисты.

– Вам бы все шутки шутить! Расскажите лучше, как путешествовали.

И те, щелкая наперебой клювами, стали терзать наши нервы рассказами о жутких приключениях и бесчисленных и невообразимых африканских чудесах.

– А у нас с тех пор появились золотые рыбки, – поделилась я с ними новостью. – Правда, они постоянно нас забывают. Да и собственных имен не помнят. Но все же они замечательные, особенно та, которую, если она хорошо помнит, зовут Белла Эрдейи.

Пики раздобыла где-то учебник английского для начинающих и начала изучать язык. Пока одолела только несколько первых страниц. И всем, кто бы ни проходил мимо, с обаятельнейшей улыбкой задает один и тот же вопрос:

– How many sisters do you have, sir?

Сегодня на тренировке мне, кажется, удалось взлететь. Не так уж и высоко; но все же, пожалуй, впервые в жизни, я ощутила, что мое тело способно на большее, чем просто подпрыгнуть. И, кажется, наконец-то в этом участвовали крылья, подгребая воздух мне под живот. Неужели прорыв? Или я ошибаюсь?

Потом наступили сумерки, и я стала ожидать, когда в мой сон прокрадется большой белый ягуар, о котором мне рассказывал Петике.

85. На северном берегу Лимпопо

Через три дня похода члены экспедиции, после долгих поисков, наконец нашли подходящее место для переправы через Лимпопо.

На сей раз книгу продолжил читать Очкарик.

…Ли громко вскрикнул и указал на двигавшуюся на горизонте черную точку.

– Это путешественник! – воскликнул неаполитанец.

– Это Матакит! – сказал Сиприен, посмотрев в подзорную трубу. – Я отлично вижу его тележку и страуса!.. Это он!.. Несомненно, он!

Вчера я забыла записать, что, когда прилетели аисты, опять появился человек в двубортном пальто из драпа, тот самый, который их провожал. И взмахивая руками, стал декламировать, обращаясь к аистам:

 
…назад, назад! Лети на теплый юг!
Счастливей нас ты, мой хороший друг:
Тебе судьбой две родины даны,
У нас одна – и той мы лишены.
 
 
Лети, лети! И, встретив там, вдали,
Изгнанников своей родной земли,
Скажи, что в пропасть нация идет,
Как в поле сноп, рассыпался народ!..
 

А потом, широко шагая, то и дело останавливаясь и разговаривая сам с собой, словно сражаясь с призраками, человек в двубортном пальто, ни разу не оглянувшись, исчез из виду.

86. Забытое окно. Креативное письмо

В верховьях Лимпопо в одном месте, покрытом травой саванны, есть забытое окно. Человек, заглянувший в него, увидит женщину, жену Петера Мармуры, которая, сидя на скамеечке, вышивает наволочки и настенные коврики.

Сюжетов вышивки всего два.

Один изображает встречу Стэнли и доктора Ливингстона в африканских джунглях.

На другой вышивке мы видим извержение вулкана Килиманджаро в 2420 году. По склонам, спасаясь от огня, бегут страусы и трансильванские венгры.

Один писатель преподает телезрителям креативное письмо, то есть учит их сочинять стихи, романы, пьесы и всяческие новеллы. С носом, смахивающим на грушу пульверизатора, этот писатель нам объяснил, что целесообразно сразу же поразить читателя непринужденным употреблением каких-нибудь редких или совсем незнакомых слов, например: «На Герече уже лежал первый снег». Или: «Под брюхом швертбота, застрявшего в камышах, тихо бултыхалась вода». Потому что читателю это импонирует, у него пробуждается чувство неполноценности и даже стыда, оттого что он этих слов не знает или не употребляет. Так говорил человек с носом, смахивающим на грушу пульверизатора. Хороший писатель должен использовать эту неловкость, эту стыдливость читателя и, сходу атаковав, направить его языковые пристрастия в нужное русло.

В последнее время наш альбатрос собирает свои стихи и песни – лирические документы душевных страстей, пережитых за долгую жизнь. Он готовится выпустить диск под названием «Чайка моя».

87. Сатирикон

Сегодня – самый длинный день года. Это единственный случай в году, когда вечером страусам можно все.

Целый год страусы с нетерпением ждут этого великого дня, потому что его отмечают незабываемым праздником.

Ждут его и давно уж готовятся и лесные сатиры. Уже в утренние часы из зарослей выглядывают их волосатые рожи, повизгивают свирели, подкрадываются к месту сбора и козлоногие фавны. Чувствуется, как на опушке леса нарастает возбуждение.

А после обеда начинается само действо, то есть гульба, к вечеру принимающая самые буйные формы.

Сатиры притаскивают с собой огромные котлы и чаны с золотистым и густо-рубиновым зельем. И при этом орут как оглашенные:

 
Эх, как дернем бражки —
не уснут милашки!
 

Горбатый сатир Мохнорыл в двадцатый раз повторяет свою загадку:

 
Волосня-волосня, посредине колбасня…
 

И сыплют в вино одуряюще ароматные специи

Хотя все уже знают, что это початок. Они разводят костер и, нагрев вино, засыпают в него из пакетиков и коробочек с разноцветными этикетками одуряюще ароматные специи. И когда мимо них проходит какая-нибудь симпатичная цыпочка – стройная молоденькая страусиха, пусть даже и малолетка, им это все равно, – они подмигивают своими глазищами и, помешивая в котле пряности, спрашивают:

– Ты это пробовала? Знаешь, что это такое?

– Вы о чем? – втягивается в разговор несмышленая. – Об этой приправе? А что это?

– Трахун-трава, – регочут сатиры.

Затем они пьют, орут, оглашая лес дикими воплями, горланят до хрипоты свои песни и пускаются в пляс, подхватывая цыпочек-страусих и даже смазливых молоденьких петушков. Они лихо, с припрыжками и притопами, отплясывают гопак и матросскую джигу, краковяк и венгерку, исполняют эротический танец живота и, наконец, сиртаки. При этом повизгивают и поют:

 
Речка Тиса берег лижет —
Я не вшивый, сядь поближе!
 

А еще и такое:

 
Славный округ Марош-Торда [19]19
  Марош-Торда – комитат в исторической Трансильвании, отошедший в 1920 г. к Румынии и позднее расформированный.


[Закрыть],
Что ни девка – в торте морда!
 

Есть во всем этом что-то, ну как бы сказать, какое-то разухабистое беспутство. Несколько раз они задорно выкрикивают:

 
Пока Мани мной мани-пули-ровала,
Кати уж давно капи-тули-ровала!
 

Даже тетка Лула, страусиная ведьма, и та пускается в пляс, вихляет бедрами и напропалую кокетничает и флиртует.

Сотрясая небо воплями, они что-то нашептывают партнершам, и, хотя те яростно протестуют, глаза их сияют так, что того и гляди заискрят. Но вот опускается ночь, и воздух густеет настолько, что шипит и становится осязаемым. Сатиры обмениваются многозначительными взглядами, кивают, встречая в глазах или жесте другого вопрос, и вскоре, как по команде, начинают сворачивать свой бивак, подбирают свирели, арфы, лютни, или как они там называются, и, кто коротко, кто многословно простившись с нами, с поникшими головами исчезают в лесу.

Они уже далеко, но мы еще слышим их голоса:

 
Я не кролик, я не крыса,
жду тебя в Вальпараисо!
 

После вчерашней оргии случайно подслушала разговор наивной мамаши-косули с совой Нуар.

– И как это страусы не боятся оставлять своих дочерей с сатирами?

– А чего им бояться-то? – округлила глаза сова.

– Ну мало ли… вдруг они злоупотребят положением… тем, что девочки тоже подвыпили…

– Да ну? – удивилась сова. – Злоупотребят положением? А как вы себе это представляете?

– Ну что эти сатиры… пожалуй, могли бы…

– Что бы они могли?

– …сделать с девушками что-нибудь неприличное, – выдавила из себя, наконец, косуля и покраснела.

– Уху! – крикнула сова по-совиному. – Эти старые пни? Эти сделали бы… в свое время. Да только теперь самому молодому из них не меньше двух с половиной тысяч лет!

88. Мертвые гонведы

Нынче утром у соляной шахты появились три мертвых гонведа. В своих ментиках со шнурками, двое – сжимая ремни винтовок, третий – держась за рукоять клинка, они стояли, привалившись ко входу, под лучами солнца, похожие на игрушечных часовых у башни, которых я видела в одной иллюстрированной книжке Очкарика.

Мигая синими и красными огнями и завывая сиреной, вскоре подкатил милицейский автомобиль. Остановившись в ста метрах от мертвых гусаров, менты по громкоговорителю приказали им сдаться и бросить оружие. Но гусары желтушечно улыбались, щурясь на солнцепеке.

– Вам каюк! За ношение оружия и неподчинение власти! Руки вверх! Сопротивление бесполезно! – все утро орал мегафон. А я, постояв немного, поспешила к своим, потому что на ферме случилось невероятное: вылупились птенцы.

89. Птенцы

Ну вот и вылупились у нас птенцы. Пушистые очаровательные крошки, забавно разевающие клювики, почти все – здоровенькие крепыши. Уже в первый день они вовсю носились по ферме.

Есть, правда, среди них один маленький хилый цыпленочек, прямо-таки пигмей по сравнению с остальными. И ножки совсем коротенькие – так что неудивительно, что он даже ходить не может, не то что бегать.

91. Космогония. Глыба

– Что значит – вселенная? – спросила я у Нуар. – Из чего она зародилась и для чего?

– Изначально вселенная – это речь, так называемый нарратив, то есть повествование, которое постоянно ведет один бог. Стало быть, если угодно, вселенная родилась из логоса, божьего слова, причем такого густого, насыщенного, что в нем ложка стояла. Мы это называем материей.

– А он и про нас рассказывает? Прямо вот в эту минуту?

– Да, и про нас с тобой.

– Тогда все довольно просто. Но почему ты сказала, что «изначально»?

– Потому что таким был только первичный универсум. А потом всякие падшие ангелы и прочие подозрительные создания стали пытаться изменить отдельные части исходного текста, пересказывать его на свой лад и даже переводить, и прятаться в этих мирах от Создателя. Все эти рассказы также отвердевали и становилось материей. Так возникли другие миры, так называемые традуктивные мироздания, или миры-аналоги. Ну это как если бы ты взяла уравнение и привела бы его к другому виду. Но перевод не может быть совершенным, и часто случается, что то, что в оригинале было, скажем, крокодилом, в переводе становится швейной машинкой. Сама понимаешь, как могут сказаться на этом вторичном генезисе трудности перевода, всякие ляпы, недопонимание, ложные друзья переводчиков…

– Значит мир – это просто занятный рассказ?

– Можно и так сказать…

– А мы с тобой существуем в оригинале?

– То есть в праязыке, в изначальном творении? Как раз этого никто и не знает, потому что, состряпав копию, все дилетанты божатся, что это оригинал. К тому же на свет появляются и вторичные переводы, выполненные не с оригинала.

– То есть мы даже не знаем, кто и когда…

– А кроме того, есть еще тиражированные миры…

– …и, главное, для чего…

– …и поэтические вселенные…

– А на каком языке говорил этот первобог?

– Этого я не знаю.

– А что, если он случайно или сознательно заговорит задом наперед?

– Это как вы иногда? Шоня, Шоня, лим кожурд…

– К примеру. Или как Капитан читает.

– Ну, это так же невероятно, как летать задом наперед… Я полагаю, что ежели Демиург повел бы рассказ о творении в обратном порядке, то время повернулось бы вспять.

– И тогда последнее слово, которым он перечеркнет творение, то есть поставит на всем этом точку, будет звучать: тевс тедуб ад?

– Тевс тедуб ад… да, бывает, что так говорят вместо «да будет тьма»…

Если кому-то уроки пения и пошли на пользу, так это Пики. Она заучила несколько шлягеров и теперь не только интересуется на своем курином английском, у кого сколько есть сестер, но, заметив Максико, бросает на него голодные женские взгляды и слащавым своим голоском поет: Oh, my baby, oh my only love…

А Глыба, который решил довести нас всех до семантического беспамятства, сегодня хотел стереть из нашей памяти слово «Африка». Но я запротестовала.

– Извини, Глыба, но убрал бы ты лучше отсюда свои помои! – сказала я.

– Что, вот это?.. Как ты сказала? – выпучил он на меня свои ошарашенные буркалы. – Энто самое?

– Вот именно, «энто» самое, напоминающее мне взбитые сопли со сливками. Мы это есть не будем.

Меня поддержала небольшая группа моих сторонников. И разъяренный Глыба вынужден был бежать, забыв даже свой глоссарий и клетчатую тетрадку с конспектами уроков. Открыв ее, я увидела начертанные большими корявыми буквами следующие слова:

 
СВОБОДА
РАВЕНСТВО
БРАТСТВО
ВЕНГР
 

92. Рассветная песнь. Говорящий страус. Рай

Недавно, недели две назад, я снова услышала на рассвете, где-то на ветках лиственницы, захлебывающийся, пресекающийся, исполненный то боли, то отчаяния, то преданности и самоотверженности, рвущийся из глубин души голос.

На ветках явно никого не было – во всяком случае никого одушевленного. «Плёпл, плёпл, плёпл» – этими словами начиналась песня, переходившая затем в бурную, беспорядочную, жалобную, заходящуюся тоской арию.

– Интересно, какому существу может принадлежать этот голос? – поинтересовалась я у Петике Аптекаря, гениального знатока языков, постаравшись как можно ближе к реальности передать ему то, что слышала из-под лиственницы.

– Разберусь, – обещал он с такой серьезностью, что я сразу поверила, что и правда он разберется в этой загадке.

Сиприен остался один, да к тому же, промокнув до нитки, свалился в горячке.

К утру дождь перестал, и солнце уже высоко стояло на небе, когда Сиприен открыл глаза. Он увидел перед собой большого страуса.

– Может быть, это страус Матакита? – смутно пронеслось в уме Сиприена.

Но страус ответил ему на этот вопрос, заговорив с ним на чистом французском языке.

– Я не ошибаюсь?.. Это Сиприен Мере?.. Что с тобой, мой бедный друг? Что ты делаешь здесь?

Страус, говорящий по-французски, страус, знающий, как его зовут! Здесь было, конечно, чему удивляться человеку обыкновенному, находящемуся в здравом рассудке. Но Сиприен нисколько не был удивлен этим феноменом и даже нашел его вполне натуральным. Во время своего ночного бреда он видел гораздо более необыкновенные вещи: ему показалось это продолжением бреда.

– Вы очень невежливы, барышня страусиха! – ответил он. – По какому праву вы говорите мне «ты»?

Голос Сиприена был глух и прерывист, как у всех горячечных, и уже по одному этому можно было безошибочно судить о том, что Сиприен болен.

Это обстоятельство до крайности взволновало страуса.

– Сиприен… друг мой! Ты болен и один здесь, в этом диком лесу! – воскликнула птица и бросилась перед ним на колени.

Это было также совершенно ненормальным физиологическим явлением: страусу, как известно, запрещено природой преклонять колени. Но Сиприен ничему не удивлялся. Он нашел даже вполне естественным то, что птица вынула из-под своего левого крыла кожаную бутылку с водой, смешанной с коньяком, и приложила горлышко к его губам.

– Какие птицы летают выше всех? – спросила я у Нуар.

– Дикие гуси. А что?

– Значит, они ближе всех подлетают к раю?

– Рай – это не место.

– А разве он не на небе?

– Так принято говорить. Но это лишь означает, что по сравнению с нами он очень высоко. Многими этажами выше.

– А как мне туда попасть?

– Туда нет лестницы. Во всяком случае, такой лестницы, которую могут построить другие.

– Я должна построить ее сама?

– Нет.

– А как же тогда?

– Ты сама должна стать этой лестницей.

– Так ты говоришь, что рай не на небе? А где же он?

– Считается, что он в душе, так же как и ад.

– В одном месте?

– Да.

– Вперемешку или отдельно?

– Это как зал ожидания на станции Секейкочард. На одной двери написано: зал ожидания первого класса, на другой – второго.

– А что там на самом деле?

– Коридор.