Текст книги "Лимпопо, или Дневник барышни-страусихи"

Автор книги: Геза Сёч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

40. Лётная школа

Мы помогли альбатросу – которого мы называли Маэстро, Профессор или, ласкательно, Альби – забраться на одну из клеток. Свои веревки он привязал к верхней перекладине.

При первом же взмахе гигантских крыльев нас охватило безумное ликование – казалось, вспыхнул бенгальский огонь, казалось, в воздухе что-то мягко шипело, а в глубинных слоях нашей кожи побежали мурашки. Мне чудился даже запах пороха, который испускают бенгальские свечи. Приблизительно полминуты альбатрос витал над клеткой, которая вибрировала и трещала.

– Вот видите, как это надо делать! – восторженно крикнула я.

За практической демонстрацией последовали теоретические занятия. Маэстро долго рассказывал нам о вкусе соленого воздуха, об углах падения, о солнечных бликах на воде, о пассатах и ни с чем не сравнимым чувством, когда, сложив крылья, ты пикируешь вниз. Что касается последнего, то я сразу решила, что этого испытывать на себе я не буду.

Выстроившись полукругом, мы стояли у клетки, с которой излагал нам учебный материал привязанный к перекладине адмирал небес.

Я взяла инициативу на себя:

– И-и-и, раз, – подала я команду.

Вокруг поднялся просто ураган, жилы на шеях у нас набухли, все мышцы работали что было мочи. Встав на цыпочки и хлопая крыльями, мы рвались в небо.

– Вперед, страусы, вперед и выше! – подбадривал нас из своей норы крот Игэлае.

Сердца наши бешено стучали, глаза вываливались из орбит.

Но от земли нам удалось оторваться всего лишь на несколько пядей, да и то, если честно, мы скорее подпрыгивали – и это все, что нам удалось на пути от земли к облакам благодаря совершенно нечеловеческим, точнее нестраусиным, усилиям. Кто-то переживал это как фиаско, я же, когда мы рухнули наземь, чтобы отдышаться, назвала это многообещающим началом.

– Я анереву, орокс ым мителоп, – перешла я на конспиративный язык.

Кстати о криптографии. Секретные коды мы усовершенствовали, договорившись с Максико и Альби о том, что, если появится что-то суперважное и секретное, мы, стараясь не привлекать внимания, будем петь:

 
Шоня, Шоня, лим кожурд,
идохирп ан кожереб…
 

то есть Янош, Янош, мил дружок, приходи на бережок!.. Этими словами из прекрасной старинной народной баллады мы будем подавать друг другу сигналы.

Десятиминутная летная тренировка утомила нас больше, чем если бы мы восемьдесят раз обежали выгон.

– И что теперь? – несмело спросила Туска.

– Наши мышцы должны вновь привыкнуть к работе, для которой их создала природа, – объяснила я и добавила: – Они разучились работать.

– Еще немного, и мы взлетели бы под самые облака, – закончил разбор полетов Тарзан.

Ночной монолог

 
Помню, Кочард, пересадка… Там однажды
проезжал я, было дело —
альбатросом, перегруженным поклажей,
ковылял я неумело.
 
 
В багаже лежали сложенные крылья
и штормовка, что от соли поседела.
 

42. Зима. Конная статуя. Еще одна жертва. Южная Звезда

Выпал снег. И ударил такой мороз, что кошки, сворачивая за угол, переламываются пополам. Флегматичный крестьянин, проезжающий мимо на своей размалеванной цирковой фуре, дрожит от холода. Народ соседнего Кишберека добывает дрова на кладбище, выкапывает кресты на могилах предков, родителей, братьев и безвременно покинувших этот мир младенцев, распиливает их и тащит домой, потому что эти сухие надгробья прекрасно горят в печи. Я хожу греться к бассейну с декоративными рыбками, который, к счастью, питают термальные воды.

Золотой рыбке Белле по-прежнему приходится всякий раз заново представляться. Но я ее полюбила, и меня ничуть не смущают ее потерянность и безволие.

Из-за Полярного круга, с далекого Севера, где нет ничего, кроме лишайников и карликовых сосенок, к нам прибыли перелетные птицы. Они собираются здесь зимовать. Здешние дубы и березы кажутся им диковинными тропическими растениями, как бы бедными родственниками одной большой семьи, куда входят и пальмы, и баобабы, и ливанские кедры, и апельсиновые деревья.

– Какой замечательный жаркий климат, – верещат они. – Как у вас здесь, на Юге, тепло!

И не могут понять, почему мы над ними смеемся.

В лесу, на дальней глухой поляне, я набрела на вырезанную из дерева огромную конную статую. Когда я внезапно увидела ее сквозь падающий снег, то сначала подумала, что передо мной живой всадник, погруженный в тяжелые думы о судьбах страны. Ведь всадник был королем, это было отчетливо видно.

Как бы мы ни старались, пока что никто из нас не смог пролететь даже метра.

На спиртзаводе позавчера опять умерла молодая девушка, на сей раз дизайнер отдела этикеток. Это она разработала этикетки таких напитков, как «Коложварская семимильная», «Удар копытом» и «Ты пей, а я тебя догоню». Говорят, она была родом из Секейкочарда. А еще говорят, что девушка часто посылала родителям посылки в Кочард. Этот Кочард – паршивое место, железнодорожный узел, где приходится мучительно долго ждать пересадки, чтобы отправиться дальше – в Коложвар, Марошвашархей [12]12
  Коложвар (рум. Клуж-Напока), Марошвашархей (Тыргу-Муреш) – наиболее крупные по количеству венгерского населения и культурно-историческому значению города Румынии.


[Закрыть]или любую другую точку планеты. Пассажиры маются в полудреме на жестких скамьях под грохот перегоняемых в темноте составов, лязг фантомных вагонов, свистки паровоза, кваканье громкоговорителя и крики железнодорожников, размахивающих кобальтово-синими сигнальными фонарями.

Усатый и Лаца Зашибленный заспорили, с чего это один и тот же холодильник зимой охлаждает лучше, чем летом.

– Да потому что зимой в него электричество поступает уже охлажденным, – высказался Усатый. Но Михай Дубина, он же Но Пасаран, заткнул ему рот:

– Да ты разве не знаешь, что на холоде все сжимается? И что маленькое яблоко охладить куда легче, чем, скажем, большое. И чем оно меньше, тем больше ему достается холода. Вот и все объяснение. От холода все сжимается. Уж это-то можно сообразить. У нас разве не сжимается на морозе? Или в холодной воде?

А вот в Африке зимы не бывает.

Говорят, будто люди из соседнего поселения Кишберек перешли в негритянскую веру (или их подданство приняли?), чтобы власти не ликвидировали их деревню. Но это вышло им боком – за них взялся отдел по борьбе нелегальными иммигрантами. И что теперь будет с деревней – неясно.

Буся, старая и больная легавая, подаренная на свадьбу Шпильке, неделю назад умерла. Но Шпилька и ее муж за прошедшее время так полюбили ее и так привыкли спать с ней в одной постели, что отнесли дохлую животину к таксидермисту из зоопарка, который сделал им чучело, и теперь она снова спит вместе с ними в семейной кровати. Со Шпилькой и ее благоверным истопником.

В последнее время охранники читают роман Жюля Верна «Южная звезда». Мне эта история тоже кажется занимательной, но, к сожалению, не всегда удается присутствовать на вечерних читках, так что полностью воссоздать ход событий мне едва ли удастся.

Одно было понятно, что Якоб Вандергард вернулся с величайшим в мире бриллиантом. Непревзойденной красоты черный диамант окрестили «Южной звездой», и, по мнению мистера Уоткинса, легендарный кохинор не годился ему и в подметки.

Интересно, кто все-таки вырезал эту конную статую?

43. Сахар

Взлететь по-прежнему не удается. Ни в какую, никак, хоть ты тресни.

– Замри, застынь на полдороге, – напевает нам прилетевший с далекого острова черный дрозд.

Пузан рассказывает, что в соседних странах невероятно подорожал сахар. И, прослышав про это, соотечественники, набив добрым дешевым нашенским сахаром рюкзаки, чемоданы, переметные сумы, вещмешки, авоськи и запасные автопокрышки, двинулись в путь, чтобы, продав его по соседству, получить навар. А на вырученные деньги собирались закупить дефицит и ввезти его контрабандой на родину: красный перец, мыло, кофе и пасту для гуляша. Однако после подорожания сахара тамошние не будь дураки и сами слетелись к нам, будто пчелы на мед.

Но наши доблестные пограничники и таможенники не стали смотреть сквозь пальцы на то, что творится у них под носом. Да и власти быстро взялись за ум и издали закон, что отныне можно вывезти из страны только полкилограмма сахару. Если кто-то пытался вывезти больше, на границе его останавливали. Выбрасывать сахар было запрещено, да и жалко все же, вот и принялись горе-туристы лизать и сосать лишний сахар кто как мог: кто с ладони, кто из пакета, а кто из запаски. Часть, конечно, высыпалась на землю – но кого это волновало?

Полстраны на границе лизало сахар.

Вот о чем рассказывал Пузан Злыдню, Михаю Но Пасаран Дубине и Лали Буклукашу, после чего они, дружно поднявшись, отправились навестить бывший монастырь, где ныне функционирует совмещенное с магазином часов заведение «К веселой распутице».

46. Тренировки. Существуют ли львы? Ночной диалог

Тренировки обычно мы начинаем с зарядки. Ноги на ширине плеч, наклоны вперед, назад, в стороны, и даже приседания делать пытались, пока не выяснилось, что наши ноги к этому упражнению совершенно не приспособлены. Похоже, Творец не хотел, чтобы страусы перед кем бы то ни было преклоняли колени.

Среди прочего, Альби нам объяснил, что для взлета существенную помощь крыльям дает разбег.

Разбег удавался нам просто великолепно.

Пыль из-под наших ног вздымалась, как из-под всадников графа Бенёвского, идущих на штурм врага. Что значит по сравнению с этим разбег синицы или мотылька? Кто посмеет сравнить их жалкие потуги с разбегом страуса!

И все-таки нам пришлось смириться с тем, что и мухи, и воробьи, не говоря уже о бакланах, журавлях, синицах и прочих пролетариях пернатого мира, включая хворостовок, щурок, сорокопутов и шершней – все они рано ли, поздно ли встают на крыло, в то время как мы – словно парализованные неким проклятьем – то и дело с безумным грохотом врезаемся в изгородь или в ствол дерева, через которые собирались перелететь.

– Секрет успеха заключается в выдержке, – пыталась я объяснить команде. Но сама все же пребывала в неуверенности.

И тем не менее я начала тайком заниматься африканистикой. Первым делом меня интересовал животный мир саванн – в особенности с какими врагами мы можем там встретиться. Старейшины нашей стаи рассказывают, что там живут львы и драконы, леопарды и бегемоты, оборотни и волосатики, копы-лени, верблюды, гермелины и габалланы, но о внешности этих существ, их повадках, местах обитания и о том, существуют ли они вообще, мнения были самые разные. Некоторые утверждают, что львов нигде не осталось, кроме как в зоопарках, где они лишены всякой индивидуальности и только прикидываются львами в силу крайней материальной нужды. По мнению Капитана, оборотни тоже находятся на грани исчезновения, потому что аборигены на них активно охотятся. Что касается леопардов и их родичей ягуаров, то тут мнение было единым: скорее всего, они – плод народной фантазии, увеличившей до гигантских размеров обыкновенных кошек. Всеобщую неуверенность отражает и то, что и львов мои сородичи описывают как больших кошек, но при этом подчеркивают, что по деревьям они не лазят. Но какая же тогда это кошка?

* * *

– Что ты делаешь?

– Разглядываю темноту.

Пауза.

– А ты?

– Коплю силы, чтобы взлететь.

Пауза.

– А теперь что ты делаешь?

– Все еще темноту разглядываю. Не хочешь помочь?

– Это как?

– Будешь вместе со мной разглядывать.

– Хорошо. Так нормально?

– Нормально.

– Только имей в виду, что я ничего не вижу.

– Не беда. Тебе и не нужно ничего видеть.

– Достаточно просто смотреть?

– Ты помогаешь мне уже тем, что смотришь.

* * *

Оказывается, у нас есть родственные народы, о чем мне поведал Петике. Правда, казуары, эму и нанду – что-то вроде бедных родственников, они не так знамениты, как мы, и ютятся где-то на отдаленных континентах и островах, где поселились еще до того, как на землю пришел человек, который все перепутал в царстве животных.

И как же эта родня оказалась так далеко, например, на земле кенгуру – этих самых невероятных животных, – на земле такой дальней, что лежит она аж за несколькими океанами?!

Ведь птицы не плавают.

Значит, по воздуху!

47. Визит поэта. Кукушка. Бладинайф

В город Ф. на встречу с читателями прибыл старый-престарый седой поэт. Он так стар, что видел Вийона и Аттилу Йожефа. Седые белые волосы развевались у него, будто львиная грива, во всяком случае именно так я себе представляю льва – Царя Экватора.

У нас появился новоиспеченный дружок – кукушонок. Присутствие этого дальнего незадачливого родственника – я зову его Кукши – меня забавляет и утешает. Единственное, что с самого начала меня огорчило, это то, что с ним невозможно общаться: стоит заговорить с ним, как понимаешь, что на самом деле ты разговариваешь сам с собой. Дело в том, что он не понимает ни нашего языка, ни суперлимбу и даже на общепонятном языке леса не смог сказать ни гу-гу.

– Ну скажи хотя бы: гу-гу, – приставала я к кукушонку.

– Ку-ку, – восторженно отвечал этот лингвистический антиталант и безнадежный случай.

– Ты представляешь, – говорил Бладинайф Восьмиклинке, – меня подменили в роддоме прямо в день моего рождения. А все дело в том, что папаша мой был там главврачом и крутил роман с фельдшерицей, но женился в конце концов не на ней. Так вот, когда мать меня родила… точней, не меня, конечно… эта самая фельдшерица как раз дежурила и в отместку поменяла ребенка врача на какого-то цыганенка, родившегося в тот же день.

Какая захватывающая история! От волнения у меня даже сперло дыхание, когда Бладинайф рассказывал о тайнах своего происхождения и своей идентичности. Вообще, Бладинайф – это что-то наподобие nom de guerre [13]13
  Nom de guerre – имя, которое брал солдат при вербовке в армию; псевдоним (франц.).


[Закрыть], а на самом деле охранника нашего зовут Мати Карас. Привалившись к кладбищенскому забору, они с Восьмиклинкой потягивали палинку марки «Ты пей, а я тебя догоню» – а интересно все-таки, что значит «цыган»? – и Бладинайф, называемый также Кровавым Ножом, продолжал свой рассказ:

– …так что пока этот бедолага Мати, сын главврача, мокнет-мерзнет в каком-то цыганском шатре, эта цыганская бестия, сын конокрадов (он постучал себя в грудь), то есть я, живу себе припеваючи, гужуюсь здесь и (при этом он отхлебнул из бутылки) жру палинку, как скотина.

48. Эрнэ С., друг поэта, и певчие дрозды

Зато мой человеческий друг, Пети Аптекарь, с самого начала в лепешку готов был разбиться, чтобы выучить наш страусиный язык. Он дотошно расспрашивал меня о незнакомых ему словах и настойчиво повторял знакомые.

– Скажи, как по-вашему будет «как будет»? И как по-вашему будет «по-вашему»? – спрашивал он у меня.

– По-нашему будет «как будет», – учила я его.

С тех пор прошло не так уж и много времени, а он уже говорит по-нашему даже грамотней, чем, скажем, Бойси, Шуба или Пики.

Отвечая на один из вопросов, поэт на встрече с читателями рассказал, как после последней большой войны, вернувшись из эмиграции, он отправился на остров Маргит, чтобы в одной из тамошних гостиниц разыскать своего друга Эрнэ С. Гостиница та была до войны любимым прибежищем Эрнэ С. Однако портье на вопрос львиногривого поэта-мафусаила (который тогда был примерно на пятьдесят лет моложе) ответил, что своего друга он сможет найти в кустах.

– Какого черта он делает на закате в кустах? – изумился поэт.

– Насвистывает влюбленным парочкам, – сказал портье.

– Он что, спятил? – еще больше изумился поэт и отправился на поиски друга, который и правда сидел в кустах и вовсю выводил рулады. Дело в том, что последняя адская бойня, объяснял своим слушателям поэт, была столь ужасной и беспощадной, что на острове Маргит от безумной пальбы и бомбежек погибли все певчие дрозды. Эрнэ С. знал прекрасно, недаром он здесь столько лет прожил, с каким наслаждением слушают трели дроздов влюбленные. И решил подражать дроздам, сидя в зеленом укрытии, чтобы влюбленные любили друг друга еще сильнее.

– Так и проходят мои веселые деньки в кустах, – прищурившись, сказал Эрнэ С. своему другу поэту.

Вот такая история.

Надо, правда, заметить – но об этом я знаю уже из других источников, – что, хотя Эрнэ С. подражал дроздам просто мастерски, все же были в его исполнении и огрехи, мелкие недочеты в произношении, грамматике, ударении. Но влюбленные, разумеется, этого не замечали. Кстати, классическую песнь дроздов он разбавлял толикой меланхолии с метафизикой:

 
Судьба узка, пусть разминутся боги.
Замри, застынь на полдороге…
Ах, вешние деньки – они уж не твои!
 

На острове Маргит постепенно стали появляться и настоящие дрозды, но пел вместо них по-прежнему Эрнэ С. И не из-за праздности или лени птиц, а потому что дрозд-великан их просто очаровал. Настолько, что в конце концов из любви к нему они принялись подражать его чуть фальшивому пению, что определило затем и своеобразие их языка, чем, собственно, и объясняется, почему так странно поют на острове Маргит последние сорок пять поколений дроздов.

49. Аукцион. Тайна золотых рыбок

Сегодня днем в актовом зале состоялся аукцион. Из центра приехал какой-то мрачный начальник и выставил на торги честь Михая Дубины. После вялых неторопливых торгов честь лысеющего вертухая приобрел и сунул под мышку какой-то тип в резиновых сапогах; Михай все это время отирал платком мокрый лоб, но голову все же держал прямо и даже старался глядеть людям в глаза, не краснея.

Пузан, он же Али-Баба и сорок разбойников, который был, по обыкновению, в стельку пьян, вцепился в коллегу, бывшего цветовода.

– Эй ты, Михай, – заплетающимся языком кричал он, – Ни совести у тебя, ни чести! У тебя от стыда буркалы не лопаются? Не боишься? Ты видишь вот этот башмак? Сейчас я приделаю его к твоей заднице!

Так он грозился, но почти все мы знали, что данное экспрессивное выражение, означающее поджопник, не что иное, как калька с одного из неолатинских языков Восточной Европы.

Дело кончилось тем, что они помирились и в полном согласии отправились к «Веселой распутице» сыграть пару партий в покер на раздевание.

Тем временем разгадалась и тайна золотой рыбки Беллы. От Нуар, так зовут черную сову, я узнала, что эти рыбки удерживают в памяти увиденное всего восемнадцать секунд и именно потому так хорошо чувствуют себя в аквариумах. Ведь когда они заканчивают круг, то уже не помнят, что было вначале, и потому, на что ни посмотрят, все производит на них волнующее впечатление новизны.

50. Пропажа бриллианта

По мнению юной Алисы Уоткинс бриллиант, получивший название «Южная звезда», был действительно очень красив и блестел, как раскаленный уголь. Но случилось так, что черный камень исчез средь белого дня с мраморной тумбы, и Сиприен Мере в сопровождении нескольких белых негодяев и одного честного китайца отправился на его поиски.

Мы продолжаем тренироваться.

О девушке – дизайнере этикеток – рассказывают, что в ее теле, как и в телах других жертв, не осталось ни капли крови, что просто не укладывается у меня в голове. А еще говорят, что после работы она осталась из-за свидания. И хладнокровный убийца покончил с ней прямо на рабочем месте, хладнокровно расплющив ее лицо о ксерокс, и опять-таки хладнокровно изготовил себе на память одну ксерокопию.

Среди женщин в нашей конторе растет беспокойство.

52. Сквалыга

Большинство из нас, страусов, ликовали от мысли, что спустя столько тысячелетий мы снова научимся летать, нас опьяняла эта идея – тем более в сочетании с перспективой в скором времени вырваться на свободу из этого лепрозория. Странно, но почему-то раньше это никому не приходило в голову. А ведь все мы не раз выбегали за ограду фермы, однако – во всяком случае до первого побега, а после него уже и подавно – никого из нас даже не посещала мысль, что нам вовсе не обязательно сюда возвращаться и мир столь велик, что найдется в нем и для нас где-нибудь местечко. Однако идея, что мы можем не просто сбежать, а улететь отсюда, улететь и не возвращаться, – эта идея целиком захватила страусов. Правда, некоторые с самого начала приняли ее в штыки, но, когда она стала слишком популярной, чтобы выступать против нее в открытую, главной целью нападок стала я.

Интриганов беспрерывно настраивал против меня Потемко (прозываемый также Сквалыгой) – седеющий и стареющий весьма отвратительный страус-старпер из бывших номенклатурщиков, который, как я говорила, еще перед первым побегом повел себя по отношению ко мне очень недружелюбно: то угрожал, то глумился. Вообще, этот Потемко даже в нашем страусином племени всегда казался нам чересчур длинноногим; возбужденный и от этого вечно размахивающий своими конечностями, он походил на оживший колодезный журавель. Насупив седые мохнатые брови, он говорил вроде бы разумно и убедительно, и только тот, кто слышал его не впервые, знал, что является зрителем хорошо отрепетированной комедии.

– Ну а если мы даже доберемся до Лимпопо, – подначивал нас этот интриган, – что мы будем там делать? – И, выдержав театральную паузу, продолжал: – Кто из нас знает хоть слово по-негритянски? И кто там поймет хоть одно наше слово? И что с нами будет? Вот когда вы поймете, как доверяться желторотым пигалицам… – И в виде последнего аргумента повторил единственную известную ему поговорку: – Заяц учит стрелять охотника!

Но на этот раз он обжегся, потому что я тоже за словом в карман не полезла.

– Добрый уксус рано созревает! – крикнула я Сквалыге, который от такой дерзости потерял дар речи, разинул клюв, но так и не выдавил из себя ни слова.

У этого Потемко было два вида оружия, которое он использовал в противостоянии с хозяевами фермы. Один из них – голодовка, точнее, угроза ее применения. И этот его шантаж в прежние времена, как рассказывают, неоднократно срабатывал. А еще говорят о его мафиозных связях, но что это значит, мне неизвестно.

Как бы то ни было, этот Потемко, который не голодал отродясь и четверти часа, был окружен ореолом страусиного правозащитника.

Более интересной была другая, прославившая его на всю округу стратегия выживания. Потемко развил в себе совершенно особое для нас, страусов, уникальное дарование. Он так виртуозно сливался с ландшафтом, так гениально мимикрировал подо все окружающее, что подивиться на него приползали даже хамелеоны из зоопарка. Сам он считал, что для нас это единственная возможность выжить. Мимикрия.

Одним словом, Потемко (он же Пишта Сквалыга – в том, какое из его двух имен настоящее, полной ясности нет, но никого из тех, кто знает его, это не удивляет) так ловко менял свой цвет, фигуру, размеры, голос, запах, жесты и даже взгляды, что при желании мог абсолютно сливаться с фоном. Стоило ему остановиться у забора, как все его существо становилось заборообразным – и не внешне только, но также и внутренне, иначе как объяснить ту достоверность и поистине легендарную убедительность, с которыми держался – или, скажем точнее, играл свою роль – Пишта Потемко Сквалыга.

И, конечно, когда он проходил мимо орехового дерева или клеток, то тоже менялся, подлаживаясь под них.

Но к Пиште Сквалыге, этому зловещему типу, нам придется вернуться чуть позже.