Текст книги "Темная сторона неба"

Автор книги: Гейвин Лайелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

"Приборы не много тебе скажут, когда ты летишь среди греческих островов". А кто или что скажет? Радио? Нет. Поздно насчет радио – здесь, на такой высоте. Единственный путь – это развернуться и мотать отсюда к чертовой матери. "Что же делал осторожный Джек Клей в других подобных ситуациях в своей жизни? В других полетах?"

"Пьяджо" слегка дергался, повинуясь моим приказам. Я бросил штурвал, потом тут же судорожно схватил его. Ладони у меня были мокрые.

Дождь снова забарабанил по кабине. Рядом со мной Кен что-то пошарил, потом щелкнула зажигалка, и её пламя показалось очень ярким во тьме кабины. Запахло дымком.

Кен протянул мне сигарету, я не отрывая глаз взял её, затянулся глубоко-глубоко и сладко, потом вернул сигарету Кену.

Что-то похожее на панику миновало, но какое-то беспокойство осталось.

Дождь прекратился. Машина стала держаться увереннее, продолжая идти на высоте 400 футов и рыская в пределах одного-двух градусов. Но градусы сейчас не имели большого значения, мы были слишком зажаты. Из-за градуса-двух мы и не врежемся ни во что, и не избежим столкновения. А если мы были на опасном направлении, то нас спасло бы определение собственного местонахождения.

– До Пори сколько? – спросил я.

– Да вот смотрю.

Я ничего не сказал. Потом мы передавали друг другу сигарету, карту.

– Около восьми миль. Почти точно справа по борту.

– А ты не думаешь, что мы ушли на юг от курса, здорово на юг? Миль пять, как?

– Да, а потом как минимум пару миль вперед. А с чего это тебе взбрело?

Я вернул Кену сигарету. А с чего это, действительно?С того, что у меня было предчувствие, вот и все. Первое правило в летном деле – это не верить своим предчувствиям, инстинктам. Но результатом пятнадцати лет полетов оказывается целый новый набор инстинктов. Помимо своей воли учитываешь баланс факторов, вероятностей, смутных намеков... И появляется предчувствие.

Оно и подсказало мне: к югу от курса. Почему?

Я слишком был занят ведением самолета, слишком поглощен маневрами между облаками, слушанием этого американского корабля...

И я сказал:

– Делаем поворот к северу.

– Что? – Кен непонимающе уставился на меня. – За каким дьяволом?

– Мы находимся к югу от курса.

Я четко переложил штурвал влево. Компас заколебался, затем его стрелка начала смещаться к северу. Новый шквал обрушился на нас.

– Черт тебя попутал, Джек! – Он ударил здоровой правой рукой по планшету. – Ты все испортишь, мы же совсем заблудимся, и все из-за того, что у тебя появилась какая-то идея... – И вдруг закричал: – Резко влево!

Я повернул штурвальное колесо на целый оборот, поставил машину на левое крыло, дал полный газ. Машина взвыла, зависла в воздухе и пошла резко влево.

Я громко крикнул:

– Скажи мне, когда пронесет!

Он висел, держась за правое стекло, и смотрел вперед.

– Вот – теперь. Теперь проехали.

Я отпустил штурвал, дав ему вернуться в прежнее положение, выровнял крыло, сбавил газ.

– Что там было? – спросил я.

– Вон. – Кен показал в сторону левого борта. – Твой проклятый остров, Пори.

Плоский зубчатый силуэт, мутный за шквальной стеной, уплывал за позади нас всего, может быть, ярдах в двухстах.

Мы сейчас развернулись через север на запад, почти по ветру. Выровняв машину, я начал медленный и широкий разворот обратно на восток.

– Так, теперь мы знаем, где мы, – промолвил я. – Теперь давай мне направление на Саксос.

Кен посмотрел на уплывающий из вида остров, затем вернулся к карте. Лицо у него было напряженным и озадаченным.

– Отсюда и дальше путь чист. До Саксоса – больше никаких островов. Около пятидесяти миль. – Голос его отражал внутреннее напряжение. Он взглянул на меня. – С ветром ты ошибся.

– Вероятно, – ответил я. – Это было просто из головы. Сейчас возьми скорость сорок пять узлов, направление – двести девяносто и дай мне новый курс.

Кен кивнул, погасил сигарету в пепельнице и спросил меня:

– А почему ты начал делать поворот – ещё до того, как я закричал?

– Это все тот американский корабль, – ответил я. – Направление на радиокомпасе было все время постоянным, пока он говорил, значит, они были не так близко. И к северо-востоку от нас. Между нами и Цериго, в то время как мы считали, что находимся только примерно в двенадцати милях от Цериго. Большой корабль, авианосец или что-то в этом роде, – он не будет торчать в таком месте, особенно в шторм. Значит, он проходил тем же проливом, которым пытались пройти мы. А мы были южнее его.

Кен посмотрел на меня некоторое время, медленно кивнул и обратился к карте. Он обвел кружком Пори и написал рядом время.

А я снова обратился к приборам. Погода становилась все более угрожающей, мы все дальше углублялись в зону фронта.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

32

Разрыв в облаках и тумане наступил через пятнадцать минут, или через тридцать миль, совершенно неожиданно, как это бывает, когда проходишь обложной фронт. Неизменный стук дождя прекратился, я взглянул и увидел, что здесь облака почти разогнало. Солнца ещё не было, но облака были высоко вверху – высокослоистые и перисто-слоистые. Впереди местами были видны лишь тучки и скопления кучевых облаков. Все, фронт мы прошли.

Я прибавил газу и дал самолету набрать высоту, а сам откинулся на спинку кресла и уставился в бесконечность. У меня в глазах мелькало от приборов, а руки закостенели от последних тридцати миль.

Кен подал голос:

– Вон, я думаю.

Я накренил самолет в ту сторону, куда он показывал. В тени кучевых облаков слева из воды серой громадой торчал Саксос и поменьше – Кира. Кен бросил карту и навигационные приспособления в кресло за спиной, потом наклонился и стал изучать Саксос.

– Как расположена дорога?

– С востока на запад.

Он резко поднял голову в мою сторону.

– Господи! Что же ты не сказал?!

Восточного ветра нам тут не будет. Не будет у нас и юго-восточного, близкого к направлению во фронте. Ветер будет такой южный, что южнее и не придумаешь, дующий со скоростью 45 узлов почти поперек дороги.

Я пожал плечами.

– А какой смысл был говорить заранее? У тебя что, есть друг или друг твоего друга, который умеет править ветрами?

Кен с досадой покачал головой.

– Просто тебе надо было сказать мне. То я чувствовал себя богатым, а теперь чувствую себя мертвым.

– За штурвалом – Джек Клей. Не курить, без паники. Будем жить.

Кучевое облако уходило на север, когда я обошел остров. Я снова убрал газ и вошел в длинное и пологое снижение. Остров начал оживать цветами, формами домов, пеной прибоя, зелеными пятнами в районе гавани. Никакой "Дакоты" я пока не смог разглядеть.

Я смог это сделать, когда проходил над гаванью: "Дакота" стояла на полдороге, поперек её. Странным образом Роджерс поставил её носом на север, от ветра. Но потом я понял: он не поставил её так, она разбилась.

Но не совсем разбилась. Она лежала на брюхе, шасси отлетело в сторону или подмялось назад, а дорога на сотню ярдов позади неё покрылась рытвинами и выбоинами.

Я на низкой высоте прошел над ней. Похоже, рядом никого не было.

– Шасси не выдержали, – сказал Кен.

Я прибавил высоты и ушел в сторону.

– Да.

У меня появился неприятное, болезненное ощущение в животе.

– Мы можем оказаться в таком же состоянии, – предположил Кен. – Тут никто не может дать гарантии. У этой штуки не такое крепкое брюхо, как у "Дака".

– А и не нужно пытаться. – Кен резко повернул голову в мою сторону. Я сделал вираж к Кире и головой указал на нее. – Вон там. Моррисон вон там сел. А он был на "Даке".

Кен рассматривал Киру, пока я делал правый вираж. Низкий берег, переходящий в короткую низину между двух невысоких холмов, хорошо проглядывались отсюда. Площадка в самом деле выглядела очень короткой, но у неё было направление на юг или на юго-восток, против ветра.

– Здесь "Дак" и сел?

– Именно здесь. Он там, среди деревьев. – Но самого самолета я не видел.

– Он погиб – Моррисон?

Я развернулся, чтобы посмотреть на островок со своего борта. По обеим сторонам маленькой равнины стояли совсем настоящие скалы, острые камни, выбивавшиеся из земли и поросшие майской зеленью. Равнина представляла собой вначале ярдов пятьдесят песка, потом полторы сотни ярдов дикой травы, затем она сходилась среди деревьев, в роще кипарисов, а дальше шел подъем.

На берегу, вытащенные на сушу, стояли две маленьких лодки. Наваб и его компания не могли переправиться на таких.

– Так Моррисон погиб? – повторил свой вопрос Кен.

– Не думаю.

Мы ещё покружили. С запада к нам подползал фронт в виде массы облаков. Эти серые джунгли отстояли от нас лишь миль на десять. Верхушка грозовых туч спряталась за тонким слоем перистых облаков, но от этого она не перестала существовать. И через полчаса мы снова окажемся во власти туч.

Я развернулся и пролетел какое-то расстояние, на приличной высоте, но медленно, лишь для того, чтобы прикинуть, насколько сносит ветром. По моим прикидкам, ветер отклонялся градусов на пятнадцать от направления долины. Это неплохо, но на самом острове могли быть поперечные завихрения.

Кен продолжал внимательно изучать остров.

– В этой долине должен быть такой сквозняк по самому низу. Конечно, у тебя может получиться... – Кен с сомнением взглянул в мою сторону, потом снова на остров. – А может быть, тут найдется кусочек дороги на каком-нибудь другом острове? Мы могли бы сесть там и переждать непогоду, а потом сесть здесь.

– Нет ничего, – ответил я. – Я все их пересмотрел.

Кен снова перевел на меня взгляд.

– Хочешь, я попробую? Я со всем справлюсь, только вот газ. Ты будешь манипулировать им, когда мне...

Я перебил его.

– Тебе хочется сойти на землю – тогда выходи. А если остаешься, то диктуй контрольную карту на посадку.

И Кен начал перечислять пункт за пунктом контрольную карту.

Я шел на высоте 400 ярдов, опустив все закрылки и задрав нос машины, в то время как скорость на приборах постепенно падала. Равнина внизу все ещё казалась очень маленькой. И ещё чем-то очень-очень заключительным, последним. Я собирался сесть на неё на минимальной скорости и очень круто. Так я смог бы поточнее попасть на избранную точку у самой кромки берега и машина не прокатится слишком далеко после касания земли. Но в этом случае она на глиссаде будет балансировать на пределе, после которого – переход в штопор. Любой порыв ветра сможет опрокинуть её, если я не удержу её.

– А ты не думаешь, что нам могут зачесть начальную полетную подготовку, если мы покажем, что у нас есть лицензии? – поинтересовался Кен.

– Их же нельзя взять с собой.

– И то верно.

Голос его звучал сухо и отсутствующе. Он смотрел вперед вниз.

Настал момент, когда я очутился один: я, машина и неразмеченный клочок земли на берегу, начинающийся настолько близко у воды, насколько я смогу попасть.

Я дал "Пьяджо" плавно снижаться с задранным носом, в какой-то момент замедления включив на всю газ, чтобы не дать самолету перейти опасную черту. На маленькой скорости машина стала тяжелей, и я сразу почувствовал, насколько постарели и устали мои руки после борьбы со стихией. Я старался удерживать "Пьяджо" на пределе. Первое боковое завихрение покачнуло "Пьяджо", и мне пришлось дать целый оборот штурвалом и схватиться за рули, чтобы удержать самолет.

Волна бесшумно набросилась на берег и рассыпалась, мельчайшие капельки повисли в воздухе... К моменту, как разобьется следующая волна, я уже коснусь земли – где-то, как-то, но коснусь... "Высоковато, слишком даже высоко я подошел к берегу. И слишком низко для того, чтобы суметь пройти над деревьями..."

Но нисходящий поток бросил меня на землю. Деревья и склон поплыли вверх.

Я выбрал остаток газа, чтобы смягчить падение, в последний раз приподнял нос, затем снова убрал газ, вцепился обеими руками в штурвал – и машина тяжело коснулась плотного мокрого песка.

33

Винты последний раз дернулись и остановились. Все системы с легким шумом, тиканьем, позвякиванием замирали. Стрелки приборов возвращались на нули. Самолет как бы медленно умирал вокруг нас.

Мы немного посидели в кабине. В моей голове перестали завывать двигатели, и я начал слышать, как ветер стучится в кабину, замечать грациозно раскачивающиеся в двух десятках ярдов от нас кипарисы.

Кен достал сигареты, протянул мне и дал прикурить. В тихом воздухе кабины мы сидели и затягивались дымом.

Кен тихо произнес:

– Я и забыл о тебе. Иногда забываешь, что ты не один.

Я кивнул, чуть не выронив изо рта сигарету. Отстегнув ремни, я медленно протянул руку и открыл боковое стекло. В кабину ворвался сладкий влажный воздух. Внезапно я почувствовал, что в кабине пахнет бензином и застоявшимся теплом.

Я встал и прошел назад между креслами. Ноги одновременно и слушались, и не слушались меня. Я открыл кабину и спрыгнул на землю. Ветер сразу набросился на меня. Я прислонился к самолету и взглянул назад.

На траве почти не осталось следа, но по песку прошли три узких колеи, еле заметные на сухом песке возле травы и отчетливые – на мокром, ближе к морю. Место соприкосновения с землей уже смыли волны. Должно быть, я посадил машину весьма близко к кромке берега. Это у меня хорошо вышло.

Мне стало холодно. Ветер задувал под рубашку и слишком быстро остужал пот. Я забрался обратно в кабину, нашел замшевый пиджак Кена с крошечными отверстиями от пули на левом рукаве и одел его на себя. Потом мы с Кеном вышли из самолета. По склону медленно спускались любопытные.

– Это там "Дак"? – спросил Кен, глядя на кипарисовую рощу.

– Да. – Зная, где находится самолет, я полагал, что сразу увижу его. Кен его пока не видел. – Пойдем посмотрим, – пригласил я. – Надо бы самолет развернуть.

Фронт скоро подойдет, и здесь задует северо-западный ветер. Лучше встать носом к нему. И для взлета, естественно, тоже. Я взглянул на короткую полосу травы и песка, и в ногах у меня снова появилась дрожь.

Кен уже был среди деревьев, когда первые местные жители подошли к нам. Я спросил насчет Николаоса и тут же увидел, что и он спускается по склону. Я кивками и пожатием плеч отвечал на вопросы, пока не подошел он. Он узнал меня. Мы поздоровались за руку.

– С вами все нормально?

– Да, прекрасно.

Он показал на "Пьяджо".

– Какие-нибудь проблемы?

– Так, кое-что. Но я хочу развернуть его. Вы поможете?

– О чем речь!

Я забрался в кабину и снял "Пьяджо" с тормозов, а тем временем он и ещё пара человек взялись за нос. Мы развернули машину и откатили её насколько можно назад, остановив в десятке ярдов от деревьев. Я снова поставил машину на стояночные тормоза, поставил колодки под все колеса, заблокировал систему управления и захлопнул за собой дверь в кабину.

Николаос смотрел на рощу и что-то показывал жестами.

– Ваш друг...

– Найду я его. – Я двинулся было в сторону Кена, но остановился и обернулся. – Этим утром кто-нибудь высаживался здесь?

Он замотал головой.

– Никого. Море, волна...

– Что, никто не может выйти в море в такую волну?

Он, кажется, даже немного обиделся.

– Это ж народ – моряки. Только смысл-то какой?..

Он покачал головой, и ветер сбросил его светлые волосы на лоб со шрамами. Я кивнул и пошел в сторону рощи.

И снова я словно в дверь вошел. Здесь было тихо и спокойно, только в вершинах деревьев стоял шум. Деревья, прохладная земля, поросший лишайником самолет отдавали старинным спокойствием. Даже то пятно на стабилизаторе, которое я очистил в прошлый раз – и увидел часть пакистанской эмблемы, выглядело сейчас старым. Я поймал себя на том, что ступаю крадучись.

Кена я вначале не увидел. Обойдя нос "Дакоты", я увидел его сквозь лобовое стекло кабины. Он кивнул мне и вышел наружу через дверь фюзеляжа.

– И что ты об этом скажешь? – спокойно спросил я.

Он медленно покачал головой.

– Ничего подобного не видел. Это как все равно часть храма. Я не стал бы... – Он снова беспомощно покачал головой. – Я просто не могу. Будто я хожу по душам погибших летчиков.

Я кивнул в знак согласия. Кен спросил, почти шепотом:

– И сокровища где-то поблизости?

– Я не знаю.

Я вернулся к "Пьяджо", и Кен последовал за мной. Николаос ждал нас за деревьями. Несколько детишек поднялись на цыпочки, чтобы заглянуть в кабину "Пьяджо", но все остальные разошлись по домам с холодного ветра. Облака быстро наползали на местность. Со стороны деревни на нас упали первые капли дождя.

Я сказал:

– Николаос, разрешите представить вам мистера Китсона. Кен, это Николаос Димитриу.

Николаос произнес несколько натянуто:

– Мне приятно с вами познакомиться.

Произошел обмен рукопожатиями. Затем я продолжил:

– Николаос был здесь германским солдатом во время войны. Он полюбил здешнюю жизнь и спустя несколько лет вернулся сюда и обосновался здесь. Я правильно говорю?

– Все верно, – глухо ответил Николаос.

Кен хмуро взглянул на меня. Здесь, на холодном ветру, ему было не до дипломатического этикета.

– Так, и куда теперь? – спросил он.

– Возможно, Николаос может нам помочь, – сказал я.

Кен с удивлением поднял брови, непонимающе взглянул на меня и Николаос. А я шел дальше:

– Все это началось, когда здесь очутилась "Дакота", с тех самых пор. Кен, что ты сказал обо всем том, что осталось от нее?

Кен поднял на меня глаза, осторожно провел правой рукой по больной левой.

– Ну, как храм, что-то в этом роде.

Он взглянул в сторону рощи, как бы вспоминая, что там, в нескольких футах отсюда, находится.

– Правильно, – сказал я. – Так оно примерно и должно быть.

Оба недоуменно посматривали на меня.

– Эта "Дакота", – продолжал я, – находится здесь больше десяти лет, это мы точно знаем. А возраст деревьев – как минимум двадцать пять.

Кен быстро взглянул в сторону рощи.

– Самолет не мог разбиться среди них, внутри. Значит... – И он обернулся ко мне.

– Да. Значит, кто-то взял взрослые деревья и посадил здесь уже потом.

– Зачем? Зачем их сажать?

– А вот теперь я начинаю думать. Я не так много знаю о греках этого острова, но знаю, что это не дикари и они не станут делать фетиша из куска металла. И если они хотели бы упрятать его, то куда легче было бы отволочь его в море. Есть только один человек, как я думаю, который хотел бы превратить разбитую "Дакоту" в старую гробницу. Это пилот.

– Моррисон, – добавил Кен. – Тот тип, который пригнал её сюда. – Но тут же покачал головой. – А, ненормальность какая-то.

– Только мне не говори, что это ненормально. Мы и так знаем, что ненормально. Заем, что первые драгоценности только через десять лет прибыли отсюда в Афины. Знаем, что кто-то взял и посадил здесь деревья вокруг "Дака". Причины всего это и не могли не быть ненормальными.

– Да, может быть и так. Ну и что? Ты думаешь, Моррисон жил здесь?

– Именно так я и думаю.

Кен обратился к Николаосу:

– Здесь, на острове, нет другого иностранца, англичанина?

Николаос развел руками.

– Нет. Был пилот с самолета, но он уехал.

– Когда? – настоятельно спросил Кен.

– Моррисон должен быть человеком нашего возраста, – продолжил я. Это англосакс, так что он не смог бы сойти за грека. И у него вполне могут быть шрамы на лбу, которые он заработал, когда сажал здесь "Дак" и ударился о скалу.

Кен стал присматриваться к Николаосу. Внезапно хищная улыбка расплылась на лице Кена. И он тихо произнес:

– Привет, Моррисон.

– Нет, – сказал Николаос, – я немец, я приехал сюда...

Я резко перебил его:

– Брось ты это. Десять лет назад это, возможно, была хорошая идея сделаться немцем. Никто не подумал бы, что англичанин пойдет на это. А теперь все снова добрые друзья.

Николаос медленно переводил взгляд то на одного, то на другого. Ветер усиливался и становился все холоднее, на нас упали новые капли дождя.

– Тут недалеко, на Саксосе, ждет настоящий немец. Он разберется тут с тобой за десять секунд и не будет рассыпаться в галантности, как мы.

Я дал Николаосу подумать и уже более спокойным тоном произнес:

– Время идет. Десять лет прошло, а сейчас ждать невозможно. У нас совсем нет времени.

– Хорошо, – согласился Николаос. – Что вам нужно? – Голос его звучал устало, но теперь более естественно.

– Драгоценности, – ответил Кен.

Николаос отрицательно замотал головой.

– Я продал их. Одному человеку в Афинах.

– Нет, – возразил я. – У меня нет сейчас времени объяснять тебе, откуда я знаю, что ты их не продал, не все продал, но просто поверь, что я знаю. И мы заключим сделку насчет остальных.

Он снова покачал головой.

– Говорю же вам...

Я разозлился.

– Нечего мне говорить! Человек, у которого ты украл их, наваб, сидит сейчас на Саксосе, пережидает погоду. Через несколько часов они схватят нас за горло. Или ты заключаешь сделку с нами – или будешь говорить с ним. Но с ним ты никакой сделки не заключишь. Это его драгоценности – ты помнишь это? Передай остальное нам – и ему будет неважно, есть ли ты на свете или нет тебя.

Он долго смотрел на меня. Ветер снова налетел на нас. Горизонт спрятался за тучами.

Николаос медленно произнес:

– Вы их купите у меня?

– Ты получишь свою долю из того, что мы получим за них.

– Какие у меня гарантии?

– Никаких гарантий, – ответил я, – но альтернативу получишь паршивую.

Он какое-то время посмотрел себе под ноги, а потом промолвил:

– Встретимся с вами в кафе.

34

В кафе имелась маленькая печка, работавшая на мазуте, и мы сидели, сгрудившись вокруг нее, греясь и попивая коньяк. Фронт настиг нас раньше, чем мы успели добежать сюда. Снаружи дождь барабанил по стеклам, вода начинала проникать под дверь и стекать по лестнице.

Хозяин стоял над нами с бутылкой в руке. Он, похоже, поверил в то, что мы совершили вынужденную посадку, и у него, как жителя острова, это вызвало заложенное в нем с детства радушие к потерпевшим кораблекрушение морякам. И у него это выразилось в коньяке. Отчасти я был согласен с ним, так было до некоторого времени, но не сейчас. А пока что я трудился над четвертой дозой коньяка.

Я старался довести до его понимания, что если он хочет проявить радушие, то пусть это сделает в форме какой-нибудь еды. Эта идея пришла к нему, словно озарение, и он подался в дальнюю комнату, чтобы воплотить её в жизнь.

Кен оперся спиной о стену и закрыл глаза. В этом заведении было темно и мирно, а доносившийся с улицы звук дождя делал обстановку ещё уютнее. Я взглянул на часы: было 10.15. Фронт повисит у нас над головой ещё два-два с половиной часа. Раньше двенадцати наваб сюда не заявится.

Через некоторое время хозяин появился с тарелками, сыром, медовым пирогом и ломтем хлеба. Я поблагодарил его и предложил заплатить за еду, но он и слышать не хотел об этом. Я снова поблагодарил его.

Кен оторвался от стены и принялся есть. Помещение наполнилось влажным теплом с запахом нефти. Мы расстегнули молнии на куртках, насколько это позволяла необходимость скрывать, что у нас есть пистолеты на поясе.

Я закурил и откинулся от стола.

– Как рука?

– Задеревянела. Но думаю, с ней все нормально.

Он снова прислонился к стене, закрыл глаза и обмяк. Вот она пилотская привычка: ничего не делай, если нечего делать.

В одиннадцать пришел Николаос – или Моррисон. Он промок насквозь, был измазан в масле и казался измотанным. Хозяин с удивлением посмотрел на него. Николаос перебросился с хозяином несколькими словами и опустился на скамейку рядом с нами. Подошел хозяин со стаканчиком коньяку.

– Ну? – спросил Кен.

Николаос посмотрел на печку. Лицо его было бледным и усталым.

– Они у меня дома.

– Так пойдем, когда ты будешь готов, – сказал я.

Николаос поставил коньяк на стол и продолжал смотреть на печь. Потом спокойно произнес:

– Я уж думал, что все к этому времени забудут о них. Вроде бы много времени прошло. Думал, что никто их не хватится уже. Поэтому я и начал продавать их.

– Люди не так быстро забывают о полутора миллионах, – сказал Кен.

Николаос взглянул на меня.

– А откуда ты узнал про меня?

Я сказал, откуда. И добавил:

– Я это понял ещё потому, что когда появился здесь в первый раз неделю назад и спросил тебя, погиб ли пилот "Дака", тебе надо было почему-то спрашивать хозяина этого кафе. Это самый первый вопрос, который задают о разбившемся самолете, и все на острове знают ответ на этот вопрос не раздумывая.

Он кивнул, продолжая смотреть на печь, а затем спокойно, но с горечью в голосе, произнес:

– И что вас принесло сюда? После стольких лет...

– Кто-нибудь пришел бы, рано или поздно, ты мог бы знать такие вещи.

Он словно не расслышал моих слов.

– Вы не знаете, зачем я посадил деревья. Вы же не понимаете, правда?

Я пожал плечами, а он объяснил:

– Эти деревья – могила Моррисона. – Кен ожил, прислушиваясь к этим словам. А Моррисон с улыбкой смотрел на меня, ожидая, что я скажу, и, не дождавшись продолжил: – Меня зовут теперь Николаос Димитриу. А Моррисон мертв. А, вам этого не понять.

Может, я понимал, а может – дошел бы до такого понимания, но сейчас ему хотелось сказать это самому – после десяти-то лет молчания. Вот это я точно понял.

Он отвел глаза на огонь печки и тихо произнес:

– Вы никогда не были богатыми, вы не знаете, что это такое. А я был богат, когда получил в руки эти драгоценности. Я посмотрел тогда в хвост самолета и понял, что я теперь обеспечен, ничто мне уже не страшно, что все теперь пойдет как надо.

Он прервался на мгновение и продолжил свой рассказ:

– Я приземлился на Аравийском полуострове, в Шардже, там заправился. Потом полетел в Бейрут. Я слышал, что это хорошее место, где можно продать такие вещи. Я собирался продать их, подняться в воздух – и никто никогда больше обо мне не услышал бы. Но когда я уже подлетал, то подумал: если я буду продавать это второпях – меня надуют, дадут очень мало. А я хотел получить за них по максимуму, сколько можно. И я решил двинуться подальше, на Родос. Я думал, что доберусь.

Это был теперь голос Моррисона, а не Николаоса. У него оставался искусственный немецкий акцент, ведь он практиковался в нем слишком долго, чтобы вот так сразу, за несколько минут, взять и забыть, но словарь возвращался к нему.

Кен медленно оторвался от стены, глядя на Моррисона и не произнося ни слова. А Моррисон продолжал:

– Так или иначе, но я прошел мимо Родоса. Была ночь, ветров я не знал и никак не мог поймать погоду по радио. Короче, я сбился с курса. Но в остальном я был цел и невредим, я обязан был, – подчеркнуто произнес он, остаться целым и невредимым, это я знал точно. В общем, я повернул на север. Я был уверен, что рано или поздно я найду, где сесть. Но тут я увидел, что не хватает горючего. Я, должно быть, очень сильно взял на запад и на юг. Левый борт совсем был сухой, двигатель остановился, а из правых баков тоже нечего было перекачивать... Потом стал чихать правый двигатель. А потом я понял, что мне конец. Я заблудился, никто не знал, где я, некому было прийти посмотреть на меня. Я уже прощался с жизнью.

– Я знаю, что ты чувствовал, – промолвил я.

– Нет, ты не знаешь! – воскликнул он, а потом, уже спокойно, продолжил: – И я увидел этот островок. И пологий открытый берег. И тогда я понял, что рано мне себя хоронить. Но, – он с победоносным видом обвел нас глазами, – Моррисон умер. Вы это понимаете или нет? Он разбился в море и погиб, потому что думал, что он богат и в полной безопасности. Вот откуда эти деревья – это его могила. Это как свечи. И "Дакота" там же. Я не хотел, чтобы местные трогали её, за исключением отдельных частей, которые могут пригодиться в хозяйстве. Я хотел, чтобы она была красивой, чтобы она стала частью этого острова. Ради этого острова и людей, ради того, что они такие. Они не знали и не знают про эти сокровища. Я закопал их под самолетом, и они так этого и не знают. Вот такие тут люди и вот почему Моррисон умер, а я стал Николаос Димитриу. Это вы можете понять?! – Его голос усилился почти до крика.

Никто из нас ничего не ответил. Хозяин стоял за стойкой, неловко улыбаясь и не понимая ни слова из нашего разговора.

Я взглянул на Кена. Он внимательно наблюдал за Моррисоном, держа руку в разрезе молнии.

Моррисон покачал головой и вновь уперся взглядом в пламя печи. Потом тихо произнес:

– Ничего вы не понимаете.

Все-то я понял. Теперь мы были Моррисонами, летчиками, тем же, чем он когда-то был, и теперь мы охотились за драгоценностями.

– Вы не можете забрать их, – сказал Моррисон, – они принадлежат этим местам. Моррисон украл их, Моррисон умер. Они нужны нам здесь.

Кен глубже сунул руку под куртку. Я быстро вмещался:

– Теперь об этом слишком поздно. Ты, я смотрю, выкапывал их там, а время бежит. Все, что ты можешь теперь сделать, это передать их нам.

Он повернул голову и пристально взглянул на меня. Долго он смотрел так, и в глубине его взгляда я мог различить то ли ненависть, то ли презрение, то ли просто усталость. Он и сам, пожалуй, не знал, что именно. Потом пожал плечами и произнес:

– Ничего вы не понимаете.

– Да, – сказал я, – я не понимаю.

Разговор в таком духе грозил стать бесконечным. Но вот Моррисон встал и произнес совсем спокойным голосом:

– Дождь почти кончился. Пойдемте в мой дом.

Я встал вслед за ним. Моррисон направился к двери, Кен медленно встал, по-прежнему не спуская глаз с Моррисона. Потом сказал мне:

– Не зря ты говорил, что тут ненормальные причины.

Я кивнул.

– Что-то в этом роде.

Я думал о том, что если человек, везший на борту на полтора миллиона драгоценностей, чуть не разбился в море, ему вполне могла прийти в голову мысль спастись самому, даже потеряв при этом сокровища. Ненормальная мысль. Неужели и мне такое может прийти в голову?

– А если бы он утопил это все в море, откуда не достал бы этого никогда, он что – был бы меньше ненормальным, чем закопать это на годы?

Кен кивнул, улыбнулся краем рта и пошел за Моррисоном.

35

Мы прошлепали по грязи и воде ярдов тридцать по главной улице, потом свернули в проулочек, прошли через двор и оказались у дома Моррисона. Мы оказались сейчас в тыльной части фронта, и дождь пошел на спад.

Моррисон распахнул тяжелую дощатую дверь, и мы вслед за ним вошли в дом.

Мы оказались в маленьком, почти квадратном помещении с толстыми белыми оштукатуренными стенами и каменным полом с несколькими выцветшими ковриками. Мебель дисгармонировала с прочностью стен: это был обычный набор дешевого городского барахла – стол, стулья, ярко и плохо покрашенный застекленный шкаф. На шкафу стояли фотографии в хромированных рамках. Под потолком тихо жужжала керосиновая лампа, отчего мне неожиданно сделалось не по себе, потому что я вспомнил тот же звук и запах полицейского участка в Мехари.

Посреди пола коврики были сдвинуты в сторону и там стояли два вымазанных в земле ящика из-под боеприпасов. Моррисон тихо прикрыл за нами дверь.

– Вот они, – промолвил он.

Мы стояли и молча смотрели на них. Потом я спросил:

– Как ты попал на Микиса?

Моррисон пожал плечами.

– Поехал в Афины и стал искать, кто бы мог их продать за меня. Я сказал там, что мне нужен человек, который может продать что угодно и где угодно. Владелец одной из посудин с этого острова слышал о таком человеке.