Текст книги "Темная сторона неба"

Автор книги: Гейвин Лайелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Я проснулся оттого, что кто-то хочет сорвать дверь с петель. Было ещё темно, и я ещё далеко не выспался. Я спустил ноги на пол, потом водрузил на них всего остального себя и неверным шагом пошел на шум. Я зажег свет и отпер запор, и только потом подумал вернуться за "береттой".

В комнату ворвался Кен.

– Давай, одевай брюки, – сказал он первым делом. – Мы летим.

Я уставился на него сквозь туман, окутывавший мои глаза. На Кене был опять его любимый замшевый пиджак. Кен выглядел серьезным и несколько взбудораженным.

Он нетерпеливо сообщил:

– Этот твой замечательный дружок, Роджерс. Наваб нанял его, и они уже вылетели на остров на "Даке".

27

Было около четырех часов утра. Откуда-то из-под заднего сиденья "крайслера", изнутри его, доносилась игра известного джаз-квартета, колдующего над психоанализом "Звездной пыли". Если бы не это, то ночью на заднем сиденье большого автомобиля очень уютно. Фары выхватывали из темноты каменные домики и песок за обочиной дороги, но я на это не обращал внимания. Я был надежно закутан в металл автомобиля, тепло и темноту.

Кен с переднего сиденья сказал:

– Тут шестьсот морских миль. Может, чуть меньше. – Он расстелил карту на коленях в свете приборной панели. – "Пьяджо" дает на крейсерской сто восемьдесят узлов. Считай – три часа двадцать минут. Если взлетим в четыре пятнадцать, будем там до восьми.

– А ветер какой? – спросил я, чтобы показать, что я проснулся.

Я действительно проснулся, но радости от этого было мало. У меня в желудке было полно шотландского виски миланского производства, и только слой сигаретного дыма не позволял ему проявить себя.

– Погоду не знаю, – ответил Кен. – "Дак" на крейсерской дает сто тридцать пять, да?

– Бери сто двадцать пять, – сказал я. – Он уже немолодой.

Кен начал считать. Пусть его считает. Он не убедит меня, что мы прилетим туда раньше них, что ни делай.

– Выключи этот проклятый приемник, – попросил я.

Кен выключил. Водитель недовольно полуобернулся, чтобы выразить протест, но потом вспомнил, как много он получит за поездку в такое место и в такое время, и успокоился, переключившись на удержание машины на этой узкой полуразбитой дороге.

– Им надо четыре часа пятьдесят минут. Взлетели он примерно в два часа, значит, они будут там около семи. Мы прилетим на час позже. За час они отыщут эти вещи?

"Крайслер" свернул на ровную дорогу, ведущую к самому аэропорту. Я взял себя в руки, чтобы не позволять своему желудку командовать собой, и стал думать.

– За час – нет, – ответил я. – Они не знают, где искать. Но, с другой стороны, они могут помешать нам, тебе не кажется?

Кен ничего не ответил. Он быстро сложил карту и сунул её в карман пиджака. Мы проехали по площади мимо пустых будок охраны и, миновав ангары, остановились у диспетчерской вышки.

Кен побежал в вышку. Я неторопливо вылез из машины, застегнул на молнию куртку. Под ней у меня была одета форма "Эйркарго" цвета хаки, а вокруг меня была прохлада хрустальной темной ночи. Далеко над аэродромом мерцало пламя керосиновых фонарей, выстроившихся вдоль главной взлетно-посадочной полосы. Я закурил и попытался составить себе мнение о погоде. Из этого ничего не получилось, потому что я не слышал ничего, кроме местного прогноза на пять дней. Небо может ухнуть в Эгейское море, а я и знать ничего не буду.

Мне внезапно стало не по себе от того, что Роджерс будет сажать "Дак" на дорогу при боковом ветре. Я вовсе не был уверен, что он справится с этим. Он ведь только начинает свою работу, старается заработать у босса честный доллар. Будь я на его месте, я бы поступил так же, ни секунды не раздумывая.

Вернулся Кен с таможенным служащим и кипой бумаг. Мы втроем забрались обратно в "крайслер" и направились в дальний ангар. Таможенник закутался в свой плащ, сидел сонный и смурной, и разговаривать ему не хотелось.

"Пьяджо" стоял возле ангара, толстенький и сияющий в свете автомобильных фар. Кен поднялся на борт, распахнул дверцу кабины, открыл багажный отсек и дал таможеннику проверить что ему нужно. Кен принес карты и прогноз, чтобы посмотреть их в свете фар.

Водитель за нашей спиной снова включил приемник. Кен тихо произнес:

– Я сделал документы на Рим. Я подумал, что будет меньше шума, чем если мы не укажем Грецию.

– Это не обманет греческого сыщика, Анастасиадиса.

– Может и нет. Однако нет смысла кричать, куда мы летим.

– Как погода?

Он развернул карту и положил сверху листочек с прогнозом.

– Не очень хорошая. Неприятная область низкого давления над Адриатикой и окклюдированный фронт, движущийся оттуда.

– А подробнее?

– Не знаю. На полете в Рим это не сказывается, и поэтому они не стали вдаваться в детали. Я просто видел это на большой карте там.

– А куда это движется?

Он провел пальцем вниз по карте вдоль линии, идущей с севера на юг в сотне миль западнее Греции.

– Какого времени эта карта? – спросил я.

– Это обстановка на полночь. – Он показал пальцем на середину Адриатического моря между Югославией и Италией. – Давление было около девятисот семидесяти. Ты лучше меня знаешь Средиземноморье. Что это означает, по-твоему?

Это означало, что сильный ветер будет дуть нам в спину, пока мы не приблизимся к фронту, но в этот момент могут возникнуть проблемы. Окклюзия над Средиземным морем может быть очень суровой, надо проходить над фронтом, под ним или в обход. Но только не насквозь.

– Смотря где, – медленно произнес я. – Может, он с этой стороны, а острова чистые. А если пройти над ним, как у тебя с кислородом?

– Плохо. Считай, что ничего не осталось. Я собирался набить баллоны в Афинах, но я оттуда убежал в такой спешке.

– Значит, если встретится, пройдем низом.

Кен медленно кивнул. В свете фар его лицо выглядело контрастно черно-белым.

– Мы, может быть, получим более точную картину погоды, когда будем в воздухе. Так что об этом не беспокойся. – Он постучал мне по животу. – И спрячь свою пушку в задний карман брюк, а то ты как беременный.

Кен пошел обратно к "Пьяджо". Выйдя из-под света прожекторов, я передвинул "беретту" на поясе назад, после чего мой пиджак стал выглядеть вполне невинно. Возле диспетчерской вышки проехал автомобиль, и его фары на момент осветили аэродромные дали.

Один двигатель "Пьяджо" взвыл, крутанулся и заработал, вспыхивая огоньками. Зажегся свет в пилотской кабине и на кончиках крыльев. Второй двигатель провернулся, зажигание сработало и он затарахтел, винт превратился в почти невидимый диск позади крыла.

Кен вернулся с таможенником.

– Пусть прогреется. А пока смотаемся в вышку, надо, чтобы паспорта благословили.

Мы снова сели в "крайслер" и поехали в сторону ангаров. Кен опять расстелил на коленях карту.

Меня осенила новая мысль. Я спросил:

– "Пьяджо" оборудован системой автоматической навигации?

Кен замотал головой.

– Не было необходимости.

Возможно, действительно не было необходимости. По крайней мере, в Пакистане, где аэродромы не имеют соответствующих установок. Здесь-то, в Средиземноморье, мы имели возможность пользоваться радарами и прочими штуками в этом роде. Это значило, что нам придется лететь только по пеленгам, которые мы получим на радиокомпасе. Мы не могли рисковать и запрашивать координаты. Чтобы так сделать, надо называть себя и куда мы идем. Я надеялся, что непогода, где бы она ни разыгралась, не сильно испортит радиоприем.

"Крайслер" подкатил к вышке, и мы вышли из машины. Таможенник шел впереди. Он постучал в дверь, кивнул кому-то головой и ушел. Мы вошли в помещение.

Возле маленького камина напротив двери сидел Юсуф.

Я вывернулся, как штопор, чтобы выхватить "беретту", и только тут увидел, что в комнате ещё два человека, а Юсуф ничем мне не угрожает, кроме как своей крысиной улыбочкой.

К счастью, Кен загораживал меня, и другие люди не обратили внимания на мои ковбойские выверты. Я оставил "беретту" в покое и выпрямился.

Двое других представляли иммиграционный контроль и аэродромные власти. Мы положили паспорта на стол и иммиграционный чиновник начал их изучать. Юсуф продолжал смотреть на меня все с той же крысиной улыбочкой, держа руку в голубой ковбойской куртке.

Кен не обращал на него внимания – видимо, не знал, кто это.

Иммиграционный чиновник проштемпелевал мой паспорт и посмотрел на Кена. Увидев, что Кен – пакистанец, он спросил, не имеет ли Кен отношения к пакистанскому джентльмену, который улетел пару часов назад.

Кен вежливо объяснил, что джентльмен – его босс и что Кен должен был лететь с ним, но слишком увлекся прелестями такого прекрасного города и опоздал. Теперь они встретятся в Риме.

Иммиграционный чиновник понимающе посмотрел на Кена и захотел узнать о прелестях города, но представитель аэродромной власти не горел желанием слышать об этом: огни на полосе зря тратят горючее, а он зря отнимает у себя время ото сна, и пусть чиновник спасает горючее и сон и ставит скорее печать.

Тот шлепнул печать, мы могли идти.

Как только мы вышли за дверь, я схватил Кена за руку.

– Давай в машине на самолет, выруби свет внутри, – быстро сказал я ему. – Этот парень, араб, что-то замышляет.

Кен все понял. Он влетел в "крайслер", захлопнул дверцу, и машина помчалась, как напуганный кот. К этому времени я стоял за углом, прижавшись к стене, держа в руках "беретту". Оглядевшись вокруг, я увидел развалюху-"фиат", которого не было, когда мы приехали. Я услышал хлопок дверью в вышке и приближающиеся торопливые шаги.

Человек вплотную обогнул угол, чуть не задев меня. Он или увидел или почувствовал меня в момент, когда ему навстречу пошла моя рука. Удар пистолетом пришелся ему в левую часть лица. Он по инерции сделал шаг и рухнул плашмя на бетон. И затих.

Я секунду-другую смотрел на него, больше мне ничего не оставалось. Я подумал, что если найдут тут его бесчувственное тело, то в этом случае будет лучше, если меня рядом не будет. Я обогнул вышку с тыла и бросился к ангарам.

Яркие задние огни "крайслера" ещё находились в движении, удаляясь в сторону дальнего конца ангаров, когда я бежал к самолету. Я аккуратно обогнул левый винт позади крыла и забрался в открытую дверь рядом с креслом второго пилота.

– О'кей? – громко спросил Кен.

– Уложил, – крикнул я в ответ.

Он кивнул и крикнул:

– Подожди минутку. Уберешь тормозные колодки. А я пощелкаю выключателями.

Сейчас не время и не место было опробовывать магнето и прочее, но Кен поставил на максимум ручку управления двигателем и перекричать два "Лайкоминга", работающие на полных оборотах, было выше моих сил.

Он пощелкал выключателями, потом убавил обороты и кивнул мне. Я подбежал к левому колесу, убрал колодку, потом обежал самолет с носа и убрал колодку из-под правого колеса, швырнул обе за спинку кресла второго пилота и залез в кабину сам.

Из-за ангара появились две близко посаженные фары и стали быстро приближаться к нам.

– Господи, – произнес Кен и взялся за газ. Самолет дернулся вперед, повернул влево, к ангарам. Автомобиль повернул круче, чтобы перерезать нам дорогу. Кен убрал газ почти до стопа, двигатели взвыли, мы развернулись на заторможенном левом колесе. Но дороги нам не было. Мы развернулись на четверть оборота и упирались в ангар. Кен нажал на тормоза, самолет дернулся и встал.

Автомобиль зашел сзади и замедлил ход.

Я ногой распахнул дверцу и вывалился наружу с пистолетом в руке, чуть не разбив голову о бетон. Но в следующий момент я был уже на ногах. Возле хвоста "Пьяджо" ко мне двигалась худощавая фигура.

На уровне её пояса я увидел яркую вспышку, и сквозь шум двигателей послышался треск выстрела. Я инстинктивно дернулся в сторону, но потом придержал себя.

Что ж, хорошо, детка, ты ведь обещал, что постараешься прихлопнуть меня. Но теперь у меня есть оружие: за этим я его и купил.

Между нами вращался винт правого двигателя, и стальной пулей можно было погнуть лопасть.

Он снова выстрелил – как раз в тот момент, когда за мной на землю спрыгнул Кен. Я выстрелил в ответ, под винтом, чтобы у Юсуфа рука дрогнула, а затем отбежал, чтобы выстрелить мимо винта.

Юсуф подумал, что я убегаю, и бросился под крыло за мной. Прямо в винт.

Это был тот ещё удар. Тело взлетело в воздух, и его отбросило за кончики крыла, ярдов на двадцать.

Двигатель крутился как ни в чем не бывало. Я медленно распрямился. Этот глухой удар стоял у меня в ушах. Через мгновение я осторожно двинулся. Но я знал, что моя осторожность излишня.

Рядом с ним блестел маленький пистолет. Я поднял его: тот же самый, серебристый, с рукояткой из слоновой кости, двадцать второго калибра. Я сунул пистолет в карман рубашки и пошел обратно.

Кен прислонился, согнувшись, к открытой двери, сжимая правой рукой левую. Его "вальтер" валялся на земле. Когда я подошел, он выпрямился.

– Рука, – спокойно произнес он.

На рукаве я увидел маленькое отверстие. Я расстегнул и стащил с него пиджак. Рубашка повыше локтя была чуть порвана, и на ней расплылось темное пятно. Я просунул палец в дырку и разорвал рукав книзу, открыв рану.

Отверстий в руке было два, так что пулю не надо будет вынимать. И то слава Богу.

– Как рука? – спросил я.

Он приподнял руку, отведя её в сторону и пошевелил пальцами.

– О'кей, все нор... – Но тут накатилась боль, и лицо его внезапно напряглось.

– Аптечка на борту есть?

Он кивнул.

– В буфете, в шкафчике.

Я залез в самолет, нашел аптечку, затянул бинтом руку. Там была ампула морфия, готовый к использованию одноразовый шприц, какими снабжают экипажи бомбардировщиков. Я взял его в руки.

– Морфий сделать?

Он честно попытался улыбнуться.

– Лучше виски. В салоне там есть.

– Что, Кен, ты хочешь лететь?

– Черт, конечно. Только поведешь ты.

– Понятно. Значит, точно летим?

Он кивнул. Я забрался в кабину и все повыключал. Двигатели взвыли и замерли. Ночь снова стала казаться спокойной-спокойной. Кен спросил:

– А это зачем?

Я кивнул в сторону того, что было Юсуфом.

– Надо сообщить об этом. Долго нас не задержат: можно будет выдать это за насчастный случай – если ты не будешь светиться со своей рукой. Пуль в нем нет.

– А как насчет пулевой отметины на голове – от твоей пули?

– На какой там голове, Кен?

28

Время это отняло, но не много. Кен одел мой пиджак, а его, с пулевыми отверстиями, мы спрятали в самолете. Потом я взял фонарь и спустился на землю. Мы оба стреляли, и надо было убрать свидетельства перестрелки и собрать гильзы. Я нашел все три. Нашел я также выбоину от свой пули, я её "состарил", намазав маслом. После этих мероприятий я готов был всячески помочь расследованию.

Побегав вокруг самолета и друг за другом, аэродромная власть раскопала наконец полицейского – того самого, что чинил мне допрос после моего возвращения из Мехари, но я все равно не помнил, как его зовут. Мы рассказали фабулу трижды: раз для полицейского, чтобы он уяснил общую идею, другой раз – для него же, уже на месте, и ещё раз – для занесения на бумагу. Каждый раз все было одно и то же, а именно то, что случилось на самом деле, но без упоминания выстрелов. Он не особенно в это поверил, он чувствовал, что чего-то здесь не хватает, чего-то такого, что объясняло бы действия Юсуфа. Но руки Кена он не заметил.

Я ускорил прохождение дела, возмутившись тем, что, мол, дают тут всяким Юсуфам свободно разгуливать по аэродрому. Аэродромная власть нехорошо посмотрела на меня, но потом присоединилась к попытке спустить дело на тормозах.

В конце концов полицейский с кем-то долго говорил по телефону, и из разговора было видно, что тот человек не расположен долго разговаривать в пять часов утра. Потом полицейский забрал наши письменные показания и улыбнулся нам.

– Синьоры, вы можете лететь. Конечно, вы вернетесь, если того потребует расследование?

Я быстро сказал "да", пока Кен не начал возражать. На меня работало то обстоятельство, что когда мы очутимся за пределами страны, а разыскать нас будет трудно, то для них это будет удобным предлогом не проводить слишком дотошного расследования. В настоящий момент они были бы очень рады моему отбытию: если бы они начали расследование сейчас, то единственно, что им удалось бы установить, это тот факт, что им следовало бы провести расследование в отношении меня ещё раньше.

Но формально я был свободен приезжать сюда и уезжать, а в моей работе это было большим делом.

Полицейский подошел к двери и пожал нам обоим руку. А потом сказал:

– Это тот парень, которого вы привезли с собой из Афин, командир?

Я кивнул. А он вздохнул и посмотрел на бумажки, которые держал в руке – наши показания.

– Это как я вам и сказал тогда: молодежь – это такой своенравный народ, никого не слушают.

И это было близко к правде.

Больше у нас дел не оставалось, за исключением того, что "Пьяджо" стоял носом к ангарам, а на бетонном покрытии в свете звезд были видны пятна, похожие на масляные, и некоторые из них были действительно масляными. Мы оттолкнули самолет назад, залезли в него, и Кен повел меня по цепочке приготовлений к полету.

Я одел пару легких пластиковых наушников, похожих на обтекаемой формы стетоскоп, включил радиотелефон, снял машину с тормоза, и она двинулась с места.

Имея управляемое носовое шасси, "Пьяджо" катился легко и быстро, но о самолете много не скажешь по тому, как он катится по земле. Кен тихо и спокойно сидел в правом кресле, положив левую руку на колени. В тусклом синеватом свете кабины лицо его выглядело напряженным, он неторопливо перекатывал из угла в угол рта незажженную сигарету.

Я довел самолет до начала взлетно-посадочной полосы и остановился.

– Прошу – контрольную карту.

Кен стал излагать мне карту пункт за пунктом, а я бегал руками по переключателям и ручкам, там проверяя, там устанавливая. Вибрация от двигателей передавалась на все эти ручки, но самолет ещё не ожил, живым он будет в полете. А пока что это было нечто вроде домашнего животного, которое я, как я надеялся, знал, но особого доверия к нему не питал. А пока я четко выполнял набор предполетных правил хорошего тона.

Смесь – богатая... Двигатели – максимум оборотов... Рычаг управления двигателем – законтрен... Топливные баки – подключены концевые... Топливные бустерные насосы – включены... Закрылки – 20 градусов... Люки – закрыты... Груз – закреплен...

Кен осторожно пристегнулся к креслу, затем убавил свет до минимального – чтобы видны были стрелки приборов и цифры. Отражение в стекле стало не так заметно. Ночь оставалась по-прежнему темной и полупрозрачной. В некоторых фонарях вдоль полосы топливо выгорело, и вереница огней напоминала поэтому рот с отсутствующими зубами.

Кен взглянул на меня:

– Как, о'кей?

Я кивнул. Он нажал кнопку радиопередатчика на штурвале и сказал:

– "Пьяджо" просит разрешения на взлет.

Вышка прокашлялась и ответила:

– "Пьяджо" взлет разрешаю.

Я обвел взглядом кабину и успокоил дыхание. Я долго был пилотом на "Дакоте", слишком долго. Теперь мне предстояло выяснить, что я представляю собой как пилот без "Дака". А приходилось начинать с ночного взлета и без подходящего инструктажа.

"Отличный небольшой самолет без изъянов, – мелькало у меня в голове. Поставить закрылки на 20 градусов, поставить рычаг управления двигателем на 48 дюймов, и он взлетит на скорости 60 узлов. Индикатор воздушной скорости дает отставание, так что можно отрываться при 55..."

Кен снова спросил:

– О'кей?

– Да.

Я отпустил тормоза и медленно поставил рычаг управления двигателями на максимум.

Машина дернулась вперед, кабина наполнилась шумом двигателей, более трескучим и пронзительным, чем у "Пратта и Уитни" "Дакоты". Я мягко переложил руль, ожидая, когда он начнет реагировать на увеличение скорости.

Машина быстро наращивала скорость, может быть слишком скоро. Мне нужно было время привыкнуть к машине, научиться чувствовать её и предсказывать её действия. Вот она уже начала зарываться носом.

– О'кей, отрывайся, – сказал Кен.

Индикатор воздушной скорости перешел отметку 55 узлов. Я притронулся к штурвалу. Мы пока были ещё на земле.

"Когда двигатели работают на полную мощность, развивается сильная тяга и машину прижимает к земле. Надо отрываться..."

– Взлетай! – крикнул Кен и потянулся к штурвалу.

Стрелка индикатора показывала уже 60 узлов. Я крепко взял штурвал и потянул на себя. Машина оторвалась от земли, взмыла в воздух и ожила. Кен убрал руку и положил её на колени.

– Шасси, – напомнил Кен.

Я потянул рычаг и убрал шасси, потом несколько выровнял машину: надо подождать, пока не наберем безопасную скорость. Когда скорось выросла, я стал убирать закрылки, машина немного выждала и пошла потихоньку вверх. На 100 узлах я дал "Пьяджо" возможность взбираться вверх покруче и начал постепенно убирать газ.

Кен включил связь.

– "Пьяджо" взлет произвел, ложится на курс. Спасибо и доброй ночи.

– Вас понял: "Пьяджо" взлет произвел, ложится на курс. Спасибо и доброй ночи. Если необходимы радиопеленги, свяжитесь с базой Уилус. Доброй ночи, синьоры.

Мы на высоте в 1000 футов шли со скоростью 100 узлов в направлении примерно на восток.

– Какой курс держать? – спросил я.

Кен задвигал ногами, расстегнул ремни и зажег сигарету. Он затянулся, выпустил дым на лобовое стекло.

– Тебе надо держать семьдесят градусов по магнитному компасу. Через минуту дам более точные данные.

Я стал ложиться на курс 70 градусов. Кен подождал, пока я закончу вираж, затем осторожно встал с кресла. Он вернулся с кипой карт, линейкой, транспортиром и навигационным измерителем Дальтона. Он прибавил света, чтобы можно было читать карты, и начал работать с большой картой.

Я начал чувствовать машину по малейшей манипуляции штурвалом и колесом тримминга. Машина была легкой и послушной, при легчайшем прикосновении к приборам управления она напоминала мне, что у неё два двигателя, а построена она на шесть-восемь человек. После "Дакоты" управлять ею было, что истребителем.

Я слегка прибавил газу. После сброса газа "Пьяджо", вопреки моему ожиданию, не опускал тут же носа, а при прибавлении – не задирал его сразу. Будем знать впредь.

Кен поднял голову от карты.

– Что-то у тебя лодка немножко по волнам прыгает, а?

Я дал самолету ровно набирать высоту, и Кен снова вернулся к карте. Через минуту-другую он оторвал глаза от карты и сказал:

– Наш курс должен быть шестьдесят восемь градусов по магнитному компасу. Пока через несколько минут мы не пересечем береговую линию, мы будем под воздействием ветра с берега. Так что держи пока семьдесят один.

Я проворчал. Я ещё не умею держать курс на этой машине с точностью до градуса. Буду держать семьдесят.

– Если мы с тобой не получим какой-нибудь радиопеленг, – сказал я, то заблудимся.

Кен улыбнулся.

– Реалистично рассуждаешь.

Сейчас он, вроде бы, расслабился. Во время всего взлета он испытывал напряжение, волнуясь, как я с этим справлюсь. Я испытывал странное ощущение, исполняя обязанности первого пилота в самолете Кена, когда тот сидит рядом. Не сказал бы, что мне это нравилось.

– Ну и как она тебе? – спросил Кен.

– Отличная машина. Как только накоплю тридцать пять тысяч фунтов, куплю себе такую.

– Прежде чем начнешь копить деньги, выровняй курс. Следующие три с лишним часа держи шестьдесят восемь градусов. Сейчас ты отклоняешься градуса на четыре.

Да, действительно. Я вернул машину на правильный курс. Кен взял другую карту, крупномасштабную карту этого района, составленную для британских военных летчиков, прикрепил её к планшету для карт и стал переносить на карту наш курс с большой карты. Мы прошли отметку 10 тысяч футов в 5.37 и дальше пошли на быстрой крейсерской скорости – 180 узлов.

29

В отдаленной части черного неба появилась синяя полоска, звезды стали меркнуть. В кабине, тускло освещенной как бы отблеском тлеющих углей, было тепло, отчего клонило ко сну. "Пьяджо" шел идеально ровно. Мы сидели, влившись в большие кожаные кресла, маленькие вентиляторы над головой у каждого гнали на нас теплый воздух.

Через некоторое время Кен спросил:

– Кофе не хочешь?

Я взглянул на него сонными глазами. Я с гораздо большим удовольствием поспал бы, но если надо взбодриться, то кофе тут в самый раз.

– Хочу, – согласился я. – А кто, стюардесса приготовит?

– Обойдешься электрической кофеваркой.

Он осторожно поднялся с кресла и ушел в салон, а я выпрямился в кресле и стал ловить в эфире базу Уилус.

Я все сидел и ждал, что, может, они что-нибудь скажут, когда пришел Кен с кофеваркой и двумя чашками, неся все это в одной руке. Кофеварку он поставил на панель управления двигателями, затем достал из-под сидений два серебряных приспособления типа подстаканника и поставил в них чашки.

– Сахар кончился. Будешь пить черный и горький, радуйся и такому.

Внезапно в эфире появился Уилус. Голос сообщил кому-то, что давление на земле – 1018 миллибар, что пусть заходит на посадку и что на земле его ждет яичница с ветчиной. Вот они, трудности военной службы.

Пеленг по радиокомпасу составил 258 градусов. Кен сверился с картой.

– Выходит, друг, мы идем на три-четыре мили севернее курса. С другой стороны, ветер по-прежнему меняет направление. Держи семьдесят, а там видно будет.

– Есть держать.

Я отпил кофе и сразу почувствовал внутренний комфорт. Впереди небо все больше приобретало синий цвет, а узкая полоска над горизонтом заголубела.

Кен потянулся правой рукой за кофе.

– Как у тебя рука? – спросил я.

– Между хорошо и средне.

Кен осторожно откинулся на спинку кресла и, глядя вперед, стал пить кофе, а я вернулся к поискам в эфире. Похоже, что никто ещё не проснулся.

– Вот оно, – произнес Кен.

Я оторвался от поисков как раз в тот момент, когда край солнечного диска показался над горизонтом и первый бесцветный луч устремился по небу, почти безжизненному, не встречая на своем пути ни единого облачка, за которое можно было бы зацепиться.

Я подмигнул Кену и посмотрел вниз. Кабина стала внезапно маленькой и тусклой в этом царстве света за бортом. Кен наклонился и выключил освещение приборной панели. Море в десяти тысячах футов под нами оставалось ещё темным.

Кен взглянул на ручные часы.

– Когда же мы узнаем что-нибудь о погоде?

– Скоро послушаем Мальту. Но насчет погоды в Греции это нам ничего не даст. Придется ждать, пока не войдем в зону слышимости Афин.

Кен кивнул, а я вернулся к радиоприемнику.

Мы сидели и наблюдали, как солнце заиграло золотистыми искрами вначале в гребнях волн, затем стало захватывать участки моря, а там и все море со стороны горизонта превратилось в огромный блестящий поднос из ячеистой меди.

Я поймал по радио Луку, что на Мальте, и тут же получил новый пеленг на Уилус. Выяснилось, что мы по-прежнему отклоняемся к северу, пройдя уже более сотни миль. Сопоставив данные о времени, месте и курсе, мы установили, что дует ветер с направления 220 градусов и со скоростью 20 узлов. Я предпочел бы ветер посильнее. Пока это означало, что фронт низкого давления ещё далеко впереди.

Кен встал и спросил меня:

– Еще кофе хочешь?

Я взглянул на него. При ярком освещении лицо его выглядело бледным и напряженным. Для него кофе было не лучшим средством. Оно лишь будоражило нервы, которым следовало бы дать успокоиться. Да и никакой аспирин или прикладывание к бутылке не помогут, если у тебя дырка в руке.

– Не сейчас, спасибо, – ответил я.

– Перейду-ка я на заднее. Здесь я не могу глаз сомкнуть, все эти чертовы приборы в глаза лезут.

Поддерживая левую руку, он осторожно перебрался в кресло по правому борту, повернутое задом наперед.

Я повернул колесо тримминга несколько вперед, чтобы компенсировать перемещение Кена, затем закурил и откинулся на спинку кресла. Делать было нечего. "Пьяджо" не имел автопилота, но воздух за бортом был чист и гладок, как стекло.

Меня не беспокоил долгий перелет над морем, я не волновался за двигатели, содержавшиеся за счет миллионов наваба. Я не был достаточно знаком с "Лайкомингами", чтобы по их шуму чувствовать недостатки в их работе, поэтому я даже не пытался прислушиваться к ним, а сидел себе и сидел. Много времени в полете уходит просто на сидение.

В 6.20 я снова настроился на Уилус, потом почти сразу после этого на Луку. Нанеся оба пеленга на карту, я обнаружил, что мы вернулись на свой курс. Я уменьшил курс на три градуса, взяв поправку на ветер, пока нас не отнесло по другую сторону курса.

Радио я оставил на Луке в ожидании, что они скажут о погоде. Через некоторое время станция Лука сообщила, что над Мальтой и у берегов Ливии господствует умеренный западный ветер, усиливающийся к востоку. Безоблачно. И ни слова о том, что же происходит дальше на восток.

Здесь фронт прошел, это точно, он очистил небо и оставил за собой западный ветер. Но не было никакого намека на то, что он будет делать дальше. Сейчас он может находиться над греческими островами, пройти их или гулять над ними, чтобы затем затеряться где-нибудь в материковых горах. Пока я ничего не знал, а на таком расстоянии афинский аэропорт не слышно.

И я снова занялся высиживанием. Но я не просто сидел, а внимательно поглядывал на приборы, посмотрел, сколько у нас топлива, какова температура двигателей. Потом я проверил радиовысотомер – полезную маленькую штучку, которая испускает радиоволны и высчитывает высоту по времени возвращения отраженной волны. Такой высотомер нам пригодится, если придется нырять под фронт. Перемена давления сделает обычный высотомер, основанный на измерении давления воздуха, бесполезным.

Похоже, все у этого прибора было на месте и работало исправно. Я выключил его и перенес свое внимание на другие приборы. Я стал присматриваться к тому, как был оборудован "Пьяджо" – и почему. Наваб мог бы себе позволить оборудовать самолет всякими новейшими радарами или радиоустройствами, но на "Пьяджо" их было негусто. Частично это потому, что в Пакистане не было соответствующих наземных установок. Другой причиной являлся тот факт, что всякая навигационная новинка требовала лишнего человека для её настройки и правильного применения. Кен, должно быть, думал, что не следует перегружать машину вещами, которыми он не сможет пользоваться, не отвлекаясь при этом от собственно управления машиной. С моей точки зрения, он был прав: я предпочел бы полагаться на его пилотирование, чем на настройку радара Хертером.

Я подкрутил немного регулятор вентилятора и сел на место. Что-то меня беспокоило последние двадцать минут. Я понял, в чем дело. Шаря по эфиру, я вспомнил, что привык летать с хорошим радиообменом, полной информацией о погоде, что я имел свободу выбора, куда лететь, на какой полет соглашаться, на какой – нет. Этот же полет стал чем-то необычным. А окклюдированный фронт, где он нам ни попадись, мог превратить его в совсем необычный.

30

Приближалось семь часов, когда Кен встал со своего кресла и произнес: