Текст книги "Вексель Билибина"

Автор книги: Герман Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

THERE IS NO SANDS… [5]5
  Нет песков…


[Закрыть]

Контроль за старательским намывом золота Оглобин и Билибин возложили на старшего горного смотрителя Поликарпова и заведующего разведрайоном Раковского.

Сергей и прежде очень серьезно и ответственно относился ко всему, что бы ему ни поручали. После собрания он еще сильнее осознал, что они здесь, в отдаленном крае России, не только разведчики, но и представители государства, стражи его интересов.

Отправляясь из Олы, Сергей по просьбе милой, восторженной комсомолки Галины Миндалевич, которая и стихи писала, и декламировала, и пела, и на гитаре играла – а он, Сергей, подыгрывал ей на мандолине, – положил в карман гимнастерки две записные книжки, вырезанные из общей, в черном коленкоровом переплете, тетради, пообещал вести дневник. И еще обещал писать ей, даже если не будет возможности посылать письма.

В пути было много острых романтических ощущений, особенно на бахапчинских порогах, но Сергей не сделал ни одной записи и не написал ни одной строки Галочке Миндалевич. Теперь же Сергей твердо решил делать записи каждый день, но кратко, без эмоций, как в судовом журнале, а о всяких подробностях рассказывать в письмах к Галине и к другу Эрнесту.

На следующее после собрания утро мелким четким почерком, буквами, похожими на бусинки, на первой странице черноколенкоровой книжки Сергей Раковский написал:

«1 окт. 1928 г. кл. Безымянный.

Вчера были на собрании рабочих-старателей. Представитель С. З. Оглобин делал доклад. Ввиду жалоб рабочих на отсутствие золота, так как разведанных участков нет, мы предложили им временно работать у нас на шурфовке. Относительно расценки на работы договориться не смогли. Условились, что мы ее выработаем, а затем предложим.

Домой пришли поздно. Идти было скверно, так как с утра все время шел снег, а к вечеру подморозило».

В конце того же дня Сергей дополнил эту запись:

«Сегодня Оглобин и служащий Поликарпов (работавший ранее в этих местах, приехал с ним из Охотска) были у нас. Совместно с ними обсудили расценки на работы. В основу взяли А. З. Наши расценки по сравнению с албанскими ниже.

Снова идет снег».

Снег валил весь день. И снова, как вчера, к ночи стало подмораживать. Обговорив расценки и другие дела, Оглобин и Поликарпов по настоянию Юрия Александровича остались ужинать. Билибин очень хотел развязать язык молчаливому Поликарпычу, чтоб побольше разузнать о Колыме, о его поисках колымского золота.

Выпили, разговорились, ударились в воспоминания. Лишь только Филипп Романович помалкивал. Крепкий мужик, он не пьянел от выпитого, лишь оглаживал свою смоляную бороду-лопату и с поклонами благодарил начальника экспедиции за угощение, а больше за то, что приехал тот на Безымянный проверять его заявку.

– Фартовый ключик… Золотой ключик, – повторял Поликарпов.

Он не верил тем, кто болтал об отсутствии золота:

– Хитрят, креста на них нет. Ключик верный…

Чувствовалось, что Филипп Романович нашел в этом ключике свою судьбу, все свои надежды возложил на него:

– Получу вознаграждение, отправлюсь на родину – в Рязанской губернии я родился, под Скопином, – хозяйством обзаведусь, женюсь…

А когда Билибин напомнил ему, чтоб разговорить, о том, как Миндалевич сажал его в тюрьму якобы за утайку золота, Филипп Романович отмахивался:

– Бог с ним, с Миндалевичем-то… Ключик зазолотил и – слава богу! Сколько он даст пудиков-то, Юрий Александрович? Мы бы летось два пуда намыли, да отощали…

– Два пуда – это мелочь. Безымянный больше даст. Вот разведаем и точно подсчитаем. Но и это еще не все! На Безымянном Колыма клином не сошлась! Таких ключиков, как твой, в этом краю много. Про Бориску-то слышали?

– Как не слышать… Его ключик и искали, да не нашли. Якуты Александровы похоронили Бориску. Где-то здесь, на Хиринникане, а точно где – или рассказать не сумели, иль я не понял. Словом, пока еще не вышли на этот ключик. Александровы сюда приедут и точно покажут Борискину могилу, а там, надо полагать, и его ключ…

– А Розенфельд где ходил?

– Не знаю. С Розенфельдом Сафейка ходил, вместе с Бориской у него в конюхах ходили. Но где ходили, там золото не находили.

– А вот карта Розенфельда, – Юрий Александрович извлек из полевой сумки копию. – Крестиками помечены золотые жилы, похожие, как писал Розенфельд, на молнии.

Все – и Поликарпов, и Оглобин, и даже Раковский – чуть лбами не стукнулись над восьмушкой бумаги.

– А где эти крестики? – в один голос спросили.

– В том-то и дело: крестики есть, а привязки у них нет.

Мало сказал Поликарпыч, и спирт не помог развязать его язык. Никаких легенд, на которые так охочи золотоискатели, от Филиппа Романовича не услышали. Поликарпов молчал не потому, что был скрытен, а потому, что никогда языком попусту не трепал. Но и то, что сказал он, было ценно.

Юрий Александрович отправился провожать гостей и проводил их почти до самого стана. А по дороге составлял план поисковых и разведочных работ… Борискин ключ покажут якуты Александровы. Они, вероятно, придут с ближайшим транспортом, а не придут, то их можно и привезти за счет экспедиции и Союззолота – за деньги старик Александров все покажет. И тогда на Борискином ключе экспедиция, как и на Безымянном, возьмется за дело… Но, пока не разведает, «хищников» на ключ не пускать! Ну, а места, где ходил Розенфельд, покажет Сафейка, если его нанять в экспедицию проводником. И тогда найдутся те молниеподобные жилы, что помечены на карте Розенфельда загадочными крестиками. Другой отряд направим по Колыме обследовать те речки, которые проплывали… А сам Билибин еще раз пройдет по порогам Бахапчи: и золото поищет в ключах, впадающих в Малтан и Бахапчу, и докажет еще раз, что по бешеной Бахапче можно сплавлять грузы.

– Согласен, Филипп Диомидович?

– Согласен. Вместе! – ответил Оглобин. – А сейчас надо пробиваться в Олу, проталкивать транспорт, а то с голоду подохнем. И якутов Александровых я сюда доставлю.

Вечером, сидя у оконца за ладно сооруженным столиком, Сергей написал три письма: лирическое – Галинке, грубовато-шутливое – Эрнесту Бертину, нежное – сестре в Иркутск. Письма предполагалось отправить в Олу с Оглобиным.

Задержка транспорта начинала всех очень беспокоить, и вчера, услышав от Раковского и Билибина, как политкомиссар Бертин доставлял продовольствие на голодающий Алдан, Филипп Диомидович твердо решил отправиться, прихватив все девять лошадей, в Олу, чтоб поторопить и организовать транспорт.

Сырой тяжелый снег валил и на третий день. Утопая в нем, вымокшие, разбили вторую разведывательную линию в долине Безымянного. За первую Билибин все же решил считать старательские ямы в устье ключа. Во второй линии от левой террасы долины до правой наметили семнадцать шурфов, каждый на двадцать метров один от другого.

Четвертого октября с утра было ясно, но в обед, когда Степан Степанович и Миша Лунеко приступили к шурфовке – начали расчищать площадку, делать зарезку, – снова повалил снег. В этот день Раковский окончательно доработал и переписал начисто расценки для старателей и направил их в приисковую контору.

Сергею казалось, что он хорошо знает старателей… Как бы ни жаждали они шального золота, но, пока его нет, они готовы урвать и медную деньгу. Согласятся временно поработать на шурфовке потому, что оплачиваться этот труд будет неплохо, а тем, кто хорошо работает, приисковая контора выделит разведанные участки в первую очередь.

Так думал и Юрий Александрович. Соглашаясь на высокие, не предусмотренные сметой расценки, он надеялся с помощью старателей за короткий срок разведать всю долину ключа Безымянного, а золото, которое будет найдено, покроет все непредвиденные расходы. Об этом он договорился и с Оглобиным, пообещав все разведанные участки незамедлительно передать прииску.

Примерно так думали и Оглобин и Поликарпов, тоже вполне уверенные в золотоносности ключа Безымянного, в том, что труд старателей не пропадет даром.

Но старатели рассудили иначе. Несколько дней они спорили и рядили. Оглобин как раз перед этим ушел в Олу, Поликарпов в споры и уговоры не вступал, всю кашу пришлось расхлебывать Билибину.

Тюркин, сдвинув шапку набекрень, сверлил Юрия Александровича одним глазом, другой был прикрыт длинной челкой:

– На ученых шурфить? Кукиш с маслом!

– Две ямы уже на углубке. Бросить прикажете? А кто за эти ямы заплатит? – зло огрызались артельщики Волкова.

– Да и заплатят… Бросишь ямы, а вдруг в них бешеное золото?

– За такое золото наш брат сам в петлю полезет!

– А вас, ученых, с потрохами сожрет! – с угрозой процедил Тюркин и пошел от Билибина развалистой походкой.

– Значит, и высокие алданские расценки вас не устраивают?

Все молчат.

– Значит, ямы ваши не такие уж пустые? Все ли золото сдаете?

– Проверяй…

– Проверим!

12 октября Сергей записал:

«Сегодня ходил на стан. Заказал лоток для промывки проб и кое-как достал жестяную банку для согревания воды при промывке проб.

Осмотрел работы старателей. Одна артель, Тюркина, промыв примерно 180 лотков, намыла 166 граммов – прилично… Пласт в их ямах немного светлее, чем у нас. Остальные старатели работают хуже.

Идти на разведку, по предложенной расценке, старатели не согласились. Погода хорошая. Ясно, морозит».

Но каждый день Сергей не мог проверять старателей: своих забот и работы было невпроворот. Он вставал в шесть утра, вместе с Юрием Александровичем делал пробежку вокруг базы, обтирался снегом и в семь часов проводил утренние наблюдения над погодой: записывал температуру, облачность, ветер, отмечал, сколько выпало снега. Потом отправлялся вместе с рабочими на шурфы, и там делал все, что и они: пожоги, зарезки, углубку, заготовку дров. Возвратившись на базу, кашеварил, пек хлеб, снова проводил метеонаблюдения. Вечером – метеонаблюдения, записи в книжку, в шурфовочный журнал, в эти же дни он тщательно готовился к промывке проб.

Старателей чаще проверял Поликарпов, старший горный смотритель. Бывал на их ямах и Юрий Александрович.

25 октября, когда мороз был под тридцать пять, Билибин вернулся со стана поздно. Он любил ходить по крепкому морозу – шапка в руке, дубленый полушубок нараспашку – и возвращался бодрый и веселый. Но в этот день пришел не в духе:

– Все у них по-старому. Хищники есть хищники… Сологуб американку сколотил, а все остальные моют лотками. В бараках, как кроты. Волк намыл двести граммов. И у корейцев неплохо.

– А Турка?

– У него хуже.

– Ворует, подлец.

– Все они подлецы и жулики. Пальцы в рот не клади. А как у нас?

Юрий Александрович, не снимая дубленку, присел к столу и заиндевелой бородой уткнулся в шурфовочный журнал.

– Закончил смывать пробы десятого, девятого, восьмого и седьмого шурфов, – неторопливо ответил Раковский и тяжко выдохнул: – Пусто. Лишь в девятой четверти седьмого шурфа оказались вот такие слабые знаки, – Сергей развернул бумажный пакетик со шлихом и едва видимыми блестками.

– Весьма слабые, безнадежно слабые, – покачивал кудлатой головой Билибин. – Турка и соринками бы их не назвал.

– Все шурфы сели на мерзлоту. От пожогов, тают плохо. Через два дня начну мыть пробы двенадцатого, одиннадцатого, шестого и пятого.

Двенадцатый, одиннадцатый и шестой шурфы тоже оказались пустыми. Лишь пятый шурф порадовал знаками и трехграммовой золотинкой. Осталось промыть притеррасовые шурфы, хотя от них и не ожидали ничего доброго.

– Подвел нас Безымянный, не оправдал надежд, – печально констатировал Билибин. – «There is no sands…». Но неужели американец Хэттл прав?

– Вчера приходил Поликарпов. Чувствует себя виноватым и несчастным, выпить попросил…

– Н-да, заявочка его на долину Безымянного не подтверждается, но пусть он голову не вешает. Подойдут наши. Организуем выше устья Безымянного, по Хиринникану, второй разведрайон. А летом развернем такие поиски! Нам бы лишь лета дождаться!

Начиналась долгая колымская зима.

ПРАЗДНИК НА ПРИИСКЕ

Двадцать первого октября по льду Безымянного, не встретив ни одной полыньи, пришел с прииска Поликарпов. Он принес обратно почту – те письма, которые направлялись в Олу с Оглобиным. Филипп Диомидович уходил с девятью лошадьми и в сопровождении ольчан из артели Сологуба, пожелавших уйти домой. За Среднеканским перевалом они встретили такой глубокий снег, что пришлось вернуться. Три лошади у них пали, трех, вконец истощенных, вынуждены были убить уже на стане, а те, что остались, настолько ослабли, что, если не поставить на корм, подохнут… Кормить же на прииске их нечем: ни овса, ни сена…

– Вот она, матушка-тайга, – закончил свой невеселый рассказ Филипп Романович и еще печальнее добавил: – По такому снегу олени с Олы не пройдут, транспорта нам скоро не дождаться.

В этот воскресный день погода стояла хорошая, слегка морозило. Никто не работал. Юрий Александрович вместе с Елисеем Ивановичем, представителем Якутского ЦИКа, недавно приехавшим на прииск, ушли на охоту. Один лишь Раковский возился с шурфовочными журналами: зарисовывал разрезы ям и писал на них: «пусто», «пусто»…

Закончив, Сергей закрыл журнал и, чтоб как-то утешить Поликарпыча, бодренько заговорил:

– Якутским правительством к нам специально прикомандирован человек! Владимиров Елисей Иванович. Приехал он с представителем Тасканского кооператива Поповым Петром Васильевичем. Мы заказали им теплые вещи, лыжи, кое-какие продукты. Правда, многого не обещают, но кое-что к первому декабря подбросят, оленей подгонят…

Филипп Романович то ли уже знал об этом, то ли не очень надеялся на эту помощь, как-то безучастно выслушал, поднялся и направился к выходу.

– А может, его, товарища Владимирова, попросить насчет коней? – как за последнюю соломинку ухватился Сергей. – Пусть отведет и ваших и наших в Сеймчан, к якутам, у них сено, наверное, есть, до весны постоят, а мы за прокорм заплатим!..

Поликарпов в дверях остановился, оживился:

– Это было бы хорошо! А то, ей-богу, жалко лошадок.

С охоты Билибин и Владимиров возвратились поздно и без добычи. От Юрия Александровича и ждать ничего не следовало, но представитель Якутского ЦИКа заявлял о себе как об опытном охотнике…

– Зверь ушел, птица ушел… Плохая зима будет, – пояснил он.

Раковский тотчас же высказался о лошадях. Елисей Иванович охотно, даже с радостью, ухватился за эту просьбу:

– Отведу коней в Сеймчан и сам договорюсь об их постое. А после поеду в Таскан, потом в Оротук, помощь организую! В декабре вернусь, ждите!

В следующее воскресенье на охоту вышли Раковский и Степан Степанович. Но и они ничего, кроме пяти белок, не принесли. Белок забросили на крышу.

Морозы крепчали с каждым днем. Ночью третьего ноября в градуснике замерзла ртуть. Когда утром измерили температуру вторым термометром, то он показал минус сорок семь с половиной градусов. Значит, ночью было все пятьдесят.

Юрий Александрович очень обрадовался:

– Вот и зима… Зима! Крестьянин торжествует! – И он весь день декламировал Пушкина, читал наизусть «Евгения Онегина». И под это чтение самозабвенно возился с бутылками.

Собрав все порожние посудины, он разливал по ним спирт и воду: сначала высчитывал на бумаге, рисовал графики, потом тщательно отмерял жидкости стаканом, царапинами нанеся на него деления, а затем эти жидкости перемешивал. Одну из уже готовых смесей выставил на мороз и, когда смесь в бутылке зашуговала, он, сверяясь с показаниями ртутного термометра, воскликнул:

– Расчет точный, как в аптеке!

Все бутылки со смесями Билибин и Раковский развесили под стрехами.

Рабочие, вернувшись с разведки, были немало удивлены и остановились перед бараком с разинутыми ртами.

Первым высказал догадку Алехин:

– Ясно. Заместо фонарей. Как в большом городе, иллюминация!

– Братцы! – от всей души поддержал его Миша Лунеко. – Ведь через три дня – праздник! Октябрьская годовщина! А мы заработались и счет дням потеряли…

– Темнота! – с некоторой обидой протянул Юрий Александрович. – Деревня! Это же – термометры! Спиртовые термометры собственного изготовления! Смесь воды и чистого спирта, в точно рассчитанных отношениях! Вот в этой бутылке расчет такой: как смесь зашугует – значит, пятьдесят градусов мороза. А в этой – пятьдесят четыре, здесь – пятьдесят восемь и так далее до семидесяти! Понятно, темнота?

– Понятно, – не очень радостно ответили рабочие.

– Понятно-то понятно, товарищ начальник, но сколько же на эту затею спирта пошло? Не весь ли запас?

– Весь, товарищ Алехин!

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…

– Юрий Александрович, а чем же Октябрьскую годовщину отмечать?

– Трудовыми успехами, Степан Степанович!

– И не жалко вам, Юрий Александрович?

– Жалко, Степан Степанович! – смеясь и с трагическим надрывом возопил Билибин. – Но ничего, догоры! Все это добро не пропадет и от нас не уйдет! Как под праздник вот эта, к примеру, бутылочка, самая крупная, зашугует, так и мы ее зашугуем!

Все закричали:

– Ура! Качай начальника!

– А к празднику-то она зашугует? – засомневался кто-то.

– Зашугует! – авторитетно заверил Раковский. – Погода, по моим наблюдениям, установилась хорошая, морозит основательно.

Ему поверили, и его предсказание сбылось. Шестого ноября зашуговала в бутылке смесь хотя и не самая крепкая, но приличная, градусов под шестьдесят. Седьмого бутылку торжественно и бережно внесли в барак и с подобающими великому дню тостами распили.

В этот момент с прииска заявился профуполномоченный, он же и старший артельщик хабаровцев – Андрей Шестерин, чтоб пригласить разведчиков на стан, на торжественное собрание. Все потопали дружной колонной и песню грянули: «Смело мы в бой пойдем…».

С этой песней ввалились в барак хабаровцев – самый большой на приисковом стане. Билибин и Раковский прежде бывали здесь, на промывке песков. Мыли старатели лотками прямо на земляном полу, среди нар. Тогда терпко пахло сырой землей, пылью, осевшей на неошкуренные стены, шерстью непросыхающих полушубков, портянками, махоркой, людским потом. Сегодня на вошедших пахнуло свежим ароматом хвои. Все стены, пол и даже закоптелый потолок были убраны ветками стланика.

– Благодать! – воскликнул Билибин. – Как на рождественской елке!

– Как в кедраче! – поправил кто-то его, видимо, сибиряк.

– А у нас, братцы, в России, так после дождя в бору пахнет. Не надышишься!

И все с щемящей тоской начали вспоминать свои родные места, еловые, сосновые и кедровые леса…

– И какой черт загнал нас на эту Колыму?!

– Тут и лесов таких нет, и запахов таких нет…

– Цветов нет…

– Ничего, товарищи, ничего, – успокаивал Оглобин. – Здешняя тайга тоже по-своему богатая и красивая. Говорю вам как бывший охотский лесничий. Вот дождемся весны…

Но кто-то из хабаровцев вдруг оборвал:

– Дождетесь весны, на-ко выкуси!

И пошло:

– Транспорт где, Оглобин?

– Жрать чего, Оглобин?

– А золото где? Ученые, где золото? – это уже на разведчиков.

– Где, обещанные участки?

– Понаехали на нашу шею…

– Праздник… Какой праздник на пустое брюхо?

Филипп Диомидович отступил в передний угол, встал под красное знамя, которое смастерил из своей кумачовой рубахи, простер вперед руку:

– Тихо, товарищи! Вот сделаю доклад, и все будет ясно.

– Какой еще доклад?!

– Опять про Чемберлена?

– Долой Чемберлена!

– Долой доклад!

– За транспорт говори!

– За участки катай!

– Скоро, товарищи, скоро должен подойти олений караван. Большой аргиш – по-тунгусски называется…

– Большой аргиш – на тебе шиш! Где он?

– Сами, товарищи, видите, какая зима выдалась. Такой, говорят, здесь не бывало. Снегу выпало много, снег рыхлый. Мы вот пошли в Олу, да вернулись…

– Трех лошадей в тайге оставили, кобыла – ваша мать!

– Да, три лошади у нас пали, трех пришлось застрелить… Рано вышли, поторопились. Теперь, видите, морозы ударили, наст будет, и караван наверняка пройдет. Он теперь в пути, наверное. Скоро придет. А там, глядишь, и золото пойдет побогаче: сытому завсегда счастье подваливает…

– Подвалит – держи шаровары шире, а то не унесешь!

– Ученые обещали новые участки, да кукиш кажут.

– Какие они ученые! У них у самих в шурфах пусто.

– А премии получают за пустые шурфы-то…

– Им жить можно – у них жрать есть что и спирту завались!

– Они спирт, как буржуи шампанское, со льдом пьют. Для этого на мороз вывешивают.

– Пойти к ним на базу да посрывать бутылки!

– Товарищи! – звонко выкрикнул Раковский и встрепенулся петухом. – Вы тут преувеличиваете! Премии наши рабочие действительно получили за октябрь, потому что работали каждый за двоих. Ведь вы-то не пошли на шурфовку. Пошли бы, работали так же, как наши рабочие, получили бы и премии, а может, и по сто граммов спирта к празднику, хотя спирт у нас не для того, чтоб пить… Вывесили мы бутылки на мороз не для этого, а ради научных целей. Это понимать надо, товарищи…

– А кто не поймет, – резко и зло вставил Билибин, – и придет к нам срывать бутылки, то мы этой темноте просветим черепные коробки. Ясно?

Наступило молчание, Сергей через минуту стал продолжать, стараясь говорить, как можно мягче:

– Что касается золота, товарищи, и новых участков, то – да, ключик Безымянный, как устанавливает наша разведка, оказывается бесперспективным, то есть золота в его долине нет, и передавать вам на промывку нечего.

– А зачем нас сюда зазвали?

– Никто вас не зазывал, – в один голос ответили Оглобин и Билибин.

– Но мы дело не свертываем, товарищи, – продолжал Сергей, сам радостно удивляясь своей выдержке. – Намечаем поставить разведку от устья Безымянного вверх по Среднекану, по Левому Среднекану. Возможно, россыпушка, за которую тут зацепились, в далекие геологические эпохи принесена древней рекой оттуда. Так, Юрий Александрович?

– Весьма возможно, – уже спокойнее и миролюбивее отозвался Билибин.

– И еще, – продолжал Сергей. – По рассказам Поликарпова Филиппа Романыча, Гайфуллина Софрона Иваныча, давно работающих здесь, где-то в долине Среднекана мыл золото Бориска. Но где, на каком ключике, пока мы точно не знаем. И я, товарищи, и вот Юрий Александрович обращаемся ко всем вам: по разным долинкам и распадкам вы ходите на охоту…

– Кто-то ходит…

– Помолчите! Парень дело говорит!

– …ходите на охоту и, может, заметите – сейчас под снегом, правда, трудно заметить, но можно – где-нибудь ямки, человеком выкопанные, или бугорки наваленные – покажите нам.

– А вы там разведку поставите?

– Да, поставим, – твердо, но спокойно заявил Билибин. – Никому не разрешим копать ямы так, как накопали здесь.

– Вот завсегда так: наш брат, старатель, открывает первым… Первооткрыватель, а ученые приходят, сливки снимают, а нам – кукиш!

– Вы еще пока ничего не открыли, – снова повысил голос Юрий Александрович, – а уже первооткрывательские требуете. Получите, если найдете Борискин ключ и он окажется промышленным. А пока, – не удержался Билибин, – пока вы здесь не первые открыватели, а последние хищники! – и сам пожалел, что так сказал, сразу смягчил: – Насчет жратвы. Тут кто-то говорил, что у нас жрать есть… Скрывать не собираюсь: кое-что еще есть. Из Олы мы взяли в обрез, рассчитывали, что наши подойдут к ноябрю, теперь сами растягиваем, перешли на урезанный паек, но кое-чем поделимся с вами. Так, Сергей Дмитриевич? Он у нас и заведующий разведрайоном, и завхоз…

– Конечно, поделимся, но сами, товарищи, понимаете: нас – шесть, вас – тридцать, если мы даже весь свой скудный запас отдадим, та и сами с голоду помрем, и вы… У меня есть еще одно предложение: пока транспорт не подошел, а якуты обещали кое-что подвезти только в декабре, то не направить ли нам в Сеймчан, к якутам, свою делегацию… Может, они чем-нибудь выручат, а Сеймчан – это не очень далеко, Софрон Иванович Гайфуллин там бывал, дорогу знает и по-якутски говорить умеет, проводником быть не откажется.

– Моя везде ходил! Моя готова!

– И я пойду, – объявил Оглобин.

– Я тоже пойду, – сказал Билибин.

– Так и решим, – подытожил Филипп Диомидович.

По дороге домой Юрий Александрович все нахваливал Раковского:

– Молодец, Сергей Дмитриевич, умница и дипломат. А я вот не могу с этим народцем: иногда жалко его – темнота, своего добра не видит, а иной раз такое зло берет…